Текст книги "Дневники св. Николая Японского. Том Ι"

Автор книги: Николай (Иван) Святитель Японский (Касаткин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

26 генваря 1880. Суббота

Думал встать в половине седьмого, чтобы к семи поспеть к Обедне в Лавру, помолиться о графине и вынуть просфору, так как не могу быть на Обедне и Панихиде с графом и семейством в Георгиевской общине, ибо обещался в двенадцатом часу отправиться с протоиереем В. И. [Василием Ивановичем] Барсовым к их церковному старосте. Проспал до восьми, наскоро одевшись и умывшись, отправился в Лавру. Утро было превосходное, небо чистое, отсутствие снега и утренний холодник при этом совершенно напомнил Японию, как по холодным утрам ранней весной гуляешь над обрывом. По улицам бежали ребятишки в школу, шел, побрякивая шпорами, кавалерист с корзинкой в руках; должно быть, у жены, а не то у кумы ночевал, которая прогнала его теперь в мелочную лавочку за провизией… Зашел в просфорную за просфорой; пять послушников катали тесто для просфор. Зашел потом в Собор, чтобы попросить на проскомидии вынуть частицу за упокой графини Марии. К о. Иосифу, чтобы попросить его несколько позднее отправиться к Ермаковой, так как хотелось до того побыть с Барсовым у старосты. Чрез о. Иосифа получил от Вахрушевой двадцать экземпляров азбуки с предложением еще сколько нужно. О. Иосиф согласился и сам заехать к старосте, несколько знакомому с ним. Но вернувшись домой, я нашел записку от Барсова, что к старосте нужно к двум часам, находя невозможным совместить два визита, я попросил Барсова после познакомить меня со старостой; и в первом часу мы отправились с о. Иосифом к С. И. [Софье Ильиничне] Ермаковой – в наемной карете, три рубля с двенадцати до шести часов. Когда прибыли, оказалось, что Софья Ильинична давно уже ждала нас, приготовив закуску и чай; вместе с нею ждал и архитектор Александр Васильевич Малов (внук известного протоиерея Малова), чтобы показать нам ремесленное училище Цесаревича Николая, стоящее, кажется, под главным заведыванием Николая Андреевича Ермакова. Хозяйка приняла с крайнею предупредительностию; совестно было, что заставили ее долго ждать, но вина была о. Иосифа, который условливался о времени, и дурной дороги. Тут же была ее племянница, поступающая в Крестовоздвиженскую Общину сестер Милосердия, – кроткая, тихая, вдумчивая девушка. Падчерица Ермаковой – курсистка, слушающая у Бестужева–Рюмина и других высший курс словесности, истории и математики; ее не было. Обещалась приехать Анна Ивановна Громова, жена Ильи Федулыча, но почему–то не приехала. Была приготовлена закуска, за которую тотчас и усадила хозяюшка; племянница угощала кофе и чаем. Софья Ильинишна рассказывала, как основался ее приют для детей убитых офицеров; началось с небольшого кружка ее с знакомыми – сначала помогали сербам, потом вдовам убитых добровольцев, затем вдовам убитых на войне, и кончилось теперешним. Капиталу собрано ею более двухсот тысяч – и это основной капитал, процентами которого будет содержаться заведение; предполагаемые же каменные здания будут строиться экономически: Малов безденежно составил проект и будет заведывать постройкой, кто пожертвует кирпич, кто дерево и прочее. Ермакова рассказывала, как приют хотели отнять у их общества под Великих Князей Сергия и Павла, то есть под управление канцелярии их, как она отстояла его, – как она собирает деньги, развозя по знакомым билеты на благотворительные маскарады и прочее, как трудно было собрать детей, ибо матери не решаются расстаться с ними; дальнейшие наборы в приют предположены из детей бедных офицеров, так что он никогда не прекратится. – После закуски Малов повел показать ремесленную школу. Она существует шесть лет, и ныне был первый выпуск; четырех отправили за границу усовершенствоваться в ремеслах, прочих расхватали в разные ремесленные заведения. Учеников триста, но желающих поступать до того много, что на двадцать вакансий было до трехсот кандидатов; принимают из всех сословий; много гимназистов, не могших продолжать учение в гимназии. Курс шестигодичный; преподают, кроме ремесел, почти все гимназические науки, за исключением языков; принимаются с двенадцати лет; первые три года занимаются только науками; дальнейшие три – науками и ремеслами, по желанию; столярным, и вместе резчичьим, и слесарным. Работы задают, точно задачи на сочинения; самый первый урок – выстрогать доску, потом – брусок, шестисторонник, – сделать ящичный спай и так далее. Если что испортил – начинать сызнова. Вместе с тем преподается рисование и лепка; кому назначена какая резьба, тот должен сам прежде сделать рисунок вещи, потому вылепить ее из глины, потом из гипса и затем уже вырезать. Мы осмотрели классные комнаты, весьма светлые и чистые, небольшой музей вещей, сделанных воспитанниками – стальных, медных, резных и столярных; некоторые из этих вещей, как шкаф с резьбой и стол, были на Парижской выставке и получили медали; на некоторых вещах написаны цены для покупателей; осмотрели потом химический и физический кабинеты, Церковь, спальни – с американскими матрасами, набитыми травой; ученики в то время собирались в город, в множестве переодевались в спальнях, – столовую, где только что кончен был обед, – мастерские: столярную, резчицкую и слесарную; в последней идет приноровление ее к употреблению первого двигателя станков, – машина в три лошадиные силы ставится в соседнем отделении; доселе ученики ходили работать в технологический институт, когда требовалось делать что–либо трудное; здесь же указывали рабочие станки, уже сделанные учениками. Так как ныне, в субботу, нет послеобеденных классов, то ученики ходили толпами по комнатам, коридорам и за нами. В заключение слушали пение: учитель под фортепьяно разучивал с тенорами и басами какой–то концерт, где басы кричали: «честь» – очень сильно, хотя и так молодые. – Зашли к архитектору в соседнем доме; рассказал про себя, как он бедствовал, пока не стал работать по благотворительным учреждениям, gratis,  [29]29
  Даром, безвозмездно ( лат.) – примеч. сост. Указателей.


[Закрыть]а теперь у него уже дом, значит gratis–то иногда бывает очень полезно. На стене портрет знаменитого деда, протоиерея Малова; дал на память вид школы, а в школе подарили стальную спичечницу. – Вернувшись, просидел у себя с о. Иосифом часов до семи; он рассказывал об о. Геласии, которого совершенно в руки забрал его келейник Пимен и потворствует его слабости; о другом цензоре – о. Арсении, авторе Летописи, его нелюдимстве и неровности характера, об Аскоченском и отношениях его к цензуре, об издателе «Рассвета», еврее, к которому и согласились вместе съездить. – В девять часов отправился к И. П. [Ивану Петровичу] Корнилову; и то еще было рано, застал у него одного барона Эренбурга, обратившегося в Православие чеха, ныне киевского помещика; мало–помалу собрались гости, все больше лысые или седые, – ученые или служащие по Министерству народного просвещения. Между прочими были Князь Павел Петрович Вяземский,  [30]30
  Князь Павел Петрович Вяземский – брат поэта и дядя жены графа Шереметева – П. П. Вяземский был сыном поэта П. А. Вяземского и отцом жены графа С. Д. Шереметева – Е. П. Шереметевой – примеч. сост. Указателей.


[Закрыть]брат поэта и дядя жены графа Шереметева, – поэт Полонский, служащий цензором, опять Александр Львович Апухтин, Василий Васильевич Григорьев, П. И. Савваитов, П. А. [Петр Андреевич] Гильтебрандт и прочие. Говорили в разных группах разное: князь Вяземский – об иконописи, Полонский – нечто из своей жизни, Апухтин – о Польше и о том, что там скоро опять будет восстание (распоряжение его о «форме» в Варшавском университете, наполовину недосказанное и послужившее причиною волнения студентов)… Часов в двенадцать сели за закуску – два блюда – жаркое и желе, для меня – рыба – веселый разговор старых университантов, – на мой вопрос Григорьеву о спиритах Бутлерове и Вагнере, рассказ его о Дале, – о том, как Бутлеров и Вагнер только утверждают, что «что–то» есть, и исследуют. Вернулся домой в половине третьего, когда уже время было отворять ворота к утрени.

27 генваря 1880. Воскресенье

Утром с о. Исаиею отправились в Мраморный дворец к обедне. По приезде он стал совершать проскомидию, а я осматривал Дворец: ротонда, где посредине яшмовая ваза, – направо парадная столовая, – зала, где на хорах певчие спевались к литургии, налево – семейная комната, несколько зал с книгами и коллекциями монет и медалей, – сад и белая зала, где посреди орган и каждую пятницу бывают концерты, – модели судов, разных машин, пушек, – оружие (плеть, которую разбойник убивал до смерти, штык, которым в Риме часовой убил бешеного быка и прочее), вещи, поднесенные Великому Князю: два гусара, кадет с штурвалом – серебряные группы, – каменные пресс–папье и прочее до бесконечности. В Церкви: частицы животворящего креста, разных мощей, камней от гроба Господня и Божией Матери, крест из дерева, сделанного самим Великим Князем в Палестине, – палец Святой Мученицы Марины, в день которой в 1857 г. Великий Князь спасся при крушении; маленькая молельня посредине Церкви со множеством молитвенников на аналоях и сиденьями для Великого Князя и Александры Иосифовны. В церкви были: сам Константин Николаевич и его дети – Константин и Дмитрий; Великая Княгиня больна рожею на лице и ноге. На Великой эктении поминали царскую фамилию до детей Великого Князя Константина Константиновича; на Великом выходе – до наследника с детьми, как и везде. Певчие хороши, иконопись строго византийская – После службы, продолжавшейся час с четвертью, мы с о. Исайей выпили по чашке кофе в семейной. Илья Александрович Зеленый звал на будущее воскресенье, чтобы представить Великим Князьям. – Заехали к Ивану Васильевичу Рождественскому поздравить его с Ангелом, где застали Чистовича и Нильского, – к Жевержееву, где наверху закусили икрой и сардинками, – к протоиерею Парийскому у Рождества на Песках, который ждал меня обедать, пригласив и серебряных дел мастера Груздева; он у двух женщин своего прихода на Миссию выпросил тридцать пять рублей, которые тут же и сдал мне. – В восьмом часу пришел А. Н. [Александр

Николаевич] Виноградов; вызывается даже на свой счет, при предполагаемом жалованье, взять техника–живописца в Японию; зашел вновь приехавший чередной архимандрит о. Аркадий Филинов (Смоляк), сосед. В восемь с Виноградовым отправились к графу Путятину, где я и ночевал, вечером долго проговорил с Ольгой Евфимовной по поводу письма к ней ее духовника о. Ювеналия, довольно сердитого по поводу ее желания ехать в Миссию.

28 генваря 1880. Понедельник

На возвратном пути от Путятиных заехал к Владимирскому протоиерею Соколову по поводу церковного пожертвования. Опять неудача: любезные слова и обещания, когда будет досуг съездить со мною по Церквам его благочиния. – Вернувшись, застал на столе письмо Бюцова и написал ответ. Во втором часу отправился в «Департамент личного состава» к М. Н. Никонову, согласно извещению барона Розена о том, что ему нужно видеться со мной. Должно быть, по неопределенности выражений в бумаге Государственного Совета, Никонову представилось, что четыре тысячи восемьсот рублей хотят отнять у них, тогда как эти деньги по–прежнему нужны им для содержания священника, псаломщика и Церкви при Посольстве. Я объяснил, что настоятелем Посольской Церкви предполагается о. Анатолий, викарий же будет довольствоваться данными из другого места 3695 рублей, и дело тем уладилось. Никонов со всею любезностию обещал тотчас же написать ответ Государственному Совету, что со стороны Министерства иностранных дел нет никакого препятствия к учреждению викариатства в Японии, говорил, между прочим, что Струве много способствовал здесь проведению мысли об епископстве Духовного Ведомства. Вот–те и раз! Кто кого боится и кто кому препятствует? Министерство иностранных дел – Святейшему Синоду, или наоборот? – Встретился у Никонова с настоятелем нашим в Риме. – На обратном пути долго искал «Hotel de France», прошедши мимо его у самой арки на Большой Морской; встретился на Морской с Осада и Оомаем; поклонился проезжавшим в колясках Великим Князьям Константину Константиновичу и Алексею Александровичу; последний особенно красив и великолепен; как он величественно поднял руку к козырьку! – Барона Розена не застал и оставил карточку: направляясь же в Лавру, видел все великолепие Невского проспекта в три часа; день был редкий в Петербурге, и потому по Невскому, к устью его, гуляющие шли сплошною массою: дамы, позирующие в колясках, кареты, дрожки, треск, шум, – сколько жизни, движения и какая масса мыслей, мечтаний, волнений, зависти, ненависти, интриги – испаряется к небу от всего этого места! Для контраста зашел в Лавре на оба старые кладбища: только отдаленный городской гул здесь слышен: а как мирно и тихо покоятся все эти, когда–то также блиставшие и жившие на Невском: при входе занял меня мальчик, разбивающий деревянным осколочком свою ледяную гору, а там что–то особенно остановила могила М. Сав. [Марии Саввишны] Перекусихиной – она ли не была в свое время в центре всех интриг при Екатерине! И вот она тоже безмолвна под этим камнем, над которым как–то скандалезно бьёт в глаза её имя. – В три четверти девятого отправился к Василию Васильевичу Григорьеву, ориенталисту, ныне начальнику Управления по делам печати, по его приглашению у Корнилова («а я, признаться, ждал вас», – и назначил время – в понедельник вечером, его дом). В гостиной сидела жена с дамами и проводила чрез библиотеку в кабинет; там уже были трое старцев и один молодой какой–то ученый, только что вернувшийся из Германии. Василий Васильевич представил меня под видом якобы «знаменитого миссионера японского», но не назвал никого из присутствовавших. Ученый уступил место «ближе к хозяину», а сей шуточно стал рекомендовать старца–соседа в миссионеры в Японию, старец же начал рассказывать, как он однажды написал проповедь на Страстную Пятницу в образец законоучителю, и оная была произнесена последним. Стали собираться еще старцы. Константина Андреевича Скачкова я не признал, и он меня, и мы некоторое время сидели и разговаривали друг против друга, как незнакомые, пока я не спросил: «Да не господин Скачков ли?» Н. П. [Николая Петровича] Семенова тоже не узнал, и он уже после сказал о себе и рассказывал об индейце, племяннике «Нана Саиба», ныне живущем в Петербурге, подружившемся было с Великим Князем Константином Константиновичем в экспедиции и оттертым от него. Пришел и И. П. [Иван Петрович] Корнилов, мило зазвавший при прощанье на обед к себе, на который тут же и расположил, кого позвать из «восточных». Приходящим подавали чай, потом виноград и яблоки. Был еще молчаливый кавалерист, адъютант Скобелева в минувшей войне, очень умный, судя по вопросам об Японии. В двенадцать часов я ушел, получив два экземпляра книги хозяина «Россия и Азия» и обещание собрать еще книг для Миссии.

29 генваря 1880. Вторник

Утром Д. Д. [Дмитрий Дмитриевич]: «Если я отдаю себя на служение Миссии, то, что же говорить о жалованье?» (После чтения письма Пр. [Преосвященного] Нестора о сладком и горьком). Увидим, на деле так ли будет. – Студент третьего курса Медицинской академии Владимир Аполлонович Гильтебрандт. До часу пробыл. – Пуля – от дерева на охоте, – «я тебе говорил – не попадешь». Дарвинизм (в смысле поэтизма) в чтении (на собрании Общества Естествознания), что дитя переживает все эпохи человечества, начиная от животного. Грубость и гримасы… В два часа был в «Училище слепых воинов», на Петербургской, в Большой Белозерской; восемь человек слепых; поводырь полуслепой, только что женившийся. Без него – слепцы в Церковь – и под лошадей: «А где же наши слепые?» – четверо лежали разметанными. Учитель плетенья корзин – здоровый немец Карл Петрович. Учитель для киевского заведения, здесь практикующийся. Авдотья Дмитриевна Кованько и – «что же, баба!» Пожертвование двух корзин и жертва по пятнадцать копеек; чернобровая казачка, жена слепца – кухарка. – Я рассказывал о слепцах в Японии. – «Глаза на мокром месте». – В четыре часа к Цивилькову, – сотня гиацинтов, тюльпанов и прочих. К пяти часам у Николая Петровича Семенова. Он только что из бани. Старший сын с уроком пения. Обед. Страхов. О Данилевском и чтение его неразборчивого письма о Дарвине. Рассказ о Коссовиче. – «Великий ученый – дитя в житейских делах», – как Коссович обманут и состарен был преждевременно Головиным (что «печатня»), Рамчендер – индийский принц, племянник «Нана Саиба». Статьи и переводы Семенова. – Домой вернулся во втором часу ночи.

30 генваря 1880. Среда

Утром у наместника, по заказу его вчера вечером в десять часов; о беспокойстве Владыки касательно дела Миссии, Обер–прокуроре и Абазе; объясненье истинного течения дела. Наместник посоветовал успокоить этим Владыку. У последнего о. Исайя из Новгородского Юрьевского монастыря. – Краткое объяснение. Владыка о Никонове – «не любит монахов», о Мельникове – «хороший человек». – К П. А. [Петру Андреевичу] Гильтебрандту. Жена – Мария Максимовна, волнующаяся и с некоторыми признаками начинающейся горячки. – У Федора Николаевича письма из Японии, где – Марии Александровны, Анны из женской школы и Романа о камертоне. Федор Николаевич читал, что я принес вчера вечером. Около двух часов у доктора Пясецкого. Рамчендер важно представил всех бывших – полковника какого–то, мичмана Арсеньева (у которого уже было заготовлено письмо ко мне от Свербеевой), японец Ямамото (военный агент). Рассматривание акварелей Китая, силуэты; Арсеньев показал мне панораму путешествия. Пясецкий очень любезен (Ф. [Федор] Н. [Николаевич] – один). Жаль будет в самом деле, если коллекция его уйдет за границу. Десять тысяч стоит. Панорама его – единственное в своем роде создание. По этому пути больше не нужно никому ходить, имея ее. А труд–то! Почти не верится, что один человек мог написать во время путешествия и такую неподражаемо великолепную вещь, как панорама, и столько превосходных картин. – У Ивана Ивановича Демкина. – К Павлу Александровичу Кузнецову, из крестьян, о крестиках и штампах. – На Соборование. Прекрасная и тихая обстановка вокруг семидесятипятилетней старухи. Семь стручков и семь свечей, елей, и вино. – Евангелие над головой, сокращение молитв, торопливость причетников, прощанье вслед за елеосвящением, после краткой речи о. Иоанна. – О. Феодор; спор, и Иван Иванович, прижатый в споре – улыбающийся и махающий рукой. Вечер, втроем проведенный. – Вернулись до Инженерного замка вместе с о. Феодором. К себе сыскался во втором часу.

31 генваря 1880. Четверг

Утром принесли пожертвование из Екатерининской на Васильевском острове Церкви, куда я третьего дня заходил и где, упавши в воротах, разбил колено. Пришел Д. Д. [Дмитрий Дмитриевич], потом Иван Иванович Демкин. Смутил он нас словами, «что нужно кончить курс Дмитрию Дмитриевичу». О. Макарий, Орловский архимандрит, чередной, – три месяца тому назад поступивший в монашество из вдовых протоиереев. – Общество распространения книг Священного Писания; хвалебный гимн ему, – но нечто и протестантское в нем (в совершении молитвы при священниках, без благословения, светскими – экспромтом). Миссия в Индии в проекте с о. Макарием, его «матушка, дети». Пришедший между тем еще раньше укупорщики упаковывали сорок два больших и шесть малых икон, пожертвованных от Владыки Исидора и книги от о. Митрофана. Всех вышло пять ящиков, предполагаемых к отсылке чрез суда Добровольного флота, согласно предложению Константина Петровича Победоносцева. Д. Д. повез облачения на выжигу или поправку в Новодевичий монастырь. Следы смущения от Ивана Ивановича он так и увез с собой. – Я также был несколько не в духе, вследствие чего довольно негостеприимно объяснился с дамой, искавшей приезжего архимандрита или архиерея, – оказалось, приехавшего из Витебска соседа о. Аркадия. После пришла еще дама – рязанская – с пожертвованием пятидесяти рублей (Любавская) – и как просто, как православно! – Вечером получена записка от Т. И. [Тертия Ивановича] Филиппова с извещением, что «дело в Государственном Совете кончилось благополучно». – Дав укупорщикам, еще не кончившим работу, на чай, отправился к Владыке, чтобы порадовать его извещением Тертия Ивановича, а также показать план храма в византийском стиле, нарисованный Дмитрием Александровичем Резановым. У Владыки сидел Преосвященный Палладий Рязанский; я ждал с час, прочитав «Голос» и кое–что из «Странника», наконец ушел в намерении завтра утром пораньше побыть. Отправился в баню, чтобы излечить вчера добытую болезнь горла (в восьмой раз болею в Петербурге). Мылся один, так как в баню ожидался о. наместник. Сегодня еще в половине девятого следовало отправиться к Митусову, но он вчера известил, что по случаю падения с экипажа и болезни откладывает обед. И кстати отложил, так как без того укупорка пяти ящиков не поспела бы.

1 февраля 1880. Пятница

Утром, в половине восьмого, был у Владыки с вчерашней запиской Тертия Ивановича о благополучном окончании дела в Государственном Совете и с планом Византийского храма Дмитрия Александровича Резанова. Застал его за кипою бумаг с пером в руке. На извещение, что дело прошло в Государственном Совете и на последнюю славянскую фразу в записке Тертия Ивановича Владыка улыбнулся; видимо, ему приятно было. Когда показал план Резанова, дал мне нагоняй, так что пот выступил у меня. «Бескорыстным трудом можно пользоваться только тогда, когда прямо можно употреблять его на доброе дело; а тут молодой человек трудился для ничего, оставил бы план свой здесь, – быть может, и осуществится когда–нибудь». —На мое возражение, что может осуществиться и в Японии, когда, например, крестится Император. – «Гордость это – Бог может наказать за нее – нужно молиться Богу». – На просьбу поблагодарить от его имени Резанова, сказал: «Это можно». – На донесенье, что пять ящиков с иконами укупорены, сказал: «Что ж не взял икон Варвары Петровны» (Базылевской), и обещался прислать их ко мне. Задумался я по приходе от него. «Гордость», но в чем? Между тем слова Владыки нужно ценить. – Предостережение и урок. – Пришедшему Д. Дмитриевичу откровенно рассказал, какой нагоняй мне дал Владыка. Дмитрий Дмитриевич не согласен с Владыкой и защищает план Резанова и возможность осуществления его. – Вместе отправились к графу Путятину, ибо с Евгением Евфимовичем я сговорился сегодня в сопровождении Виноградова осмотреть Академию Художеств. Подъезжали, когда по Кирочной уже проходила похоронная процессия адмиральши Овиновой. Графа Евфимия Васильевича и Ольгу Евфимовну не застали – они были в процессии, но заехали взять Елизавету Евфимовну, причем я и показал план Резанова графу Ефимию Васильевичу. Прямо разгорячился: «Вот план настоящий, а тот (Шурупов) не понимает ничего…» – «Да двести тысяч нужно, а тот – за шестьдесят тысяч». – «Можно то и то сократить, строить долго – но построить настоящий Храм». В Академии Художеств осмотрели вновь, более основательно то, что я видел прежде с Творожниковым. Ученики Академии во множестве писали с оригиналов, между ними (еще даже и не ученики Академии) особенно занял тринадцатилетний мальчик, писавший масляными красками превосходный ландшафт по заказу. – Картины на темы: «Грешница», «Дочь Иаира»; Попов, ученик Виноградова в Ярославской Семинарии, с его «Грешницей в момент прощения». – Зала ученических картин, выставленных для продажи; зала скульптур и обман князя Путятина – Кушелевская галерея – живопись XVI–XVII веков, – учительская школа, – морские виды, шапка с камнями. – Залы церковной иконописной археологии, – Святой Николай Чудотворец в простейшем архиерейском облачении, украшенном крестами, – фелони – длинные спереди, полотняные с нарисованными иконами, аллегорические изображения – распятие Спасителя в виде ангела, – ада и прочее, – кресты, чаши, – спускающиеся рисунки – с Афона и прочее. – По окончании осмотра, часа в три, пошел к Резанову. Больная – за фортепьяно, отец – старец, мать больной – за рисунками, с улыбкой, Дмитрию Александровичу рассказал, как Владыка распек меня за вовлечение его в труд, передал благодарность Владыки и попросил снять фотографии с его рисунков. Авось, Господь поможет при содействии графа Путятина, если возьмется он, осуществить прямо его план. Если бы собралось сто тысяч, то прямо и стали бы строить. Оставил двадцать пять рублей на три дюжины планов – с каждого рисунка с раскрашением их. – При прощании мать просила перекрестить больную – за фортепьяном, – а она и слова не может сказать, – голос пропал – грудь до того расстроена. Как печально видеть молодость в таком положении! – Заехал к Федору Николаевичу рассказать ему об окончании дела, о плане и распекании Влыдыки. В спальне напились кофею. – К пяти часам, согласно приглашению, был у И. П. [Ивана Петровича] Корнилова. – На обеде за столом были одиннадцать человек, двенадцатый – Константин Петрович Победоносцев, не мог прийти по нездоровью. И. П., его брат Григорий Петрович,  [31]31
  Григорий Петрович Корнилов – ошибка памяти: у И. П. Корнилова такого брата не было – примеч. сост. Указателей.


[Закрыть]Василий Васильевич Григорьев, Василий Павлович Васильев, Иван Ильич Захаров, Касьян Андреевич Коссович, Тертий Иванович Филиппов, барон Феодор Романович Остен–Сакен, Константин Андреевич Скачков, Афонасий Феодорович Бычков и я – все знатоки Востока. Пили за счастливое окончание дела Миссии в Государственном Совете. Тертий Иванович рассказал, что дело чуть не провалилось; Абаз сильно возражал графу Д. А. [Дмитрию Александровичу] Толстому – мол, «если в России идет так, что нужно закрывать храмы, уничтожать диаконов», то и прочее. Адмиралы Департамента экономии поддерживали его, «возражая междометиями»; Тертий Иванович, призвав на помощь Константина Петровича Победоносцева, убедил, наконец, решить дело в пользу Миссии. – Комплименты Тертия Ивановича, Васильева, Коссовича. – Под конец вечера я сконфузился в вопросе о разведении чая. Вернулся домой около десяти часов.

2 февраля 1880. Суббота.

Сретение Господне

Утром Груздев, серебряник, снял ризы с икон – взять их для чистки, пришлет в понедельник. – Принесли две корзинки от слепцов–воинов, с Петербургской, пришли и четыре слепца в Церковь. Служил обедню в Соборе Владыка Исидор (приславший мне сегодня в восемь часов для прочтения отношение Морица о пожертвовании Государыней пятисот рублей на храм и письмо о. Владимира от 12 декабря). Я поспешил к обедне во время Великого Выхода. Досада на разговаривание в алтаре (доктор Илья Иванович). После обедни – скука и тоска до болезни. В восьмом часу поехал в Казанский Собор, откуда после «Слава в вышних» – к Константину Петровичу Победоносцеву; посоветовал он написать письмо о пожертвовании на храм графу Александру Дмитриевичу Шереметеву; разговор об отсылке вещей чрез суда Добровольного флота; «долг удерживает здесь, а из–за границы теперь как желать сюда?» (по поводу речи о поездке сюда племянницы его). – В одиннадцатом часу вечера, когда пишу, отвратительнейшая пискотня женщины в песне вместе с мужчинами, из квартиры соседа налево, какого–то учителя. – Скверно жить на свете!

3 февраля 1880. Воскресенье

Утром, увидавшись в комнатах о. Исайи с новгородским протоиереем Орнатским и в аллее с Новгородским Преосвященным Варсанофием, приехавшими ко дню Ангела Владыки, направился с о. Исаей в Мраморный дворец. После обедни, в комнате пред Церковью, Великий Князь Константин Николаевич очень ласково расспросил «о деле, – скоро ль посвящение, ужель назовут немецким? Каким путем опять в Японию?» И сказал, чтобы не уезжать, не увидевшись с ним. Потом Дмитрий Константинович пригласил на завтрак. (Константин Константинович был на службе.) Пред завтраком Илья Александрович показал комнаты Великих Князей – небольшие, но, конечно, изящно убранные; койки – железные – очень просты. С половины завтрака Дмитрий Константинович должен был уехать с Ильей Александровичем на концерт. Я остался, наконец, с одним гофмейстером – Грейгом (братом министра финансов) и проговорил о Миссии и Японии, пока готов был экипаж, на котором и доехал до Инженерного замка (виделся еще во Дворце с героем Шестаковым, который припомнил знакомство со мной в Хакодате). От Феодора Николаевича получил письмо, в котором о. Анатолий извещает о покраже у него пятисот йен. – Вернулся в Лавру ко всенощной, которая длилась два часа в Крестовой; певчие пели превосходно – особенно ирмосы и – «всяк мужеский пол»… После службы в Церкви встретился с Варварой Александровной Иордан, а дома прочитал в «Новом Времени» фельетон о «Пашкове и его проповеди», и явилось желание познакомиться с Пашковым и посмотреть, что за субъект сей господин.

4 февраля 1880. Понедельник.

День именин Высокопреосвященного Исидора

Только что кончилась литургия (одиннадцать часов утра), совершенная Высокопреосвященным, ныне восьмидесятилетним старцем, Исидором в сослужении Преосвященного Варсонофия Старорусского, шести архимандритов, новгородского протоиерея и трех иеромонахов, – всего служащих было двенадцать. Я был в числе служащих. Литургия совершалась в Крестовой Церкви; началась в восемь часов. Невыразимое умиление, невольно слезы просятся на глаза, – видеть благоговейное служение маститого иерарха и помышлять, что это, конечно, последняя литургия, совершенная с ним, в день его Ангела. После литургии был молебен Пресвятой Богородице и Преподобному Исидору, после многолетия ему, разоблачившись, в мантии он вышел благословлять народ.

В четыре часа.Сейчас с обеда от Митрополита. Обед был на девяносто пять персон (по восемь рублей на каждого, кроме вин; прислуга и посуда официантские). Был весь Святейший Синод, Обер–прокурор, Зуров (немного опоздавший), старейшие профессора Академии, Семинарское и Училищное начальство, главные лица по Синодальному управлению, двадцать два архимандрита, немало почетных протоиереев и прочих. Обед начали в два часа. Видел в одном фокусе собранное все – главное по Церкви Русской. До обеда Владыка был с главными гостями в гостиной, прочие толпились в зале. Во время обеда Владыка провозгласил здоровье «Императора, Императрицы и всего царствующего дома», кое–кто слабо вскрикнул «ура». Потом Обер–прокурор сказал тост за Владыку, пропели «многая лета»; затем Владыка – «за членов Святейшего Синода» – тоже «многая лета»; последний тост сделал Владыка за гостей – опять пропели «многая лета». Коньяк и ликер разносили, когда встали из–за стола; за столом же после шампанского подавали еще «Токайское» (венгерское). По выходе из–за стола гости почти тотчас же стали прощаться.

11 часов вечера.Согласно обещанию, данному Д. [Дмитрию] Дмитриевичу, в пятом часу отправились к его знакомой, Александре Филипповне Николаевой. Барыня, по–видимому, хорошая; три дочери в Смольном, желает собирать на Миссию, показывает, по–видимому, родственное расположение к Д. Дмитриевичу (она крестовая сестра его), – чего же больше? Посмотрим, что будет дальше. – Заехали к Никандру Ивановичу Брянцеву; встретили желающего креститься еврея, какого–то изобретателя по части механической арифметики, и Николая Ивановича Григоровича, биографа князя Кушелева–Безбородко. Никандр Иванович, по обычаю, потопил в потоке речи. А Дмитрий Дмитриевич, выходя, молвил: «Какие все хорошие люди». Счастлива юность и неопытность! Впрочем, Никандр Иванович авось–либо достанет от каких–то благотворителей прибор или два священных сосудов. – Всякому своя натура; и у Никандра Ивановича, должно быть, именно такая, чтобы быть еврейским миссионером в Петербурге. И нужно удивляться и склоняться в почтении, что он, при множестве своих дел, находит время и смысл заботиться о Японской Миссии. Моей натуры и сил не хватило бы для того. Я весь гвоздем засел в одном, и, кроме одного, нет ничего. Узко и мелко! Да что делать? Иначе распустишься в ничтожестве, как мыло в воде.