Текст книги "Катастрофы под водой"

Автор книги: Николай Мормуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

Плавучая «Хиросима»

Невезучая “К-19”

Моряки, как, впрочем, и все люди, вступающие в контакт со стихиями, достаточно суеверны. Например, они твердо убеждены в том, что бывают корабли везучие и невезучие. Конечно, многое на корабле зависит от экипажа, и от порядка, раз и навсегда установленного (или так и не установленного). Как бы то ни было, но одни лодки служат годами без малейших происшествий, а другие – не выходят из череды несчастий.

Первая ракетная атомная подводная лодка СССР под тактическим номером “К-19” по кличке “Хиросима” перенесла все виды аварий, которые только могут быть на корабле: столкновение под и над водой, пожар, ядерную аварию главной энергетической установки, вывод из строя реактора, переопрессовка первого контура, поступление забортной воды в прочный корпус... И так она прослужила на Северном флоте в авариях и ремонтах 30 лет.

Казалось, предвестником несчастий послужил символический эпизод при спуске лодки со стапелей: традиционная бутылка шампанского не разбилась о форштевень после первого броска. Однако еще при строительстве в трюме “К-19” произошел пожар, в результате которого двое специалистов получили тяжелые ожоги.

Следующая авария оказалась не менее серьезной. Во время швартовых испытаний на подводной лодке осуществлялся первый пуск реактора. Как правило, он производится под контролем командира БЧ-5, офицеров пульта управления и специалистов завода. К сожалению, организация работ была низкой, и приборы, измеряющие давление в контуре, оказались отключения. Пока разобрались, почему они не показывают, дали давление, в два раза превышающее норму и допустили переопрессовку систем первого контура. Необходимо было провести ревизию первого контура реактора. Но это означало, что ввод лодки в строй затянется еще на многие месяцы. Следовательно, потребуются немалые дополнительные затраты. Да и виновных по головке не погладят.

Аварию скрыли. Но ввести в строй “К-19” тогда все равно не удалось. Дело в том, что при швартовых испытаниях был также выведен из строя один реактор. Опуская компенсирующую решетку, деформировали внутреннюю сборку. Материальный ущерб составил 10 миллионов рублей. Спустя восемь месяцев, 4 июля 1961 года, лодка находилась в Северной Атлантике на учениях (командир – капитан 2 ранга Н.В. Затеев). В этот день и дала о себе знать система первого контура реактора, переопрессованная во время швартовых испытаний... В сущности, подобные аварии тогда были запрограммированы – гарантийный ресурс парогенераторов составлял 500-1000 часов. Но кто знает, не скрой специалисты самого факта аварии – может, и не случилось бы худшего.

Из-за резкого падения давления воды и падения уровня вследствие большой течи первого контура сработала аварийная защита реактора. Дабы не сгорела его активная зона, надо было снимать остаточное тепловыделение, то есть подавать в реактор холодную воду. Повреждение тепловыделяющих элементов (твэлов) реактора, в которых находится уран, привело бы к опасному росту радиоактивности и угрозе жизнедеятельности личного состава. Штатной системы для этой цели тогда не существовало. Было принято решение смонтировать нештатную систему для охлаждения реактора.

Эта работа требовала длительного нахождения специалистов – офицеров, старшин и матросов в необитаемых помещениях реакторного отсека, в зоне воздействия радиации. А в данном случае – активных газов и аэрозолей.

Забегая вперед, скажу, что эта задача была выполнена очень дорогой ценой: переоблучились командир дивизиона движения капитан-лейтенант Ю. Повстьев, командир группы автоматики лейтенант Б. Корчилов, старшина 1 статьи Ю. Ордочкин, старшина 2 статьи Е. Кашенков, матрос С. Пеньков, матрос Н. Савкин, матрос В. Харитонов, главный старшина В. Рыжиков. Через неделю после доставки в госпиталь все они скончались, поскольку получили дозы облучения от 5000 до 6000 бэр.

Дозу облучения, значительно превышающую допустимую, получили и командир БЧ-5 капитан 3 ранга А. Козырев, капитан-лейтенант В. Енин, старший лейтенант М. Красичков, главный старшина И. Кулаков. Козырев скончался летом 1970 года. Врачи заявили, что его кровеносная система была практически разрушена и только могучий организм позволил ему прожить и проработать еще почти девять лет. Похоронен капитан 1 ранга А.Козырев в Севастополе в аллее Героев.

Но вернемся к событиям 1961 года. “К-19” осталась с одним работающим реактором, с отсеками загрязненными радиоактивными газами и золями. Связаться с берегом было невозможно из-за потери изоляции антенн...

В это время в Северной Атлантике проводилось учение ВМФ под кодовым наименованием “Полярный Круг”. Дизельная подводная лодка “С-270” под командованием Жана Свербилова подвсплыла на сеанс связи и в зашифрованных донесениях было одно сообщение, которое встревожило командира: “Имею аварию реактора. Личный состав переоблучен. Нуждаюсь в помощи. Командир К-19”. Субмарина “С-270” шла в составе группы подводных лодок, осуществлявших поиск и слежение за американскими ракетоносцами, эта группа называлась “завесой”.

О том, что произошло далее, Жан Свербилов рассказывал так:

“Мы тут же полным ходом пошли к предполагаемому месту встречи с подводной лодкой, терпящей бедствие. Часа через четыре обнаружили точку на горизонте. На наш опознавательный сигнал зеленой ракетой получили в ответ беспорядочный залп разноцветных сигнальных ракет. Это была “К-19”.

До этого никому из нашего экипажа не доводилось видеть первую ракетную атомную лодку Советского Союза. Команда ее находилась на носовой надстройке. Ребята махали руками, прыгали, кричали: “Жан, подходи!”, узнав от командира мое имя.

К моменту подхода на мостике был дозиметрист, который контролировал уровень радиации. Если на расстоянии 1 кабельтова прибор показывал 0,4-0,5 р/час, то после нашей швартовки к борту уровень поднялся до 4-7 рентген/час, что превышало всякие нормы.

Я посмотрел на часы. Было 14.00. Николай Затеев попросил принять на борт 11 человек тяжело больных и обеспечить его связью с флагманским командным пунктом (ФКП). То есть с берегом. На носовой надстройке среди возбужденных людей на носилках лежали три человека с опухшими лицами, как потом стало известно – лейтенант Борис Корчилов, главный старшина Борис Рыжиков, старшина 1 статьи Юрий Ордочкин. Всех разместили в первом отсеке, в нем сразу стало 9 р/час. Наш доктор Юрий Салиенко обработал каждого спиртом и переодел в аварийное белье. Облученную одежду выбросили за борт.

Я дал радиограмму на ФКП: “Стою у борта К-19. Принял одиннадцать тяжелобольных. Жду указаний. Командир С-270”. Примерно через час в мой адрес от главкома ВМФ и Командующего Северным флотом пришла радиограмма примерно одинакового содержания: “Что Вы делаете у борта К-19? Почему без разрешения покинули завесу? Ответите за самовольство”. Я обратился к Затееву, чтобы он составил и дал шифровку о состоянии своей лодки и экипажа. Часа через полтора ФКП приказал еще двум лодкам – командирами на них были Вассер и Нефедов – следовать к “К-19”...

Пытались буксировать “К-19”, но это было не под силу нашей “дизелюхе”. Я предложил Затееву пересадить всех его людей ко мне, а от “К-19” отойти на полмили и ждать Вассера и Heфедова. Но он ответил, что не имеет приказа покинуть корабль, а если я отойду от борта, это деморализует его людей...

К трем часам следующих суток подошла подводная лодка Григория Вассера и стала пересаживать людей. Их раздевали догола и по носовым горизонтальным рулям они переходили голыми. Деньги, партийные и комсомольские билеты закладывали в герметичный кранец. На наши лодки перевели еще 68 человек и мешки с секретами. ФКП приказал мне и Вассеру идти полным ходом в базу.

По пути следования в наш адрес шли радиограммы разного содержания. Так, начальник медицинской службы флота рекомендовал кормить облученных фруктами, свежими овощами, соками. А у нас к тому времени и картошка кончилась... Представители особого ведомства интересовались причиной аварии. На этот вопрос помощник командира “К-19”, Володя Енин предложил послать запрашивающего куда подальше, но я ответил, что имею на борту 79 человек, нуждающихся в медицинской помощи. Потом пришло радио, что будем пересаживать людей на идущие навстречу миноносцы...

Начала портиться погода, поднялся шторм с большой волной, дождем и ветром. На третьи сутки мы обнаружили, что нас отслеживают локаторы, и поняли, что это миноносцы. Связались с ними по УКВ. А обстановка такая: то мы видим эсминец где-то в небе, то нас взметает волна и эсминец где-то в пропасти.

Сообщил в штаб флота, что подходить к эсминцам было рискованно. Получил отказ. Выбрали диспозицию прикрытия другим эсминцем и пришвартовались, с эсминца на рубку подали тяжелую металлическую сходню. Людей с “К-19” предварительно собрали в центральном посту и боевой рубке. Перебежало 30 человек, затем эсминец и лодку начало бить друг о друга. С каждым ударом у нашей подводной лодки пробивались цистерны главного балласта. Нужно было отходить.

При отходе боковой киль эсминца распорол весь левый борт нашей подводной лодки. Имея большой крен на левый борт, со скоростью 6 узлов мы поплелись в сторону базы. На подходе к Полярному начали дезактивацию “С-270”.

Пришвартовались к третьему причалу. Сойдя на берег, я не знал кому доложить – такое количество генералов и адмиралов я видел впервые. Наконец, увидел начальника штаба Северного флота Анатолия Ивановича Рассохо. Ему и доложил. Генерал-медик попросил на пирс судового врача; вызвали доктора. Салиенко настолько растерялся перед обилием большого начальства, что отдал честь левой рукой... С лодки начали выгружать мешки с секретной документацией, но они так фонили, что решение было одно сжечь. Весь экипаж отправили в баню на санобработку.

Через несколько дней мы с замполитом С. Софроновым решили сдать партийные и комсомольские билеты экипажа “К-19” в политотдел дивизии капитану 1 ранга Репину. Он с ужасом смотрел, на лежащие на его столе документы, затем вызвал молоденькую вольнонаемную секретаршу и приказал запереть их в сейфе”.

Буксировать или затопить?

В июле 1961 года заместителем начальника электромеханической службы бригады атомных подводных лодок в Западной Лице являлся В.А. Рудаков. Впоследствии вице-адмирал Рудаков стал начальником главного управления кораблестроения ВМФ, лауреатом государственной премии СССР. С Владимиром Андреевичем мне довелось служить на первой советской атомной подводной лодке. На “К-3” он занимал должность командира дивизиона движения, а я был его подчиненным.

Работая над книгой, я написал Владимиру Андреевичу письмо (сейчас он проживает в Москве, на пенсии) и попросил поделиться воспоминаниями об аварии на “К-19”.

Ответ его привожу почти дословно, поскольку таких цифр и подробностей, которые сообщил Рудаков, не было даже в акте комиссии, а это очень важно для истории и подводников будущих поколений.

“Я собирался убыть в отпуск – встретить из роддома жену. Однако через оперативного дежурного получил команду прибыть на службу. Приехал в Малую Лопатку, где базировалась бригада. Информация была скудная: “Авария главной энергоустановки на “К-19”, давление в первом контуре правого борта равно нулю. Есть пострадавшие”.

В тот же день на спасательном судне экипаж атомной лодки “К-33” (это вторая атомная лодка такого же класса, как “К-19”) был отправлен в район аварии. “К-19” находилась у острова Ян-Майн примерно 1000 миль от базы. От штаба 206 отдельной бригады подводных лодок пошел начальник штаба капитан 2 ранга B.C.Шаповалов, от службы радиационной безопасности группа химиков, дезактиваторщиков и дозиметристов.

6 июля мы подошли к назначенному району. Туда же подоспел и эсминец проекта 56, на борту которого находилась Правительственная комиссия и руководитель работ по спасению “К-19” – первый заместитель командующего СФ вице-адмирал Васильев. Во время перехода я неоднократно обращался через Шаповалова к командованию с просьбой разрешить посещение лодки. С командиром БЧ-5 подводной лодки “К-33” М.В. Переоридорогой мы подобрали группу и составили план первоочередных работ и осмотров. В состав группы включили всех нужных специалистов: моториста, электрика, трюмного, двух управленцев, двух турбинистов, специалиста реакторного отсека, двух дозиметристов.

Команду на посещение лодки наконец-то получили от Правительственной комиссии. Оделись мы с Переоридорогой и группой в полный защитный комплект с изолирующим противогазом, проверили включением, вами проинструктировали свою группу и на баркасе подошли к эсминцу с комиссией.

Стояла прекрасная штилевая погода с небольшой зыбью. Лодка хорошо видна в полутора-двух милях от нас. Недалеко от нее лежали в дрейфе буксиры. Я поднялся на эсминец и прошел в кают-компанию, представился председателю комиссии Исаченкову, в то время это был заместитель Главнокомандующего ВМФ по кораблестроению и вооружению, его заместителям – академику А.П.Александрову и министру судостроительной промышленности Борису Евстафьевичу Бутоме. Было много знакомых лиц, привлеченных к работе в комиссии: главный конструктор С.Н.Ковалев, начальник Главного управления из Министерства среднего машиностроения Николаев Николай Андреевич (в то время Средмаш занимался атомной энергетикой – Н.М.), Игорь Дмитриевич Спасский из ЦКБ “Рубин”, в то время заместитель главного конструктора. От ВМФ были контр-адмирал В.М.Прокофьев, контр-адмирал В.П.Разумов, офицеры из Главного управления кораблестроения и технического управления ВМФ, а от Северного флота – начальник технического управления СФ капитан 1 ранга Иван Александрович Заводский и флагманский инженер-механик подводных сил СФ Э.Л.Кульницкий.

Члены комиссии были очень встревожены. Председатель поставил задачу: “Проверить объективно, в каком состоянии лодка: поскольку на борту нет ни одного члена экипажа, нужна информация, возможна ли буксировка “К-19” в базу”. Далее разговор продолжил “А.П.” – так между собой называли специалисты академика Анатолия Петровича Александрова. Предварительно Исаченков бросил в мою сторону фразу: “Академик Вас давно знает, все команды по технике и советы будет давать он”.

А.П. попросил меня доложить план работы группы. Вариант был такой: 7 человек (Рудаков – старший) идут через кормовой люк, 5 человек (старший Переоридорога) через рубочный люк центрального поста. Производится проверка радиационной обстановки по отсекам, состояния тормозов на линиях валов, наличия воды в трюмах, поступления забортной воды внутрь ПЛ, температуры в помещениях, наличия работающих механизмов, освещения, показания приборов, вентилирования аккумуляторных батарей. Попытаемся запустить дизель-генераторы.

Перечень и порядок работ был одобрен. В заключение А.П. напутствовал нас (цитирую, поскольку это запомнил дословно и буду помнить до конца дней своих):

“Ничего не делайте с реактором. Работают насосы – пусть работают, стоят – пусть стоят... Я опасаюсь, Владимир Андреевич, что он может пойти на мгновенных”.

Под словом “он” академик имел ввиду, конечно, реактор... К подводной лодке подошли на баркасе. На борту “К-19” не было ни души. В отсеках темно, жарко, гуляла по отсекам проникающая радиация, да плавали в воздухе разные золи, заражая все живое и загрязняя все, что попадется на пути. Сначала высадили носовую группу. Гамма-активность у двери в ограждение – 5 рентген, ближе к вентиляционным патрубкам уже около 10 рентген.

Высаживаемся в корме, сами повозились с люком, после открытия активность – около 20 рентген. Спустились вниз, в прочный корпус лодки, за полтора часа выполнили все запланированные осмотры и работы.

Впечатление не из приятных: полное отсутствие освещенности, только свои, переносные аккумуляторные фонари. Было очевидно, сборы экипажа на эвакуацию проходили поспешно, но все сделали правильно: личные вещи, предметы повседневного обихода, даже деньги – все оставили на месте. Активность по мере продвижения в нос, ближе к реакторному отсеку, росла и довольно значительно. На переборке между девятым и восьмым отсеками она составляла около 40 рентген, а между восьмым и седьмым турбинным около 50 рентген. Кроме того, в седьмом отсеке в корме на настиле была вода высокой температуры и активности. Дозиметрист доложил, что заход группы в турбинный отсек невозможен, иначе радиоактивные ожогов не избежать. Остановились.

Работающих механизмов, звуков поступающей воды, истечения воздуха или пара в десятом, девятом, восьмом и седьмом отсеках мы не отметили. Носовая группа проверила с первого по четвертый отсеки. Вентиляция аккумуляторной батареи была собрана на естественное вентилирование правильно, поступления воды не наблюдалось (после буксировки в Западную Лицу, в базе, обнаружится незначительное поступление через штуцер трубки охлаждения гирокомпаса забортной воды – Н.М.). Попасть в пятый отсек к дизель-генератору не удалось – не смогли открыть дверь. Как позже выяснится, кремальера двери со стороны пятого отсека была заклинена. Активность в носовых отсеках была ниже, чем в кормовых и составляла 10-15 рентген. Однако и в корме и в носу субмарины имело место значительное загрязнение аэрозольной активностью. В результате, заслушав мнение всех членов группы “десанта”, и оценив обстановку, я пришел к выводу о невозможности проведения каких-либо работ на подлодке. Находиться на “К-19” людям в таких условиях было нельзя.

Вместе с тем мы пришли к выводу, что процесс стабилизируется. Каких-либо выбросов с реактора не произошло, а в процессе буксировки лодки через системы “теплового хвоста” начнет постепенно охлаждаться первый контур и реактор.

Лично со мной во время осмотра ПЛ произошла неприятность. На пульте управления главной энергоустановки пришлось снять на доли секунды маску дыхательного аппарата. Дыхание задержал, но... потом щитовидка трещала полгода и грудь фонила основательно и долго. Я поднялся на мостик и когда эсминец приблизился к “К-19”, в мегафон продиктовал все председателю комиссии. На баркасе нас доставили на спасатель, и там сначала на юте нас обкатили водой и произвели наружную дезактивацию. Сняли все до формы “ноль”, потом повели в стационарную помывку, где мы хорошо помылись и хорошо “приняли” спирта.

Дозиметрист насчитал мне по внешнему облучению 80 бэр плюс досадное глотание золей.

Несмотря на неудачу нашего “десанта” (я ведь про себя рассчитывал запустить дизель-генератор, провентилировать подлодку, а по возможности, запустить и механизмы!), польза от этого посещения была прежде всего в том, что мы дали возможность определиться с судьбой лодки. Ведь стоял вопрос и о ее затоплении. Принятые меры технического плана позволили осуществить буксировку “К-19” в базу, причем без аварий и поломок, затоплений и пожаров. Погода позволяла буксировать лодку со скоростью 13 узлов и 10 июля 1961 года ее поставили к причалу СБР в Западной Лице.

Вместе с тем даже после осмотра не появилось никакой ясности – по какой же причине произошла авария. Бесспорно было одно: давление в первом контуре было, и не на нуле, а значительно выше. С приходом в Западную Лицу я вырвался в Полярный, в госпиталь. Мне нужно было поговорить с Рыжиковым, старшиной реакторного отсека. На мой вопрос: “Какое было давление в первом контуре по прибору, расположенному в отсеке?” старшина ответил, что 87 кг/см2. А прибор пульта управления главной энергоустановки показывал... О кг/см2. Это и был ответ, где “дырка” и какая она, и что полагалось делать!

Хотел я лично осмотреть “сотую сборку” первого контура, но не получилось: сидел и работал в комиссии, писал акт. Пропуск на лодку отобрали, сказали, много получил. Потом меня отправили в отпуск, и я, наконец, увидел сына Григория, которому уже стукнуло 9 дней”.

На “К-19” произвели восстановительный ремонт, но флотская молва уже прочно приклеила невезучей субмарине кличку “Хиросима”. И в этой связи вице-адмирал Рудаков писал: “Корабль был, действительно, невезучий. И хотя о покойниках плохо говорить нельзя, во многом эта невезучесть, на мой взгляд, была обусловлена какой-то легкостью в отношении к любому делу со стороны командира, покойного Коли Затеева. Ведь с приходом “К-19” в Западную Лицу черная северодвинская полоса не закончилась. 18 ноября 1960 года лодка пришла, а 19 ноября крышкой ракетной шахты раздавило голову моряку. Через неделю погиб моряк в девятом отсеке при проворачивании линии вала. Так что и до аварии энергетики в 1961 году с “К-19” были одни сплошные недоразумения...”.