Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1"
Автор книги: Николай Погодин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)
Действие третье
Конструкция огромного цеха. Заседание производственного совещания строителей и металлистов. Здесь все действующие лица, кроме Татьяны Львовны. На помосте – председатель производственного совещания и секретарь. За столом налево – Болдырев, Лагутин. На правом плане – Дудыкин. Занавес поднимается под хохот собрания и аплодисменты.
Входит группа строителей.
Грищук(читает газету по складам). «Пафос масс, направленный в русло…».
Темин. И напишут же, дьявол его уходи! К чему это про понос писать?
Грищук. Понос?.. Тут сказано не «понос», а «пафос».
Дудыкин. Читай, ладно.
Рабочий в розовой рубахе. А непонятные слова пропущай.
Грищук. «Пафос масс, направленный в русло реки социалистического…».
Темин. Конечно, про понос пишут: в реку, мол, спущай.
Грищук. Не газеты тебе читать, а лапти плесть. Пафос, понимаешь?
Дудыкин. Видать, ученый печатал. Ничего не поймешь.
Темин. И понимать нечего.
Грищук. Ну вот же дурак! Пафос… понимаешь? Пафос масс, направленный… Что у тебя, голова на плечах или редька?
Дудыкин. Говорит человек – «пафос», значит, «пафос», и не препятствуй. Читай.
Грищук(снова читает). «Пафос масс, направленный в русло реки социалистического соревнования…».
Темин. Развели басню-ясню!
Дудыкин. Да замолчи ты, дьявол!
Темин. Да как же… К соревнованию черт-те что прицепили! Понос.
Грищук. Вот ведь какой ты вредный! Пафос… понимаешь?
Рабочий в розовой рубахе. Ребята, а что оно такое – пафос?
Дудыкин. Что я тебе… фершал?
Темин. Такого слова на нашем языке нету.
Грищук. А что ты их, слова, считал?
Идет Краличкин, металлист, с группой рабочих.
Рабочий в розовой рубахе. Товарищ Краличкин, ты на разные слова понятлив…
Грищук. Во-во… Про понос тут пишут или нет?
Краличкин. Где? (Взял газету.) «Пафос масс…». Ну, в чем дело? Пафос.
Рабочий в розовой рубахе. Какой в нем толк в пафо… пафосе? К чему?
Грищук. Не понимаю. Толк?
Краличкин. Погоди. (Смеется.) Ребята не понимают значения слова «пафос». Пафос – это… Я сейчас объясню… Это, как бы сказать, подъем…
Дудыкин. Гора вроде.
Краличкин. Нет, какая там гора!.. Дух! Пафос – это мы… (Увидал Груздева). Товарищ Груздев, объясните слово «пафос», а то мы все тут такие профессора, что закачаешься.
Дудыкин. Ну-ка, товарищ инженер!
Груздев. Пафос – это чувство. Это радость труда. Вот вы работаете, строите, объявили соревнование, и, когда вы работаете с чувством, с сознанием, с подъемом, это и есть пафос.
Дудыкин. Когда чесаться некогда, тут тебе и пафос.
Краличкин. Наш темп – это пафос…
Грищук. А я про что читал… пафос.
Темин. Читатель! Ишь оно как. А ты плел, плел и вышел понос.
Рабочий в розовой рубахе. А какой в нем толк! Одно присловье.
Дудыкин. Эх ты, фитюля морская! Тебе говорят – не чешись, дьявол, в бригаде первый стой. Да разве тебя пафосом проймешь, когда у тебя повек штаны спадают, простофиля!
Рабочий в розовой рубахе. Иди ты к черту!
Грищук. «Пафос масс, направленный в русло реки социалистического соревнования…».
Темин. Вот оно теперь все к месту.
Дудыкин. Да замолчи ты, барбос!
Темин. Нет, я не спорю. Само собой.
Председатель звонит.
Голоса. Пора!
– Времечко…
– Отчего тянут там?..
Михалка. Не задерживай, рабочий класс!
Зотов. Эх, Михалка, горласт ты…
Председатель(звонит). Тише! Продолжаем наше совещание.
На помост выходит Дудыкин.
Слово даю… Слово даю… (Оглянулся.)
Хохот.
Голоса. Оратель – первый сорт!
– По череду…
– Дуй, дядя, как по святцам!
Председатель(Дудыкину). Говорите, товарищ.
Голоса. Высказывай!..
– Перво-наперво утрись для важности!
Дудыкин. Вы не смейтесь. Вы вон спросите у американца нашего, он вам скажет: у них чеснись – штраф рупь, а у нас чешись, обчешись – и…
Рабочий в розовой рубахе. Никак, ты в Америке был? И обличье у тебя заморское.
Дудыкин. Ты, Фетиска, молчи, а то про тебя скажу перед товарищами. Он надо мной смеется, а у самого штаны повсегда спадают. Называется, пролетариат!
Третья работница(Дудыкину). Валяй, дядя, так его!
Дудыкин. Да ежели ты, фита-ижица, со штанами управиться не умеешь, то какой ты есть человек в Советском государстве? Я к чему говорю… Я гляжу, не такое время пошло. Ишь вон, какую храмину укатали! Ходи зорко, а то крант башку собьет… а у тебя штаны спадают, простофиля! Вот и есть ты сам заморская некультурная личность.
Рабочий в розовой рубахе. Сам ты крокодил!
Дудыкин. Ты, товарищ секретарь, писни там в договоре, что каменщики должны сбить артели, или, как по-вашему, бригады сбить.
Гул.
Кому не нравится – силком не поволокут, мое такое мнение. Я первый в бригаде стану, потому такое мое желание. Нам здесь развили ясно, что ежели мы захотим, то цеха до холодов перекроют, не захотим мы – значит, этим балкам зиму ржаветь. Вот как! Хороший хозяин такого позора никогда не допустит. Бригады надо, которые из отобранных ребят. Я пойду, Кондрат Темин пойдет…
Голос. Пойду.
Дудыкин. Лихоманов Игнашка, пишешься?
Голос. Пишусь.
Дудыкин. Грязевы братья пойдут. Мой племянник пойдет. Да и тот же Фетиска пойдет.
Рабочий в розовой рубахе. Ты думаешь, только ты один валет пиковый?
Третья работница(вскочила). Производственное совещание кирпичного…
Первая работница. Погоди.
Третья работница. Производственное совещание…
Первая работница. Фу, какая ты жаркая! (Усадила третью работницу.)
Дудыкин. Ты, товарищ с пером, пиши – бригады каменщиков. Не чешись там, а пиши. Как мы все тут собрались, то я скажу по этому поводу: да здравствует пятилетка!
Председатель. От заводского комсомола слово для справки даю Болдыревой Валентине.
Появилась Валька.
Лаптев(Михалке). Она?
Михалка. Она.
Лаптев. Она и есть. Ах ты, чижик-девка!
Михалка. Ты что, влюбился в нее, что ли?
Лаптев. Товарищ, дай мне сказать!
Председатель. В порядке очереди. Запишись, тогда…
Лаптев. Да ведь я тогда забуду. Сделай милость. Ей-богу, забуду.
Кухарка. Я тоже.
Михалка. Ты куда выскочила?
Кухарка. Я тоже… Я тоже… Я тоже…
Председатель. Товарищи, мы не можем нарушать…
Лаптев. Чего там нарушать!.. Хочу сказать от души – не притесняй.
Болдырев. Ну, дай ему слово.
Председатель. Говори, да отсюда. Сюда иди.
Лаптев. На вид ставишь, чтоб без обману?
Михалка. С горы оно чудней выходит.
Артамон. Ну, свет-кончина будет! Ермолай полез.
Лаптев. Которая сейчас тут барышня пришла, вот насчет нее слово имею. Да. Срамили мы ее… чего скрывать! Авось не скроешь. Ведь какое было смущение – ужасть! Всему я первый зачинщик – винюсь. Приступает она до меня: так и сяк, скидай порты…
Председатель. Товарищ, мы обсуждаем договор.
Лаптев. Я к тому и говорю, ты меня не сбивай, сам собьюсь. Так она и говорит: скидай порты, однова дыхнуть… Я, можно сказать, от нее как от чумы, а она за очкур[23]23
Очкур (обл.) – пояс, опояска, стягивающая штаны.
[Закрыть] хватает. Подлаживался ее пяткой двинуть. Девка-чижик, а с мужиков порты волокет, которые в тифу.
Михалка. Эх ты, турка, занес!..
Лаптев. Сам ты турка! Ты девку бить зачал – и молчи. А я от души говорю. Я, может, такого часа ждал не для смешков разных… Девка, она вон какая, среди простого люда ворочала, нас спасала, а мы вместо благодарности голову ей чуть не проломили… Стыдно теперь, сами говорим между собой. Вон она какая, что твой воск, по баракам день и ночь билась и свернулась, как мы. Таких на руках носить надо. Я ее век помнить буду, а ты гавкаешь, баранья голова!.. Запутал меня… Что я хотел обнаружить? Как бы сказать?.. К товарищам, которые среди нас, надо любовь иметь. Люди они вон какие… (Председателю.) Заплутали меня вы все… Я первый под… как там?.. за темп пойду и под договором подписуюсь; хоть неграмотный, заковыку поставлю. Самая первая заковыка будет Ермолая Лаптева.
Председатель. Следующий – клепальщик Краличкин.
Третья работница. Почему прижимаете? Почему женщинам слова не даете?
Рабочий в розовой рубахе. Такую королеву, как ты, прижмешь…
Вторая работница. Молчи, Лида!
Рабочий в розовой рубахе. Лида?.. Это не Лида, а черт!
Кухарка. Я тоже подаю…
Михалка. Сядь.
Кухарка. Я тоже подаю протест.
Артамон. Да кто ее сюда пустил?
Кухарка. Нам по кухаркиному делу…
Михалка. Закрой… закрой котелок! (Усадил на место.)
Краличкин. Мы, металлисты, вызвали строителей на соцсоревнование, потому что тот темп, который здесь взят, надо усилить еще, удвоить. Вы тут работали дьявольски. Ваш темп – небывалый, а мы как собирали конструкции? Приехал я, поглядел – полгода работы, американец говорит – девяносто пять дней. Ну, думаем, и попали ребята – девяносто пять дней!.. Что нам товарищ Болдырев тогда сказал: «Ребята, завод в ваших руках». Мы понимаем, что на каждого из нас ложится ответственность. В конце концов мы хозяева своей страны и этого завода. Мы приняли пятилетний план, и мы его нашими руками осуществляем. Социализм к нам с неба не придет. Никакой нам черт не поможет. Эти девяносто пять дней – политическое дело, наш вызов и удар по всем врагам. Нас считают сиволапыми, над нами издеваются, нас уверяют, что не нам догонять передовые капиталистические страны. Брешете вы, гады! Нам дали девяносто пять дней, мы дали сами себе восемьдесят дней. Конструкции стоят. Вот они! Это темп, невиданный в Америке. Мы из кожи лезли – верно, но у нас кожа прочная, не лопается. Мы вчера постановили: если увидим, что контрольные сроки сдачи металлических работ будут срываться, мы станем работать не десять часов, а двенадцать в сутки. Если бы нас капиталист заставил работать лишние полчаса, мы бы устроили ему забастовку, а здесь мы станем работать двенадцать часов. Двенадцать часов работать не сладко. Мне, как клепальщику, очень хорошо понятно, что это такое. После десяти часов у тебя ноги подламываются, до койки дойдешь – на жратву глядеть нет охоты, кажется, год не спал. Восемьдесят два дня проработали. Ни черта! Живем. Но наш завод, наша пролетарская гордость, наша крепость будет воздвигнута за полтора года. И тогда пусть скажет нам кто-нибудь: не вам догонять капиталистические страны. Вот почему мы, металлисты, вызываем вас, товарищи строители, на соцсоревнование. Хотите шагать вместе с нами или нет? Мы прямо ставим вопрос: подписываем договор или не подписываем? Отвечайте нам на этот вопрос по-простому, как рабочие рабочим, а ходить вокруг да около нечего. Я кончил.
Аплодисменты.
Третья работница. Товарищи! Мы кирпичницы… производственная комиссия… Мы как глину замачивали… мы ее замачивали…
Михалка. Вот еще, пошла мочить!
Рабочий в розовой рубахе. Посадите ее там, а то она всех замочит.
Первая работница. Ты, хулиган, не выражайся.
Третья работница. Мы замачивали глину без всякого пардона.
Суматохинов. Говори по-нашему.
Артамон. Гнали бы баб отсюда, ей-богу.
Болдырев. Как тебя… Лида… погоди… Смеяться не над чем. Поняли? Я выношу глубокую благодарность работницам нашего кирпичного завода, присутствующим здесь, за сознательное, за достойное отношение к производству. Наш кирпич идет теперь на ответственную кладку. Вам надо вместе со мной благодарить их. И я говорю: ура бабам-кирпичницам!
Собрание постепенно, вслед за Болдыревым и президиумом, начинает аплодировать. Работницы растерялись.
Ну, говори, Лида.
Третья работница(первой работнице). Говори ты.
Первая работница(второй работнице). Скажи ты.
Вторая работница(третьей работнице). Ты начала.
Лаптев. Ну вот, закобенились. Гляди, заплачут…
Дудыкин. Эх вы, касаточки!
Председатель(третьей работнице). Товарищ, продолжайте.
Третья работница. Да нет же… что ж уж… Мы, конечно… (Вдруг резко, твердо.) Темп-темпом, а вот чтобы так… Вас учить нечего – вы знаете, про что я говорю. (И опять застеснялась под смехом.) Нет уж, хватит, а то напутаю тут… (Села).
Председатель. Слово имеет инженер Груздев.
Гончаров(переводчице). Евгения Эдуардовна, каково впечатление мистера Картера? Наблюдал ли он нечто подобное?
Переводчица. Did you see anything like that before?
Картер. This unusual meeting is characteristic of the present state of things in Russia. It is very fascinating. Please do not miss anything.
Переводчица. Мистер Картер просит передать, что данное необычайное собрание, по его мнению, весьма показательно для современного строя России. Он очень заинтересовался и просит переводить каждое слово.
Груздев. Я должен сделать разъяснение. Сдается мне, что главного у вас, ребята, не сказано. «Темп», «темп», а что это такое – многие не представляют. Так вот, прошу послушать. (Вынул лист бумаги.) Наш нормальный, средний, российский темп по каменным сооружениям мы определяем цифрой шестьдесят. Так мы работали всегда. Управление главного инженера считает возможным усилить этот темп до восьмидесяти. Понятно?
Голоса. Ясно.
Груздев. Немецкая экспертиза, изучавшая наши условия, дает цифру сто.
Голоса. Сто?..
Груздев. И, наконец, мистер Картер настаивает на американском темпе, который означает сто двадцать. Вот, ребята, официальное заявление. Нет-нет… Должен сообщить вам, что только при американском темпе, только если дадим по каменным работам показатель сто двадцать, то с цехами до заморозков управимся. Не дадим – могила. Понятно? Ну, а теперь от себя скажу. Если вы спросите у меня, согласен ли я с Картером, я отвечу вам: да, согласен. Вас я знаю. Двадцать лет с такими, как вы, живу, слава богу. Решайте – восемьдесят, сто или сто двадцать?
Молчание. Медленно с помоста сходит Груздев.
Председатель. Слово имеет строитель Зотов.
Зотов. По-моему, не шестьдесят, не восемьдесят, не сто двадцать, а все сто пятьдесят. Понятно? (Пауза). Сто пятьдесят. Самого вашего Картера вызываем на соревнование. Как где, а по второму участку дело решенное – показать работу советского строителя. Сто пятьдесят. На том и станем.
На помост выбегает Михалка.
Михалка. Товарищи!..
Артамон. За первогодками пошлем.
Михалка. Товарищи!..
Артамон. Первогодки, ложки кунай за старшими.
Михалка. Товарищи, подержите его за губы!
Суматохинов. Михалка, гляди, от натуги лопнешь.
Михалка. Илья-пророк[24]24
Илья-пророк – в иудейской мифологии ревностный защитник религии, грозный обличитель «нечестия».
[Закрыть], не мешай темпу! Товарищи, я говорю окромя шуток, какая тут может быть оппозиция, если мы все в одной семье? Об чем заседание? Сто пятьдесят?.. Берусь враз… ну и… почем зря!..
Артамон. Эх ты… адиот!
Михалка. Товарищи! Меня товарищ Болдырев учил… наш брат тут обламывается. Илья-пророк первый делегат у нас, а в деревне год колдуном ходил. Я сам от себя выступаю и сам от себя голосую за все сто пятьдесят! Об чем волынка? Выходи по очереди наверх и пиши, кому права от народа даны. Товарищи! Эх, завод, машина… Кончай прению, товарищи!..
Зотов. Ну, говори, публицист! Мне не дал и сам заплутал.
Председатель(Михалке). Вы кончили, товарищ?
Михалка. Я… вроде кончил.
Артамон. Напрелся, аж из ноздрей пламя вдарило.
Председатель. Мы должны еще дать слово представителям инженерно-технического персонала.
Артамон. В нашем договоре про инженеров ничего не говорится. Не они нас вызвали, и не им учить нас.
Председатель. Товарищи, нас никто не собирается учить, но мы должны привлечь…
Артамон. Брось заводить! Ихнее дело – работу давать, чтобы народ не стоял. А то у нас люди по полдня на досках лежат.
Суматохинов. Товарищ председатель, ты нас не мути. Нет, да ты дай мне выразить. Наше дело какое? А, скажи-ка, какое? Рабочее, вон как. Между кем спор? Опять не между рабочими. Зачем нам начальников приставлять?
Артамон. Пущай товарищи инженеры, техники какие между собой договор подпишут.
Краличкин. Товарищ председатель, одно слово! Товарищи, не то важно – выступит или не выступит сейчас представитель инженерно-технического персонала. Важно, чтобы инженерно-технический персонал без всяких речей примкнул к социалистическому соревнованию рабочих. Мы никого не отталкиваем, но и просить никого не станем. И я тут прямо скажу: всякого, кто будет сопротивляться нашему делу, мы всей пятитысячной массой заставим уважать пролетарский энтузиазм. А тому, кто с нами, – наш сердечный привет. Вот и все.
Голоса. Верно!
– В точку!
Лаптев. Ты, товарищ, здорово сказал… которые – во… которым – приветствие.
Кухарка. А мы, кухарки… я тоже… Кухарское дело – накормить. Уж я тоже скажу тут, как мы…
Артамон. Замолчи, утроба! Видишь, государственное дело решаем. Сядь. (Усадил ее).
Председатель. Тогда я ставлю вопрос на голосование. Кто за прекращение прений? Большинство. Отлично. Теперь – кто за немедленное подписание договора? И, самое главное, за принятие темпа, предложенного вторым участком в лице каменщика Зотова? Кто за темп сто пятьдесят?
Гончаров. Данило Данилович, вы за показатель сто пятьдесят? и серьезно?
Данило Данилович. Совершенно серьезно.
Гончаров. Вот так, с маху, без обсуждения?
Данило Данилович. А о чем тут нам еще балакать?
Гончаров. Да нет, следует молчать и поднимать руки.
Председатель. Кто против?
Данило Данилович. Берите отпуск, Гончаров, езжайте на море.
Гончаров. Не нужен? Я это начинаю понимать.
Председатель. Кто воздержался? Принято единогласно. Поэтому… (Секретарю.) Саша, зачитай список.
Секретарь. Уполномоченных от строительных рабочих – товарищей Зотова, Дудыкина, Грищука, Говорова и Суматохинова – прошу сюда, для подписания договора. От металлистов – товарищей Краличкина, Бутова, Тульского прошу сюда для подписания договора.
На помост идут уполномоченные.
Калугин(Груздеву). Деловито у них выходит, если, конечно, так дальше пойдет. Цифру приняли… страшную.
Груздев. А металлисты? Симон Симонович, красота ребята! Сила!
Калугин. Уж вы своих металлистов… Узнаю душу цехового работника. Жестокие стервецы. Настоящее коммунистическое отродье.
Картер вынимает записную книжку и что-то вдумчиво чертит.
Данило Данилович(переводчице). Вот, мол, уважаемая, скажите: предлагаем перенести опыт в Америку. Скажите ему: не все, мол, вам нас учить.
Переводчица. Не offers to try aut this experiment in America. It is not for ever that Americans will teach us. It is our turn to teach them now.
Картер. All this is quite unusual and if it were not for the unnecessary political propoganda. I would join in the business part of it.
Переводчица. Мистер Картер говорит, что все это необычайно, и если бы данное собрание было лишено совершенно излишней политической пропаганды, то он принял бы участие в его деловой части.
Михалка. Суматохинов вышел! Суматохинов, свою фамилию первый ставь.
Голоса. Шапку сними, Говоров! В присутственном месте стоишь.
– Ох, браточки, и ноту же мы закатили!
– Америку вызвали!
– Сто пятьдесят!
Председатель. Металлисты подписывают договор первыми.
Артамон. На каком факте?
Председатель. Поскольку металлисты вызвали…
Краличкин. Не важно. Подписывай, ребята!
Суматохинов. Зотов, ну-ка, ты начинай.
Зотов. Эх, где наша не пропадала!.. Зотов Анисим, сын Петров.
Михалка. Да какое нам дело, чей ты сын? Напишут там – сын, да отец, да как по прозвищу. Зотов (Суматохинову). Прикладывайся.
Суматохинов становится на колени и на коленях приближается к столу.
Артамон. Да ты, никак, молиться задумал?
Суматохинов. А ежели я на ногах писать не умею.
Михалка. Не ногами пишут, а руками.
Суматохинов. Ну-ка-ся… Эх, перо-то какое… рука толста… (Выводит.) «Су-ма-то-хи-нов Лаврентий…».
Михалка. По прозвищу – Красный Нос.
Грищук. Эх ты, дурак мордастый! Чему насмехаешься в такой час? (Снял шапку, молча расписался.)
Секретарь. Дальше.
Дудыкин. Дальше давай меня… Дудыкин… Больше ничего?
Секретарь. Ничего.
Говоров. Ну, пятый участок, на все полтораста пишусь. Не выдавайте, друзья-товарищи!
Голоса. Испужался!..
– Не выдадим!..
– А вы что думаете, шутка – нам подписаться?..
– Испугаешься…
Металлисты расписываются молча. Все уполномоченные остаются на помосте. Появляется Максимка.
Максимка. Товарищи, тишина! На левой башне, над Волгой, будет поднята красная лампочка. Слушайте, что это значит. Следите за левой башней. Как только там вспыхнет красная лампочка, это будет сигналом по строительству, что мы перегнали американский темп. Следите за левой башней, товарищи. Красный сигнал с башни будет нашей победой.
Лагутин(вскочив). От имени заводского партколлектива поздравляю вас, товарищи, с началом высокого революционного дела! Пролетарский договор подписан. И вот здесь, на этом участке социалистического строительства, горит пламя ленинских идей, здесь живет и действует ленинизм.
Занавес
Действие четвертое
Картина перваяВеранда квартиры Гончарова. Груздев один, прохаживается, насвистывает. К перилам прислонены весла. Время предвечернее.
Груздев(всматривается). То есть… не понимаю, ничего не понимаю!.. А он… конечно, он!
Стремительно входит Касторкин, обросший, одежда помята.
Касторкин!
Касторкин. Как на Монмартре…[25]25
Монмартр – район Парижа, населенный преимущественно представителями богемы.
[Закрыть] А вы, конечно, думали – Касторкин погиб?
Груздев. Почему же – конечно?
Касторкин. Вы же не попытались вступиться за Касторкина в тот вечер в кабинете Болдырева. Вы сразу решили: Касторкин прохвост. Неужели вы, товарищ Груздев, думали, что Касторкин мог отдать такое распоряжение по телефону?.. Я… восьмой путь… Суда не было… Инженер Касторкин на свободе и снова работает на строительстве. Я только что вышел. Это Болдырев щадит вашего Гончарова, это власти его щадят. Я все знаю, черт возьми! Мы одни… В чем дело? Господин Гончаров изменил голос и за меня отдал распоряжение Комягину. Нам ворона на хвосте такую весточку принесла. Господин Гончаров оклеветал меня. Ишь, как он говорил на допросе: «Кажется, Касторкин разговаривал по телефону». Мерзавец!
Груздев. Так, Касторкин.
Касторкин. Вот какие товарищи пошли среди инженеров.
Груздев. Грязные ребята.
Касторкин. Извините, Гончаров дворянин. У него заграничное образование. Он на все смотрит прищурившись. Он хотел весь инжколлектив вести за собой.
Груздев. Знаешь что, Касторкин? Ты, брат, иди домой. Иди переоденься, отдыхай.
Касторкин. Я уже здорово отдохнул.
Груздев. Иди, друг… Такое дело… ты не обижайся, ты иди… Теперь мы сами будем говорить с коллегой.
Касторкин. Я.пойду… Мамаша ждет меня… ждет старуха… Но я бы сейчас поговорил с ним сам. Ух, как бы Касторкин сейчас поговорил!
Груздев. Ты с ним поговоришь, это твое частное дело.
Касторкин. Поговорю! Мы предъявим свой вексель, предъявим… Пока, товарищ Груздев!
Груздев. Пока, Касторкин!
Касторкин уходит.
Изменил голос… Мелкотравчато, трусливо…
Входят Татьяна Львовна под руку с Гончаровым, Данило Данилович, Калугин. Несут свертки.
Татьяна Львовна. Вот уже и споры. Как пел наш несчастный друг Касторкин? (Напевает.)
«Думать нам не надо,
Думать бесполезно,
В опьяненье нашем рай…»
(Хохочет.) Груздев, отчего у вас лицо, как у Наполеона? Груздев, я сейчас вас развеселю. Мы спорили о привидениях. Как, по-вашему, привидения бывают? По дороге сюда Симон Симонович увидел привидение. (Хохочет.) К верхнему поселку, к зеленым корпусам, степью по бурьянам брело черное привидение. (Хохочет.) «Черный человек, черный, черный…»[26]26
«Черный человек, черный, черный…» – строки из поэмы С. Есенина (1895–1925) «Черный человек».
[Закрыть]. И знаете, что сказал Симочка? Он сказал, что у него военные глаза, и его военные глаза в черном человеке увидели Касторкина… (Хохочет.) Касторкин, бедняга, давно в Нарыме[27]27
Нарым – поселок в Западной Сибири, бывший местом ссылки.
[Закрыть]. Юрий Николаевич, правда ведь?.. Эх, Симочка, ты сознайся – ты уже стареешь!
Груздев. Стареть-то стареет Симочка, а глаза у него действительно военные. Привидений не бывает. То прошел живой Касторкин.
Данило Данилович. Мы шутим. Нам показалось…
Груздев. Сейчас вы узнаете, что кому показалось… Да, Данило Данилович, вы не гарантированы от того, что вам покажется, будто вы в Нарыме…
Данило Данилович. То есть… Это вы к чему?
Груздев. Это я к тому говорю, что наши общие приятели, собираясь сражаться, ставят впереди себя рекрутов. Это я о вас говорю, инженер Гончаров.
Татьяна Львовна. Вот уже и споры.
Гончаров. Каких рекрутов? Что за аллегории?
Груздев. Грязное дело сделали вы, Гончаров. Я прав или нет? Симон Симонович, вы служили в гвардии, скажите, как по старинным дворянским традициям называли людей, которые за свои проступки заставляли отвечать товарищей? Не Касторкин говорил по телефону, а вы, Гончаров.
Гончаров. Ложь! Гнусная ложь!..
Груздев. Вы это скажите самому Касторкину: он только что вернулся сюда.
Татьяна Львовна(освободила руку из руки Гончарова). Вот тебе и раз!
Груздев. Вы могли оклеветать не Касторкина, так меня, его…
Данило Данилович. Отложим… Право, отложим этот разговор… Что же это?.. Они сами разберут… Пустяки…
Груздев. Нет, Данило Данилович, не пустяки. Инженер оклеветал товарища. Нет, это не пустяки, когда такие вот трусишки, мелкие люди волокут в клоаку преступлений честных, невинных работников. Спасибо за знакомство! (Уходит.)
Татьяна Львовна. Симочка, ты куда же уходишь?
Калугин. Я сейчас, за папиросами… (Уходит.)
Данило Данилович. Так как же… лодка ждет… поедем с нами?.. Что?.. Не состоялось? Да… (Уходит.)
Татьяна Львовна(со слезами). Эх вы!.. Еще мужа моего называли… Эх вы!.. (Уходит.)
Гончаров. Какой ужас!.. Касторкин… Бежать нелепо… Бездарная история…
Идет пьяный, поет.
Пьяный.
«На берегу сидит девица,
Она платок шелками шьет,
Работа чудная такая,
Но шелку ей недостает.
Белеет парус одинокий,
Кораблик к берегу плывет,
На берегу сидит девица,
Но шелку ей недостает…».
(Гончарову.) Гляжу я на вас, какой вы задумчивый… блондин или брюнет – не пойму. Слушайте, гражданин, вы не обижайтесь, пожалуйста, я к вам не пристаю, как какой-нибудь Мендель Маранц, но у меня общительное сердце, ей-богу. Представьте себе, приезжаю я в отпуск, так сказать, после долгой разлуки и не узнаю окрестностей родного города. Здесь было дичайшее степное пространство, невообразимая скифская степь, так сказать. Я по натуре человек беспартийный, но под впечатлением грандиозных картин становлюсь марксистом. Посмотрите, это же не завод – это же проблема. Конечно же, я пьян, и вы меня презираете, но я тронут… Вы не думайте, что я умом тронут, – я всеми фибрами моей расположенной души. Если хотите, я замолчу, как пробка. (Пауза). Вам, конечно, все равно, но Сергею Тишкину, который здесь воспитан ребенком, не может быть все равно… И если бы он был Бальмонтом или Владимиром Маяковским, то сочинил бы роман из жизни… Литература есть вдохновение сердца. Я, может быть, целовал эту землю… как пилигрим, а вы смеетесь надо мной… Над пьяным всегда смеются, но пьяные, как сказал Мендель Маранц[28]28
Мендель Маранц – литературный герой многих произведений американского писателя Д. Фридмана, популярного в середине 20-х годов.
[Закрыть], проникают в бездну чувств, ибо… заметьте, ибо… что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. По-моему, вы черствый человек. Ибо у вас самолюбивое выражение на лице. Сергей Тишкин – психолог-иллюзионист… До свиданья, гражданин! У вас очень самолюбивое выражение на лице, но… и дальше не скажу. Ха-ха-ха! Сергей Тишкин – факир. (Поет.) «Тоска-печаль, надежды ушли…». (Уходит.)
Гончаров. Что это я хотел сейчас сделать? Что– то такое я хотел сделать? (Встает. Через окно снимает трубку телефона, стоящего на столе). Так будет лучше.
Входит Болдырев.
Болдырев. Вы один?
Гончаров. Садитесь, Степан Семенович. Я, знаете, только что пришел и вот скучаю. (Снимает шляпу, пальто.)
Болдырев. У вас никого нет?
Гончаров. Кому же у меня быть?
Болдырев. Ну, ладно. Мне надо с вами поговорить…
Гончаров. Да, я понимаю… Вам надо со мной поговорить…
Болдырев. Прежде всего, товарищ Гончаров, я считаю, что вам следует подать заявление об отставке.
Гончаров. Да, я подаю заявление об отставке.
Болдырев. Вот, собственно, все, что я хотел пока вам сказать. (Уходит.)
Гончаров. Сегодня он уже не подал мне руки… Сегодня мне все плюют в лицо… Интересно, что – можно ли так сказать: зенит бездны?.. Какая глупость! Какой я, действительно… Где мои сигары? У меня были хорошие, крепкие сигары. (Уходит в комнату.)
В это время появился Касторкин, одетый в тот же костюм, что и на вечеринке. Касторкин выбрит, немного пьян, с гитарой.
Касторкин (пританцовывает, поет).
«Я хочу забвенья… я хочу гитару…
Я хочу сегодня танцевать…
Милая цыганка, поцелуй мой жарок,
Дай твою гитару…».
Пришел навестить друга…
«Тройка с бубенцами, в очи светит месяц,
Губы что рубины…».
Три месяца не виделся с другом. И, черт возьми, как радостно увидеть теперь друга после долгой печальной разлуки! (Поет.) Аллилуя, ах, аллилуя… Радостный фокстрот, ей-богу. Аллилуя, ах, аллилуя… Юрий Николаевич, вы дома?
Гончаров(говорит все время из комнаты). Садитесь, Касторкин. Я дома.
Касторкин. Спасибо за гостеприимство. Аллилуя, ах, аллилуя!.. А трубочку с телефона зачем же сняли? А? Не слышу… Молчите? Аллилуя, ах, аллилуя… По телефону часто звонят? Так, Юрий Николаевич?
Гончаров. Так.
Касторкин. Аллилуя, ах, аллилуя!.. Вы меня простите, Юрий Николаевич, что я у вас пою, но мне ужасно весело. Аллилуя, ах, аллилуя!.. Я три месяца не разговаривал по телефону… Аллилуя, ах, аллилуя!.. Да, аллилуя, вот, аллилуя, ах, аллилуя, ах, аллилуя!.. С тех самых пор, как вы вот у этого столика переговорили по телефону за инженера Касторкина. Помните, Юрий Николаевич?
Гончаров. Помню, Касторкин.
Касторкин. Не отрицаете, Юрий Николаевич?
Гончаров. Не отрицаю, Касторкин…
Касторкин. Аллилуя, ах, аллилуя… У меня изменился голос, вы не находите? Ах, аллилуя… Но все же меня можно узнать по голосу, не правда ли? Вас тоже узнали по голосу… Гончаров, а Гончаров… а про телефонисточку вы позабыли? Черномазая, черноглазая, комсомолка, на коммутаторе сидит… Черномазая, черноглазая… (Поет.) «Очи черные, очи жгучие…». А мы ее, Гончаров, припомнили… Аллилуя, ах, аллилуя… Мне определенно весело. Почему же вы прячетесь, как крот? Давайте споем вместе: аллилуя, ах, аллилуя, да аллилуя, эх, аллилуя… Давайте заведем граммофон. Давайте соберем друзей и дам… Я хочу продолжать веселье, которое мы прервали три месяца тому назад… Гончаров, а Гончаров! Это же невежливо. Честный, прямой, простой парень приглашает вас повеселиться. (Играет, пританцовывает.) А вы прячетесь. Вам стыдно? Вам страшно, Гончаров, страшно? Эй, философ! Я бы, например, желал с вами поговорить о темпе… о темпе… о моих паровозах, которые будут стоять под парами… Гончаров, но я могу вам протянуть руку, а вы мне не протянете руки, ибо вы мните себя колоколом земли русской. Инженер Гончаров, покажитесь!.. (Направляется к двери.) Аллилуя, ах, аллилуя… Эх, аллилуя!.. (Останавливается у двери, судорожно ударяет по всем струнам гитары, поднимает ее, бросает перед собой, как бы защищаясь, и пятится назад, закрывая руками глаза).
