Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1"
Автор книги: Николай Погодин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
Действие второе
Эпизод первыйКомната руководства заводской парторганизации. Елкин и Пеппер.
Елкин. Ты, Пеппер, в моих глазах поднялась на невиданную высоту. Категорически приветствую таких жен коммунистов! На данном отрезке времени жены являются узким местом в раскрытии оппортунизма своих мужей. Но они – жены – должны брать пример с тебя, которая мужественно помогает партии бороться со своим мужем, который остается оппортунистом на практике. Я боялся, что ты при личном свидании не дашь должного отпора Гаю, но ты дала ему должный отпор.
Пеппер. Я-то непримирима. А где находится товарищ Белковский до сих пор? Почему он уехал в Москву, не согласовав вопроса с тобой?
Елкин. Все согласовано, не беспокойся. Белковского позвали, и он уехал.
Пеппер. А почему тебя не позвали?
Елкин. Значит, нет надобности. Им и без меня все ясно. Как же ты поступишь? Гая снимут. А ты?
Молчание.
В такой момент бросишь работу и опять поедешь за Гаем?
Пеппер. При чем здесь Гай? Что значит «опять поедешь за Гаем»? Я самостоятельный человек и подчиняюсь воле партии. Не тебе, не Гаю, а партии. Кончено. Говори, зачем вызвал?
Елкин. У Демьяна Бедного, кажется, какой-то юбилей… и его надо бы поздравить.
Пеппер. Юбилей прошел. Опоздали.
Елкин. Слушай, Пеппер, ты больше меня имеешь времени читать газеты. Следи, пожалуйста, за всякими юбилеями, торжествами. Вот был юбилей нашего дорогого товарища Сольца[59]59
Сольц А. А. (1872–1940) – член Президиума ЦКК (Центральной контрольной комиссии) ВКП(б).
[Закрыть], а мы как воды в рот набрали. Мне стыдно вспомнить этот факт! Что нам, трудно составить телеграмму?
Пеппер. Ой, Елкин, я знаю, Сольц не любит таких телеграмм.
Елкин. Нельзя так рассуждать, товарищи, мы не можем поддаваться таким настроениям. Что значит «не любит»?
Пеппер. Проворонили. Дальше.
Елкин. О таких мелочах я должен заботиться и напоминать вам тысячу раз. Следи, пожалуйста, за газетами. Академию наук тоже иногда нужно поздравлять.
Входит Кондаков.
Кондаков. Не оставлю я этого дела и докажу, кто дурак.
Елкин. Иди, товарищ Пеппер, и следи, пожалуйста, за торжественными происшествиями. Это же пульс жизни, а мы плетемся в хвосте, и нас никогда не видно в центральной прессе.
Пеппер уходит.
Сядь, Кондаков… Ты дискредитировался, значит, сиди и слушай мои указания. Ты, Кондаков, залил водой народное добро с определенным убытком государству. Ты это понимаешь? Я тебя могу развенчать и передать прокурору. Ты это понимаешь? Я не развенчаю тебя и не отдам под суд. Ты понимаешь – почему? Нет, Кондаков, ты ничего не понимаешь. Тебя спасает си-туа-ция! Молчи, Кондаков, если я опираюсь на тебя. Вот мне сегодня утром пришла в голову идейка, а тебе никаких идей утром в голову не приходит… У тебя, знаешь, в литейном прорыв за прорывом, и надо спасать положение. Пришла мне в голову такая идейка, а тебе, повторяю, не пришла. Ты читаешь литературу, Кондаков? Нет, ты не читаешь литературы. Теперь у нас писатели в моде. Думаю же я у тебя в литейном какого-нибудь знаменитого писателя выбрать почетным литейщиком. Вот, например, приезжал к нам из Лондона пролетписатель Бернард… как его… фамилия? Бернард… Бернард Шои… Шои… Зови Пеппер, она еще не ушла.
Кондаков(у двери). Товарищ Пеппер, вас сюда просят.
Входит Пеппер.
Пеппер. Ну?
Елкин. Ты, Пеппер, больше меня имеешь времени за всякими писателями следить. Есть такой писатель Бернард Шои?
Пеппер. Бернард Шоу.
Елкин. Во! Бернард Шоу. Он старый партиец?
Пеппер. Нет, Елкин, совсем нет.
Елкин. Ну, может быть, кандидат партии?
Пеппер. Да нет же! Это не то, о чем ты думаешь.
Елкин. Не то?.. А то ведь как хорошо закруглялось: Бернард Шоу – почетный литейщик у Кондакова. Мировой масштаб! Нет, я не отступлюсь! Есть еще писатель, на мой слух такая чудная фамилия – Андрей Барборос.
Пеппер. Что ты, Елкин! Нет такого писателя.
Елкин. Ну вот, вы мне говорите – нет, а я сам его портреты в газетах видал. С усами.
Кондаков. Барбос? Нехорошо.
Елкин. Молчи, Кондаков! Не Барбос, а… может быть, Барбарис… Я же его не крестил.
Пеппер. Анри Барбюс?
Елкин. Во! Иди, Пеппер, делай свои дела. Спасибо!..
Пеппер уходит.
Так вот, Кондаков, надо в твоих мастерских Барбюса выбрать почетным человеком. Литейщиком. Не стоит? Вагранщиком. Нехорошо? Формовщиком. Хорошо? Товарищ Барбюс у нас будет почетным формовщиком. Вот это марка! Ни у кого нет Барбюса, а у нас есть. Шлепнем телеграмму. Приедет, не приедет – не важно. Зато в газетах напечатают. Расчетную книжечку сам составь, сам веди удержания по займам, на культнужды, в союз и так далее, а ему посылай расписываться. Надо же хоть теперь подымать завод. Это же политическое дело. Про нас ничего в газетах не печатают.
Кондаков. Барбюса сегодня можем протащить. Как раз общее собрание о браке. В текущих делах поставить или выделить?
Елкин. Не умеете вы мыслить на должной высоте! В связи с браком и надо выбирать товарища Барбюса.
Кондаков. Значит, Барбюса увязать с браком? Хорошо, увяжем.
Елкин. Этот вопрос надо проработать со всей серьезностью. Брось все свои дела. Сядь, углубись, почитай что-нибудь…
Вдруг вбегает человек в шубе, в одних чулках, падает на стул. Это Андрон.
Андрон. Почему вы мне не сообщили, что Гай приехал? Зачем от меня скрыли, что он в Москву уехал? Я член бюро или меня уже вывели? Может быть, Кондакова посадят вместо меня членом бюро? Кондаков полезет, он годится. Душно как! (Сбросил шубу, остался в одном белье). Не хороните всех сразу. Земли не хватит.
Елкин. Кондаков, ты свободен. Иди и почитай, углубись.
Кондаков уходит.
Товарищ Андрон, ты болен, тебя положили в больницу, а ты пришел в партийный комитет. Нехорошо, товарищ Андрон, так ставить вопрос, тем более что в одном белье. У нас принципиальные разногласия по практическим вопросам, а ты с температурой шельмуешь Кондакова. Кондаков – хороший парень, а ты недисциплинированный товарищ, если убежал из больницы дискредитировать мою линию.
Андрон. Мне Гая нужно.
Елкин. Почему ты ушел из больницы?
Андрон. Мне Гая надо. Уже нету? Уже нету? Уже добились? Уже ликуете? А я в больницу не пойду! Меня в женскую палату положили. Не могу я один с бабами жить.
Елкин. Взрослый ты или дитя? Сам знаешь, мест у нас нет, положили пока в гинекологическое, где свободнее.
Андрон. Там одни бабы… Они черт те что говорят!
Елкин. А ты отвернись. Ты больной.
Андрон. Они ногами ботают…[60]60
Ботать – качать, стучать ногами.
[Закрыть] Песни поют… Мы, говорят, тебя в бабу омолодим… А одна курицей кричит. Я Гаю скажу, как она по твоему наущению курицей у меня перед глазами ногами ботает.
Входят врач и сиделки.
Сиделка. Вот он, летун. Я в окно видела.
Врач. Кладите на носилки.
Андрон. Гай вам не даст зажимать самокритику!.. Доктор, что ты со мной делаешь?.. Опять к бабам? Они ногами ботают.
Врач. Товарищ Андрон, мы тебя женим на молодой. Накройте. У него около сорока. Ах, беда, беда! Убегает. Гая ищет.
Елкин. Что у него?
Врач. Брюшняк. (Уходит в сопровождении сиделок.)
Елкин. До чего доведут Андрона его заблуждения! Заблуждался бы интеллигент, а то ведь природный рабочий.
Входит Белковский, он с дороги.
С поезда? Да? Здравствуй! Садись! Ждем!
Белковский. С поезда.
Елкин. Рассказывай.
Молчание.
Может, чаю? Или что?
Белковский. Подлец я, Сеня, перед тобой! Жалкий трус и негодяй!
Елкин. Что ты, Коля, тоже болен?
Белковский. Круглый я подлец! Мочалка, дерьмо!.. Когда я застрелюсь? Когда я уничтожу это сердце, которое ниже всякой критики? Я плакал один в мягком вагоне. Что я сделал? Я за твоей спиной раскрыл объятия Гаю под напором встречи с ним. А там я сказал, что я и ты… то есть не ты, а я… Одним словом, Гая оставили, мне предупреждение, а тебе…
Елкин. Извините, Коля! Извините, Николай… как вас?.. Простите меня, мы – с глазу на глаз. Основной уничтожающий материал был ваш.
Белковский. И ваш, Семен Петрович, и ваш.
Елкин. Нашего, Коля, было двадцать пять процентов.
Белковский. Дели пополам. На какого черта теперь хвост сушишь?
Елкин. Хорошо. Но как же ты мог отступить? Не понимаю! Может, ты, Коля, так сказать, в борьбе немного преувеличил?
Белковский. Дели пополам… Так крепко начать, так крепко развить энергию – и сразу в бездну… Подлец я перед тобой! Ничего не знаю. Мне тяжело… На, читай. Я болен. Промучился трое суток. Прости меня, Сеня. (Уходит.)
Елкин(вскрыл пакет, читает). А… Это не шутка… (Читает.) «Утрачена принципиальная большевистская линия». Точка. Принципиальная? Тысячу раз читал, намеками выспрашивал у старших товарищей на партийных конференциях, словари покупал – и ни за что не мог понять, что это такое принципиальная линия. Измучился! Принципиальная? Не знаю… Режь – не знаю! (Читает.) «Строгий выговор…». И мне строгий выговор. (Читает.) «…за подмену хозяйственного руководства и за склочничество и… руководство не насаждает здоровых методов соревнования…». Я не организую соревнования? Когда только третьего дня… Вы вспомните, что было третьего дня у монтажников. Я сам выступил с докладом. Я всех зажег…
Пока он говорит, над ним возникает пантомима – сцена у монтажников.
Бригадир Иван Граммофонов клялся…
Бригадир Иван Граммофонов пантомимически клянется.
Его сейчас же снял фотограф местной газеты…
Фотограф при вспышке магния снимает клянущегося Ивана Граммофонова.
Какой был подъем!
Машут руки, летят шапки.
Пели…
Участники пантомимы поют революционную песню. А на сцене уже нет Елкина, нет обстановки его кабинета. Пантомима переключается в новую картину – в один из цехов завода. Лежит Иван Граммофонов, лежат бригадиры правильными рядами.
Граммофонов (запевает).
«Ой-ой-ой-ой!
Я тебе спою
Про ее…».
(Рассматривает газету.) Неприятная вышла физиономия! Глаза косые и лоб длинный. Не нравится!.. На Урале меня снимали в профиль. Выразительнее получилось. В Ленинграде хороший снимок был. Брови круглые. Но в Туле, подлецы, напечатали на позор потомству. Тогда и жена от меня ушла.
Первый бригадир. Сколько раз твою карточку в газетах печатали?
Граммофонов. Пять раз. В альбомы клеим. У кого трудовой список, а мы ударными карточками за себя отвечаем. Шестой раз теперь напечатали. Как до дюжины дойду – во ВЦИК пошлю в обмен на орден.
Вася. Человек на хозяйственный расчет перешел. Красивая жизнь!
Второй бригадир. Что же мы теперь будем делать, хлопцы?
Входит работница Лида.
Лида. Красавчики ударные! Натрепались?
Вася. Натрепались. Факт.
Лида. До того много обязательств на себя понабрали, что ноги вас не держат. Сели?
Вася. Сели. Факт.
Лида. Штаны синие получили?
Вася. Получили. Факт.
Лида. Пайки получаете?
Вася. Получаем. Факт.
Лида. Жулики вы, а не ударники! Жизнь положу для вашего разоблачения! Так и помните!
Голос(сверху). Даем!
Граммофонов. Берем!
Лида. Вы посмотрите, вот артисты! Вознеслись, как архангелы. Может быть, они какие-нибудь фокусники или они пьяные?.. Нет, они не пьяные, а двусмысленные гады! Вот что.
Наверху происходит невидимая для зрителя работа. Бригадиры спустились.
Граммофонов. Вот за что нас в газетах печатают.
Вася. Ты, тетя, не туда попала. Мы есть самые надежные подпорки социализма.
Лида. Может быть, вы и подпорки, я не спорю, но все равно вы трепачи. (Уходит.)
Вася. Вредная баба! И зачем баб к строительству социализма подпускают? Везде они кляузничают.
Граммофонов. Пускай! Я человек бронированный. Захочу – оклеюсь своими портретами, возьми меня!
Вася. Замри, Граммофонов! Главный инженер идет, господин Ладыгин, фигура двадцатого века.
Входит Ладыгин.
Ладыгин. Ну, друг, когда же ты нам краны установишь?
Граммофонов. Так считаю, через месяц.
Ладыгин. Батя!
Смех.
Опытный человек – считать не умеешь. Я же знаю, что не раньше чем через семьдесят дней.
Граммофонов. Ну, через семьдесят дней.
Ладыгин. А врешь…
Граммофонов. Да уж так у нас тут повелось. Мне приказывают, я и вру.
Ладыгин. Надо говорить точно.
Граммофонов. Слушаю-с!
Ладыгин уходит.
И черт с тобой!
Вася. Замри, Граммофонов! Монаенков идет. Красиво жить с нашими руководителями.
Входит Монаенков.
Монаенков. Ну, ребята, когда же мы краны установим?
Граммофонов. Так считаю, через семьдесят дней.
Монаенков. Дружище!
Смех.
Опытный человек – считать не умеешь. Я же знаю, что через пятнадцать дней.
Граммофонов. Ну, через пятнадцать дней.
Монаенков. А врешь…
Граммофонов. Да уж так у нас тут повелось. Мне приказывают, я и вру.
Монаенков. Надо говорить точно.
Граммофонов. Слушаю-с!
Монаенков уходит.
Ну, и черт с тобой.
Вася. Одни за Елкина, другие против Елкина. Белковский против Гая, а Гай против всех
Граммофонов. И каждый бюрократ призывает в свидетели пролетариат. Вы говорите – я трепач. А это не трепачи? У них и учимся. А они – у Елкиных. Цепочка, дети, цепочка!
Входит Софья.
Софья. Граммофонов.
Граммофонов. Я Иван Граммофонов.
Софья. Что у тебя за политика? Главному механику обещал устройство через пятнадцать дней, главному инженеру – через семьдесят. Граммофонов, ты меня не запутаешь! Что вы здесь клоунов разыгрываете?
Граммофонов. Дорогая Софья Андреевна! Разве это клоуны? Это рабочий класс.
Софья. Граммофонов, надоело.
Граммофонов. А нам не надоело? Один руководитель доказывает, что ты самые великие темпы выдерживаешь, другой руководитель доказывает, что никаких темпов не выдержишь. Пускай с ним черт спорит! Думаешь, мы бедные или рыжие, ничего не знаем? У вас там наверху драка, у вас там за чины волынка идет, а мы, думаешь, вас будем подпирать! Пришли, спросили, и обоим стрепался, и обои ушли довольные. А если ты спросишь, скажем прямо: через двадцать дней. (Глянул в сторону.) Дети, пошли!
Идут.
Думай, Софья Андреевна. Мое дело детское. Сегодня здесь, а завтра в Сибири. А тебе хозяйствовать.
Софья. Мелкое политиканство идет по заводу, корыстное, ничтожное, ядовитое…
Эпизод второйКабинет Гая. Гай, Монаенков, Ладыгин.
Гай. Коротко, друзья. (Монаенкову.) Вещай, Володя.
Монаенков. Крановые устройства будут готовы через пятнадцать дней.
Гай. Это думает главный механик. А что думает главный инженер?
Ладыгин. Главный инженер думает, что крановые устройства будут готовы через семьдесят дней.
Гай. Вот это подсчитали! Душа радуется! Братцы, вы, может, пойдете подумаете?
Монаенков. Я проверил у монтажников.
Ладыгин. Я тоже проверил у монтажников.
Гай. Картина из жизни царя Соломона! А от меня требуют деловых ответов. А мои помощники не желают серьезно разговаривать. Милые, куда это годится!
Ладыгин. Здесь хотели бы пустить картонный завод, Григорий Григорьевич. Я не знаю, во имя чего это делается, но за картонный завод я отвечать не буду. Я здесь с полной мотивацией прошу освободить меня от моих обязанностей. (Положил заявление, уходит.)
Монаенков. А я член партии. Я вижу, куда ведет политика так называемой мерной поступи в технике. Я тоже вполне обоснованно требую освободить меня от работы. (Подал заявление и уходит.)
Гай. Надо бить, надо взнуздывать… Понятные жесты.
Звонок телефона.
(Берет трубку.) Да, Гай… Что?.. Зачем к нам приезжает Барбюс?.. Доклад делать в литейном о браке? Что вы мне ерунду порете!.. Ну, Барбюс… Зачем Барбюса с браком увязывать? Какой дурак это выдумал?.. Так и скажите, что дурак. (Бросил трубку. Звонит.)
Входит Ксения Ионовна.
Эти заявления читать некогда. Белковский все еще у нас болен? Давайте телеграммы.
Ксения Ионовна. Тяжелое у меня настроение!
Гай. А мне два помощника бросили заявления, и третий дипломатически болен.
Ксения Ионовна. Корреспонденция ужасная!
Гай(берет пачку депеш, читает тихо). «За февраль перевели пять миллионов, в марте переведем три миллиона». Спасибо! А мне нужно…
Ксения Ионовна. …семь миллионов.
Гай. Деньги портят человека. «Мариупольский ждет денег, нам сталь не отливают. Труба». Действительно, дело труба!.. «Пароход «Ньютон» не прибыл из Филадельфии из-за штормов на экваторе. Терпит бедствие. Точка. Наш груз три тысячи тонн в четырех нижних трюмах…». Отнимем партийный билет, выгоним из партии… «Инженер Шифрин связан болезнью жены, выехать не может». Приедет! «Третий раз требуем уплатить пятьсот тысяч за рельсы…». Требуйте! «Нарком разрешил передать нам три паровоза. Тюшкин…». Молодец Тюшкин! «Ваш уполномоченный сошел с ума, примите меры…». Отправьте на его место Тюшкина. «Приготовьте квартиру с ванной американскому металлургу с семьей. Чикаго. Гриль…». Опять с семьей? Что они – женам, что ли, не изменяют? «Ленинград токарей больше не даст категорически. Лапшин…». Ну и дурак! Надо написать, как токарей в Ленинграде украсть. «Гамбург станки второй очереди обратно не принимает. Точка. Фирма лопнула. Точка. Разрешите новый заказ триста пятьдесят тысяч золотом. Убиенко…». Убиенко? Ах ты, Убиенко, Убиенко! Убил ты меня, Убиенко!.. (Отложил телеграммы.)
Звонок телефона.
Да… Ну Гай, да… Ну? Опять про Барбюса?.. Ну?.. Почетный формовщик? Какой формовщик Барбюс?.. Убирайтесь вы от меня к черту с формовщиками! (Бросил трубку.) Ксения Ионовна, напишите такую телеграмму в Чикаго, в нашу контору, инженеру… Как его фамилия? Тот, что перед отъездом женился?
Ксения Ионовна. Фукс?
Гай. Правильно, Фуксу… «Выезжайте немедленно, категорически!..» Посильней. Подпись – Гай.
Входит Серафима.
Серафима(в слезах). Товарищ Гай, меня зовут Серафима… Не знаете?..
Гай. Не знаю.
Серафима. Товарищ Андрон, мой муж, умирает…
Ксения Ионовна. Господи!
Серафима. …от сырой воды. Берегла – и не уследила. Хватил речной и умирает. Всю ночь сгорает на подушке, до утра сидела. Вас искал, когда вы приехали, из больницы убежал… Истерзал меня! Он вот вам составлял письмо на бумажках и погнал меня… Весь уже белый, а погнал… Нате, наверное, надо. (Уронила). Соберите сами… Так же глаза не накроешь…
Гай(поперхнулся). Не плачьте хоть вы, Ксения Ионовна.
Ксения Ионовна. Я не плачу…
Серафима. Я ничего… Только Андрон-то Петро… Андрон умрет… (Пошла к выходу, остановилась.) А кто его отравил? Ты мне мужа не подымешь с подушки, а воду ты не мог нам дать? Скажешь – не мог? А он тебе письмо составлял перед смертью. А ты теперь стоишь, когда ты здоровый. (Уходит.)
Ксения Ионовна. Григорий Григорьевич, я так не могу! (Убегает.)
Гай(собрал с пола листки). Как же мог?.. Вот какая у вас линия… Какая беспринципная, корыстная линия!.. (Читает.) «Они строят деревянные рамы, деревянные стены. Они даже не понимают и даже думают, что они…». Черт с ними, Андрон, что они думают! Но это удар… Теперь я понял: «Снимают? Ставь магарыч тем, кто тебя снимает». Теперь я понимаю: у меня нет завода.
Вбегает Максим.
Максим. Гай, пойдем на завод! Надо сегодня пойти на завод.
Гай. Андрону плохо. Говорят, умирает.
Максим. Ну, товарищи, это безобразие!.. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что ты, Гай, один остался. Ты один, а против тебя сомкнутый фронт Елкиных, Кондаковых, Володей Монаенковых, Белковских!..
Гай. Тише. Не кричи. Пойдем к Андрону. Парень один. Я его не видел.
Входит Ксения Ионовна.
Ксения Ионовна. Вас ждут женщины. Целая очередь!
Гай. Завтра.
Ксения Ионовна. Они требуют, кричат…
Гай. Скажите им, что у меня друг умирает. Брат мой умирает… Пусть поймут.
Эпизод третийОгромные рамы, уходящие в высоту. Плотники делают оконные переплеты. Гай, Максим.
Максим. Вот что я тебе хочу показать по дороге.
Гай. Крупно взято! Андрон мне пишет правду, как было доказано, что я расточитель. Было доказано, что этот завод воздвигнут из кленовых стен, подешевле. Стекло и клен в русском стиле. Сами отказались от германских рам. Экономия.
Максим. За это – судить.
Гай. Круто взято… Это удар, Максимка. Говоря по совести, завода ведь нет. Мои доверенные люди доказали чуть ли не от моего имени, что германских рам не надо. У-у, какая механика! Ехать, доказывать обратное – затевать целый процесс. Я должен раскрыть корысть, ничтожество, я должен доказать беспринципность, холуйство… Максим, сообразим-ка с тобой на свободе… А что, если ничего не доказывать, не греметь? Давай работать. Может быть, без единого слова мы с тобой докажем беспринципность и холуйство. Все в порядке! Станков нет. Завода нет. Германских рам нет. Завода нет. (Рабочим.) Кто здесь у вас старший?
Старший плотник. Я здесь, Григорий Григорьевич.
Гай. Здорово, дружище! Останови эту работу. Совсем, навсегда.
Старший плотник(восторженно). Кончай лавочку, народ! Фу-у! Ну, не могу выразить, до чего я рад. Это фундаментально хорошо!
Гай(отвел старшего плотника в сторону, тихо, властно, свирепо). Кто тебе разрешил это безобразие?
Старший плотник. Белковский, а за ним – товарищ Елкин.
Гай. И ты не протестовал?
Старший плотник. Протестовал, как пулемет, а они по плечу хлопают.
Гай. Ты член партии – и не знаешь, куда идти?
Старший плотник. Ходил, протестовал, а товарищ Елкин пригрозил оппортунизмом высшей меры.
Гай. Овечки вы…
Максим. Ну, пропал Дружкин! Он теперь его будет крыть от души до бога и от бога обратно… Подумайте, как тут работать, товарищи, вы же не маленькие! Ну можно ли такие окна делать из дерева? Их же перекрутит, перекосит, перекоробит, переломает. Это же будет у вас не гигант, а гигантский курятник… Товарищи, надо понимать, почему такие вещи происходят! Надо такие вещи раскрывать везде, каждый день и ночь. Я не могу говорить от волнения! Я, по молодости лет, могу сейчас действовать только физически…
Входит Пеппер.
Вот еще «Коммунистический манифест» в кавычках. Не могу я спокойно смотреть на нее! Не могу!.. Я вперед пошел, Гай. (Уходит.)
Пеппер. Товарищ Гай!
Гай. Он самый, товарищ Гай.
Пеппер. Тебе, товарищ Гай, надо подписать эти телеграммы.
Гай. Ишь ты, какая спешка! Давай, подпишу. (Читает.) Нет, я этого не подпишу. Академию наук вызываем на соревнование? Нет, не подпишу.
Пеппер. Почему?
Гай. Просто мне не нравится Академия наук.
Пеппер. Я серьезно говорю, Гай.
Гай. Я тоже. Вызывали бы Совнарком на соревнование. Чего же стесняться?
Пеппер. Здесь не над чем смеяться. Это принципиальный вопрос, товарищ Гай. Почему мы, такой громадный коллектив всесоюзного значения, не можем вызвать ученых на соревнование?
Гай. Вот-вот! Вызовите астрономов на соревнование, чтобы они вам в ударном порядке открывали новые планеты.
Пеппер. Эти шуточки мы знаем. Это старые оппортунистические шуточки. Это барское пренебрежение к соцсоревнованию. Вот что это значит!
Гай. Что вы треплетесь, друзья мои? Выдумали Барбюса с браком увязывать!
Пеппер. Да, Барбюса. В литейном прорывы. Потом, о нас ничего в газетах не пишут.
Гай. В литейном начальник дурак, которого надо выгнать вон. Вы можете выбрать все Политбюро почетными литейщиками, но умнее от этого не станете.
Пеппер. Кондаков – член партии, товарищ Гай.
Гай. Откуда взялось это умиление к каждому члену партии? Ты думаешь, нет коммунистов дураков? Сколько угодно!
Пеппер. Я, Гай, все время наблюдаю за тобой…
Гай. Елкин поручил?
Пеппер. …я наблюдаю за тобой и все больше убеждаюсь, что ты лжешь, ты маскируешься, а в подлиннике, в оригинале – ты оппортунист.
Гай. Оппортунистов надо разоблачать.
Пеппер. Я, может быть, и твоя жена, но все равно буду разоблачать тебя даже в прессе.
Гай. Итак, дорогая «может быть, жена», вот тебе моя рука, вот тебе мой поклон. Живи, как выдумала.
Пеппер. Я поступаю, как настоящая коммунистка, а ты ренегат!
Гай. Делайте себя необыкновенными людьми, придумывайте себе социалистические эдемы[61]61
Эдем – по библейской легенде, земной рай, где до грехопадения жили Адам и Ева. В переносном смысле – благодатный уголок земли.
[Закрыть], а я живу на моей грешной земле. Элла была мне хорошей женой, я отдыхал с Эллой, – вдруг она стала ханжой. Ханжество я ненавижу!
Пеппер. «Женой», «женой», «женой»!
Гай. Хорошо. Я назову тебя «спутник коммуниста». Вещи от этого не изменяются.
Пеппер. Он отдыхал… Он отдыхал с женой. Вот ведь что возмутительно!
Гай. А на черта мне нужна женщина, с которой нельзя отдыхать? От таких жен бегут, как от проказы. Таких жен надо изъять из обращения. Привет и поклон… Скучно! Надоело! Стыдно!
Пеппер. Вам стыдно, когда ваши жены принципиально выступают против вас! Вам скучно, когда ваши жены перестают быть игрушками! Да, товарищ Гай?
Гай. А ребенка я тебе никогда не прощу! Никто не заставит простить, никто не вырвет чувства природы… Иди, товарищ Пеппер. Надоело! Иди выбирать Барбюса почетным литейщиком. (Уходит.)
Пеппер. А ведь жаль Гая. Очень жаль! Он мог быть неплохим членом партии.
