Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 2"
Автор книги: Николай Погодин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Входит Мария Ильинична.
Мария Ильинична. К тебе, Владимир Ильич, приезжали товарищи из ЦК… Но мы решили ваше свидание отложить на три дня.
Ленин(хмурясь). Кто – вы?
Мария Ильинична. Я и Надя. Чем ты расстроен?..
Ленин. От жизни парками не отгородишься… Даже если ты большой вельможа.
Мария Ильинична. Кто вельможа, ты? Смешно.
Ленин. Гуляю, бездельничаю. Мне хорошо известно, что я болен, что болезнь моя опасна. И мне это обиднее, чем всем моим друзьям. Потому что мечталось увидеть, как пойдет Россия к социализму, как совершим мы этот новый поворот… как забурлит Восток… Многое еще мечталось. И мне, как всякому человеку, обидно… И ты не обижайся, что сержусь. Никто не виноват… Мне только очень хочется, чтоб меня от жизни не отгораживали.
Мария Ильинична. Милый мой друг, драгоценный мой, это бесконечно радостно, что ты так говоришь.
Ленин. Я вот хочу напомнить тебе что-то… Можно?
Мария Ильинична. Конечно, можно, Володя.
Ленин. Ты, наверное, не забыла, как восхитительно мы с тобой сделали ту поездку на завод, где плавят сталь не хуже рурской. Проня там был, этакий лукавый малый… Инженер… Очень правдивый, честный. И Дятлов. Не забыла?
Мария Ильинична. Конечно, не забыла.
Ленин. Восхитительная поездка. И как бы я хотел… сейчас… боюсь сказать.
Мария Ильинична. Володя, я знаю, о чем ты думаешь… И я иду на преступление для тебя.
Ленин. На преступление не надо… и еще для меня…
Мария Ильинична. Они консилиумом решили, что через неделю тебе можно приступить к занятиям. Тайно от тебя решили.
Ленин. Как – через неделю?.. Сегодня же!
Мария Ильинична. Володя, тише.
Ленин. Я же шепотом… Сегодня же… Что поделаешь? Неисправимый человек. Ты представить себе не можешь, как я сейчас счастлив!
Занавес
Действие третье
Сцена первая
Во дворе гвоздилинского дома. Перед вечером летнего дня. Дятлов на скамейке у клумбы читает книгу. Входит Гвоздилин.
Гвоздилин. Маркса читаешь?
Дятлов. Нет… Чехова.
Гвоздилин. Тоже нестоящий писатель.
Дятлов. Почему это?
Гвоздилин. Плохо ему жилось. Хотел увидеть небо в алмазах. Дожили, кажется, а небо – вон оно, алмазов на нем не видно.
Дятлов. Ишь ты, заговорил. А то сидел, поджавши хвост.
Гвоздилин. Ты ведь сам заявил мне, что я настоящий классовый враг. Что ж мне перед тобой – в редиску превращаться? Прощай, Дятлов, уезжаю.
Появляется Абдула.
Дятлов. Не в Америку ли?
Гвоздилин. Я не прочь бы. Капиталу не хватит. В Одинцове[46]46
Одинцово – дачное место под Москвой.
[Закрыть] хочу поселиться, на дачном режиме.
Дятлов. Умный человек, а хитришь. Врешь что-то, видно. И Абдула о чем-то беспокоится. Тоже видно. Бегает он за тобой.
Гвоздилин. А я у него некоторую сумму деньжонок занял, беспокоится, исчезну еще, чего доброго, с его капиталом.
Дятлов. Обмельчал. Что-то с Абдулой в кошки-мышки играешь.
Гвоздилин. В нэпачи иду. Собачьими консервами торговать думаю. Прибыльная коммерция. Нет, Федор, ломаной копейки я вам в нэп не вложу. Страшные вы люди, когда вас по-настоящему поймешь. Что выдумали, а?! Чтобы капиталисты помогли вам, социалистам. Такого коварства даже римляне не знали. И помогают – вот ведь что невероятно. Я думаю, что это происходит потому, что наш класс – алчный. Я свои капиталы… если бы таковые у меня имелись… лучше в трубу пустил бы – с девчонками в Марьиной[47]47
Марьина роща – район Москвы, славившийся до революции своими кабаками.
[Закрыть] все пропил бы, а вам в обороты не дал бы. Нет.
Дятлов. Так ты нас ненавидишь?
Гвоздилин. Ненавидеть – что! Я не раз замечал, например, что у дураков ненависть более развита, чем у людей умных. Браться за вас надо с большим умом и терпением. Весь фокус должен состоять в том, чтобы вы нас возлюбили.
Дятлов. Вот нэп пришел, а мы что-то не очень вас возлюбили.
Гвоздилин. Сейчас вы молоды, прекраснодушны, идеалы свои соблюдаете. Ленин стоит у руля… А вот как без него дело пойдет?
Дятлов. Гвоздилин, довольно. Не потому, что мне сказать нечего… довольно.
Гвоздилин. Гневаешься… похвально. Ленин меня разорил, обездолил, но чту. Громаден. Прощай, Дятлов. Абдула, прими чемодан, проводи старого хозяина в сельское изгнание. Камню родному кланяюсь, клумбе, что взрыл своими руками. Куску неба, что висел над нами. Кланяюсь всем.
Гвоздилин и Абдула уходят. Дятлов углубляется в чтение. Входят Ипполит, Кумакин и Клава.
Ипполит. Самовлюбленные тупеют и жиреют!
Кумакин. Продолжай – не трогает.
Ипполит. Тебя цветы волнуют?
Кумакин. Я не корова, травой не питаюсь.
Ипполит. Ты хуже коровы.
Кумакин. Нет, лучше – меня доить нельзя. Аппарат есть, но не развит.
Ипполит. Скажи серьезно, почему ты не пишешь природу?
Кумакин. Потому что она мертвая и абсолютно ничего не выражает.
Ипполит. Левитану выражала.
Кумакин. Левитан – жулик.
Ипполит. Что?
Кумакин. Он спекулировал на вкусах гнилой городской интеллигенции. Намалюет лужок, а вы умиляетесь. Для вас поле – загородная прогулка с бледными барышнями… А мужик скажет: «Трава перестояла, косить пора». Вот и весь твой Левитан. Народу Левитан – апчхи.
Дятлов. Занозисто мыслит. А то – «корова». Он хитрее.
Ипполит. Мыслит – да. Без системы. Как дикарь.
Дятлов. Природу надо любить, дура!
Кумакин. А она меня любит?
Дятлов(удивлен). Как это?
Кумакин. Так. Человек только и делает, что с природой борется. Мало. Еще люби ее. Горький пишет, что он луну не любит. Ты не скажешь, что он дурак. Эх, был бы я авторитетом, дал бы я вам жизни!
Дятлов. Репина выкинул бы из Третьяковской, а своих скорпионов повесил.
Кумакин. Этого я оставил бы… для смеха.
Дятлов. Кумакин, я могу тебя ударить.
Кумакин. Кумакин ляжет костьми, но мазилу-фотографа великим художником ни за что не назовет.
Клава. Будет тебе, великий художник, будет тебе! Репин «не такой», а Ивана Грозного нарисовал, мое почтение, а Кумакин «такой», и меня нарисовать не может… меня.
Кумакин. Клавдия, не опошляй.
Клава. Видите – «не опошляй»… Потому что стыдно. Ведь мы только зовемся художниками, а живем хуже Абдулы. Я на коленях упросила этого гения нарисовать русалку с меня лично. И что же вы думаете? Не умеет. Ни уха ни рыла не умеет. Вначале ершился: у меня, видите ли, торс грубый… Потом краски не те… Но я стою на своем: пиши. И верьте не верьте, он даже мучиться не стал. Собственными устами чистосердечно признался: «Клава, не умею».
Дятлов. Лавруха!..
Кумакин. Я вашу натуру копировать не умею и учиться не буду, потому что копия есть ложь. Вы верите в сирень, которая никогда не запахнет, вы верите в мертвое тело женщины, которое не дышит, и говорите мне: это реализм. Какая наивность! Чем вы отличаетесь от пещерных людей, которые высекали на камне контуры зверей и верили, что это и есть высший реализм их искусства?
Ипполит. Ну а дальше что? Отрицать – мы великаны. Утверждать – карлики. Что ты предлагаешь? Восхищаться твоими творениями?
Кумакин. И ты туда же. А сам не отрицаешь? Будто не вижу. С тех пор как домовладелец вернулся, ты тоже… Разочарование… или как там у вас? Я в политике профан.
Ипполит. А я сказал «мы». Между мной и тобой есть странное сходство. Увы, брат живописец, есть.
Кумакин. Есть. А что? Давно ли восхищался моими произведениями, но Ленин осудил кумакинского «Пролетария», и ты скис. Все вы указаниями живете.
Дятлов. Указаниями тоже жить неплохо, если указания мудрые.
Ипполит. Да, Лавруха, и сие верно. Ленин мне испортил впечатление от твоей картины, и я скис. Человек он необычайный, сильный. А тут рабочие… ругаются! Ругают автора по матушке по Волге. Ничего не поделаешь.
Дятлов. Да пойми ты: рабочие! А ты – сын народа. Для него должен творить.
Кумакин. Что ты мне народом глаза колешь! Я лучше тебя знаю, что надо народу. Иконы ему надо, потому что они для него – иконы. А еще Буденного на вороном коне, потому что он Буденный. Если я от народа вперед ушел, то повеситься мне, что ли?
Дятлов. А может быть, не вперед? Может быть, в сторону? Нам икон не надо, но ты и от нас ушел.
Кумакин. Ничего я не знаю и спорить не хочу. Но одно знаю, что за мои вещи за границей платили бы громадные деньги. А вы плюете на меня. Вы недоразвитые люди, вам мертвая сирень, намалеванная на мешковине, дороже полетов моей фантазии. И я не виню вас. Чтобы понимать мое искусство, нужно жить по-другому… объездить все музеи мира… вообще жить по-другому. Я стою за пределами реализма. Я гений жизни, которой не было и быть не может. Вот что такое я. А теперь вопи, товарищ Федор. Вопи на меня.
Ипполит. Не так бы уж… «Я гений». Не надо.
Дятлов. Черт с ним, пусть будет гений. Но ведь тут чистейшая контрреволюция! Этот холуй мечтает служить пресыщенным классам, которым все на свете надоело. Вот ведь что это такое. Просто, как репа. Наслышался, начитался… Теперь американцы до того на мировой бойне разбогатели, что целые замки из Европы к себе перевозят. Они бы и Лавруху Кумакина для маскарада прихватили. Ленин сразу по твоей картине понял, какому идолу ты молишься. Золотому идолу ты молишься, нечистая сила! Четыре года назад я пустил бы тебя в расход без колебания, а сегодня смиряюсь, уговариваю тебя: Лавруха, служи народу, служи, скотина… то есть милый мой, дорогой. А ты кочевряжишься… буржуазия больше заплатит. Стоило для такой скотины Октябрь делать.
Кумакин. Пойдем, Клава, прозябать. Этим людям коров писать… тогда они скажут – вот народное искусство. Прощайте. Но запомните мои слова. Я, Лавруха, прозвучу в веках: Лавр Кумакин. Запишите.
Клава. Нет, милый мой, довольно… Я сама научу тебя делать картины. «Заграница». «Америка»… Без Америки проживем.
Кумакин уходит. Входит Настя и следом – господин с толстой тростью, господин с животом и господин в лаковых башмаках с замшей.
Настя(пришедшим). Знакомьтесь, господа, с моими соседями – постояльцами здешнего подворья.
Господин с животом. Нам, Настасья Еремеевна, излишние знакомства совершенно ни к чему. Мы пришли сюда лишь только для того, чтобы окинуть беглым взглядом ваше подворье в дальнейших практических видах.
Настя. А перекусить?
Господин с животом. Сие естественно.
Господин в лаковых башмаках. Говоря языком делового Запада, мы это берем. Помещения староваты и грязноваты, мадемуазель Гвоздилина, но мы и не собираемся открывать в них ателье французских изысканностей.
Дятлов. Настя, ты подворье собралась продавать? С ума сошла?
Ипполит. Это уже весело.
Господин с тростью(весьма расторопно). Во-первых – вот. (Вертит тростью.) Последнее открытие дарвинизма, или наглядная карточка, как человек приспособляется в борьбе за красивое существование. (Отвинтил набалдашник и налил в него коньяк из трости.) Чистейший коньяк высшей марки родного отечества! У меня любое щекотливое дело решается на ходу. Во-вторых, никто ничего не продает и не покупает. В настоящий текущий момент процветает политика взаимных уступок. (Предлагает Ипполиту и Дятлову набалдашник.) Не желаете как желаете. За взаимные уступки! Взаимные. Подчеркнуто мною… пью!
Господин в лаковых башмаках. Говоря языком бульвара: деньги на бочку – и ваших нет… к взаимному удовольствию.
Ипполит. Сон какой-то. Дико даже.
Господин с животом. Никакого сна-с, господин постоялец, никакого сна-с. Нашей компанией получена лицензия на пуск маргаринового завода в черте города с правом вступить во взаимоотношения с постояльцами на предмет выселения последних… за определенную мзду, конечно.
Ипполит. Вот оно, Федор, вот оно! Почти как при старом режиме.
Настя. А давно ли, Федя, ты намеревался выдворить меня из собственного гнезда?..
Господин с тростью. Почти, да не почти. При старом режиме мадемуазель Гвоздилина и не помыслила бы даже о копейке вознаграждения. А мы намерены вступить с вами в полюбовный торг. Это огромное достижение, какого никогда не знали люди простого разряда в старые годы.
Господин в лаковых башмаках. Даже в странах просвещенного Запада, издавна покончивших с произволом высших классов, нет ничего похожего на права, полученные российским пролетариатом.
Ипполит. Коль так, давайте торговаться. Но что он выручит, живя в дыре, достойной пролетария старых годов?
Настя. Не затевайте скандала, мы тоже заботимся об общем благе.
Ипполит. Настя – и общественное благо… уже весело.
Настя. А что? Настя – не только мушки и завивки с ажурными чулками. Я Гвоздилина! Гвоздилина и компания. Вы понимаете? Это фирма.
Дятлов. Маргариновый завод?
Настя. Да, маргариновый.
Ипполит. А что сие – ваш маргарин?
Господин с тростью. Маргарин, черт возьми, – это жир, которого нет в живой природе, это пар без воды, воздух без кислорода, это ничто и нечто из ничего!
Ипполит. Федор, вот наконец я нашел то, чего мне не хватало. Маргарин! Какое восхитительное дело! Господа, вам нужен инженер? Хороший… квалифицированный… универсал.
Господин с животом. Тут, милый мой, одна химия, сугубая химия.
Ипполит. Он металлург и химик и даст вам разом выдающуюся маргариновую технологию… Он – вот он. Это я. А вот мой друг. Он чудесный слесарь, редчайший слесарь, который вам наладит все приспособления. И все мы объединимся в маргариновом братстве – мозг, труд и капитал с Настей на вершине в эмблеме нашей фирмы! Ура, я говорю. Ну, что же вы молчите?
Настя. Вы хотите нас одурачить? Ничего не выйдет. Господа, поднимайтесь ко мне. Ход известен, вас встретит моя служанка. Мои соседи любят пошутить, но шутки получаются какие-то вымученные.
Господин с животом. Над чем шутить, не понимаю. Завод ведь в самом деле будет с химиками и слесарями. Фирма, да-с, это уж как вам будет угодно.
Настя. Прошу, прошу… я сию минуту. Не надо придавать значения… это шутки горькие и через силу. Я-то знаю. Прошу, прошу.
Пришедшие уходят, Настя задерживается.
(Нашла взглядом Клаву.) Ты, Клава, почему же на мои поклоны не отвечаешь? Разбогатела?
Клава. Я на свои грешные копейки живу, а ты шикуешь – на окровавленные. (Уходит.)
Настя. Расстреляли?! Дятлов, что молчишь?
Дятлов. Ничего не известно.
Настя. Значит, жив.
Дятлов. Почему думаешь?
Настя. Снилось.
Дятлов. Вела бы себя поблагороднее, тогда ничего не снилось бы. Шикуешь.
Настя. Шикую и шиковать буду. Теперь, Федя, кончилось твое царство военного коммунизма… Вы вообразить себе не можете, как я еще шиковать буду.
Ипполит. Как же. Воображаю!
Дятлов. Не связывайся. А ты, Настя, иди компаньонов угощай. И на свое царство не надейся. Просчитаешься.
Входит Абдула.
Настя. Абдула, где папочка?
Абдула. Ту-ту машина твой папочка!
Настя. Ничего не понимаю.
Абдула. Ту-ту машина… «Прощайте, вся моя родня»…
Настя. Не понимаю, что он говорит.
Дятлов. О чем ты говоришь, Абдула?
Абдула. Убить мало твоя папочка. Резать надо на ремни, собакам давать.
Настя. За что ты его ругаешь?
Абдула. Господин Гвоздилин ту-ту машина, на Варшаву тягу дал… Я сам, старый дурак, его в поезд сажал… считал, что в Одинцово едет…
Настя. Ничего не понимаю.
Дятлов. Уехал отец из Советской России… Чего же тут не понимать?
Настя. Как?!
Дятлов. Как! Очень просто. Получил заграничный паспорт и уехал. Они легально теперь уезжают.
Абдула. Какой человек есть! Негодяй! Мало этого слова. Сукин сын есть.
Настя падает в обморок.
Всех их… буржуазия, который есть… на грязной веревке вешать надо.
Дятлов. Поздно ты это понял, Абдула… в семнадцатом надо было котелок открыть…
Ипполит(около Насти, в сторону дома). Клава, позовите Ирину… Тут обморок.
Дятлов. Чем-то он им страшно влепил… Что он тебе сделал, Абдула?
Абдула. Я ему верой-правдой… Знаешь, что есть вера-правда?
Дятлов. Знаю.
Абдула. А он мне рубля на табак не кинул. Скрылся, как мошенник… Видал, какой господин есть?!
Дятлов. Не могу войти в твое положение, господам не служил… Смеяться над тобой дурно, ты человек старый.
Абдула. Смейся… ха-ха… Старый, но окончательно глупый… Пустая башка.
Входит Ирина.
Ипполит. Настя в обмороке… какое-то потрясение.
Ирина. Брызни водой, очнется.
Ипполит. Так просто, водой?
Ирина. Можешь духами побрызгать.
Настя(приподнимаясь). Ничего не надо. А вам, Ириночка, противно ко мне прикоснуться. Бесчувственная вы особа.
Ирина уходит.
(Всем присутствующим.) А чувств я лишилась потому, что папочку люблю страшно и не успела с ним, бедным, попрощаться. (Уходит.)
Абдула. Шайтан, жулик, мошенник твой папочка. (Уходит.)
Дятлов. Мил-сердечный друг, а ты какой-то странный.
Ипполит. А что? Заметно?
Дятлов. Очень. Валерий… понимаю…
Ипполит(после колебаний, с тяжестью). Не поймешь ты меня.
Дятлов. Скажи прямо, что с тобой? Про таких, как ты, в народе говорится: «Человек задумался». Ты вообще не в меру впечатлительный.
Ипполит(защищаясь, резко). Ах, «впечатлительный»! Повсюду лавиной раскатывается вакханалия старого мира, а я, видишь ли, впечатлительный! У меня брата сожрала эта вакханалия, а я впечатлительный… Мне всегда светили огни Смольного, всегда горел неугасимый образ Ильича… впрочем, да… да, да, я впечатлительный, тонкий и не в меру чувствительный. Можешь иронизировать. И все-таки поймите вы, железные друзья мои, что есть у нас, русских, свирепая, бессмысленная, страшная тоска, которая ведет в кабак, в запой, на перекладину с веревкой. Ты правильно заметил. Да, задумался… Но ты не бойся, Федя, я пока до точки не дошел. Вот у меня кулак, он твердый… кажется, железный. Просто я не умею и не стану врать.
Дятлов. Врать?.. Кому? Для чего тебе врать?..
Ипполит. Тебе хотя бы.
Дятлов. Убей, неясно.
Ипполит. Если носишь такие настроения в себе, по-моему, нечестно оставаться пребывающим в партии.
Дятлов. Пребывающим?
Ипполит. Но ты возьми по-человечески. По-человечески, как быть, если такие настроения в душе?
Дятлов. «По-человечески». Я, значит, каменный. А мне, по-твоему, не делается отвратительно, когда вон у Насти пир горой? А ее дружки выдумали маргарин варить? Когда Гвоздилин, видите ли, может легально уехать за границу? И ты, чекист, не тронь его пальцем. Но между тобой и мной есть разница.
Ипполит. Знаю я эту разницу.
Дятлов. Нет, ты не знаешь. Для тебя погасли огни Смольного. Ты своей тоске поддался… И про Ильича молчи.
Ипполит. Ты хочешь сказать мне: «Предатель». Говори.
Дятлов. Нет, не скажу… не могу принять твоей… как ее?.. бессмысленной, страшной тоски… не пойду навстречу. Ты?! У которого никогда не было никаких интересов, кроме революции… Ерунда какая-то, сон бессмысленный. Если такие, как ты, будут уходить из партии… я это понимать отказываюсь.
Ипполит. Ты подожди, послушай…
Дятлов. Ждать нельзя, не буду. Знаю одно: то, что ты мне высказал, – болезнь. Опасная, смертельная… К Ленину!
Ипполит. Опомнись!
Дятлов. Именно потому, что я все помню, – к Ленину, к нему одному.
Затемнение
Сцена вторая
В кабинете Ленина в Кремле. Вечером. Дятлов, Ипполит. Входит Ленин вместе с докладывающим.
Докладывающий. В Италии растут тенденции к признанию Советской России. Конечно, тут играет роль наша нефть, но все же побеждает реалистическая точка зрения.
Ленин. Они все нас признáют… Глупость и упрямство долго властвовать не могут. Мы же их признаем… Мы, которые их прогнали! (Ипполиту и Дятлову.) Сидите, товарищи, сидите, никаких мировых тайн вы тут не подслушиваете. Вот очень горько, что средства связи далеко не совершенны… Китай. Скачи до него… а как хочется побольше сведений о деятельности Сунь Ят-сена[48]48
Сунь Ят-сен (1866–1925) – китайский революционер-демократ.
[Закрыть]. Мы безмерно мало знаем… (Всем.) Придет, товарищи, время, когда народы Азии поставят огромный памятник русскому матросику, который бухнул из пушки по Зимнему дворцу… (Докладывающему.) Оставьте все эти материалы для вечерней работы.
Докладывающий. Владимир Ильич, но мы сейчас занимаемся вечерней работой.
Ленин. Ничего. Я люблю поздно сидеть. Что у вас еще?
Докладывающий. В Коминтерн пришло письмо от канадских рабочих. Просто осведомляются о состоянии вашего здоровья.
Ленин. Вот надо им ответить тоже просто: «Жив, здоров и занимается вечерней работой». (Бросает взгляд на Дятлова и Ипполита). Но мы утомили их нашими мировыми вопросами. Сейчас мы сделаем перерыв. Я поговорю с товарищами, а потом мы продолжим с вами работу.
Докладывающий уходит.
Нуте-с, кто начнет?
Дятлов. Я, наверно… слова в горле останавливаются. Ипполит из партии выходит.
Ленин. Запишем. Дальше. А вы, надеюсь, не выходите?
Дятлов. Как это можно! Владимир Ильич?.. Но… (под взглядом Ленина запнулся) если такие люди…
Ленин. Все-таки появилось «но»?
Дятлов. Появилось.
Ленин. Вот это «но» и есть самое главное. Вы и «но», это несовместимо. Чудовищно! Вы меня убили, товарищ Дятлов.
Дятлов. Я убил?!.. Я?.. Не Ипполит?
Ленин. Именно вы.
Дятлов. Тогда казните. Но я за Ипполита болею!
Ленин. Казнить надо не вас, а нас, руководителей… Воспитывали плохо, плохо школили, в руках держать не умеем. Вы – сущность партии, ее костяк, жизнь, надежда, а нате вам! У Дятлова появились свои «но»… Ленин гнет не туда, может быть, куда гнул Маркс? Так, стало быть? Отвечайте.
Дятлов. Владимир Ильич, неужели у Дятлова не могут появиться сомнения?
Ленин. Не могут!
Дятлов. Как?!
Ленин. Так, очень просто. Не могут. И в этом наше величайшее счастье, что у нас с вами относительно партии не может быть никаких сомнений, никаких «но». Счастье! Слышите? Нам повезло, как никому на свете, открыть неслыханного человека, без сомнений, великолепного по ясности, недюжинного, железного. Откроюсь вам, – хоть я не терплю красивых слов, но тут другого нет, – я перед нашей партией преклоняюсь… несмотря на огромное количество наших недостатков. Такой партии до нас никто не мог создать – ни бог, ни царь и не герой! А вы… да нет, товарищ Дятлов, тут недоразумение… нет у вас никаких «но».
Дятлов. Я живу в гневе… Как будто у меня горячка. К нам на двор среди бела дня являются подлинные буржуа.
Ленин(чуть улыбнувшись). Буржуи.
Дятлов. Да, правильней – буржуи. С иголочки… упитые.
Ленин. Упитанные?
Дятлов. Неужели вам смешно?
Ленин. Я только уточняю. Являются упитанные буржуи… И что же они делают?
Дятлов. Маргариновый завод пустить задумали.
Ленин. Прекрасно.
Дятлов. Я не понимаю, что вы говорите?!
Ленин. Я говорю: прекрасно. Не спекуляциями занимаются, а живым делом.
Дятлов. Какое дело?.. Маргарин… даже не жир… подделка.
Ленин. Милый Дятлов, вы поймите – мы с семнадцатого года голодаем.
Дятлов. Тогда молчу.
Ленин. Нет, выговаривайтесь.
Дятлов. Что в партии у нас народ диковинный – не спорю. Но ведь вокруг нас… бог ты мой!.. какая человеческая галиматья!
Ленин. А что такое «человеческая галиматья»?
Дятлов. Все те же нэпманы, неистребимое мещанство рядом, пропойцы, спекулянты, взяточники… и еще не знаю что! Мы с Ипполитом знаем одного художника, вы его картину видели на заводе… Пастух типичный по происхождению! Народ открыл его талант, учил его, сделал человеком… И что же? Он нам заявляет, что мы чернь, толпа, а вот за границей… А, да что говорить. Расстрелять такого мерзавца надо.
Ленин. Печально, но что поделаешь. Новый человеческий тип из старого не может быть создан за какие-нибудь пять – десять лет. Отсечь легко, привлечь труднее. Самая грандиозная работа партии будет состоять в этом массовом, неслыханном вовлечении миллионных масс в коммунистическое строительство… Но новый человеческий тип будет создаваться очень медленно, и не только по нашим умным книжечкам, а самой жизнью, прежде всего ее материальными силами. Что это, Дятлов, у вас одни темные стороны жизни? Ничего интереснее не видели?
Дятлов. Видел!
Ленин. Что ж это?
Дятлов. У нас на дворе капиталист от нэпа сбежал.
Ленин. Как? От нэпа?.. Капиталист? Не понимаю.
Дятлов. Гвоздилин некий… Может быть, вы слыхали? Заводчик. Словом, туз. За границу укатил.
Ленин. Вы с ним были знакомы?
Дятлов. В восемнадцатом году пытался я его расстрелять, но он в Крым удрал.
Ленин. Знакомство… гм… гм… не очень сближающее. И почему же он сбежал?.. Не сказал?
Дятлов. Сказал. Мне сказал лично. «Ваш нэп, говорит, это пир во время чумы. И хоть Ленин заявил, что нэп всерьез и надолго, но вы сами всерьез и надолго».
Ленин(весело). И сбежал! Молодец. Умных капиталистов мало. Опыт есть, знаний масса, а ума нет. А этот очень умный. Угадайте, что он понял?
Дятлов. Что нэп есть передышка.
Ленин. Не то. Готов пари держать. Он понял, что большевики кончили отступать. Вот в чем весь гвоздь. Передышка еще ничего не означает, передышка может превратиться в поражение, в сдачу всех позиций, в гибель… А он увидел, что отступление кончено и ждать нечего. Замечательный капиталист. Я показывал бы его в Музее Революции. Такой вот русский, смекалистый, умнее Рокфеллера. Нуте-с, товарищ Ипполит… Хоть вы из партии выходите, но будем плавить сталь… Сейчас у нас ее отчаянно мало… будем плавить. Ничего… Ничего, господа рокфеллеры… мы умнее. До свиданья, товарищи. Хорошо сделали, что пришли. Все это очень показательно.
Дятлов. Ипполит! Как же это? Как можно тебе промолчать?!
Ипполит. Владимир Ильич, я понимаю, вы не Дятлова школили – меня.
Ленин. Что вы, как можно вас школить, как-то странно. Вы, наверное, марксизм начали изучать лет с шестнадцати.
Ипполит. В гимназические годы… с пятого класса.
Ленин. Вот совпадение! Как я… Я тоже рано начал изучать Маркса, но вот… простите, из партии выходить не надумал.
Ипполит. Мне стыдно, очень стыдно.
Ленин. Если так, то всего один вопрос. Только совсем откровенно: откуда этот срыв? Что с вами случилось?
Ипполит. Да, срыв! Я метался. У меня возникли мучительные вопросы, они казались громадной проблемой. Ведь был Октябрь, Смольный… Я даже стал сомневаться в правильности курса партии. И потом брат у меня, Дятлов его знает, молодость, чистота, горел революцией, а вот теперь сделался взяточником.
Ленин. Понимаю, брат. Вы в него верили. Это может потрясти. Но вы не сделались взяточником. Дятлов не сделался. Я не сделаюсь. Вот и судите о партии по Дятлову, по мне, если угодно, и тогда не будет никаких сомнений. Но это уже вопрос не о деревьях и лесе, а о гнилых пнях. Вам, наверное, очень тяжело. Не буду вас томить. Мне очень не хочется портить свое впечатление от вас. До свиданья, товарищ Ипполит.
Ипполит уходит.
Я таких знаю. Колеблющихся не терплю, но тут другое. Это испуг, временная растерянность… А я – вот видите – устал. Волнуюсь, горячусь непомерно, а мне уже нельзя. Я, по всей видимости, серьезно болен. По политическим мотивам об этом говорить не следует, но вам – другое дело… Я могу умереть в любое время… Хоть это звучит несколько нелепо, ибо все мы умираем в любое время… но применительно ко мне это приходится связывать с переутомлением, о котором я, грешный человек, ничего не знал… Тут еще выстрел, пули с ядом… И потому меня сейчас особенно волнуют настроения в нашей партии, что вы и почувствовали на себе.
Дятлов(потрясен, еле слышно). Владимир Ильич…
Ленин. Товарищ Федор, не произносите ничего кисло-сладкого. Не обижайтесь, не переношу. И вообще наше с вами время истекло. У меня куча дел. Вот чего жаль! Сделали мы неслыханно много, больше, чем все революции вместе взятые. А хочется еще и еще… Ну-с, до свиданья, друг мой. Инженера Ипполита не томите… Тонкие, чувствительные натуры тоже нужны партии… Вы не томите его упреками, он – наш. А вам бы кипучую работу, заводик бы насадить где-нибудь из тех, которые у нас под пеплом. А?.. Товарищ Дятлов, что с вами?
Дятлов. Ничего, Владимир Ильич…
Ленин. Уходите, а то мы так вовеки не простимся.
Дятлов. Ухожу. (Уходит.)
Ленин. Любить людей задача адски трудная!
Занавес
