Текст книги "Наглое игнорирование (СИ)"

Автор книги: Николай Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата.

Вертеться приходилось, словно ужу под вилами. Обстановка менялась постоянно и контролировать ее было очень непросто. Части и подразделения мехкорпуса островками продвигались вперед, поддерживая по возможности друг с другом связь и отбиваясь от разрозненных, но зачастую многочисленных групп противника. Прошлое время, когда медсанбат солидно стоял на одном месте, вспоминалось с умилением.

Как штабник, капитан отлично представлял всю сложность происходящего. Не на генеральском уровне (хотя и генералы тоже разные бывают, чего уж), но все же куда отчетливей, чем многие офицеры и уж точно – рядовые.

Разломанные на куски немецкие войска отходили на запад, немцы с чего-то считали, что американцы и англичане им близкая родня и встречать их будут цветами и улыбками и очень сильно удивлялись, когда оказывалось, что к ним англо-саксы относятся как к шелудивым собакам. Мечтой многих немцев было попасть в плен к ребятам из США. Почти по тем же дорогам и через те же городки и деревни – и тоже на запад, ломились соединения РККА. Естественно, что враждующие войска мешали друг другу, чем могли. Вероятность встречи с окруженцами была постоянной. И если боевые части этого могли бояться меньше, то медсанбату было чего опасаться. Как человек, пишущий приказы по МСБ и проверяющий их исполнение, Берестов отлично представлял себе, что раз даже ему приходится дробить колонну и все время часть сил и средств находилась в отрыве, то на уровне армий и корпусов такое происходит в еще больших размерах. Ни наши, ни немецкие войска не перли сплошной ордой, лентой без разрывов. Нет, компактные войсковые колонны были словно движущиеся островки на громадной территории с сеткой дорог. Основная задача была собирать разрозненно идущие силы в ударные кулаки и решать ими задачи. Стократно вырастала важность связи и штабной координации. Очень волновало то, что связь по телефону в таких условиях была весьма шаткой. Конечно, не у одного медсанбата была эта проблема, отлично помнил капитан, как ему со смешком рассказали про приезд московских инспекторов коллеги из рембата. (Их тоже можно считать лекарями, только лечат не людей, а технику).

Приезжие умники устроили большое собрание с инженерами и техниками корпуса, где совершенно справедливо говорили, что в наступлении необходимо немедленно оказывать помощь каждой застрявшей или поврежденной машине. Потому требуется организовать батальонные и ротные пункты технического наблюдения, которые сообщат немедленно о каждой нуждающейся в помощи машине. И тогда задачи ремонтников будут решены в полном объеме и своевременно!

Тут же московским грамотеям задали очень простой вопрос – какие средства связи и передвижения положены таким пунктам технаблюдения? Оказалось, что ничего не выделяется и с собой москвичи не привезли ничего, кроме благих пожеланий очередных начальственных Маниловых. Зато порекомендовали: как только начнется бой, занять на местности такую точку, которая обеспечивала бы зрительную связь с боевыми порядками. Например, высокое дерево или возвышенное место.

В Москве такое бы прошло замечательно, подчиненные взяли бы под козырек и привычно спустили бы все на тормозах, как обычно и делается при постановке заведомо невыполнимых задач, но здесь были фронтовики, привыкшие реально решать серьезные проблемы, а не заниматься фанаберией и фантазиями. Потому знатокам напомнили, что в наступлении танки двигаются, а линия горизонта – в двух километрах. И потому такое наблюдение годится только в первые минуты боя. Потом танки уйдут из поля видимости и как быть дальше?

Ответ у инспекторов-грамотеев был готов и они порекомендовали следовать за танками на летучке, а еще лучше на бронетягаче или бронетранспортере.

То, что лучше ехать было бесспорно, но нюанс оказался в том, что бронетранспортеры нужны для разведки. Ни один командир бригады их не отдаст. А тягачей в каждой бригаде всего три, и с самого начала они заняты в ремонтно-эвакуационных группах, выполняющих как раз важную работу, именно по эвакуации и – соответственно – по ремонту.

Собравшимся уже было понятно, что предложенная схема действий заведомо мертворождена, потому как не подкреплена главным – ресурсами и является плодом полета фантазии какого-то высокопоставленного, но плохо разбирающегося в реалиях чина. Увы, такое часто бывает и в мирное время заканчивается бодрыми фиктивными отчетами снизу и новыми инициативами залезшего наверх энтузиаста. Но тут были люди, от которых требовалось выполнение совершенно конкретных задач и которые отлично знали, что их дальше фронта не пошлют. Просто даже и потому, что они уже на фронте. Прищемить им хвост москвичи не могли, к тому же и сами понимали, что предлагаемое ими хорошо только на бумаге, но трудно осуществимо на практике. Посоветовали ожидаемо: продвигаться на ремонтной летучке.

Но и летучек оказалось мало, работы своей у них в бою полно, да и не поспеть грузовику за танками. Техники и инженеры сидели с постными деревянными мордами из уважения к начальству, но на задних рядах уже заключали пари, что в итоге предложат пешком бежать. Так и оказалось. Как ремонтникам удалось сдержать хохот, когда это предложили московские гости – одному Великому уставу ведомо, но ответ, закончивший это нелепое совещание потом не раз вспоминали, тем более, что сказано было самым уважительным тоном: "Танки в день проходят по сорок километров в день, а у нас, к сожалению, нет спортсменов-марафонцев, только ремонтники с ГТО!"

Вот и со сбором и эвакуацией раненых сложилась ситуация чертовски непростая. Особенно учитывая, что немцы совсем свою привычку добивать советских раненых и убивать медиков не бросили. Случай, когда группа из десятка немцев-окруженцев остановила на дороге санлетучку – и осмотрев ее – отпустила, сняв только новые сапоги с шофера и забрав затвор у его карабина – была уникальной и когда ее пересказывали – то дивились. Даже с девчонкой-санинструктором ничего не сделали!

Но рассчитывать на это было несерьезно. Немцы остались прежними и уже с десяток случаев был в этой операции, когда медикам приходилось браться за оружие и защищать себя и раненых.

Не останавливающееся ни на час наступление и изменяющаяся ежеминутно обстановка нервировали начштаба. Нет, так-то радовало, что войне уже конец виден – но доживи поди до конца! Еще и транспорта не хватало – госпиталя отстали, находились дальше, чем положено и потому приходилось и это учитывать. Менялись места дислокации медпунктов разного уровня, все время менялись маршруты эвакуации раненых, менялась ситуация. Тот же Троебритцен взяли с ходу, понеся минимальные потери, потом его заняли откуда-то взявшиеся фрицы, воспользовавшиеся отсутствием в городе советских войск, город пришлось брать повторно, хотя и без большого напряга, и тут откуда-то навалилась серьезная мощь с запада, бои пошли всерьез. Немцы тасовали колоду своих частей, пробуя на прочность советскую оборону, наши командиры ровно так же жонглировали своими частями прикрывая дыры и продолжая выполнять главное – отрубать гарнизон Берлина от возможной помощи. Дорого бы дал сейчас Берестов за рацию. К сожалению, не полагалась она по штату. Похудел капитан, издергался. И командир медсанбата тоже был хмур и серьезен. Только чудовищным напряжением всех сил удавалось доставлять раненых отовсюду, где гремели бои. Собачьи упряжки, конные повозки, на скорую руку приспособленный боевой транспорт – все шло в дело. И каждый раз, когда не успевали – загружал майора еще больше.

Гитлеровцы упрямо не сдавались, хотя всем – и им тоже – было ясно, что война проиграна. На что надеялись они – капитан понять не мог. Майор Быстров имел на этот счет свое мнение и выдал его, когда было особенно поганое настроение:

– Мне с немцами ясно все. Дарвинизм в чистом виде. Исторически, до объединения своего Германия – проходной двор практически для всех. Ее проходят насквозь, страны воюющие друг с другом. Скажем в одну сторону французы, потом их назад гонят русские. Еще раньше армия шведов, Габсбурги разные и все кто попало, даже датчане. А какая развлекуха у солдат армий во время походов? Правильно – сексуальные занятия с местным населением.

Портят девок, брюхатят баб. И вот эти вечно изнасилованные немки в итоге рождают довольно воинственное поколение, которое с годами все больше и больше. К нашему веку эта ядреная смесь потомков лучших армий Европы дает прикурить всей остальной Европе, и как апогей – эта война. Солдатня, а не нация. А что такое европейский солдат? Агрессивный, свирепый, тупой и отлично дисциплинированный, притом технически грамотный из-за огнестрельного оружия. Вот вам и характеристика германской нации!

– Эк вы из пдиложили, Седхей Седхеевич!

– Как калмык – что вижу, то и пою. Сами судите: с другой стороны, не очень большие страны, отвлекая самых активных мужчин и уничтожая их далеко от дома, поставлены в условия, когда воспроизводством населения у них занимаются всякие убогие, кто откосил – трусы – и кто смог откупиться – богатые трусы. В итоге страны превращаются в пацифистическое болото. Глядим на всяких варягов, датчан, шведов и прочих, глядим на французов, которых Наполеоны очень хорошо проредили и добила Великая война.

– А мы? Тоже всехда воевали. И пди цадях, – усмехнулся Берестов.

– Россия несколько особняком стоит. Она старается воевать, так сказать, не отходя от дома. Все почему-то лезут к нам сами. Это и приток "свежей крови", хотя более уместно назвать другую человеческую жидкость. Да и наши храбрецы далеко не уходят. Ну, а если уходят, то присоединяя территории наглецов, покусившихся на святое.

Начальник штаба кивнул. Что-то рациональное в сказанном имело место. А кроме того, в рассуждениях на отвлеченные темы хирург Быстров обычно пускался, когда на душе у него было особенно погано. Понятно было, как закончилась попытка спасти жизнь привезенного спешно на бронетранспортере начальника разведотдела.

По приказу Конева в ряде мест были установлены большие белые флаги и объявления, что эти места предназначены для сбора желающих сдаться в плен солдат и офицеров вермахта и обстреливаться эти места РККА не будут. Вчера лейтенантик-переводчик сгонял в одиночку на мотоцикле в ближайший сборный пункт и привел оттуда больше полутысячи пленных. С оружием! При этом видел, что к месту сбора подтягиваются еще немцы. И подполковник, едучи по своим делам, решил туда заглянуть. БТР и несколько мотоциклов. Когда подъехали и начальник разведотдела высунулся из машины, обратившись к собравшимся фрицам, из кучи сидевших немцев встал во весь рост старый хрыч в железнодорожной униформе с повязкой фольксштурма и как на стрельбище прострелил грудь разведчику. Паскуду старую тут же убил очередью из автомата сидевший за ним матерый унтер-офицер с богатым иконостасом. По толпе мотоциклисты влепили несколько пулеметных очередей, подполковника со всей поспешностью доставили в медсанбат, сразу на стол, но… Спрашивать результат не имело смысла, слегка зеленоватое от постоянного хронического отравления эфиром лицо хирурга было мрачным. И философские сентенции – тоже характерны. Неудача. Причем такая, когда смерть в очередной раз наглядно показывает – медики могут далеко не все. Ситуация, однозначная с самого начала. Такое называется – не повезло! Бывает на войне.

Бывает – и везет. Как командарму Лелюшенко, которому недавно гаденыш из гитлерюгенда прострелил фуражку. Стояли командиры во дворе дома, смотрели карту. Сопляк выбрал самого главного – и бабахнул сверху. Наверное, еще сбитая фуражка по двору катилась, а стрелка притащили злые комендачи. Ну, и что с ним, плачущим недоноском лет 15 делать? Дали подзатыльник и отпустили, отняв винтовку. Тоже ему повезло, кстати.

– Так что все логично, – закончил разговор командир медсанбата. Потом печально усмехнулся и добавил:

– Новобранцев много. Опять ранения в задницу пошли.

– С чехо так? Таких самостделов не бывает! – удивился капитан.

– Ползать еще не умеют по-пластунски, – сказал Быстров и пошел обратно в операционную, куда несли очередного пациента.

Берестов глянул вслед и пошел к себе, думая, что кроме жоп простреливают голени всяко. При падении, а иногда и при ползании неумелом завсегда голени вверху. Но особенно при падении – причем высоко приметно и довольно таки долго торчат.

Новобранцами поступающих раненых – как один тощих и злобных, Быстров назвал не вполне верно. Это были освобожденные из здешних концлагерей наши военнопленные, хлебнувшие тут лиха вдосыт, но в отличие от попавших в плен по 41 году – уже нужные Рейху в виде рабочих рук. Потому этих все же кормили, хотя и дерьмом совершенным, но все же не дохли они за пару месяцев. Для советских граждан близкое знакомство с тем, что такое на самом деле – рабство, было ошарашивающим, привыкли уже себя считать людьми, а тут вдруг оказалось, что они – просто чужое имущество и всякие права у них отсутствуют в принципе. Вообще. Даже право на жизнь.

Русского недочеловека, как тут гамузом называли всех советских, не разбирая – казах это или дагестанец, можно было просто так избить до полусмерти, лишить жратвы, что тоже становилось смертельным наказанием или просто пристрелить – от плохого настроения, например, и от того, что подвернулся под горячую руку.

И после освобождения из концлагерей многие просились – отплатить немцам за плен. Таким давали оружие, часто – с немецких же складов, обмундировывали и они шли драться бок о бок с товарищами. Бывшие пленные воевали зло, изобретательно и безоглядно, только вот за время плена всю военную премудрость большей частью они позабыли – и, в частности – многие ползать не умели толком, разучились, если даже и умели раньше. А сейчас этому обучать было некогда – главное было в другом – затрофеено оказалось очень много фаустпатронов, вот общению с ними и учили в первую очередь.

Довелось видеть в медсанбате и норвежских и датских военнопленных, но те были нормального питания, держались уверенно и высокомерно и одному из них – датскому капитану, устроившему нехороший скандал с медсестричками, досталось – сначала от медсестры Маши пощечина, а потом и прибежавший на шум скандала старшина Волков по своему коронному номеру ему сапогом по яйцам зарядил. Как и всегда – на цивилизованного европейца метод этот вразумления подействовал замечательно.

Немного Берестов поопасался – не будет ли каких дипломатических последствий, но обошлось, если даже датчанин и наябедничал, так вряд ли чего добился, благо знал начштаба, что знакомый его из особого отдела потерял кусок уха именно от посланной датским эсэсманом пули еще под Демянском. Свои счеты часто выручают из скользких ситуаций.

А вчера привезли попуткой трех итальянцев – сильно пораненых и обмундированных в грязнючие полосатые лагерные робы. Пришлось даже акт составлять по старой памяти, потому как оказалось – подобрали итальянцев у расстрельной ямы, гнали немцы колонну из 131 бывшего союзника, да планы изменились – и безо всяких яких расстреляли, не дойдя до следующего лагеря, а конвойных присоединил к себе в команду какой-то бравый гауптман. Этим троим подранкам повезло, что засыпать старый капонир конвоирам было некогда – выползли потом из-под трупов, а там и наших углядели. Черт поймет этих немцев – вроде как порядок у них должен быть – а бардак везде и во всем, что начштаба сильно удивляло.

Причем частенько полный бред и безумие немецкое являлись именно следствием логики и орднунга – как авиаполевые пехотные дивизии и апофеоз – парашютно-танковая дивизия "Герман Геринг", в которой не имелось ни одного парашюта. Все, кто имел отношение к авиации были в распоряжении рейхсмаршала Геринга и он свою власть над ними сохранял, даже когда из-за лютых потерь авиаспецов отправляли в пехоту, а из парашютистов сформировали танковую дивизию. Вроде все логично, а получился нелепый бардак. В том числе и потому, что некому было учить пехотным премудростям в люфтваффе и, как инфантеристы, птенчики Германа были куда паршивее других зольдат, почти как румыны.

Увидел спешащего навстречу своего бывшего замкомвзвода, встревожился, потому как вид у обычно невозмутимого Волкова был растрепанный, руки в крови свежей. Что-то произошло гадкое. Определенно – гадкое. Сказал про себя привычное: "Аддбуз" и приготовился слушать и решать.

Старшина медицинской службы Волков.

Как водитель сумел доехать с пулей в животе – толком никто не понял. Грузовик был изрядно избит – весь в дырах, свежие сколы на досках кузова, треснувшие стекла, аккуратные пробоины на железе кабины с круглыми блестящими ямками, где пули скололи краску, промяв ударом железо. Как ни странно – но и радиатор и двигатель не пострадали при таком граде свинца. Ясно было откуда прикатил – почти час назад четыре машины из эваковзвода отправились за ранеными, скопившимися в стихийно образовавшемся «гнезде», но немцев в той деревне точно не было и для охраны своих раненых танкисты оставили танк с оторванным ленивцем, а пехотинцы – аж два отделения стрелков, то есть все вроде нормально, но из четырех «Ситроенов» вернулся один. И тот – весь в дырах.

Вытянутый из засыпанной битым стеклом кабины раненый крякал как-то по-утиному и, видимо, уже плохо соображал, но все же выговорил в перерывах между своими странными стонами, что "немцы зажали" и что "наши в подвале". А потом потерял сознание и обмяк. Пульс еще был ниточкой и парня поспешно утащили к операционной.

Командира автовзвода на месте не было, командир эваковзвода теперь, если жив, сидел в подвале. Волков обтер ладони тряпкой, но получилось плохо – кровь засохшая так просто не оттирается, и поспешил к самому уважаемому им тут начальству – к своему бывшему комвзвода.

Капитан суть понял с лету, а вот дальше дело пошло хуже. Те, с кем была связь, помочь ничем не могли, потому как пошел навал немцев и там, впереди в Луккенвальде шла молотьба вовсю, а по краям бойни ломились разного размера группы и группки гитлеровцев, причем явно гансы старались помочь выдирающимся из окружения и давили с разных сторон. Хреново. Потому как тут вокруг тыловики в основном, им бы самим прикрыться, да и медсанбат, загруженный изрядно поступавшими ранеными, не крепость бетонная. Начштаба отлучился к командиру, на ходу перекинулся короткими фразами с встревоженным замполитом – и, вернувшись, сказал Волкову, чтобы собирался. На рожон лезть не будут, но своих выручать надо, это без обсуждений. Усатый политрук остается организовывать оборону здесь, а Берестов с Волковым, Кутиным и отделением санитаров побоевитее на трех машинах выберутся к населенному пункту.

Старшина отнесся к этому совершенно без восторга, лезть поперед батьки в пекло очень не хотелось, это прибабахнутым немцам помирать было впору, кончалось позорно их сверхчеловеческое государство, а победителям перед самой победой помирать втрое горше. Но деваться некуда – своих надо выручать, потому как сегодня ты не выручишь – а завтра сам сдохнешь, потому как и за тебя никто корячиться не станет. Старый армейский принцип: "сам погибай, а товарища выручай!" в корпусе был девизом. И примеров такого было полно, старшина подобных ситуаций не один десяток помнил, хоть кино снимай, хотя и не поверят гражданские, больно уж все с обычной точки зрения легендарно выходит, словно у бойкого тылового журналиста, спеца на ура-патриотические вычурные и неправдоподобные ляпсусы.

Еще когда только Волков в медсанбат попал и только-только вылечился – потрясло медиков рассказанное санинструктором из танковой роты, долго потом вспоминали – пара тридцатьчетверок с пехотой на броне нарвались на немецкую батарею, те бронебойными мигом запалили оба танка, а потом стали методично осколочными добивать залегших танкодесантников. Мехвод Магнитов помог вылезти своему командиру танка, которому снаряд, попавший в башню, оторвал правую руку и заряжающему, покалеченному чуток послабее, понял ситуацию и, пользуясь тем, что двигатель еще работал, попытался сбить пламя с машины, рванув во весь опор на немецкую батарею. Фрицы не успели сменить снаряды на бронебойные, не ожидали такой выходки, а тридцатьчетверка уже вломилась на артпозицию, давая пушки и расчеты. Санинструктор, который рассказал про это, еще толком не успел перевязать лейтенанту-танкисту культю руки, а с немецкой батареи мощно ахнуло и гриб дыма в небо. Не получилось у гвардии сержанта сбить пламя, добрался огонь до боекомплекта – и разнесло танк внутренним взрывом, глуша и калеча противотанкистов.

Увидя гибель своего мехвода, Файзулин, командир танка, откуда только силы взялись, вскочил на ноги и погнал десантников уцелевших на пушки, благо там канониры в себя прийти не успели, нужно было воспользоваться этой их заминкой. Пленных не брали, еще не пришедших в себя немцев добили всех. А гвардии лейтенанта, свалившегося без сознания рядом с раздавленными артиллеристами, санинструктор ухитрился привезти в санбат, но уже не живым – по дороге Файзулин от потери крови помер. Но если бы не Магнитов и Файзулин, говорил санинструктор, никто б там живым не ушел, всех бы как цыплят перестреляли на открытой местности, из пушки это несложно. Но одно дело – про чужие подвиги разговаривать, а другое – лезть к черту в зубы самому. Потому собирались быстро, но старательно и вдумчиво.

Кутин настоял на том, чтобы «эрликон» с собой захватить, Волков гранат взял, в том числе и эти, слепящие "лампочки", намекнул ему Берестов, что дымовая завеса может быть спасительной. Спорить с очевидным было нечего – слыхал Волков от знакомого телефониста при штабе, как при начале Берлинской операции Жуков прожекторами светил и слепил, а Конев – наоборот в кои веки припахал бездельников химдымов, которые обычно своим прямым делом не занимались – а тут приказано было, чтобы на полчаса переправы дымом закрыли. Химики расстарались от души – дымовуху над рекой Нейсе повесили на целый час и такую плотную, что чертыхавшиеся танкисты, саперы и пехота в кои веки надели противогазы. Красиво получилось – сначала сорок минут артиллеристы долбали по передней линии, потом перенеся огонь на вторую, где, как у немцев принято, сидели основные массы защитников и не давали им кинуться в свою первую линию обороны, а саперы и пехота на виду у наблюдателей, которые толком ничего не могли предпринять, наводили штурмовые мостики, и когда артиллеристы перенесли огонь в глубину, по резервам – тут-то реку, а заодно и немцев – химики дымом и укрыли. Артиллеристы долбали дальше по плану. Какой результат дала дальнейшая артподготовка "сквозь молоко" сказать сложно, но немецкий огонь потерь не дал, переправы навели без помех, разве что не видно было ни хрена, многое наощупь делали, хорошо еще – оттренировались раньше добре.

По словам раненого водилы если судить – не иначе в деревню приперлась пехота немецкая, была бы бронетехника – черта лысого бы ему дали удрать, догнали бы. Это немного успокаивало, очень не хотелось встречаться с панцерами. Фаустпатронов взяли на всякий случай, закатили «эрликон» в кузов третьей машины – и двинулись.

В последний момент боевая девчонка Маша присоединилась и, хотя Волков был против, о чем капитану доложил, но Берестов сказал что-то странное, вроде "Ладно, ей до знамени трое осталось", чего старшина не понял, но возражать было не по чину и девчушку забрали на второй грузовик. Скрепя сердце ехал старшина старшим передового грузовика, рядом вертел баранку насупившийся глухой танкист, на крыше кабины лязгнул сошниками немецкий пулемет, остальные два грузовика поотстали чуток.

Тошно было на душе, а когда увидели впереди серую массу – даванул шофер на тормоз и чертыхнулся непонимающе. Навстречу бодро топала колонна немцев, передний как-то кокетливо вертел в воздухе белой тряпочкой.

Станины на крыше кабины скрежетнули, пулеметчик видать взял фрицев на мушку, кто-то прыгнул из кузова, звякнул подковками об асфальт. Волков вылез из кабины, стараясь сделать это побыстрее, но без суеты. Немец поднял тряпочку повыше, покрутил со значением. Колонна встала. А ведь больше всего похожа тряпка то ли на рукав от нижней рубахи, то ли это штанина от кальсон – неожиданно подумал старшина, кося глазом и выбирая место, куда залечь, если до стрельбы дойдет. Конвоя у этих немцев видно не было, поди пойми – пленные или придуряются? Но и оружия не видать.

Мимо по обочине прошагал Берестов, двигался так, чтобы сектор обстрела не перекрывать. Встал шагах в десяти, каркнул картаво, но немцы его окрик поняли. Тот, что с рукавом, бойко подошел к капитану, козырнул и протянул клок бумаги, тараторя что-то почтительно и торопливо.

Начштаба с каменным лицом прочитал, отступил дальше на обочину и махнул рукой – пропустить!

Фрицы не стали ждать повторного приглашения – замаршировали как ни в чем ни бывало, по трое в ряд. Обвешаны какими-то мешками и одежей зимней, но оружия не видно. Берестов, закидывая свой автомат на спину подошел к Волкову и удивленно прокурлюкал, что в записке написано дивное и ранее не виданное – я, дескать, шофер Герасимов взял в плен этих 75 немцев, оружие у них отнял, идут в плен.

Вона как! Старшина пожал плечами, на войне он уже отвык удивляться. Поехали дальше.

Шофер глухой любопытно поглядывал и пришлось ему прошептать, старательно артикулируя – в чем дело. Заржал весело, и потом еще долго посмеивался.

Веселья добавила толпа попавшихся навстречу то ли поляков, то ли французов – явно не наши люди, идут табором, тащат гору барахла, навьюченного на велосипеды и тележки ручные и даже на детские коляски, так вроде по виду – чисто немецкие беженцы, европейцы точно, но вид довольный, идут гордо, зубы весело скалят, увидев грузовики радостно замахали руками, большеглазая оторва со странно красными губами послала кокетливый воздушный поцелуй, а субчик в женском беретике – в РККА такие как раз девушки по форме одежды носят, маханул забытым жестом "Рот фронт". Тьфу, срамота!

Глухому тоже это в голову пришло, бормотнул про себя как бы: "Шаромыжники!", плавно вошел в поворот – тут дорога сворачивала вправо, втягиваясь между какими-то кирпичными строениями без окон, склады, что ли?

А дальше произошло за секунду столько всего, что на полчаса бы хватило – танкист бывший матернулся, крутанул резко рулем, газанул мощно, что-то скрежетнуло под колесами, хлюпнуло влажно, Волкова сначала прижало от такого виража к дверце, а потом он чпокнулся лбом в стекло очень чувствительно, до звона в ушах, до искр из глаз, проморгавшись увидел, что грузовик рылом уперся в стену склада и совсем рядом за стеклом (уцелело, не разбил лбом-то) широко распахнутые голубые глаза и раззявленный рот, из которого течет потоком буро-красная жижа. Пацан совсем, размятый между капотом и стеной! И визг зайца-подранка слева. И почему-то у раздавленного пацана – пулемет поперек груди, на капоте лежит.

Глянул на танкиста – с чего это он так, а того след простыл, только дверца еще продолжает открываться по инерции, а водителя в кабине нет – и кто-то в кузове матерится фонтаном. Хлопнуло два раза, визг как ножом обрезало и парень у стенки смяк, голову уронил на грудь.

Старшина вылез из кабины, тряся стукнутой башкой, наткнулся на псковича – пулеметчика, маханувшего из кузова. Гомонят люди вокруг, головами вертят, навстобурченные, оружие к бою. Но стрельбы нет, поискал глазами пулеметчика – тот свою бандуру почему-то тряпкой оттирает, а замазано оружие кровищей сильно. Ничего не понятно. Пошел вокруг машины – столкнулся с водителем. У того откуда-то два фаустпатрона в руках и морда злющая. Велосипед мятый на асфальте, колесо восьмеркой, второй такой же – вообще под машиной. И еще один пацан зеленый валяется – нога вывернута неестественно (насобачившийся уже в медицине Волков тут же решил, что не иначе – перелом бедра. Травматический, совершенно точно!)

Глухой тем временем рявкнул, чтоб сзади машины не стояли, отъехал от стены, стоявший торчком мертвец сполз спиной по кирпичам, сел под стенкой в странной марионеточной неживой позе.

Два пацана-школьника, два велосипеда, два фаустпатрона в руках у водилы, да два – помятых, хорошо, не бахнули под ударом – на раздавленном велосипеде. Немцы и тут немцы – специальные зажимы для фаустов, фабричные. Подошел Берестов, глянул. Водитель стал докладывать, что при выполнении поворота увидел выезжающих из-за этого амбара двух велосипедистов с фаустпатронами, принял решение таранить, пока они не спохватились и совершил аварию, в результате чего фаустники были ликвидированы.

Берестов проворчал только, что жаль, языка не осталось, но сделал это так, что вроде и не выговор, а сожаление выразил, не более, кто служил, такой нюанс сразу усечет. Впрочем, видно было, что языки из фаустников были никакие – хорошо их помяло при таране.

Сказал Волкову, что проехать надо еще пару километров – и встать.

Поехали. Водитель сидел зло насупив брови, желваками играл. Волков не удержался, буркнул, что совсем сопляки воюют у немцев-то. Глухой прочитал по губам, разозлился еще больше.

– А что мне с ними было делать? Чаи гонять, мармеладой кормить? Хочешь, чтоб твой сын, когда вырос немного – опять с этими закусился? А вот хрен – эти уже не повоюют, ни сейчас, ни потом, – выдал сердитую тираду водила.

Старшина успокаивающе махнул ладонью. Он не то имел в виду. И мальчишек этих было не жаль, было бы чуток по-другому, на сто метров разницы – получили бы сами в грузовик четыре фауста из-за сараев и кранты! Холодок по хребту пробежал от сознания, насколько старушка с косой рядом на лисапете прокатилась.

– Ты – молодец! Все правильно сделал! – старательно показал губами старшина.

Но хмурый танкист только башкой замотал, отрицая похвалу.

– Молокососы совсем же! Живодристики! – сказал.

Вот и пойми его.

Встали аккуратно, выбрав кусты поудобнее. Санитары – тертые калачи, тут же заняли круговую оборону. Берестов с картой подошел, развернул. В полутора километрах та самая деревня. Вытянута кишкой вдоль дороги. Вроде и небольшая, но крестик стоит – значит кирха есть. Синяя нитка – то ли ручеек, то ли речка, то ли канал, мостик обозначен. Это хуже, мост немцы явно под прицелом держат, если они еще в деревне. И, судя по дальним щелчкам выстрелов, в населенном этом пункте есть немцы и наши вроде живы – слухач-скобарь точно говорит – одиночные выстрелы из ППШ и винтовок – наших и немецких. пара очередей из МГ-42 точно была. То есть обложили и тревожат в расчете на расход патронов. Что радует – артиллерии и брони у остаточной этой немецкой группы нет, иначе бы кончилось все быстро и просто – выкатились бы на прямую наводку и влепили по окошкам. И в подвале – шурум-бурум из мертвецов и битых банок с вареньем и соленьем. Видал такое Волков пару раз, убедился в том, что ни хрена там ценного не остается – не то, что стеклянные банки побиты, это само собой, а даже часы у покойников встают наглухо, потому если в подвал стреляли из пушки – никакого резона нет залезать. А наши живы пока, огрызаются. Вот ручей чертов – помеха очень неприятная, мост, если не дураки немцы, а они всяко не дураки – обязательно под прицелом.