Текст книги "Наглое игнорирование (СИ)"

Автор книги: Николай Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

– Замаешься чесать, старшина. Эта сволота с дерева лупит, не зацепишь если – он вниз – и затаится. Близко подъедешь – так он тебя сам срубит, оптика у него. А издалека – поди угадай. Надо его так взять, чтоб точно не ушел, – буркнул уверенно пожилой вислоусый разведчик, до того помалкивавший.

– Посему на дедеве? – подался к нему Берестов.

– А иначе там никак, тащ капитан, – очень рассудительно и очень спокойно сказал пожилой. И тут же пояснил: – Там по дороге валяли полгода со всех стволов, да с авиацией сверху и наши и немцы и венгры – потому только посередке пройти и проехать можно, а на обочине всякого хлама полно, если с позиции лежа или с колена или стоя примеряться – не выстрелишь, загораживает бурелом от расщепленных деревьев, пни-выворотки и всякие телеги-грузовики раскуроченные сплошняком.

– И подлесок сильно битый, – добавил злой разведчик.

– Да, и подлесок. А если на дерево залезть, то дорога, как на ладошке, выбирай, кого шмякнуть. А сам он в ветках, за хвоей – поди угляди. Мы с автоматов лес обстреляли, да там метров пятьсот, для наших пулек – далековато, даже если б углядели – не попадешь.

– Съездите с нами снапеда этого взять? – спросил разведчиков капитан.

Разведчики – а их было тут пятеро – переглянулись и пожилой степенно ответил:

– С нашим удовольствием, тащ капитан!

Берестов кивнул, поднялся и быстро ушел, бросив на ходу старшине короткий приказ покормить разведку. Те есть отказались, а чаю выпили с удовольствием. Только закончили – и капитан поспел, видать доложился по начальству, получил добро, теперь был готов к вылазке и рвался в бой. Сам командовать не полез, сначала спросил разведку, засекли ли они место, откуда снайпер работал, удовлетворенно хмыкнул, когда пожилой внятно сообщил, что явно с сосны – есть там как раз у поворота несколько этих очень удобных для засидки деревьев – с ровными сучьями и не голых по весеннему времени. Совместно решили машину оставить вне зоны действия снайпера, а подобраться тихо по краю леса, осматривая подозрительные деревья и прикрывая друг друга.

– Попрыгали! – неожиданно предложил пожилой и разведчики послушно встав, несколько раз подпрыгнули. Ничего у них не звякнуло, не брякнуло. Выразительно посмотрели на медицинское подкрепление. Капитан со старшиной тоже подпрыгнули несколько раз, хотя Волкову и дернуло спину. Ну, не малые дети – ничего не загремело.

Залезли в грузовик и покатили, благо – недалеко, километров десять самое большее, а дорожка укатанная.

Остановились в километре от поворота, сосны видно, но далеко, зараза. Споро выгрузились и цепочкой ушли в лес вместе с капитаном, аккуратно пробираясь через весь бурелом на краю дороги.

Остались у грузовика старшина, да водитель. Волков встал у пулеметов, зарядил, приготовился.

Подождал, как велели, десять минут, а потом, выставив прицел на километр – длинными очередями щедро прошелся по ярко-зеленым пушистым кронам сосен на повороте. Не успел порадоваться – заткнулся центральный пулемет, а потом сразу же – и левый заело. Ругаясь, стал исправлять машинки, благо похоже все было на пехотный "максим" и причины заеданий были те же – 24 основные и 48 – которые пореже бывают. Водила тем временем тормознул две машины с ящиками, что шли к фронту.

– Погодьте лезть, снайпер там, – солидно сказал он сержанту-артиллеристу, вылезшему из кабины первого грузовика.

– Да наплевать, не такое видали, – махнул рукой парень с черными петличками, хлопнул дверцей и машины, взревев, бодро покатили по дороге, брызгаясь весенней грязью.

– Вот неслухи! – огорчился водила.

Старшина быстро привел в разумение пулеметы, все время держа ушки на макушке и слушая – как там, куда он палил? Но было тихо.

А уже когда совсем невтерпеж стало – коротко стрекотнула очередь из ППШ – очень уж узнаваемый звук у "папаши" и опять все стихло. Извелся весь, когда наконец увидал идущих от леса цепочкой капитана и разведчиков. Берестов нес бережно винтовку со снайперским прицелом, шедший следом за ним разведчик – сверток одежды с белевшим нижним бельем, дальше в цепочке был боец с сапогами в руке, пожилой шел без лишнего груза, а замыкающий – здоровенный детина, на одном плече легко тащил вещмешок, которого раньше у него не было.

Радостно вздохнул – от сердца отлегло.

Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата.

Командовать не было нужды, разведчики каждый свой маневр сами знали. Когда старшина по уговору отбарабанил несколькими десятками пуль по сосняку, сразу же и не теряя времени развернулись в короткую цепь и поспешно, но тихо принялись чесать мысок леса на повороте. Снег, к сожалению, уже почти сошел весь – эта весна не в пример прошлой была куда дружнее и следы венгерского разгрома проявлялись вокруг медсанбата все отчетливее. Так что следов на снегу не было, правда разведчикам это не помешало. Скоро один остановился, закружился на месте, что-то поднял с земли. Когда Берестов подошел к нему – на широкой, как лопата ладошке лежал пяток гильз – две свеженькие, блестючие, да три – уже потускневшие. Непонятно что за гильзы, не видел такие капитан раньше, но он себя спецом по оружию не считал, видел много, конечно, пока трофеи собирал, но был точно уверен – что еще больше – не видел.

Разведчики шустро осмотрели крону над головами – пусто, конечно, пожилой выразительно показал веревку, висевшую вплоть к стволу и перепачканную всяким сором, отчего на фоне коры и не видна была почти. Потом, словно охотничьи легавые закружились вокруг сосны метрах в 10-20.

И все молчком, тихо-тихо, словно привидения, а не люди. Сам капитан на фоне этих ребят казался себе сопящей коровой, ломящейся через лес с шумом и треском. И это чувство было неприятно.

Один остановился, жестом подозвал остальных. Последним подоспел капитан. Ничего не увидел, только разведчиков, стоявших вкруг пустого места и направивших стволы своих автоматов в центр. А потом тот, что подзывал, присел, схватился за что-то и дернул, словно дверцу погреба открывая.

А и впрямь дверца оказалась – плетенка из прутьев, а сверху как-то старая прошлогодняя трава и мох прицеплены – с двух шагов Берестов не увидел. А под плетенкой в узкой, тесной ямке, поджав ноги и обняв винтовку, лежал живой немец и испуганно смотрел на нашедших его.

– Хенде хох, – совсем не по-немецки, а скорее по-хохляцки сказал разведчик и повел стволом ППШ. Весьма выразительно получилось. Лежавший в ямке послушно выставил вперед ладошки. Непонятно зачем, но капитан отметил про себя, что на руках у фрица – перчатки неплохой кожи.

Самый шустрый ловко выдернул из ямы винтовку с закрытым кожаным футляром снайперским прицелом. И винтовка какая-то странная – вроде и похожа на румынские Манлихеры – а другая. Впрочем, это капитана не сильно удивило – среди нескольких тысяч собранных похкомандой винтовок Маузера вроде бы одинаковых по системе и патронам – было с десяток самых разных образцов. От легоньких полицейских коротышек, до тяжеленных длинных бандур.

– Ком хераус! – приказал разведчик и опять очень понятно показал стволом, куда вылезать. Немец послушно вылез, неотрывно глядя на срез кожуха ППШ перед носом.

– Nehmen Sie Ihre Kleidung, Schuhe und Unterwäsche aus, – велел разведчик. Немец аж перекосился, но тут ему пояснили: "Die nackt und barfuß nicht entkommen!"[5]5
  Снимите одежду, обувь и нижнее белье. «Голышом и босиком не убежишь!» (нем.)


[Закрыть] отчего он явно повеселел и стал поспешно раздеваться.

Капитан слышал и раньше, что пленных раздевают до белья – тогда действительно удрать сложно, видно далеко и босым тоже не всякий побегать может, если только не крестьянин с дубовыми пятками. Так что приказ раздеться и разуться, чтобы вести немца голым Берестова не удивил.

Пока фриц раздевался, ему задавали вопросы – он послушно назвал себя, свое звание, даже полк. Пожилой разведчик, услышав номер, попросил говорливого переводчика узнать фамилию командира полка. Тут голый уже немец принял гордый вид, что смотрелось смешно и нелепо и ответил, что выдал всю информацию, которую имеет право говорить попавший в плен германский зольдат, а больше он ничего говорить не станет!

Пожилой пожал плечами и короткой очередью, пятью пулями в живот, перечеркнул немецкую жизнь. Снайпер сложился пополам и упал задом вперед в свою собственную похоронку. Переводчик деловито подопнул торчащую из ямы еще дергающуюся босую ногу, чтобы все аккуратно было и накрыл схрон плетенкой. И опять – с двух шагов незаметно. Только хрип и бульканье из-под земли.

Капитан удивился и спросил пожилого – разве не нужен был язык? Берестов думал, что разведчикам как раз нужен будет для отчета еще один пленный. Они ведь специально в тыл к немцам за этим лазят, а тут – вот, готовый.

Вислоусый опять меланхолично пожал плечами и как-то очень по-домашнему объяснил, что последние два языка были из этого самого полка, из них вытрясли все до мельчайших подробностей пару часов назад и сейчас разведчики как раз двигались на отдых, после успешного поиска. И эта дрянь Серегу покалечила, а Серега – золотой парень! Если бы снайпер еще болтал старательно, может и купил бы свою жизнь, а так – переться с этим наглым болваном обратно, сдавать, терять время – и для чего? Еще один пленный ни черта не даст, важно не количество пленных голов, а та информация, что они дают. Чтобы такая гнида гордо последовала в лагерь пленных и там величалась, как она ничего не сказала? И будет потом жить здоровым и гордым, а Серега хорошо если руку сохранит и сможет ей что-нибудь еще делать! Еще нужды было.

Берестов вздохнул. Возразить ему было нечего.

Его вздох пожилой понял не так и дополнительно пояснил – что фриц этот не снайпер, а простой пехотинец, выслуживался. Винтовка венгерская, бинокля нет, даже пистолета нет. К слову – не нужна ли капитану винтовка? Шмотки-то с сапогами разведка себе возьмет, пригодится, а винтовка – вполне как трофей для товарища капитана. В разведке не пригодится, там мощь залпа нужна.

Берестов улыбнулся, принял в руки оружие покойника.

Гауптштурмфюрер СС Гаманн, танкист.

– Ты – каменнодеревянный болван, Буби! – хмуро заявил Эсмарх, командир первого танкового взвода своему коллеге из третьего.

– Почему? Мы увеличим дистанцию на марше, это несложно! – решительно возразил тот. Командир роты вздохнул. Все-таки обучение ухудшилось, прибывающим молокососам приходится объяснять очевидные вещи, заметно слабее стала подготовка. Раньше такое было невозможно, но большие потери, увы. Ветеранов, настоящих "старых зайцев" – в лучшем случае осталась треть. Вот Эсмарх, прозванный так за острый язык и злую иронию, коренастый и малословный – сразу все понял, как только озабоченный командир роты передал полученную сверху информацию о новом русском оружии.

– Разжуй и скорми! – сказал подчиненному Гаманн. Самому ему было немного не по себе от того, что узнал. Раньше налеты авиации для танкистов были ерундовой помехой. У Советов не было гениально сделанных пикировщиков Ю-87, которые укладывали бомбу в десятиметровый круг. Их штурмовики, прозванные за упрямую устойчивость к огню с земли "бетонными самолетами" не могли пробить даже тонкую броню крыши башни и моторного отсека, да и бомбили неточно. Чтобы получить русскую бомбу даже рядом с танком надо было быть ну очень невезучим. Потому к авианалетам в панцерваффе относились наплевательски. Досадная помеха, не более, можно продолжать марш, только приходится спуститься в душную башню и закрыть люк, слушая бессильный стук пуль по германской стали. А сейчас большевики угостили чем-то новеньким и батальонный командир тоже был сильно встревожен. Теперь "летающие доты" густо высыпали на танки и машины десятки мелких кумулятивных бомбочек, накрывая каждым самолетом плотно полосу метров в десять шириной и метров в сто пятьдесят длиной. Техника, попавшая под такой град, неминуемо поражалась и горела. Уже несколько раз попало и чем дальше – тем больше. И в своей дивизии и у соседей. Особенно досталось, был слух, "Пантерам", новым танкам, которые были помощнее "четверок" и – тем более – "троек". Им пророчили успех. Ребята в этих новых зверюгах были уверены в своей броне. И – получили нежданные гостинцы.

Приказ из штаба дивизии пришел необычно быстро – теперь на марше полагалось идти с вдвое увеличенной дистанцией между машинами и при атаке с воздуха не продолжать движение, а немедленно рассредотачиваться, затрудняя летчикам работу. Также предписывалось увеличить вдвое интервалы при сосредоточении и на рубежах атаки. Гаманн и Эсмарх поняли проблему сразу, не зря воевали еще с Греции, а молокосос Буби – нет, разумеется. Молчаливый унтер-офицер, исполнявший обязанности командира второго взвода, выбывшего по ранению день назад – тоже не сообразил.

Как ни странно, но Эсмарх не вкатил проштрафившемуся юнцу словесный клистир со скипидаром, а стал на пальцах объяснять очевидное – увеличены интервалы между машинами, значит, удлиняется вся колонна, значит, пропускная возможность дорог падает, а дороги здесь после дождей и так не автобаны, значит, также и тыловики станут тянуть кота за хвост мокрым полотенцем. Но и это не все, рассредотачиваться придется и в местах развертывания перед атакой и в боевых порядках идти с увеличенными дистанциями и интервалами, значит штабникам придется переделывать массу документов, что сейчас, в момент решающего удара совсем не к месту.

– Нам-то что с того? И пусть штабники покорячатся! – легкомысленно тявкнул Буби. И впрямь – дитятко неразумное.

– Балбес! Увеличение интервалов в атаке – меньше плотность нашего огня, слабее наш удар и больше полоса наступления, и значит – больше потери. А плотно идти – прилетит птичка и нагадит на голову. Тебе же внятно сказали – один налет – шесть танков сгорело, пятнадцать – повреждены. И налетов было много. Уверен – еще будут! А мы толком и не начали драться! Тут до иванов доехать – уже проблема! А в атаке – придется размазывать кашу по столу!

– Ничего! Фюрер собрал тут все танки с фронта, так что скоро мы задавим этих птичек прямо в гнездах! – легкомысленно заявил Буби.

Командир первого танкового взвода сплюнул, выслушал приказ Гаманна, по-уставному ответил, и косолапо пошел к своим. Остальные двое взводных поспешили следом. Взревели моторы.

Теперь рота растянулась по дороге, как кишка. Было непривычно не видеть "отмычки",[6]6
  Эмблемой танковой дивизии был щит с ключом, нарисованным так примитивно, что он выглядел, как отмычка. Фамилия командира соединения была Дитрих, что в переводе с немецкого как раз «отмычка». Во время марша мехводы и шоферы ориентировались по эмблеме на корме впереди идущего транспорта. Если не видно – надо сократить интервал, если крупновато – увеличить, а то сейчас воткнешься носом в чужую корму.


[Закрыть] водители с трудом удерживали интервалы.

Даже такой толковый взводный, как Эсмарх, упустил и еще одну проблему, которую заметил командир роты. Танк – мощная боевая единица, но без грузовиков снабженцев далеко не уедет. Это сам Гаманн, как настоящий немец, может ради дела и не поесть дня три-четыре. Но его "четверочка" без бензина сразу останется стоять железным холмом, без снарядов не сможет выстрелить и драться.

В приказе же было указано – зенитным средствам прикрыть в первую очередь боевые подразделения, защитить атакующую броню. Ротный прекрасно понимал, что иваны долбали и по автотранспорту, раз так, то они вполне могут приняться за беззащитных тыловиков, которых долбить будет куда безопаснее. И эффективнее, к слову – это в танке пожар есть чем тушить, а в новых "кошках" есть и автономные системы пожаротушения. Мелкие бомбы не могли разнести танк, только поджечь. И экипаж успевал потушить свою машину. Шофер же грузовика ни черта сделать не сможет, да и маленькая бомбочка вполне искалечит грузовик сразу и навсегда. Здесь хорошее место для танковых ударов – ровная, слегка холмистая местность, поля. Увы, для авиации это тоже удобно. И каждый грузовик – как на тарелке сосиска – издалека виден. И если иваны нащупают слабое место – и так не слишком успешное наступление может совсем загнуться. Конечно, неудачи бывали и раньше, но сейчас любому, у кого хоть что-то бултыхалось в черепе, было понятно – игра идет ва-банк.

Гауптштурмфюрер не застал весьма неловкого начала боевой биографии своей части. Тогда, в Польше, командир оказался неумехой. Так говорили люди, которым сам Гаманн склонен был доверять. Лично смелый, немало повоевавший и храбро дравшийся в той, прошедшей Великой войне, фельдфебель так и остался фельдфебелем, хоть и получил генеральский чин. Да и сама часть была сыровата.

Зепп Дитрих был когда-то телохранителем фюрера, пользовался его полным доверием. Потому тот ему и приказал создать особую часть для охраны правительства Рейха. Вывеску Рейха, визитную карточку новой власти. Выбирали жестко – не ниже 184 см. ростом, ни одной дырки в зубах, красавцы, спортсмены. Караульный батальон получился – загляденье! Часть, созданная для парадов, для кинохроник и картинок в журналах. В конце концов, у Толстого Германа есть свой полк – а у самого фюрера – нет? Это – непорядок. И когда Рейх показал стальные когти – именно эти красавцы замелькали в кинохрониках. Образец во всем и для всех в Рейхе! Образец и для СС и для вермахта, для всех граждан и кошмар для врагов! Но чем дальше – тем меньше парадов, а больше войны. От тех, кто еще полком воевал в Польше, осталось несколько десятков человек, на всю дивизию. Воевавших во Франции – немного больше.

Высоко залетевший фельдфебель, с совершенно фельдфебельской грубой рожей, так и не научившийся командовать большими батальонами, был в очередной раз облагодетельствован и поднят еще выше, а Гаманн надеялся, что новый командир дивизии будет и удачливее и умелее. В войсках СС не было такого показушного аристократизма, как среди офицеров вермахта, тут все были партийными камарадами и обращались к друг другу на "ты", потому и то, что Зепп не соответствовал своему чину – говорили открыто, но не в лицо, конечно. Все – таки генерал был отчаянным фронтовиком и о его лихости рассказывали много – и все правда.

Гаманна удивляло то, что сам Дитрих был малорослым и смотрелся, как Наполеон среди своих гренадеров. Когда Зепп вручал ему Железный Крест, то похлопал ладонью в перчатке по груди награжденного и пошел к следующему в ряду, а осчастливленный с удивлением отметил, что смотрит сверху вниз на донце кепи своего начальника.

К сожалению, мощное наступление шло не так, как должно. Это сильно беспокоило. Удар был невиданной силы и раньше русские уже сидели бы в котле, а танки рванулись бы на оперативный простор, громя тылы и проскакивая в день полста километров. Сейчас же творилось что-то странное. Русскую оборону приходилось буквально прогрызать, видимо иваны научились у арийцев воевать, делая оборону жесткой и колючей.

После первого же боя, Гаманн нашел десять минут на то, чтобы глянуть – кого пришлось буквально перепахивать. Увиденное категорически не понравилось. Раскуроченная земля, перемешанная с изодранными трупами и ломаным железом для опытного офицера поведала многое – а именно то, что тут был грамотно и умело созданный узел обороны, пехота и артиллерия могла держаться вкруговую и для того, чтобы уничтожить ее бомбами и снарядами потребовалось очень много времени и боеприпасов. И стоил этот узел многой крови. Иваны хорошо зарылись в землю, прикрылись минными полями и каждый шаг стоил дорого. Тем более, что такие шверпункты прикрывали друг друга и пока раскатываешь один – в бок прилетают снаряды от другого. Хорошо, что авиация работала как часы. Сначала даже показалось, что птенчики Геринга снова сбросили иванов с неба. Но – увы, скоро русские прилетели и теперь все время приходилось посматривать на небо – голубеющее сквозь дым и пыль. Это нервировало. Непривычно было и то, что ни разу не видел привычных ранее колонн растерянных пленных. Когда ходил среди раскуроченных и измятых огненным шквалом советских пушек, превратившихся в какие-то сюрреалистические скульптуры, словно их ваял дегенеративный художник, увидел ползущего на четвереньках закопченного и покрытого слоем пыли и земли русского. Тот поднял испуганное лицо, черное, словно у негра, но с ярко-голубыми глазами и непонимающе уставился на немца. Ясно было, что иван совершенно ошалел и потому не в себе. Сейчас бы Гаманн без рассусоливаний пристрелил бы ивана, а тогда, в самом начале наступления, на него напала сентиментальность и великодушие. Подозвал заряжающего и приказал отправить этого сопляка в плен. Русского за шкирку поставили на ноги и пинками повели к подъехавшей кухне, чтобы повара тоже приняли участие в захвате пленных. Русский шел, выписывая зигзаги, словно был пьян, а танкисты быстро прошерстили осыпавшиеся окопы и развороченные орудийные дворики, добили десяток раненых, да закидали блиндаж гранатами – оттуда изнутри кто-то стрелял в дверь. Малые потери настраивали на благодушный лад. Два танка в средний ремонт, четыре – с порванными гусеницами – починили сами.

А дальше пошло солоно. Иваны дрались свирепо – и дерзко. Безумный расход боеприпасов! Уши болели от грохота, а сеть окопов и блиндажей все не кончалась. Разносили одни узлы только для того, чтобы упереться в новые.

На твердый сук – есть острый топор! Все-таки оборона разрушалась и германские войска в очередной раз показывали, что нет такой силы, которая может им противостоять.

Всего десять дней наступления, а от роты уже осталось не больше половины. Ошметья. Такого не было никогда раньше и командир роты был крайне этим обеспокоен.

Батальонный командир тоже выглядел сегодня не лучшим образом и Гаманну признался, что теперь танки эвакуируют на ремонт уже не в Харьков, а в Киев и даже Днепропетр… черт бы драл эти русские названия. И это сообщение гауптштурмфюрер понял отлично, все же не молокосос, как взводный командир Буби.

Зло прискачет верхом – а уходит шажком!

Харьков, значит, захлебнулся и не справляется с ремонтом. Плохо, очень плохо. Приказ по дивизии уже изменил сроки кратковременного ремонта, удлинив его до трех недель, вместо двух. А это означает одно – не успевают чинить. Может быть – и хитрят в штабе дивизии, практика перевода разбитого танка сначала на категорию "в кратковременном ремонте", потом оттуда "в долгосрочном ремонте", а дальше уже на списание была Гаманну отлично известна, высокое начальство давно привыкло, что в чертовой России из-за невиданных просторов и расстояний техника быстро дохнет, вымотав весь моторесурс, но уничтоженные в бою машины нервировали руководство, потому-то и приходилось мудрить, уводя разбитые танки из боевых в небоевые потери. Все это никуда не годится, потому как понятно главное. Потери выше, чем пополнение. И это он видел и на примере своей собственной роты. А окопы русских все не кончались. Казалось, что весь мир перекопан!

И везде одно и то же – минные поля, узлы обороны, выкопанные в полный профиль и прикрывающие друг друга, да яростное сопротивление иванов.

Теперь тот русский, которому Гаманн сгоряча сохранил жизнь, смотрелся как проявление глупого слюнтяйства. То-то на ротного командира как-то странно поглядывали подчиненные. Сам гауптштурмфюрер вспоминал эту минутную мягкотелость с неудовольствием и – проклятая память, черти бы ее драли, старательно забывала отличные моменты побед и удач в жизни, но услужливо напоминала все промахи и просчеты, и этого ивана тоже не собиралась забывать, отчего офицер поморщился.

Поправил мятую, бесформенную фуражку, которую в войсках СС фронтовики – в пику своим штабным котам и особенно надутым чванством аристократам из вермахта специально носили без рант-пружины, отчего тулья залихватски обминалась, придавая хозяину удалой вид окопного бретера. То, что такое страшно бесит тыловых деятелей и "золотых фазанов" – только еще больше поддерживало эту моду. Опять поморщился, благо никого рядом нет.

И ведь что особенно противно – Гаманн был совершенно беспощаден к врагам Рейха и никто не посмел бы его ни в чем упрекнуть. Просто почему-то в этот раз не было приказа "не брать пленных", что было даже странно. Обычно этого штаб дивизии не упускал сделать, и глупцов, задравших свои грязные лапы перед мальчиками из СС, обычно ждало последнее в их жизни разочарование. А тут – с чего-то не приказали. И все равно неприятно. Что нашло? Эта человеческая мразь, которую в целом называли русскими, занимала отличные земли и мешала германской нации нормально жить с давних времен. При этом сами русские были совершенно не приспособлены создать свое государство и если бы не немецкие цари и царицы, вроде малышки Софи, которая стала тут Великой Екатериной, то и не было бы России как таковой. Убив своего царя и предавшись омерзительному разврату жидобольшевизма, противопоставив себя всему цивилизованному миру, русские сами поставили себя вне законов и правил, потому отвлекать столь нужные для сражения силы и средства для того, чтобы возиться с трусливой сволочью, сдавшейся в плен, было категорически не разумно. И поднявших руки тут же расстреливали или давили гусеницами.

Иногда, правда, что-то начинало зудеть и свербеть в душе, особенно когда среди омерзительных жидовских и азиатских рож попадалось вдруг нормальное человеческое лицо. Таких, явно бывших потомками то ли немцев, то ли шведов, древних храбрых воинов, которые с давних времен колотили этих русских и брюхатили побежденных русских баб, все же было немного жаль. Зов крови, арийское семя. Но, что поделаешь – приказ надо исполнять, он не выделяет среди аборигенов тех или этих. У ивана, которого Гаманн сдуру пожалел, тоже были голубые глаза и светлые волосы. Интересно было бы покопаться в родословной этого дикаря, хотя какая у такого унтерменьша может быть генеалогия! Но гауптштурмфюрер смело бы поставил сто марок на то, что не обошлось без благородной европейской крови.

Как бы там ни было, а эти славяне были скверной, от которой надо было очистить землю. Раз – и навсегда. Сам Гаманн не вел счет тем, кого он освободил от земной юдоли скорби, а вот у Эсмарха было больше двухсот русских на счету, он аккуратно записывал всех отправленных им в ад в потертую записную книжку, соревнуясь в этом спорте с другим таким же мастером – своим земляком из пехотинцев, носившем плебейскую фамилию Шульц. Из-за такой фамилии у него даже прозвища не было, звали по фамилии, она сама как кличка.

Правда, после Харькова танкист-взводный проиграл совершенно сокрушительно. Пехотинцам дали задание очистить от иванов несколько корпусов армейского госпиталя.

Шульц, уже штурмшарфюрер СС, привычно вызвался на нудную работу. Эти раненые вопят, стонут, а проку с них мало, что-что, а это Гаманн знал отлично, никаких трофеев, кроме загаженных в предсмертном ужасе кальсон и одеял, зато уже через час работы уши болят от визга и воплей. К тому же подлежащие обработке расползаются, как тараканы, и прячутся в самых неожиданных местах, ищи их потом.

Очистили пару корпусов, перебив больше четырех сотен русских, правда в основном здесь были лежачие, так что особенных пряток и догонялок не было. Потом Шульцу это все же надоело и он придумал отличный ход. Вызвал к себе перепуганного и бледного доктора, главного над русскими лекарями, и объяснил уже простившемуся с жизнью профессору, что во всем должен быть порядок, потому всех еще живых раненых надо собрать вот в этом корпусе, те, кто там будет – останутся живы, это будет разрешенная немецким командованием больница для военнопленных, остальных придется истребить за неисполнение приказа. Старый седой болван поверил, радостно кинулся исполнять приказание.

Глупые русские сами сволокли из всяких тайников своих уцелевших еще раненых, потом Шульц проверил – получилось, что таковых набралось 328, да медицинского персонала 36 голов. Пяток медсестричек посимпатичнее и погрудастее забрали для веселья, а остальных заперли и, приперев входные двери, запалили здание, благо нашлись бесхозные бутылки с горючей смесью. На окнах первого этажа были прочные решетки, а тех, кто выпрыгивал с других этажей – добивали внизу, пока жар не отогнал взвод чистильщиков от дома. Было забавно, как в унисон кашляли, а потом выли и визжали в огне русские. После этого Эсмарх понял, что пальму первенства у него отняли, единственным утешением было то, что Шульц неожиданно получил от командования здоровеннейший фитиль с дерьмом и перцем – оказалось, что госпиталь чистили от русских раненых для того, чтобы разместить своих, а после развлечений команды бравого штурмшарфюрера хирургический корпус со всем оборудованием выгорел дотла, а в других надо было устраивать генеральную уборку, что непросто – кровища затекает в щели пола и оттуда, стухнув, воняет совершенно омерзительно. За свою инициативу Шульц огреб неплохо – вместо поощрения ему отсрочили отпуск и прокатили с боевым знаком, хотя у него уже было больше 30 подтвержденных атак. И вроде не дурак, а так вляпался! Сначала сделать – а потом подумать – это многих доводило до беды!

Увы, от полной вседозволенности здесь в России не у одного Шульца мозги съехали набекрень. Хотя что было бы проще простого – как положено, в соответствии с разработанной инструкцией, заказать грузовики, вывезти недобитых к ближайшему оврагу и там с ними окончательно разобраться. Но это, конечно, было бы не так весело и заняло бы куда больше времени. В конце концов подлежащих санации было не так и много – всего семь сотен. В самом начале блицкрига каждый месяц расстреливали впятеро больше, был опыт. Да и в прошлом году повеселились недурно.

А теперь почему-то русские перестали сдаваться в плен.

И техники у них неожиданно много. Пресса писала, что это дикарям присылают американцы и англичане, и Гаманн своими глазами видел подтверждения этому – несколько дней назад его роту контратаковали совершенно нелепые жестяные коробки из США, носившие имя одного из невнятных американских генералов. Допотопный, с заклепками и пушкой в спонсоне сбоку, бесполезной 37-миллиметровой пукалкой в дурацкой башенке, весь какой-то словно двухэтажный, этот, как бы тоже танк, вспыхивал сразу, как жестяной костер от первого же попадания и хотя вместо люков там были самые настоящие металлические двери – практически никто из расстрелянных машин не выскочил. Единственное ответное попадание пришлось на танк Эсмарха, снаряд разнес навешанные на лобовую броню звенья гусеницы, выбил небольшую вмятину да после этого экипаж некоторое время плохо слышал. Звон был в танке, как под соборным колоколом.

Буби еще ехидничал, что Эсмарх от контузии поглупел еще больше, хотя этот вопрос был явно спорным.

Но эти американские недоноски танковой промышленности, зачатые безумными конструкторами, были все же редкими птицами, а больше попадалось русских машин. Юрких, с отличной проходимостью и нахальными экипажами. С неплохими пушками.

И если парни в "стальных кошках", как называли новые тяжелые агрегаты – "Тигр" и "Пантеру" вполне чувствовали себя защищенными за толстой броней, то Гаманну в обычной "четверке" вовсе не хотелось попадать на зубы русским танкистам. Он уже один раз выпрыгивал из горящей машины и дважды был ранен. Удовольствие никакое, говоря по правде.