355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Берг » Наглое игнорирование (СИ) » Текст книги (страница 21)
Наглое игнорирование (СИ)
  • Текст добавлен: 15 мая 2017, 05:30

Текст книги "Наглое игнорирование (СИ)"


Автор книги: Николай Берг


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Глянул на ассистента, на медсестру. Начали!

От пациента припахивает соляркой. Явно танкист. Здесь, под Харьковом танков в корпусе осталось совсем смешное количество. При наступлении повыбивали, пока немцы возвращали нашим той же монетой плату. Тогда, под Прохоровкой, после лютого дня чудовищных по накалу боев, выдохлись эсэсовцы, сдулись. Вялые их попытки наступать и совершались какими-то унылыми силами и натиск был убогий, словно сломалось что в немцах. А потом они покатились назад, пытаясь удерживать рубежи, но сбивали их, не давая зацепиться. Серьезная полоса их обороны была у Белгорода. Проломили. Теперь у Харькова гитлеровцы повторили сделанное нашими на Курской дуге: создали целостную систему инженерных сооружений с противотанковыми рвами, прикрыли минными полями, проволочными заграждениями в шесть колов, организовали опорные пункты с мощной противотанковой обороной. Нагородили завалы и засеки, поставили фугасы. И сил на оборону хватало.

Прогрызать это было непросто, тем более, что хоть и насмотрелись медики по дороге на колоссальное количество брошенной немцами техники, но тут видно подбросили резервов. И опять эсэсовцы танковые. Правда не из тех дивизий, что под Прохоровкой были выпотрошены. Дивизия "Великая Германия", вроде, как разнюхал старательный начштаба. Берестов старался все знать, что творится вокруг, постоянно налаживал связь с соседями, считая, что именно из-за его оплошности погибли медсанбаты тогда, но эту точку зрения майор Быстров не разделял, считая. что такие мысли у его подчиненного – неправильные. Тогда, в начале войны просто даже при желании такого не получилось бы. Крайне редкое было построение войск, с дырками как меж дивизиями, так и внутри них. Хоть и медик, а знал командир медсанбата, что одна дивизия вообще прикрывала почти 100 километров по Пруту. А 30-40 километров по фронту на дивизию – это была практически норма. При таком построении и отсутствии средств связи – это решето без дна. Так что тогда, в 1941 году наладить связь с соседями было недостижимо, но при этом майор понимал, что Берестов не думать об этом не мог. Впрочем, сейчас связь с соседями уже была и поддерживать ее было полезно и нужно. Потому относился к стараниям подчиненного одобрительно и поощрительно. Все годится, когда на пользу дела.

И вообще ему казалось, что даже потери становятся меньше. Определенно, армия набиралась опыта. Довелось даже участвовать в офицерских обсуждениях. Среди танкистов был постоянный спор, когда лучше вводить в бой танковые армии или танковые части пониже – в уже чистый прорыв, то есть, когда впереди нет занятых пехотой врага рубежей, или можно раньше, допрорывая последние рубежи танковыми армиями. Жуков всегда старался вводить в чистый прорыв, Конев – наоборот, допрорывал, причем, кстати, потери у него бывали больше, чем у Жукова. Командиры пониже тоже отстаивали каждый свою точку зрения, скептики говорили, что никогда они чистых прорывов не видали, это абстракция. Для медиков получалась своя статистика – у Жукова выходило, что первые два-три дня были очень серьезные потери, зато потом резко уменьшались, а у того же Конева – росли только ото дня на день. Но и при том куда меньше потери выходили, чем в прошлом году или тем более – в 1941. И что грело душу – теперь становились видны и немецкие потери. Наглядно, в виде валяющихся по полям и особенно густо – по обочинам дорог, развороченных и сгоревших машин, распоротых взрывом танков, разваленных на железные абстрактные фигуры – и более – менее целых, раскуроченных пушек и вонючих трупов – человеческих и лошадиных.

Поговаривали, что провал на Курской Дуге был лебединой песней Рейха. Но с этим пока соглашаться было рановато – контратаковали фрицы яростно и старательно. Именно поэтому командир медсанбата всемерно поддерживал начинания своего начштаба. Весной этого года, когда корпус сидел в Воронежской области до самого начала лета, и персонал медсанбата мог наблюдать, как вытаивают венгерские трофеи из оседающего снега и некоторые азартные сотрудники даже делали ставки – к женскому дню оттает или только к Первомаю вон тот "Туран" – или нет.

Неугомонному Берестову почему-то показалось, что неподалеку от медсанбатовских палаток в овражке застряла противотанковая пушка – вроде как там торчал край щита из снега. Издалека и впрямь было похоже. Не удержался, не стал ждать и полез смотреть. Вернулся чертыхаясь по-своему, непонятно для окружающих, набрав талой воды в сапоги и промокнув мало не до пояса. Оказалось – торчит край задубевшего брезента, который венгры накинули на штабель голых трупов своих компаньонов. Когда совсем все потаяло – стало ясно, что медсанбат встал на место, где и у венгров какое-то медицинское учреждение стояло, отсюда и покойнички. Фиаско не охладило пыл капитана, пушка для медсанбата стала его идеей-фикс.

Желание вооружиться неположенным поддерживал и замполит. И командира медсанбата этим заразили. Что хорошо, командование медсанбата придерживалось схожих взглядов. Для дела это было полезно. К слову и фамилии у них тоже были схожи, что периодически вызывало путаницу у людей новых. Командир носил фамилию Быстров, замполит – Барсуков, а начштаба – Берестов. На слух или впопыхах перепутать было проще простого, что вызывало некоторые осложнения периодически, но несерьезные. Замполит даже отпустил на эту тему не вполне зрелую политически хохмочку, заявив как – то во время отмечания Первомая, что, дескать, вот у нас в медсанбате все начальство на Б, а в Германии – все на Г! Гитлер, Геринг, Гиммлер, Геббельс, они потому даже и свастику паскудную свою состряпали из заглавных букв. Пришлось переубеждать, хотя показалось, что потом замполит и огорчился и обиделся, попав впросак.

Раненого со стола потянули в соседнюю палатку, где его приведут в чувство и будут наблюдать за состоянием, рутинные действия по смене инструментов, перчаток, санитарка работает, стол моет. Глянул вопросительно на операционную медсестру – увы, есть еще раненые. Удивился, когда зашел знакомый офицер из штаба бригады. Своими ногами, хотя по перевязке видно и по белым неживым пальцам, что из бинтов торчат – плохое ранение, как бы не пришлось ампутировать – на одной гордости держится раненый, форсит из последних сил. Санитары за спиной – на тот случай если заваливаться начнет – чтоб подхватить. Силком на носилки офицера класть им не по чину, но стерегут каждое движение.

Когда ревизовал рану – похмурнел. По уму – ампутировать надо выше локтя. Массивное размозжение тканей, повреждены кости, кровоснабжение ниже практически отсутствует, пациент сильно ослабел, но пока от наркоза отмахивается, поясняя, что хочет узнать – какие перспективы. Вот паскудные такие моменты, когда хорошему человеку надо говорить, что сейчас придется оттяпать ему руку. И все – из красавца мужчины он станет навсегда инвалидом. Вздохнул, выложил все, как есть. И – ожидаемо, вскинулся раненый, возмутился из своих последних слабых силенок. Запрещает резать, знакомо. Практически никто не соглашается. Как и обычно объяснить пришлось, что весьма вероятна перспектива развития гангрены и придется вылущивать уже из плечевого сустава, что не даст никакой возможности в дальнейшем облегчить жизнь использованием протеза, причем это еще неплохо, очень может быть, что развитие гангрены будет очень быстрым и ни черта сделать не получится. Тут Быстров припомнил некоторые детали биографии пациента, и заметил:

– Если бы у меня был выбор – любоваться своим любимым, как вы говорите "КырКырКырКыром" с набережной или сдохнуть от гангрены – предпочел бы все-таки первое. Без руки – но живым лучше, чем с рукой – но мертвым.

– Я с "КырКырКырКыза", доктор. Хоть один шанс есть? Что рука сохранится?

Быстров поглядел на операционную сестру. Та поняла с ходу.

– Осталось трое, их можно на вторую операционную перенаправить. Не слишком сложные случаи, вполне справятся.

Кивнул. Подумал. Прикинул варианты. Бывшие в операционной палатке смотрели внимательно. Словно перед оглашением приговора. Так приговор и есть. Жизнь – смерть.

Надо бы улыбнуться ободряюще, но не получается. Голова уже кружится – эфира нанюхался за сегодняшний день. Постарался настроиться на долгую и кропотливую работу, которая может пойти насмарку.

– Два-три шанса.

– Из сотни? – обрадовался кандидат в калеки.

– Из тысячи. И это не фигура речи. Мне категорически не нравятся ампутации, но при всем нашем старании печальный исход более, чем вероятен.

– Предпочту рискнуть! – браво заявил белыми губами офицер.

– Как скажете. Давайте наркоз!

Любопытная, как все женщины, медсестра не утерпела. Как только посчитала, что пациент уже "выключился" спросила тихо:

– А что это кыркыркыр?

Неожиданно отозвался глухим голосом из под маски раненый:

– Краснознаменный крейсер "Красный Крым" в сокращении…

– Вы считайте, чем быстрее уснете, тем лучше, – шикнула на него медсестра. Испуганно зыркнула глазами, особенно выразительными из-за закрывающей все лицо хирургической маски, на начальство. Быстров не стал выговаривать, медленно и явно думая о чем-то другом, добавил:

– У нас много в корпусе моряков с момента формирования. Этот наш храбрец с Краснознаменного крейсера "Красный Кавказ". Ладно, начали!


Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата.

Танк стоял боком, виден был плохо, густая трава прикрывала колеса, да и кусты мешали. Но темно-серый силуэт угадывался в зелени достаточно отчетливо, если присмотреться, хотя расстояние было приличным – метров 400.

– Попадес? – спросил негромко наводчика Кутина.

Тот покорячился с прицелом, уверенно ответил:

– Детская задачка, тащ капитн!

– Тохта – охонь! – и по ушам жахнуло громом выстрела. Сорокопятка дернула назад стволом, дымящаяся гильза вылетела долой. Затвор чавкнул, приняв следующий снаряд.

– Охонь!

Рявкнуло еще раз. И еще.

– Как? – поглядел Берестов на стоявшего поодаль майора Быстрова. Тот кивнул, отняв руки, которыми прикрывал свои уши, заметил:

– Пойдемте, посмотрим что получилось. Тут пройти можно?

– Там, где трава примята, товарищ майор, – почтительно ответил наводчик. Глянул на капитана, тот согласно кивнул и Кутин поспешил перед обоими офицерами, показывая дорогу. Шли осторожно, след в след. По словам саперов – тут не было минных полей, но бои прокатились по этой местности жестокие, так что наступить на какую-нибудь дрянь и подорваться не хотелось.

Берестов аккуратно шагал за наводчиком и жалел, что перестал пользоваться одеколоном. И на позиции раздавленной батареи воняло мертвечиной, хотя трупы все уже убрали, а чем ближе подходили к танку – тем запах становился гуще. И запах – и жужжание массы мух. Очень все знакомо, даже слишком.

– Вот, товарищи офицеры – как в аптеке – все три пробоины – видите – свеженькие, прошлые-то уже ржавчинкой подернуло и по размеру наши меньше – остальные от 76,2 миллиметров , – словоохотливо пояснял боец. показывая пальцами дыры в серой бочине мертвого танка. Наводчик явно гордился тем, что показал товар лицом – его снаряды легли кучно, рядышком друг от друга. И прошибли стальной борт изрядной толщины насквозь, растревожив пировавших на экипаже мух.

Командир медсанбата внимательно разглядел аккуратные дыры, о чем-то подумал про себя, потом кивнул:

– Пошли обратно, Кутин. Дмитрий Николаевич, что там загляделись?

– Так, пустое, – смутился Берестов и кинул прочь веточку, которой только что ворошил валяющиеся рядом с танком куски кожи, раньше бывшие кобурами для пары пистолетов "Парабеллум". Быстров подошел, глянул. Усмехнулся и заявил:

– Кто-то не очень правильно понял выражение "чистить пистолет" и снял всю кожуру с оружия, словно с картошки? Да?

Капитан решил, что лучше ухмыльнуться и кивнуть, чем объяснять начальству, что кобуры явно были в кровище и всяком разном, что течет из умершего человека и воняет невыразимо. В его команде, правда, такие вонючие вещицы закапывали в землю на несколько дней и земля брала на себя запах, а саперы или кто тут трофеил решили просто разодрать кобуры.

Вернулись на место, где немецкий танк полгода назад раздавил наши пушки. Осыпавшиеся щели для расчетов, орудийные дворики с позеленевшими гильзами, бурые бинты, солдатский рваный ботинок, отломанный приклад от винтовки и раскуроченные, сплющенные гусеницами орудия. Сам танк проехал дальше, расправившись с артиллерией, но кто-то продырявил и его и теперь трава пыталась как-то скрыть все это безобразие.

Неугомонный Берестов и хитромудрый Кутин ухитрились с этого расплющенного артиллерийского металлолома снять затвор – с одной пушки и прицел – с другой и таким образом восстановить стоявшую в лесу, где развернули помывочное отделение медсанбата, сорокопятку. Та стояла давным-давно – видимо не меньше двух лет, пауки уже навили паутины на ее выступающих деталях, уже и ржавчинка пошла. Тогда – при первом отступлении еще, расчет снял с нее затвор и прицел, сделав ее небоеспособной. Но удалось отремонтировать собранными деталями – и вот пристрелка показала, что вполне работает агрегат.

Порадоваться начштаба не успел. Пушку углядел приехавший пациент-начарт и приобретение тут же отнял. Корпус в начале зимы вывели в ближний тыл для пополнения и то ли начальство о нем забыло, то ли просто очередь на танки не подходила пока, а танков не хватало на всех, но во всяком случае бойцы и командиры занимались отнюдь не боевыми делами, а самыми что ни на есть сельхозработами, помогая местному населению и в сенокосе и в сборе урожая и в заготовке дров. У медсанбата работы оказалось – полны руки. После ухода немцев медобеспечение в районе было совершенно средневековым – ни медперсонала, ни больниц не уцелело. Теперь вместо потока раненых и контуженных перли валом больные, причем в немалом количестве – гражданские, местные. Непривычно было видеть пациентов в халатах больничных, проходивших лечение в медсанбате.

Как ни грустно – а медсанбат раскулачили. Оставили только два грузовика – один из них тот самый, с пулеметами и теперь резко было урезано и количество бензина. В тылу всего не хватало, лозунг "Все для фронта – все для победы!" ощущался наглядно. Даже и людей забрали с полтора десятка, но тут начштаба отыгрался, сплавив всех нерадивых и неумелых. В том числе и пару санитаров, которые частенько "глушили рыбу", то есть роняли носилки с ранеными и того шофера, на которого долго точил зуб старшина Волков.

Начальство пообещало, что не хватающих до штатного количества получит Берестов из пополнения, но пополнение шло достаточно унылое – либо те, кто был в плену или на оккупированной территории, либо недокормленные мальчишки-новобранцы, ребята 1926 года рождения, физически слабые и мелкорослые.

– Что там начадт, Седхей Седхеевиш? – осторожно закинул удочку Берестов, после изъятия у медсанбата пушки.

– Ничего страшного, – буркнул Быстров. Еще не хватало от пациентов выслушивать всякие претензии. Начарт было затеял поучительный разговор, но после того, как оказалось, что в курс лечения может войти огромный курс уколов в задницу, резко сбавил тон. Уже нормальным языком пояснил, что все, что стоит на вооружении в РККА внештатно он иметь не даст. Не положено. Тем более бронебойных снарядов нехватка в боевых подразделениях и сидеть на таком богатстве, как пять ящиков с дефицитом никто медикам не даст.

– Значит, надо такое чтоб было из категории "на тоби, небоже, шо мени не гоже"? – уточнил командир медсанбата.

– Точно так. Ваш хомячулистый начштаба пусть порыскает, я слышал о его талантах к трофейным делам. Вот и нехай ищет на здоровье. Что другие не возьмут. Я и так не возражаю, что у вас грузовик с пулеметами зенитными. И, между прочим, акт принял о списании этих дурацких «Шошей», хотя в том вашем утонувшем на переправе грузовике много чего-то имущества оказалось, – намекнул начарт, который как все язвенники, да еще и с больной печенью, был весьма въедливым и душным. Что странно – пока на фронте были – не болел, держался молодцом – а вышли в тыл, расслабились – и расхворался, теперь боялся, что комиссуют.

– Понятно. Будем думать. Значит, трофеи – вы не заметите, если что? – улыбнулся Быстров.

– Замечу, если увижу. Должностное преступление совершать не стану, – не принял шутливого тона зануда-начарт. При этом он не был дураком и совсем не хотел, чтобы медсанбат накрылся из-за него медным тазом с шайтаньим хвостом. Вот заберешь у лекарей этот неплохой грузовичок, а при том – формально лишишь МСБ ПВО. И случись что – полетят шишки.

Майор Быстров выводы сделал правильные. Вкратце свои соображения изложил подчиненному и тот их понял. Искать то, на что не положит глаз руководство и люди из боевых частей. То есть – подходящий трофей. Как ни искал тут – по местам жестоких недавних боев, ничего подходящего не нашел.

Несколько раз не без вожделения приглядывался к стоявшей под дорожным откосом чудовищной немецкой противотанковой пушке. Чудовищно длинный ствол, длиной и видом с телеграфный столб, с громадным жбаном дульного тормоза явно мог продырявить любой танк и может быть даже – насквозь, сама пушка впечатляла его, как военного человека своей чудовищной, нечеловеческой мощью. Мощный тягач валялся неподалеку кверху гусеницами, вокруг все было засыпано здоровенными унитарными снарядами. Но очень смущали габариты и явно колоссальная тяжесть пушки. Колеса и станины громадины глубоко погрузились в грунт. Такое не припрячешь и чтоб везти такое чудовище грузовичок никак не годился. Окончательно разочаровался, когда поговорил с знакомыми разведчиками, прибывших на очередное занятие немецким языком.

– Амбарные ворота – так немцы эту дуру называют. Или еще пушкой охотников на танки, но хреново им получается охотиться, – самую малость свысока, капельку снисходительно принялись объяснять бравые ребята начштаба.

– Но мощная? – вопросил даже как-то жалобно.

– Очень. Лютая машина, чего уж.

– Вот, – кивнул капитан.

– Да. Только весит почти пять тонн, не каждая дорога и не каждый мост выдержат, и сектор обстрела маленький, а развернуть во время боя – взопреешь. Потому, если на нее танк выскочит на свою беду спереди – то танку хана, за два километра продырявит как из винтовки консервную банку. Но если сбоку или вообще вне зоны видимости – так и все, бесполезное железо.

– А для чего вам пушка? – прямо спросил самый молчаливый разведчик. И все внимательно посмотрели на задумчивого капитана.

Берестов минуту подумал, решился и потом рассказал, как мог, про разгромленные медсанбаты, про игрушечные вроде, но смертоносные танки, про то, что когда снова корпус пойдет в бой – всякое может быть. К его удивлению разведчики восприняли сказанное очень конструктивно и тут же заспорили, что для медицины было бы удобнее.

– Этот ПАК-43 точно не годится, да и чересчур мощный, куда там 88 миллиметров, – сошлись лихие бойцы в мнениях о немецкой дурынде.

– Для вас, тащ капитан, немецкая 37-миллиметровка – самое подходящее. И легкая и неприметная и любой броневик ухайдакает. И простая в деле, – уверенно заметил разговорившийся молчун.

– ПТР может сгодиться. Что наш, что немецкий, – приметил усатый красавец.

– Да слабый немец-то, —возразил молчун.

– Смотря какой. Ты помнишь, самопал в Каменке? – резонно возразили ему другие.

– Он тяжелый тоже, мы его втроем тащили.

– Так не тонну же весил. Медикам вполне за глаза и за уши.

– Ну, может, и пойдет, – согласился молчун.

Занятие получилось скомканное, зато капитан получил развернутую лекцию о разных противотанковых орудиях и ружьях, в которых разведчики разбирались может быть и не так глубоко, как артиллеристы, например, но куда лучше, чем пехотный офицер, занимающийся штабными делами в медицинском военном учреждении.

Ухари из разведбата заодно пообещали, что если им подвернется подходящее оружие, они не замедлят его притащить в медсанбат, благо и комбат у них имел уже опыт общения с медициной – трижды был легко ранен и его как раз в медсанбате лечили. Оставалось только разжиться трофеями, что разведчики твердо гарантировали, только одна проблема была пока – до фронта надо было добраться. Здесь, в тылу, трофейные команды уже очень недурно поработали, собрав если и не все, то уж сливки точно.

Нищета угнетала. Под Москвой люди тоже жили бедно, особенно когда война прошлась огненным валом, спалив деревни со всем добром, но в сравнении с тем, что было вокруг, теперь та нужда смотрелась почти богатством. Немцы обобрали местных планомерно и успешно, отступая вывезли все что смогли, что не смогли – взорвали и сожгли. Одна радость – урожай в этом году был по всем приметам хороший и вместо гитлеровской армии достался теперь нашим. Хотя и тут проблем было полно – некоторое время, например, капитан проявлял чудеса изворотливости, добывая доски из которых можно было сделать бочки для засолки капусты. Вроде пустяк, незаметный на фоне тысяч танков, самолетов и пушек, а нужны были и бочки, например. Врачи твердо уверили Берестова, что квашеная капуста – отличное средство от цинги, а что это за хворь – видал уже начштаба. Собрать хороший урожай мало, оказывается, надо еще и сохранить, а с этим опять много удивительного пришлось узнать горожанину Берестову. Правда пообтерся он уже и показывал высший класс в доставании чего-либо, нередко посрамляя и тыловиков.

Потерю пушки, сам себе удивляясь, пережил неожиданно спокойно. Видимо, заразился хладнокровием от своего командира медсанбата. Быстров просто поведал, что выведенный из боев в середине зимы корпус пробудет тут до следующих зимних квартир точно, а может и дольше. Потому сейчас пушка нужнее в обделенных на технику боевых частях, пусть они учатся защищать своих обожаемых медиков. Дмитрий Николаевич наглядно показал, что санитар Кутин – очень полезное приобретение и впрямь может и раненых носить и танки жечь. Так что, учитывая таланты начальника штаба и его знакомства – когда корпус пойдет добивать фрицев, он, Быстров, ни на минуту не сомневается. что будет добыто что-то очень полезное и могучее. Ведь так, Дмитрий Николаевич?

Оставалось только кивнуть, соглашаясь. Пока они тут занимались хозработами и потной учебой, РККА громила вермахт на всех фронтах, откусывая кусищи территорий целыми областями и уничтожая войска Гитлера уже при каждой операции целыми армиями. Даже медики говорили о том, что под Курском в прошлом году оставили немцы свои танковые дивизии в виде горелого железа и гнилого мяса и хотя великолепная промышленность Европы выпускала потоком новую технику на замену угробленной, но чувствовалось, что опытных вояк немцам стало сильно не хватать. Немного тревожило начальника штаба то, что чем дольше шла война, тем более страхолюдные и колоссальные образцы техники рожал Третий Рейх. В газетах писали о все новых и новых творениях немецкого сумрачного гения, а на фотографиях и впрямь стояли стальные громады, рядом с которыми наши танкисты и пехотинцы были совсем маленькими. Не танк – а цельный дом из стали! Ревущие медведи, Тигры, Пантеры, Королевские Тигры и прочая и прочая.

Хоть и слышал от танкистов, что сталь у немцев стала не та по качеству, но приводимые показатели толщины брони просто пугали Берестова. И грызли сомнения, что такая пушечка, которую они недавно починили справится с чем-то похожим, а уж тем более – короткоствольная и меньшим калибром. Но пока время "на подумать" было – корпус прочно сидел в тылу.


Старшина медицинской службы Волков.

– Вот, товарищи, нашего полку прибыло! В наш геройский медсанбат геройское пополнение, – сказал, чтоб все услышали, и представил двух новеньких – ширококостного рослого санитара и хрупкую маленькую медсестричку, назвав их по именам-фамилиям и званиям.

Сидевшие за столами и старательно восполнявшие запасы расходных материалов подняли головы и посмотрели на новичков. Работа была однообразной и скучной, но очень необходимой, потому как без тампонов, ватных шариков и прочего такого же помощь не окажешь. Вот и надо их делать в великих количествах, потому как при любой перевязке уходит этого добра много. Чаще девушки пели что-нибудь, иногда бывало, что и читали что вслух, но книжек в этой разоренной местности не было, да и песни одни и те же надоедали, потому на новые лица посмотрели с интересом. Жизнь вошла в спокойное русло, была практически мирной и новостей было маловато.

– И почему героическое пополнение? – спросила полная младший сержант. Она постоянно цеплялась к старшине, стараясь показать, что как медик он – никакущий, хоть и прошел положенную аттестацию для смены эмблемки на петличках. Не принимала она пехотуру в свой круг.

– А пусть они сами расскажут.

– Да ладно тебе, старшина, ничего геройского не было. Жить захочешь – так и не на такое пойдешь, – забурчал ширококостный санитар.

– Приказ замполита слышал? Вот и действуй, Мыкола, по приказу, – негромко сказал ему Волков. И для всех – пояснил погромче, что новички смогли вырваться из плена фашистских палачей, прямо с места казни, что знать надо всем, потому как врага надо знать в лицо, то есть в харю.

Ширококостный, плечистый мужик обреченно покосился на безжалостного старшину, глянул на внимательные лица, потом как в холодную воду прыгнул. Начал медленно говорить, подбирая слова:

– В позапрошлом году попал я к немцам. Ранило меня вот сюда, кость задело, – ткнул пальцем в левое бедро. – Хлопчики меня на себе вытащили и оказались мы под Житомиром. В лагере 358 номером. Раненых много было и немцы даже разрешили врачам, что из пленных – лечить. Лекаря даже ампутации делали, были у них ножик и пилка по металлу. А золой дезинфицировали.

– Добрые немцы, значит? – очень каким-то нехорошим тоном спросила младший сержант.

– Не. Работники им нужны. В тылу рук не хватает, думаю. Поотбили мы им руки. Так вот, кто работать не мог – а таких под сотню набралось, тех на акцию направили.

– Это что такое? – спросили с другой стороны, там где катали ватные шарики.

– Убивство. Немцы любят всяко красиво это называть – экзекуция, обработка… Вот в декабре приехало к баракам два грузовика и фрицы – не из охраны, форма другая была, городская полиция. Сначала тех погрузили, что с ампутациями были. Которые после этого выжили и на поправку шли.

– Немцы грузили? – удивилась стройная симпатичная сестричка делавшая тампоны.

– Еще чего! Будут они руки марать. Мы и помогали, как могли. Но хорошего ничего уже не ждали. Нет, не ждали, – покачал головой новичок. Помолчал. Потом продолжил:

– Потом эти грузовики вернулись. Пустые. И нам командуют: "Шнелль!" Это, если кто не знает – "быстро". Нам-то быстро никак не получалось, калечные же все, но у большинства хоть руки-ноги остались. Поехали, человек тридцать нас получилось на два грузовика. Ехали недолго, свернули с дороги. И тут же рядышком – овражек. А из него – ноги торчат и палки рядом валяются, что у наших ампутированных заместо костылей были. Приехали, значит.

Двое немцев к нашему грузовику подошли, борт откинули. И опять – тот же, что там "шнелль" говорил – подходит. Сам пистолет перезаряжает, патроны в обойму пустую сует, а нам значит, глянул как на мебель, и говорит нетерпеливо так: "Ком, ком, цвай!" Те, что рядом с ним в кузове стояли, слезли кое-как, один еще сказал: "Прощайте, братцы". Полицейский их довел до овражка – и обоим в затылок – пух, пух! И все, как не бывало людей, только еще ног торчащих добавилось. А немец – обратно.

Следующим должен был идти боцман с монитора "Смоленск", как звали не знаю, а прозвище у него было "Матрос". Матерый мужчина, хоть и ослаб от раны сильно. Ходил с палкой. Он так тихо говорит: "Я им дешево не дамся, попорчу обедню! Вы со мной?"

Мы, конечно, согласились, снежок-то под немецкими сапогами совсем рядом скрипит, а помирать вот так, как барану – страсть неохота. И вообще – неохота, а вот так – совсем нет. А Матрос палку сунул соседу своему, говорит: "Поможешь со вторым, Ашот!"

– Ашот? – оживилась чернявая медсестричка из сортировочного отделения.

– Ну да, так его звали. В грудь был ранен, сипел, когда дышал, словно чайник. Сам лысый, как колено, а все тело в густющих волосьях, прямо шерсть слоем. Вот прямо все-все тело! И хоть в шерсти, а мерз все время сильнее нас, – удивленно ответил новичок. Видно было, что первая стеснительность прошла, общее внимание ему льстит, он разошелся и сейчас говорит уже легко, заново переживая тот пиковый момент, когда жизнь его висела на волоске.

– А фамилия его? – не унималась чернявая.

– Не спрашивали мы в плену фамилий, да и называли себя не своими многие. Смысла не было. Ашот – и Ашот. Вот. А немец этот уже у борта стоит. И второй тоже рядом подошел, карабин под мышкой держит. Работают, значит, нас убивают. Скучное дело для них, привычное, навоз словно убирают. И торопятся побыстрее закончить. Опять, значит: "Ком, цвай!" Матрос встал поудобнее и не слезать принялся, а всем своим весом на того, что с карабином сверху рухнул, аж захрустело. Второму бы стрелять сразу – а он – вот честно, ей-богу – растерялся. Глаза вылупил, рот раскрыл, и Ашот ему моментом палкой по носу. Тот пистолет выронил и за разбитую морду схватился, а ему палкой по башке, по кепке его орленой – хрясь, хрясь! И мы все тут же из машины вон полезли, а на нас глядя – и товарищи из второго грузовика, словно опара из бадьи поперла.

– А ты что? – отвлек рассказчика от ненужных красивостей Волков.

– А я как увидел, что карабин по дороге запрыгал, так за ним и сиганул. Упал плашмя, зашибся…

– Аж искры из глаз? – помог старшина.

– Какие там искры! Зайцы огненные по дороге поскакали, думал – нога насовсем отломилась. Немцы от второй машины побежали, один за овражком встал и по нам из автомата чесанул. А я в него – из карабина!

– Попал?

Минуту рассказчик боролся сам с собой. Видно было, что очень хотелось сказать, что да, попал, конечно, как иначе! Но поборол себя, и немного сконфуженно признался:

– Не, промазал. И потом не попал. Стрелять лежа на боку неудобно, а он побежал сразу же. Забоялся, не принял боя. Хотя мог бы всех перестрелять – из нас бегуны, как из говна пуля, а у него автомат. Двоих в кузове убил с первой очереди. Стреляй да стреляй. Но – испугался и удрал. И четвертый ихний – тоже. А тех, что нам попались – мы забили до смерти. И кто куда. Я с Ашотом и Матросом пошел, ну, скорее – пошкандыбали кое-как, мы ж и так увечные были. а в драке выложились до донышка. К карабину моему у немца всего две обоймы оказалось. Зато у того, что с пистолетом, сразу несколько пачек патронов по карманам нашлось.

– Так вы еще и по карманам прошлись? – усмехнулся Волков.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю