Текст книги "Поэты 1840–1850-х годов"

Автор книги: Николай Берг

 
                       Раз у одних моих знакомых
                       В опасности был целый дом их:
           Огромнейшие стаи развелись,
                                И преогромных, крыс,
                       Таких, что кошкам не спускали
И кошек за хвосты – на смех – не раз кусали.
                               Беда!
К съестному прогрызут, не спрячешь никуда.
                               Да уж пускай к съестному,
                                    А то – к иному!
Чуть напомаженные жирно волоса…
                       Вон – где у барышни коса?
                                   Они отъели!
                                   В самом деле.
                       Тогда, взбесившись, мать, отец
                                    Купили наконец
                                    Кота, да уж такого —
                                             Большого, злого,
                                    И отдали сей час
                                    На целый дом приказ,
Чтоб ни крохи́ коту съестного не давали,
                                    Отнюдь не баловали.
Вот мера умная заметно впрок идет.
                                             И кот
День ото дня, глядят, становится жирнее,
                       Да и съестное всё целее,
                       Да и в подполице смирнее.
                       И слава разошлась в народ:
          Печатают об Ваське все газеты
                       И продают его портреты,
Становятся во фронт солдаты и кадеты,
И дамские к нему направлены лорнеты,
                                И наконец поэты
                                           Шлют сонеты.
Меж тем со славою кот Васька год, другой
                       Ест провиант всё только свой.
А если при столах чуть просьбу промяучит,
                       Одно только всегда получит:
                                           Брыс!
                                           Ешь крыс!
                                А крыс уж стало,
                       И от него же, в доме мало.
А что осталося, то сделалось умней,
                       И Ваське стало голодней.
                                  Уж он мяучит чаще.
                                             Ответ не слаще.
                       Вот Ваське старость подошла,
И крыса не одна уж из когтей ушла…
Он походя «мяу!» невольно повторяет,
                       Всё ничего не получает.
                       И вот честнейший в мире кот,
          Увидевши, что честью не берет,
                       Как он усердно ни мяучит
                       (Какая честь, коль голод мучит!),
                       Кой-что у повара стянул
                       И, услыхав, как тот ругнул
             По-старому, хватясь пропажи, крысу,
                       А на него, на кису,
Нет подозрения, – вот он на счет чужой,
Что день, то утолит нечисто голод свой.
                       И вскоре по привычке
                       Он в клетку к барской птичке
            Меж проволочек лапу запустил,
За крылышко одним уж ногтем зацепил,
                             Пока та билась.
                             Но так случилось,
                             Что тут зараз
                   И клетка сорвалась,
И в комнату вошли и двери затворили.
Взглянув на встрепанную птичку, возопили.
                           Хоть кот шмыгнул
                                                 Под стул,
                       Хоть в темный угол, – но блестели
И прямо привели с грозой идущих к цели
И сами – некогда мышиная гроза —
С отливом золотым зеленые глаза.
Все прямо на кота кричат: «Убить злодея!
                       Убить тирански, не жалея!
                                     Ворам в урок!»
Велели повару сейчас принесть мешок,
                       Кота за шиворот схватили,—
Хоть натопорщился, урчал, но усадили…
                                     И вот
                               Несчастный кот
                                     Завязан.
Кто чем попало бил нещадно по мешку —
                       И после брошен был в реку.
                              За дело и наказан.
 
 
Есть часто, говорят, пресытые места:
           Хоть жалованье там и мало значит,
                                 Так, совесть в ком чиста,
                       На этом месте, верно, плачет.
                       Коль приношениями он,
                       Какие ввел уже в закон
                       Его предместник-прижимало,
                       И не побрезгует сначала,
Так будет еще бога он за место прославлять!
          Но если вновь еще не станет прижимать,
                       Так будет у него дохода
                       Всё меньше, меньше год от года.
                       Конечно, с этим честь растет,
                       И взятки вкруг него, как мыши,
                                  Скребут законы тише
                       (А от чего же и доход?),
           Но скоро он зато до своего дойдет —
                       До маленького жалованья только.
                                Тогда изволь-ко,
                       Коль свыше жданных нет наград,
          Коль штатное и одному не сыто,
А тут еще, глядишь, супруга плодовита!
         Пособия хоть сам проси стократ,
                    То, может, вслух не скажут,
                       Но миною ему покажут:
                                        Брыс!
                                        Ешь крыс!
                       Вот всё и награжденье.
                       Дай бог ему терпенье,
               Чтоб не окончил он потом
                                       Моим котом.
 

24 сентября 1850

 
                       Давно когда-то от богов,
Не знаю, кажется, посредством облаков,
Сообщено на Солнце было отношенье,
Что на него к богам пришло с земли прошенье,
                       Что будто бы оно
                       Не греет всех равно,
А Солнце, кажется, на то и создано,
Что на земле цветки иные не от лени
                       Цвести не могут, а от тени.
Нельзя ли чем-нибудь поправить это зло? —
                       И Солнце раз пятьсот прочло
И со вниманием со всех сторон глядело
                                   Это дело,
                       Желая угодить богам.
                       Да только что в бумагах там
Из главных слов одно такое было слово,
         Которое для Солнца вовсе ново.
                       И Солнце стало в пень.
                       То слово было: тень.
Ну, разумеется, сейчас за лексиконом
                       Академическим, и в оном,
                       Открывши с словом тень листок,
                             Понявши с первых строк
                                           Намек
                            На недостаток света,
                       Вскричало Солнце: «Вздор всё это!
Гоняя землю век на корде кувырком,
                       Я знаю всю ее кругом
И в жизнь не видело ни одного предмета,
                       Чтоб света не было на нем!
Конечно, круглые к краям всегда темнее,
Но нет ли в словаре чего и поумнее?»
                                       Давай опять
                                       Про тень читать.
Тень, сказано, лежит всегда за тем предметом,
                       Который озарится светом.
Давай исследуем, свали́м любой предмет,
                       Да коли сзади тени нет,
                                      Так боги подшутили.
И тот же час предмет для опыта свалили.
                       Глядь, подлинно, за ним светло.
«Ну! – Солнце говорит, – от сердца отлегло!
                       А то и вправду б было стыдно,
Что если от меня кому-нибудь обидно,
                                    Что если бы и мой
                       На вещи взгляд был не прямой,
Так это слово тень – лишь выдумка пустая
                       Для пополненья словарей!»
                            И жалоба земная
                       За недостатком смысла в ней
                       Назад отправлена скорей.
 

* * *

 
                       Естественно, что радостью сияют
                               Те, кто по счастью попадают
                                      На луч светил земных.
Любуясь, солнышки, судьбою озаренных
Собою, нехотя довольные за них
                       И видя всё в лучах своих,
                       Поймут ли горе заслоненных?..
 

1849 или 1850

 
                       Всё вовремя свое берет!
                       Быть дорогим всему черед,
                                   Когда что надо.
Садовник, школенный на а́нглийский манер
                       Для разведенья парков, сквер,
        Из своего превычурного сада
                       В простой фруктовый сад зашел
                       Да глазом как кругом обвел —
                                   Смутился!
          Так глаз его к дорожкам приучился,
               К их красноватому песку,
          К обстриженному дерну по шнурку,
                       Где по аллеям в грунте,
                       Ровней солдат во фрунте,
Стоят подстриженны деревья и кусты,
                       Где всюду столько чистоты,
                       Не говоря уж про цветы!
А этот без толку деревьями засажен:
                       Где между них – аршин, где – сажень;
                       Подбора вовсе нет пород:
                       Там вишня между груш растет,
                       Тут между яблонями – слива,
                       Всё в беспорядке, как пришлось,
                       Везде неряшество, навоз, —
                                      Куда как некрасиво!..
                       То подпертой тычиной сук,
                       То сам хозяин, как паук,
                       Оплел всё дерево сетями,
                       Не ладя, видно, с воробьями…
                                     «Ну уж сад!.. —
Сказал наш садовод, с хозяином столкнувшись. —
Забрался я к тебе, любезный, да не рад!
Ходить совсем нельзя, тут лазей всё нагнувшись;
                Дорожек нет; в глаза торчат
                                  Сучки, листы! Тут с раза
Иль ногу вывихнешь, или уйдешь без глаза!
А звал еще смотреть!.. Нет, в нашем – хоть танцуй!..»
                             – «Толкуй себе, толкуй! —
Хозяин отвечал. – Твой садик – точно, загляденье;
                   А мой хоть некрасив, нечист,
                                Зато уж объеденье!
              По осени, убрав свой желтый лист,
Приди ко мне опять – дам фруктов и варенья!»
 
 
                        Не унывай, артист,
Что всё в тебе для света модного шершаво;
                       Зато подчас за твой талант
                       Тебе и самый модный франт,
                       Завидуя, воскликнет: «Браво!»
                                          Право!..
 

1849 или 1850

Н. В. БЕРГ

Н. В. Берг. Гравюра И. И. Матюшина

Николай Васильевич Берг родился 24 марта 1823 года в Москве, в дворянской семье, по отцовской линии происходившей из Лифляндии; мать была родом из Сибири. В 1830 году отец Берга, чиновник, получил место в Томске, куда затем переехала семья. Здесь мальчик окончил уездное училище. Перебравшись с родителями в Тамбов, он поступил в гимназию, но доучивался уже в Москве, в 1-й гимназии. Соучеником Берга здесь был А. Н. Островский; они сблизились и сохранили дружеские отношения навсегда. В 1843 году Берг был принят на историко-филологический факультет Московского университета, но не окончил его. Он увлекся изучением иностранных языков (овладел польским, чешским, сербским, занимался французским, греческим, арабским), мечтал о путешествиях. Поэтические опыты Берга получили одобрение университетских профессоров М. П. Погодина и С. П. Шевырева. Берг стал печататься в издававшемся ими журнале «Москвитянин». Впоследствии (1850) он, вместе с А. Н. Островским, А. А. Григорьевым, Е. Н. Эдельсоном, Б. Н. Алмазовым, Т. И. Филипповым, Л. А. Меем, вошел в «молодую редакцию» «Москвитянина». Несмотря на длительное, до конца существования журнала (1856), сотрудничество там, убежденным славянофилом Берг не был. Сближение со славянофилами произошло на почве усиленного интереса поэта к фольклору и литературе славянских народов.

В 1846 году Берг поступил преподавателем русского языка в Московское училище живописи и ваяния; оттуда он перешел на службу в Московскую контору государственного коммерческого банка.

С 1853 года начинается период странствий; лишь ненадолго поэт приезжает в Москву и в свое тамбовское имение. В начале Крымской войны он отправился на Дунай, где состоял переводчиком при штабе южной армии. Потом перебрался в осажденный Севастополь и пробыл там до самой сдачи города. Он посылал в «Москвитянин» подробные корреспонденции, составившие затем книгу «Записки об осаде Севастополя» (т. 1–2, М, 1858). Неплохой рисовальщик, он создал в Севастополе серию натурных рисунков «Севастопольский альбом» (М., 1858). В дальнейшем Берг побывал в Италии, куда был привлечен революционными событиями, и некоторое время находился в отряде Гарибальди, после этого совершил два путешествия по Ближнему Востоку. В журналах появляются его путевые очерки. Часто поверхностные, перегруженные незначительными подробностями, они все же привлекали читателей как живые впечатления очевидца. Нередко хвалил очерки Берга в своих журнальных обзорах Некрасов, который затем привлек Берга к сотрудничеству в «Современнике» (здесь в 1863–1864 годах были напечатаны «Мои скитания по белу свету»).

В 1863 году Берг отправился в Польшу, где вспыхнуло восстание. На основе непосредственных впечатлений и изучения секретных архивных материалов им была написана книга «Записки о польских заговорах и восстаниях 1831–1862 гг.» (М., 1873). Берг навсегда остался в Варшаве. Сначала он служил чиновником при наместнике края, а с 1868 года – преподавателем русского языка и истории русской литературы в Главной школе, преобразованной впоследствии в Варшавский университет. На этой должности он находился до конца жизни. Одновременно Берг деятельно сотрудничал в исторических журналах «Русский архив» и «Русская старина», в 1874–1877 годах редактировал газету «Dziennik Warszawski». Умер Берг 16 июня 1884 года.

Берг дебютировал в печати в 1845 году переводом стихотворения шведского поэта Рунеберга «Жалоба девы» («Москвитянин», № 1). Увлекшись славянской поэзией, он, по совету С. П. Шевырева, осуществил полный перевод «Краледворской рукописи» (М., 1846). Затем в его переводе вышли «Сербские народные песни» (М., 1847). Обе книги были хорошо встречены журнальной критикой. Следующая, «Песни разных народов» (М., 1854), содержащая переводы с двадцати восьми языков, была оценена по-разному. Резко критиковал книгу Чернышевский в «Отечественных записках»[85]85
  Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. 2, М., 1949, с. 362–368; другой, в целом положительный отзыв Чернышевского о книге появился в «Современнике» (см. там же, с. 291–317).


[Закрыть]. По-иному отнесся к ней Некрасов, который писал И. С. Тургеневу: «Я стою на том, что книга хороша… Кроме дельности, книга имеет большое литературное достоинство – в ней встречаются настоящие перлы поэзии» (письмо от 9 октября 1854 года)[86]86
  Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. 10, М., 1952, с. 208.


[Закрыть]. В ответ Тургенев писал о книге: «…Это предприятие Берга очень полезно и хорошо – вот где бьют родники истинной поэзии. Я тебе благодарен за мысль выслать мне эту книгу»[87]87
  И. С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 2, М. – Л., 1961, с. 231.


[Закрыть]. Впоследствии вышли «Переводы и подражания» («Библиотека иностранной поэзии», вып. 1, СПб., 1860) и «Переводы из Мицкевича» (Варшава, 1865). Незадолго до смерти Берг анонимно выпустил свой последний сборник, «Srngâratilakam, или Книга любви. Вольные подражания Бгартригари, древнеиндийскому поэту и брату магараджи Викрамадитьи…» (Познань, 1881), составленный по преимуществу из оригинальных стихотворений. Тургенев писал о нем автору: «Я получил Ваше письмо и книгу эротических стихов, которые отличаются и благозвучием, и грациозностью содержания» (письмо от 6 декабря 1882 года)[88]88
  И. С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 13(2), Л., 1968, с. 118. В примечании к этому письму (с. 342) отзыв Тургенева ошибочно отнесен к появившемуся за 21 год до того 1-му выпуску «Библиотеки иностранной поэзии» – т. е. к «Переводам и подражаниям» (1860).


[Закрыть].

Доля оригинальных произведений в поэтическом наследии Берга невелика. Кроме небольшого числа стихотворений, ему принадлежат две поэмы – «Деревня» («Москвитянин», 1848, № 4) и «Сокольники» (там же, 1849, № 1–2). Важнейшее место в литературном наследии Берга занимают его переводы. Для переводческой деятельности Берга характерна настоящая одержимость, с какой он брался за изучение всевозможных, порой малоизвестных языков и наречий. Выбор произведений для перевода иногда бывал случаен. Однако у Берга были и постоянные привязанности: славянский фольклор, особенно сербские эпические и лирические песни, Мицкевич, из произведений которого он перевел «Пана Тадеуша», «Крымские сонеты», и многое другое. Эти переводы Берга – значительный вклад в дело развития русского переводческого искусства.

 
Если б, сердце, ты лежало
          На руках моих,
Всё качала бы, качала
          Я тебя на них,
 
 
Будто мать дитя родное,
          С тихою мольбой, —
И заснуло б, ретивое,
          Ты передо мной!
 
 
А теперь в груди сокрыто,
          Заперто в тюрьму,
Ты доступно, ты открыто
          Одному ему;
 
 
Но не видит он печали;
          Как мне с этим быть?
Позабыть его? Едва ли
          Можно позабыть!
 
 
Мчатся годы, грусть всё та же,
          Те же всё мечты…
Сердце, сердце, да когда же
          Здесь умолкнешь ты?
 

<1845>

 
В чистом поле рос дубочек,
Там кукушка куковала,
Куковала, тосковала,
Что весна не вечно в поле.
 
 
Кабы всё весна-то в поле,
Как бы жито вызревало?
Кабы лето вечно было,
Как бы яблоко доспело?
 
 
Как бы мог прозябнуть колос,
Кабы осень всё стояла?
Было б горько, было б тяжко
Красной девице без друга!
 

1844 или 1845

 
Как возговорит в Путивле
Ярославна у ворот:
«Путь-дорогу я узнаю,
Все приметы отличу
И касаткой по Дунаю
Понесусь и полечу;
На поляне там зеленой
Ладу верного сыскав,
Омочу в реке студеной
Я бобровый мой рукав,
И на милом теле рану,
Нанесенную врагом,
Омывать я долго стану
Тем бобровым рукавом».
 
 
Как возговорит в Путивле
Ярославна у ворот:
«Ветер вольный, ты гуляешь
По небесным вышинам,
Для чего же посылаешь
Стрелы вражеские к нам?
Или, ветер, недостало
Голубых тебе морей?
Иль на них тебе не стало
Белокрылых кораблей?
Для чего, когда лелеял
Море синее твое,
По ковыль-траве развеял
Всё веселие мое?»
 
 
Как возговорит в Путивле
Ярославна у ворот:
«Днепр могучий, наша слава!
Быстроводная река!
Выносил ты Святослава
Против рати Кобяка!
Ребры гор тобой пробиты;
На своей теперь волне
Из чужбины принеси ты
Ладу милого ко мне,
Чтобы я не горевала
Рано утром по зарям,
Чтобы слез не проливала
По князьям-богатырям!»
 
 
Как возговорит в Путивле
Ярославна у ворот:
«Солнце, солнышко ты красно!
Озаряя дол и лес,
Ты горишь тепло и ясно
Посреди твоих небес!
Не пылай так жарко ныне…
Солнце, солнце, для чего
Истомило ты в пустыне
Рати лады моего?
Ты согнуло их колчаны,
Ты свело у них луки…
Посылают половчаны
К нам несметные полки».
 

1845

 
Полотно ткала сидела Зейна,
Полотно ткала на огороде.
Мать приходит звать ее на ужин:
«Слышишь, Зейна, ужинать пойдем-ка!
Поедим-ка сахарной баклавы!»
Дочь на это с сердцем отвечает:
«Без меня пускай отходит ужин!
Не до ужина мне, горькой, нынче:
От тоски болит и ноет сердце!
Приходил ко мне сегодня милый,
Ощипал мои цветы-цветочки,
Оборвал в стану шелковы нитки.
Побраним его с тобою вместе:
Грудь моя, ты будь ему темницей!
Руки белые – на шее цепью!
А уста ему пусть очи выпьют!»
 

Ноябрь или декабрь 1846

 
Ты еще не умеешь любить,
Но готов я порою забыться
И с тобою слегка пошутить,
И в тебя на минуту влюбиться.
 
 
Я влюбляюсь в тебя без ума;
Ты, кокетка, шалить начинаешь:
Ты как будто бы любишь сама,
И тоскуешь, и тайно страдаешь;
 
 
Ты прощаешь певцу своему
И волненье, и грусть, и докуку,
И что крепко целую и жму
Я твою белоснежную руку;
 
 
И что в очи тебе я смотрю
Беспокойным, томительным взором,
Что с тобой говорю, говорю
И не знаю конца разговорам…
 
 
Вдруг, я вижу, ты снова не та:
О любви уж и слышать не хочешь,
И как будто другим занята,
И бежишь от меня, и хохочешь…
 
 
Я спешу заглушить и забыть
Ропот сердца мятежный и страстный…
Ты еще не умеешь любить,
Мой ребенок, мой ангел прекрасный!
 

1848 Москва

 
Очи, полные огня,
Вы – мои мучители!
Для чего вы у меня
Мир души похитили?
 
 
Всякий день и всякий час,
Днем и в ночь угрюмую,
Только знаю, что про вас
Думушку я думаю!
 
 
Веселюся ли с толпой,
В степи ли безлюдные
Унесусь – и вы за мной,
Пламенные, чудные!
 
 
Очи, полные огня,
Вы – мои мучители!
Для чего вы у меня
Мир души похитили?
 

1849 Москва

 
Что такое это значит:
Как одна я с ним сижу,
Всё тоскует он и плачет?..
Право, маменьке скажу!
 
 
Я ему одна забота,
Но в душе моей, вишь, лед,
И глаза мои за что-то
Он кинжалами зовет.
 
 
Вишь, резва я, непослушна,
Ни на миг не посижу…
Право, мне уж это скушно,
Право, маменьке скажу!
 
 
Под окном моим всё бродит,
Сам с собою говорит;
Как одна – он глаз не сводит,
А при людях – не глядит.
 
 
Но порой, как с ним бываю,
И сама я вся дрожу,
И смущаюсь, и пылаю…
Право, маменьке скажу!
 
 
Пусть она о том рассудит;
Вот ужо я погляжу,
Что-то с ним, с бедняжкой, будет?..
Нет, уж лучше не скажу!
 

<1851>