Текст книги "Поэты 1840–1850-х годов"

Автор книги: Николай Берг

 
Красавице в семнадцать лет
Весьма немного время надо
Употребить на туалет:
Она прекрасна без наряда!
 
 
Она мила и в двадцать пять,
Однако ж рядится подольше,
И как бы, например, сказать:
Часа четыре в день, не больше…
 
 
Но стукнет тридцать, и тогда
Начнутся фокусы кокетства;
Употребляет иногда
И вспомогательные средства.
 
 
Но год подходит роковой,
Неумолимый, полновесный,
Сороковой, сороковой!
Губитель красоты телесной!
 
 
Еще проходят десять лет:
Уж об годах нет больше слуха,
Начнется долгий туалет:
До смерти рядится старуха!
 

<1834>

 
Задеть мою амбицию
Я не позволю вам,
Я жалобу в полицию
На вас, сударь, подам,
Чтоб дерзкими манерами
Не смели обижать,
Не смели б офицерами,
Как пешками, играть.
 
 
Все эти обстоятельства
Подробно разберут;
За бранное ругательство
Вас спросят, как зовут!
Здесь старого и малого
Спросите обо мне,
Все знают Понукалова
По службе, по жене.
 
 
Такое обхождение,
Неуваженье лиц,
Выводит из терпения,
Выходит из границ.
Заметить вам приходится,
Что этак, черт возьми,
Бесчинствовать не водится
С чиновными людьми.
 
 
Хоть смирен по природе я,
Но не шутите мной:
Я – ваше благородие,
А вы-то кто такой?
Вы просто так ершитеся,
Что взбесит хоть кого;
Отстаньте, отвяжитеся…
И больше ничего!
 

<1837>

 
Трем переводчикам «Гамлет» не удался…
               Чтобы поправить зло такое,
               Четвертый за него взялся, —
                         И вышло хуже – втрое!
Одно из двух: «Гамлет» едва ль переводим,
       Иль только на Руси ему невзгода…
       Зато уж переводчикам плохим
У нас решительно не будет перевода!
 

1837

 
Во мне нет никакого смысла,
Хоть просто от стыда сгори!
То смотришь – тесто перекисло,
То подгорели сухари;
То ситники не допекутся,
То булки испеку – хоть брось;
И крендели не удаются,
И всё не так, всё вкривь да вкось!
Любовь – мучительная штука
И булочнику не с руки!
Уму и сердцу просто мука
И только перевод муки!
 

 
Жена, действительно, как древо
Познания добра и зла.
Посмотришь справа, взглянешь слева,
Так браки – чудные дела!
Один с женою попадает
В большие люди и чины,
Другой, напротив, пропадает
По милости своей жены.
На незаконном основаньи
Домишко выстроит иной.
Есть под рукою оправданье:
«Где взял ты деньги?» – «За женой!»
Тому франтиха попадется,
За знатью тянется в струну;
А там, как справка наведется,
Притянут мужа за жену!
Жена глупа – тоску наводит,
Умна – так мужа проведет,
Красива – так друзей находит,
А муж в отставку попадет.
Короче, мудрено решиться.
Женитьба хитрая статья.
И без жены – жить не годится,
И с нею часто нет житья.
 

<1843>

 
Могу сказать, я точно мейстер,
А не простой мастеровой.
Каков Иван Иваныч Клейстер,
Нигде не сыщется другой.
Васильский остров очень знает
Меня по честности своей.
Сам частный пристав забирает
Здесь булки, хлеб и сухарей.
В субботу, встретимшись со мною,
Он, этак сделамши, сказал:
(прикладывает руку ко лбу)
«Гут морген!» – и меня рукою
Он по плече потрепетал!
 

 
Жизнь холостая мне очень наскучила!
               Как одному не скучать?
Целый день дома, засядешь, как чучело,
               Не с кем и слова сказать!
 
 
Нет никакого тебе утешения;
               Вот хоть хозяйство возьмешь:
Тут беспорядок, а там упущение,
               Точно в казармах живешь.
 
 
Кроме домашних хлопот и опрятности,
               Даже по службе самой
Сколько различных обид, неприятности
               Встретит наш брат холостой!
 
 
Как ни работает, как ни старается,
               Всё замечать не хотят;
В наших способностях всяк сомневается:
               Он, говорят, не женат!
 
 
Если ж красавицей женкой, как следует,
               Кто заведется из нас,
Смотришь, начальник ласкает, обедает,
               Там и прибавка тотчас!
 
 
Дети пошли, покумишься с директором,
               Тут уж грешно отказать;
Будет вторым их отцом и протектором —
               Это не шутка сказать!
 
 
Там и пошел! Через два или три года
               Всех перегонишь друзей…
Да, быть женатым – огромная выгода…
               Надо жениться скорей!..
 

<1845>

 
Новую школу ума и словесности
               Мы на Руси завели;
В этой-то школе дойти до известности
               Многим уж мы помогли.
Тут не ученость нужна, а призвание,
               Сила и воля души;
Если признал кто в себе дарование,
               Просто – садись и пиши!
В плоскостях наших значенье глубокое;
               Жизнь, как рассмотришь вблизи,
В низком отыщется дивно высокое,
               Золото видно в грязи!
Надо раскапывать тайны семейные,
               Чашу где горькую пьют;
Сколько трактиры, харчевни, питейные
               Пищи поэту дадут!
Там-то отыщешь Руси молодечество,
               Там-то все думают вслух,
Там первообраз всего человечества,
               Там-то народный наш дух!
Мы, мы натуры прямые поборники,
               Гении задних дворов!
Наши герои: бродяги да дворники,
               Чернь Петербургских углов!
Здесь мы реформу начнем социальную
               Новым ученьем своим;
В школу гуманно-ультра-натуральную
               Ваш пансион обратим!
 

<1847>

 
Надоела дача эта!
Просто хоть сойти с ума!
Вместо красного-то лета
Здесь зеленая зима!
 
 
Холод, сырость, непогода;
С потолков течет струей…
Плачут деньги и природа,
А жильцы – хоть волком вой!
 
 
От дождя здесь всё размыто!..
Каждый божий день с утра
То гвоздит как через сито,
То польет как из ведра…
 
 
Поневоле как в берлоге
Здесь засядет всяк из нас:
Сделай шаг – промочишь ноги,
Высунь нос – насмо́рк тотчас!
 
 
В щели, в двери и в окошки
Ветер ходит тут и там…
Мухи, комары и мошки
Спать мешают по ночам!..
 
 
Днем, как на смех, спозаранки —
Все бродяги набегут;
Скрыпки, трубы и шарманки
Так вот уши и дерут!
 
 
Гонишь их – они сильнее
Дуют, что ни говори…
Бросишь гривенник скорее,
Только черт вас побери!
 
 
Чуть немножко потеплее,
Выйдь – и встретятся с тобой:
Этот с пластырем на шее,
Тот с подвязанной щекой.
 
 
У того надуло в уши,
У другого зуб болит,
Этот с флюсом, тот в коклюши,
Тот сипит, другой хрипит…
 
 
Точно все из лазарета
Вырвались от лекарей…
Это северное лето,
Это – дача у людей!!
 

<1848>

 
Ну вот, «Весельчака» прочел я первый нумер —
Однако ж со смеху никто из нас не умер…
В насмешку на́звали журнал «Весельчаком» —
И кажется, что нас, подписчиков, дурачат:
Плюшару весело с Брамбеусом вдвоем,
Нам вовсе не смешно, а деньги наши плачут!
 

1858

 
Ты лопнул со смеху, несчастный «Весельчак»,
Но не ропщи ты на судьбу-злодейку.
В преемниках своих ты не умрешь никак,
Оставив по себе забавников семейку!
Пусть уморительный покойник мирно спит;
Авось и без него мы не умрем от скуки:
Здесь «Искра» над его могилою блестит
И слышатся «Гудка» торжественные звуки!
 

Февраль 1859

 
«Как пойдет наш „Воевода“,—
Все кричали наперед, —
Посмотрите – что дохода
Он театру принесет».
 
 
Ожиданья были долги,
Результат короток был:
Вот явился «Сон на Волге»
И чуть всех не усыпил!
 
 
Просмотреть такую скуку —
Не последняя из мук…
Часто сон бывает в руку,
А уж этот вон из рук.
 

1865

 
Бессмертный Пушкин наш изобразил «Бориса»;
Теперь «Бориса» вновь представил граф Толстой…
Мы ограничимся пословицей одной:
«С богатым не тянись, а с сильным не борися!»
 

1870

И. И. ПАНАЕВ

И. И. Панаев. Литография П. Бореля

Иван Иванович Панаев родился 15 марта 1812 года в Петербурге, в родовитой и богатой дворянской семье. С 1824 по 1830 год он учился в Благородном пансионе при Петербургском университете. Окончив пансион, Панаев поступил на службу в департамент государственного казначейства, а в 1834 году перешел в департамент народного просвещения, где состоял при редакции «Журнала министерства народного просвещения». Выйдя к 1845 году в отставку, он целиком занялся литературой. Умер Панаев в Петербурге 18 февраля 1862 года.

Первые литературные опыты Панаева относятся ко времени учения в пансионе, где он писал стихи и редактировал ученический журнал. Первое стихотворение Панаева было напечатано в 1828 году («Кокетка», в «Северной пчеле» № 61). Затем в различных изданиях появилось еще несколько бледных, подражательных стихотворений. В зрелые годы Панаев лирических стихов не публиковал и, видимо, не писал. Как прозаик он выступил в 1834 году, сотрудничая в «Библиотеке для чтения», «Сыне отечества», «Отечественных записках» и других периодических изданиях и альманахах. Ранние рассказы и повести написаны им под влиянием романтической прозы А. Марлинского.

Решающую роль в становлении Панаева как писателя сыграло его знакомство с Белинским (1839), которое переросло затем в дружбу.

Преодолев увлечение романтизмом, Панаев начинает создавать бытовые нравоописательные очерки и рассказы, находя темы в окружающей жизни, и становится одним из зачинателей, а затем и виднейших представителей «натуральной школы».

В 1839 году Панаев сделался одним из ведущих сотрудников «Отечественных записок», которыми фактически руководил тогда Белинский. Он напечатал в журнале «физиологические» очерки, ряд повестей и рассказов. Большой успех у современников имели «Онагр» (1841), «Актеон» (1842), «Литературная тля» (1843) и другие. Главная тема зрелого творчества Панаева – сатирическое изображение столичного аристократического общества и провинциального дворянства, нравов литературной среды.

В 1847 году вместе с Некрасовым Панаев стал издателем-редактором журнала «Современник» и оставался на этом посту до конца жизни. В «Современнике» он напечатал повесть «Родственники» (1847), роман «Львы в провинции» (1852). Под псевдонимом «Новый поэт» Панаев опубликовал в журнале множество обзоров, фельетонов, очерков. В 1851–1855 годах он вел ежемесячное обозрение «Заметки и размышления Нового поэта по поводу русской журналистики», а в 1855–1861 годах – «Петербургская жизнь. Заметки „Нового поэта“».

Последние годы жизни Панаев писал мемуары. Ему принадлежат «Воспоминания о Белинском» (1860) и «Литературные воспоминания» (1861).

Немалую известность Панаев приобрел как поэт-пародист. Первые его пародии появились в «Отечественных записках» в 1843 году и печатались сначала там, а затем в «Современнике» – в фельетонах Нового поэта или отдельно. Пародии Нового поэта направлены против всего застойного, бесцветного в русской поэзии 40-х – первой половины 50-х годов, прежде всего – против эпигонов романтизма и сторонников «чистого искусства». Излюбленные объекты его пародий – Бенедиктов, Кукольник, в оценке которых Новый поэт был близок к Белинскому, затем – Щербина, Ростопчина и др.

Итогом деятельности Панаева-пародиста явился сборник «Собрание стихотворений Нового поэта» (СПб., 1855)[78]78
  В сборник, кроме пародий Панаева, вошло несколько, написанных Некрасовым (см. в кн.: Б. Я. Бухштаб, Библиографические разыскания по русской литературе XIX века, М., 1966, с. 78–90).


[Закрыть]. С большей полнотой пародии Панаева собраны в пятом томе его шеститомного «Первого полного собрания сочинений» (СПб., 1888–1889); здесь же помещено несколько ранних лирических стихотворений Панаева.

 
Красоты ее мятежной
В душу льется острый яд…
Девы чудной, неизбежной
Соблазнителен небрежный
И рассчитанный наряд!
Из очей ее бьет пламень,
Рвется огненный фонтан,
А наместо сердца – камень
Искусительнице дан!
Ею движет дух нечистый,
В ней клокочет самый ад —
И до пят косы волнистой
Вороненый бьет каскад.
Всё в ней чудо, всё в ней диво:
Ласка, гнев или укор
И блестящий, прихотливый,
Искрометный разговор…
Он стоял в ее уборной,
Страстно ей смотрел в лицо
И, страдая, ус свой черный
Всё закручивал в кольцо.
 

<1842>

 
Где вы, товарищи? Куда занес вас рок?
Вы помните ль, как мы, хмельной отваги полны,
Собравшись в дружески-отчаянный кружок,
Шумели, будто бы в речном разливе волны?
Тех дней не воротить! Всему своя пора!..
Они исчезнули, как светлое виденье…
Блажен, кто пьянствовал от ночи до утра,
Из бочек черпая любовь и вдохновенье!
Блажен, стократ блажен!.. Встречая Новый год,
В мечте я прошлые года переживаю,
Беспечные года возвышенных забот,
И издалёка к вам, товарищи, взываю!
Примите дружески-бурсацкий мой привет,
Порыв души моей студенческой и чистой, —
Студенческой, друзья (хотя мне сорок лет)!
За ваше здравие и счастье ваш поэт
Пьет херес бархатный и чудно-маслянистый!
 

<1842>

 
                  ………………………………
                  Фосфо́рным светом вдохновений
                  Его блистает голова…
                  Вот он, вот он, сей чудный гений,
                  Чьи громоносные слова
                  Европа с ужасом внимала;
                  Пред кем, безмолвная, она,
                  Склонясь во прахе, трепетала
                  И колыхалась, как волна!
Зарытый в мечты и окутанный мглою,
Один на горе, исполин, он стоит…
Заутра он двинет полки свои к бою,
И кто, дерзновенный, пред ним устоит?..
Отважный виновник отчаянной брани,
Вперяя в грядущее стрелы очей,
Внимая свист ядер и гром восклицаний,
Он сердцем ликует при звуке мечей!
                  О гигант огнегремучий!
                  Разрывая бурей тучи,
                  Ты погибелью дышал!..
                  Как орел мощно-крылатый,
                  Мир в когтях своих держал
                  И, как он, сей царь пернатый,
                  Гордо в облаках ширял!
                  Над стихией ты смеялся,
                  Громом, как Зевес, играл,
                  В ризы молний облачался
                  И вселенной потрясал!..
                  ……………………
                   ……………………
                   ……………………
И что ж, титан, с тобою совершилось?
Звезда твоя за тучу закатилась…
                  Разверзлось гибели жерло,
                  И поле битвы осветилось
                  Кровавым солнцем Ватерло!
Державный исполин промчался меж полками,
Блеснув очей своих победными лучами.
Он двинул гвардию – и вот раздался гром,
И, руки уложив на грудь свою крестом,
Он с думой мрачною и царственно-глубокой
С холма взирал на бой, недвижный, одинокой!
                  Земля застонала, земля задрожала,
                  Как море, ее воздымается грудь;
                  Вот молния, вспыхнув, в дыму засверкала
                  И смерти широкий очистила путь.
И рыщет смерть, и гибельный свинец
В рядах бестрепетных творит опустошепье…
Уж близко замыслов гигантское крушенье…
И на главе его колеблется венец!
 

<1843>

 
Вот она – звезда Востока,
Неба жаркого цветок!
В сердце девы страстноокой
Льется пламени поток!
 
 
Груди бьются, будто волны,
Пух на девственных щеках,
И, роскошной неги полны,
Рдеют розы на устах;
 
 
Брови черные дугою,
И зубов жемчужный ряд,
Очи – звезды подо мглою —
Провозвестники отрад!
 
 
Всё любовию огнистой,
Сумасбродством дышит в ней…
И курчаво-смолянистой
На плече побег кудрей…
 
 
Дева юга! пред тобою
Бездыханен я стою:
Взором адским как стрелою
Ты пронзила грудь мою!..
 
 
Этим взором, этим взглядом,
Чаровница! ты мне вновь
Азиятским злейшим ядом
Отравила в сердце кровь!..
 

<1843>

 
С эффектом громовым, победно и мятежно
Ты в мире пронеслась кометой неизбежной,
И бедных юношей толпами наповал,
Как молния, твой взгляд и жег, и убивал!
Я помню этот взгляд фосфорно-ядовитый,
И локон смоляной, твоим искусством взбитый,
Небрежно падавший до раскаленных плеч,
И пламенем страстей клокочущую речь;
Двухолмной груди блеск и узкой ножки стройность,
Во всех движениях разгар и беспокойность,
И припекавшие лобзаньями уста —
Венец красы твоей, о дева-красота!
Я помню этот миг, когда, царица бала,
По льду паркетному сильфидой ты летала
И как, дыхание в груди моей тая,
Взирая на тебя, страдал и рвался я,
Как ныне рвуся я, безумец одинокой,
Над сей могилою заглохшей и далекой.
 

<1846>

 
В томной неге утопая,
Сладострастия полна,
Лунным светом облитая,
Вот Севилья, вот она!
 
 
Упоительно-прекрасен
И вкушая сладкий мир,
Вот он блещет, горд и ясен,
Голубой Гвадалквивир!
 
 
Близ порфировых ступеней,
Над заснувшею водой,
Там, где две сплелись сирени,—
Андалузец молодой:
 
 
Шляпа с длинными полями,
Плащ закинут за плечо,
Две морщины над бровями,
Взор сверкает горячо.
 
 
Под плащом его – гитара
И кинжал – надежный друг;
В мыслях – только донья Клара…
Чу! – и вдруг гитары звук.
 
 
С первым звуком у балкона
Промелькнула будто тень…
То она, в тени лимона,
Хороша как ясный день!
 
 
То она! И он трепещет,
Звуки льет как соловей,
Заливается – и мещет
Огнь и пламень из очей.
 
 
Донья внемлет в упоеньи,
Ей отрадно и легко…
В этих звуках, в этом пеньи
Всё так страстно-глубоко!
 
 
Под покровом темной ночи,
Песни пламенной в ответ,
Потупляя скромно очи,
Донья бросила букет.
 
 
В томной неге утопая,
Сладострастия полна,
Лунным светом облитая,
Вот Севилья, вот она!
 

<1846>

 
Почтительно любуюся тобою
Издалека… Ты яркой красотою,
Как пышный цвет, торжественно полна,
Ты царственно, ты дивно создана!
 
 
Промчишься ли в блистающей карете —
Тобою бескорыстно вдохновлен,
Творю тебе обычный мой поклон,
Нимало не заботясь об ответе.
 
 
Окружена поклонников толпой,
Сидишь ли ты в великолепной ложе,
Я думаю: «Как хороша, о, боже!»,
Едва восторг удерживая мой.
 
 
Души моей высокое стремленье,
Мой драгоценный, задушевный клад!
Брось на меня хоть ненароком взгляд,—
Твой каждый взгляд родит стихотворенье!
 

<1846>

 
В ушах моих requiem страшно звучал,
            И мрачно на улицах было,
Лишь там наверху огонек чуть мерцал
            Сквозь красную штору у милой.
 
 
И холод по жилам моим пробежал,
            И сердце болезненно сжалось;
Я более года ее не видал…
            Что с ней, с моей милою, сталось?
 
 
Темна была ночь, ночь была холодна,
            И ветер свистел так уныло…
В гробу как живая лежала она,
            И полночь на башне пробило.
 

<1846>

Сия драматическая греза, как усмотрит читатель, требовала обширной эрудиции. Герой ее – художник римской школы, родившийся в 1589 году и умерший в 1624 году.

^{Картинная галерея в Мантуе. Доминикино Фети прохаживается по зале в глубокой и многознаменательной задумчивости. На глазах его живительные слезы. Вдруг он останавливается, поднимая руки горе, перед картиною Джулио Романо.}

Фети

 
Гори огнем священным, сердце,
Гори! Мне любо и легко взирать
На дивные создания искусства!
О Джулио Романо! О великий мастер!
Ты, кистью чародейственной владея,
В красе и блеске состязался с небом!
Во прах, во прах перед твоим талантом!
 

(Упадает на колени перед картиной. Через немного времени встает, отряхается, протирает глаза. Холодный пот льется по его челу. Он снова смотрит на картину и, преисполняясь восторгом, начинает скакать и прыгать, напевая)

 
О Романо! О Романо!
Это диво – не картина!
Чудо мысли, исполнения,
Страсти, силы, вдохновенья…
И легко и вместе жутко,
Дрожь по телу пробегает,
Искры сыплются из глаз,
И пленительные звуки,
Расплетаясь и сплетаясь,
Будто змеи обвивают
Утлый, бренный мой состав!
Страшно! Дивная минута!
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
 

(В изнеможении упадает на стул. Затем величественно поднимается и произносит медленно и строго)

 
Условия искусства глубоки!
И путь его исполнен бурь и терний.
Художник – не ремесленник. Он должен
Прежде всего иметь запас идей и нечто,
(сжимая руку в кулак)
Что избранным из избранных дается.
Я чувствую во мне есть это нечто…
В груди растет зиждительная сила,
По жилам вместо крови льется огнь…
Не для земной и мимолетной славы
Я предаюсь великому искусству,
Не для себя, не для людей – для бога!
И жизнь моя пойдет легко и плавно,
Озарена священным вдохновеньем…
Спасибо Джулио Романо! Он
Мне указал мое предназначенье;
Двукратное – и от души спасибо
Великому! ………
 

^{Во все продолжение времени, покуда, под наитием художнического восторга, Доминикино Фети говорил, скакал и прыгал, в глубине галереи стояла не замеченная им девушка Анунциата, с умилением взиравшая на него.}

Анунциата

(про себя)

 
Как он хорош сегодня!
Он облит весь лучами вдохновенья,
И блеск в очах, и гордая улыбка…
(Невольно громко)
О Домини́кино!
 

Фети

(будто просыпаясь)

 
Кто звал меня?..
(Озирается… и, с удивлением увидев Анунциату, подходит к ней робко, с потупленным взором.)
Анунциата! вы ли? Как! откуда?..
 

Анунциата

(приседая с застенчивостию)

 
Синьор художник… боже… извините…
Я здесь нечаянно…
 

Фети

 
Анунциата!
 

^{Долгое и красноречивое молчание. Лицо Анунциаты постепенно одушевляется, глаза ее начинают сверкать, стан выпрямляется, правая рука поднимается торжественно. Во всей позе ее что-то прекрасное… Она смотрит на Фети и говорит.}

Анунциата

 
Великий боже! Что со мною? Я дрожу.
(Громко и сильно)
Внимай, внимай пророческому слову,
Из уст моих ты слышишь голос свыше.
           Страшный путь ты избрал, Фети!
           И на избранном пути
           Для тебя расставят сети
           Злоба, зависть; но идти
           Должен ты по нем, лелея
           Светлый, чистый идеал,
           Не ропща и не робея;
           Бог тебя сюда призвал…
           Для великого!.. А люди…
Но ты пиши не для суда мирского.
Бессмыслен и пристрастен суд людей…
Есть суд другой – и есть другое слово…
Его-то ты вполне уразумей!..
(Исчезает.)
 

^{Доминик, пораженный сими словами, пребывает с минуту безмолвен, с опущенной головой. Потом поднимает голову, ища глазами Анунциату.}

Фети

 
О дивное, прекрасное явленье!
О неземная!.. Где ты? Погоди,
Не улетай… Благодарю, создатель!
В ее устах твое звучало слово!..
Мне слышатся еще досель те звуки
Гармонии чистейшей!.. Как светло!..
Как хочется мне плакать и молиться!
Как грудь кипит! Как сердце шибко бьется,
Рука к холсту невольно так и рвется…
Мой час настал. Великий, дивный час!..
За кисть, за кисть, Доминикино Фети!..
(Убегает.)