Текст книги "Поэты 1840–1850-х годов"

Автор книги: Николай Берг

 
Ползать и кланяться,
Важничать, чваниться
Нам нипочем!
Штучками оными
Смотришь – персонами
Мы прослывем.
Как бы то ни было,
Только бы прибыло
Звонкой в карман!
Всё, что пользительно,
Тут позволительно,
Даже – обман!
Вот мое правило.
Оно доставило
Мне капитал.
Я уж не бегаю:
Парочку пегую
Им я достал.
В дружбе с Задариным.
Жить я стал барином:
Балы даю!
Жизнь веду чинную,
Пью не полынную —
Горское пью!
Так-то, любезнейший,
Совет полезнейший
Не презирай:
Дома ли, в свете ли,
Чтоб не осетили, —
Тон задавай!
Будь сам покорнее.
Был бы просторнее
Угол в избе:
Звякни деньжонками —
С детками, с женками
Придут к тебе!
Легко прославиться!
Никто не справится,
Кто ты таков.
Выше полковника,
Лучше чиновника
Ты без чинов!
Собственной личностью,
Звонкой наличностью
Действуй вовек;
Клюй, знай, как цыпочка,
Скажут: Присыпочка —
Вот человек!
 

 
Премудреная задача
Журналиста ремесло:
Мне нужна на лето дача,
Надо, чтоб в любви везло,
Чтобы корм был для кармана,
Пища для души была
И бутылочка кремана
Не сходила со стола.
Нынче с каждого две шкуры
Всякий силится содрать, —
Отчего ж с литературы
Мне оброков не сбирать?
Я в газету облекаю
Свою личность, как в броню;
Деньги с книжников взимаю,
А чуть не́ дал – разбраню.
Там хватай хоть звезды с неба,
Там что хочешь намели, —
Я лишь тисну – и без хлеба
Сядет раком на мели.
Я статейками упрочил
Вес, доход и капитал:
Тех порочил, тех морочил,
Тем кадил, а тех ругал!
Наградить могу я славой
И убить могу вполне;
Благочиния управа
Не мешает в этом мне.
Нынче враг со мной издатель —
Я роман не ставлю в грош;
Завтра он со мной приятель —
Я пишу: роман хорош!
После вновь раскритикую…
Тут не видно плутовства…
Я формально публикую,
Что пишу из кумовства!
«Петербургские квартиры»
Пишет Кони, слышал я;
Там под видом он сатиры
Хочет выставить меня.
Надо, чтоб уж поневоле
Тут я руку приложил, —
Напишу: в них нету соли —
Мне их автор насолил.
Нет, меня не облапошат!
Я придумал всё хитро;
Напишу, что Кони – лошадь, —
Благородно и остро!
Да и Неетор-то[75]75
  Нестор Васильевич Кукольник.


[Закрыть] наш самый
Запоет кукареку!
Я его теперь за драмы
То есть вот как распеку.
Он намедни преотменный
Пир давал на целый свет,
И меня… о, дерзновенный!
Он не по́звал на обед.
 

 
По числу наличных денег
Судит нас крещеный мир:
Тот бесчестен, кто бедненек,
Кто же с деньгами – кумир.
 
 
И к какой нас благодати
Честь и совесть приведут?
Честь писателя – в печати,
Совесть чистая —
(бьет по карману с деньгами)
                                вот тут.
 
 
Пусть зовут вас шарлатаном.
Нынче кто ж не шарлатан?
Только бейте по карманам —
Так набьете свой карман!
 

 
Мог тогда б понтировать
Я в азарте смелом.
А теперь изволь метать
Без наличных – с мелом.
Уж угодно небесам,
Хоть грызи тут ногти, —
Попадешься не бесам,
Кредиторам в когти.
Случай вдруг лишил меня
Денег и невесты,
Хоть мне кажется, что я
В ней лишен не Весты,
А ударюсь об заклад,
Что не засидится…
Все ее почтут за клад, —
Только бы жениться.
С горем может пополам
И с прекислой рожей
Мне придется по полам
Шаркать у вельможей!
Обращусь теперь к задам,
Хоть уроки горьки…
И примусь опять за дам,
Не найду ль рутёрки?
 

<1840>

 
Замки маврские все пали,
Сарацины все в цепях;
Лишь один твердее стали,
Хоть чума в его стенах.
Непреклонна Альпухара,
Альманзор ей верный щит,
Но наутро ждут удара:
Под стеной уж крест блестит.
 
 
Чу! пальба, и вопль, и пламя!
Вот минута тишины…
На стене взвилося знамя,
На мечетях нет луны!
Но по трупам павших в брани
Альманзор, как гений сил,
Сквозь опасность, с саблей в длани,
Путь широкий проложил.
 
 
Горд испанский предводитель:
Меж развалин и гробов
Пенит кубки победитель,
Делит злато и рабов.
Но вот страж ему доносит:
«Стран далеких паладин
Говорить с героем просит,
Что низринул сарацин».
 
 
– «Пусть войдет!» И входит воин,
Потуплен смиренный взор —
То герой, что лавр достоин,
Щит неверных – Альманзор.
Альпухары вождь надменной
Презрел бегством. Наг и бос,
Он главу свою смиренно
Победителю принес.
 
 
«Вождь! – сказал он. – У порога
Я кладу мою главу,
Твоего признаю бога
И пророком назову.
Пусть несется весть, что братий
И Аллаха я забыл,
Что для вражеских объятий
Грудь могучую открыл,
 
 
Что гремевший мавров славой
Исламизма верный сын,
Под чужой склонясь державой,
Стал вассалом – сарацин».
Доблесть чтит прямой испанец,
Победитель гостю рад:
«Пусть он враг и чужестранец,
По мечу он нам собрат!»
 
 
И вот чествуют героя,
Обнимают, руки жмут
И, забыв упорство боя,
Лавр в венок ему плетут.
Весел мавр при новых братьях
Живоносного креста,
Он сжимает их в объятьях,
Он целует их в уста.
 
 
Бейте в бубны, ратны люди!
Вождь Испании, ликуй!
Мавр его жмет крепче к груди,
Дольше длится поцелуй.
Вдруг, окинув всё собранье,
Он недвижим, взор застыл,
Каждый мускул в содроганьи,
На руках узоры жил.
 
 
Гнутся слабые колена,
Вот он с хохотом упал,
На губах клубится пена,
А в руке сверкнул кинжал.
«А, гяуры! что ж вы в страхе?
Я не в сече – на земле
Я простерт пред вами в прахе…
Смерть в груди и на челе!
 
 
Сарацин пришел с мольбою
И предательством в ваш стан,
Но он нес сюда с собою
Смерти верный талисман.
Посмотрите: я бледнею,
Корчи руки мне свели,
Но вы смертию моею
Отойдете от земли.
 
 
Плачет от чумы Гранада,
Для меня ж она бальзам:
Я гостинец черный яда
В поцелуях роздал вам.
Знайте ж, гя́уры, – Востока
Правоверные сыны
Не срамят Коран пророка,
Не мрачат святой луны!»
 
 
Он замолк. И дикий пламень
Вмиг потух в его очах,
А рука вождя, как камень,
Замерла в его руках.
Но безжизнен мавр на месте,
Он не свел с врагов лица,
И усмешка злобной мести
На устах у мертвеца.
 
 
Опустела Альпухара,
Груда камней, груда тел:
Знать, от века божья кара
Ей назначена в удел.
И сбылося: что не смели
Снять мечи – взяла чума!
И в одной могиле стлели
Шлем с оливой и чалма.
 

<1842>

 
          Могуч, величествен и грозен,
В клуб а́нглийский граф Воронцов вступил.
          Хоть он Шамиля не сразил.
          Зато теперь сражен им Позен.
 

1845

 
Много дал бы я тому,
          Кто откроет тайну —
Отчего и почему
Сердце любит так случайно?
 
 
Чуть взглянул – и сам не свой;
          А мигнули глазом —
Так прощайся с головой:
          Ум зашел за разум.
 
 
Жизнь и смерть, итоги лет,
          Разность отношений —
Всё исчезло! Свет не свет
Без восторженных мучений.
 
 
Знать, пробил судьбины час!
          Нет уж поворота!
Всё затягивает нас
Глубже в топкое болото.
 
 
Те твердят, что это кровь,
Те – духовная потреба…
О любовь, любовь, любовь!
Ты для нас загадка неба!
 
 
Неизбежное ты зло, —
Божество, хотя безбожно!
Жить с тобою тяжело,
Без тебя жить невозможно.
 

Конец 1830-х – первая половина 1840-х годов

 
Вы мне говорили
Часто в прошлом лете,
Что меня любили
Больше всех на свете.
Я вам сдуру верил,
Увлекаясь чувством;
Взор ваш лицемерил
С редкостным искусством.
 
 
Год прошел – нашли вы,
Что уж стар я очень,
Что глаза не живы,
Жар любви непрочен.
Кстати ли участье
К жалкому калеке?
И нашли вы счастье
В дюжем человеке.
 
 
Он так полон страсти,
Геркулес по силам,
Говорит всё сласти
С увлеченьем милым;
Всё на нем с иголки,
Строен, бакенбарды
Словно две метелки —
Хоть в кавалергарды!
 
 
Страсть свою слезами
Вылил в жаркой сцене,
Стоя перед вами
На одном колене.
В брак готов, сердечный…
Лестная картина!
Стоит уж, конечно,
Выделки овчина.
 
 
Весело смеяться
Над судьбой комичной
Было б, может статься,
Кстати и прилично…
А я, дурень, плачу
И крушусь не в меру,
Что я с вами трачу
В ум и в душу веру.
 

Конец 1830-х – первая половина 1840-х годов

 
Как вор отъявленный – он дерзок,
Как вор в суде – подленек он,
Как вор на исповеди – мерзок,
Как вор в полиции – смешон.
 

Первая половина 1840-х годов

 
Родился я – как подобает.
Родитель мой был столбовой.
Где он служил – господь то знает,
Но человек был с головой.
Хотя не дрался он с французом,
Носил медаль, не знал аптек,
Был дюж, здоров, с огромным пузом,
Как благородный человек.
 
 
Весь дом его был в строгом чине.
Холопей праздную семью
Держал всегда он в дисциплине,
Как свору гончую свою.
Он вел дела благополучно,
Виновных на конюшне сек,
Псарей учил собственноручно,
Как благородный человек.
 
 
Имея дела очень много
То на охоте, то в гостях,
Меня он сдал на волю бога,
Я взрос у ключниц на руках.
Я поедал варенье славно,
Ходил смотреть рысистый бег
И в бабки дулся преисправно,
Как благородный человек.
 
 
Я с гордостью открою внукам,
Что полный курс мой был букварь,
Что обучал меня наукам
Наш деревенский пономарь.
Я рос свободно, праздно, вольно,
Меж дворни, гончих и телег,
Да плеткой слуг стегал пребольно,
Как благородный человек.
 
 
Чтобы избавиться от жалоб,
Отец решил меня женить,
Да рассудил, что не мешало б
Сперва маленько послужить.
Мои бумаги были чисты —
Тогда был не ученый век,
И поступил я в копиисты,
Как благородный человек.
 
 
Не знал я, что такое страсти,
За честью гнаться не хотел,
Я покорялся всякой власти,
Пред богачом благоговел.
Не простирал далёко виды,
Сбирал щепы, как дровосек,
Сносил безропотно обиды,
Как благородный человек.
 
 
Я враг был всяких либералов,
Во мне дух барства не потух.
Всегда терпеть не мог журналов —
В них эдакий какой-то дух.
Я денег не сорил на вздоры,
Не заводил библиотек,
И не вступал ни с кем я в споры,
Как благородный человек.
 
 
Я проводил досуг иначе:
Бродягам гроша не давал
И в зимний вечер и на даче
Исправно спал иль козырял.
Меня не трогал неимущий —
Не призревать же всех калек!
Пусть сам достанет хлеб насущный —
Как благородный человек.
 
 
Жену мою… как вам сказать бы?..
Мне мой начальник предложил.
Он знал ее еще до свадьбы
И награждал по мере сил.
За ней сулил он тридцать тысяч…
За эти деньги – в наш-то век —
Себя позволит всякий высечь,
Как благородный человек!
 
 
Жена любила все обряды
Великолепных светских дам,
Днем покупала всё наряды,
Скиталась ночью по балам.
Сперва ее пленила полька,
Потом подъехал знатный грек…
Что ж было делать?.. Плюнул только,
Как благородный человек.
 
 
Я был в делах отменно тонок,
Спины и шеи не жалел,
Пред сильным – просто падал до́ ног,
Знал фамильярности предел.
И хоть без мудрого ученья,
А переплыл я много рек
И нажил славных три именья,
Как благородный человек.
 
 
Я в свете с важностью прямою
Всегда держать себя умел,
И подчиненный предо мною
Ни сесть, ни пикнуть бы не смел.
А если б вышел он из правил,
Да я бы суд над ним изрек:
Без хлеба на всю жизнь оставил,
Как благородный человек.
 
 
Детей к начальству на поклоны
Всегда с собою я возил.
Что́ значат важные персоны,
Я с малолетства им внушил.
Зато карьеру им составил,
Теперь пойдут и без опек,
Я долг родительский исправил,
Как благородный человек.
 
 
Весь век я терся по приемным
У командиров и вельмож,
Терпел их шутки с видом скромным,
На всё готов был и пригож.
За честь считал вкушать их брашен,
В мой дом их звал хоть на ночлег.
Зато их милостью украшен,
Как благородный человек.
 
 
Хоть ждал ремесленник уплаты
С меня лет десять иногда,
Но метил я в аристократы
И твердо знал, что нет стыда
Должать за мебель, за линейки.
Зато платил я весь свой век
Долги по картам до копейки,
Как благородный человек.
 
 
И внес на имя неизвестных
Давно в ломбард я капитал,
Достиг до степеней известных
И всё, что можно, нахватал.
Воздвиг эта́жей в шесть домишко,
И формуляр мой чист как снег,
А жил-то я на свой умишко,
Как благородный человек.
 
 
Скончался я, оплакан сыном,
За мной тянулся ряд карет,
Свезли меня под балдахином,
И на поминках был обед.
На днях в газетах вышел нумер,
Что, мол, такой-то, имярек,
Почтенно жил и честно умер,
Как благородный человек!
 

1848

Пусть Виргилий прославляет Августов, а я хочу хвалить Фрола Силина, простого поселянина.

Карамзин

 
Хвала тебе, торговец благородный,
С душою нежной, мягкою как шелк,
Хвала тебе! в те дни, когда, голодный,
По лавочкам таскался я как волк,
В те дни, когда вдруг захворал картофель
И страх объял кухарок всех умы,—
Ты разгадал мой истощенный профиль…
Ты помнишь ли? но не забудем мы!
 
 
Пожертвовав для ближнего карманом
И теплою любовию дыша,
Не захотел прослыть ты Тамерланом
И брал на грош лишь гривну барыша.
Зато к тебе сбежалися все бабы
И съели вмиг все огурцов холмы,
Хотя тогда желудки были слабы…
Ты помнишь ли? но не забудем мы!
 
 
Душа твоя целительным бальзамом
На горничных обильно потекла.
Ты как артист припас в угоду дамам
И голубков из дутого стекла,
И баночку помады бергамотной,
И яблоков с брусникой для зимы, —
Цикорию давал в кредит охотно…
Ты помнишь ли? но не забудем мы.
 
 
Ты помнишь ли, когда я для афиши
Писал тебе про всякие харчи
И превознес талант твой выше крыши,
А бескорыстье – выше каланчи.
Ты мне принес, о добрый, две селедки,
Ватрушки фунт и разные кормы
И удружил три гривны на подметки…
Ты помнишь ли? но не забудем мы!
 

1848

 
Если вдовушка уж в ле́тах
Да набит ее ларец,
И за нею в эполетах
Вьется ловкий молодец,
И воркует вкруг старушки:
«Я без вас не ем, не сплю!» —
Это значит – финтифлюшки,
Финтифлюшки, финтифлю!
 
 
Если нимфа из балета
Обожает старичка,
И ему сбавляет лета,
И ласкает простачка:
«Вы такие, право, душки!
Только вас одних люблю!» —
Это значит – финтифлюшки,
Финтифлюшки, финтифлю!
 
 
Если автор представляет
Книжки критику на суд
И тот ловко обещает,
Что их скоро разберут:
«Ваши книжечки – игрушки,
Я их завтра расхвалю!» —
Это значит – финтифлюшки,
Финтифлюшки, финтифлю!
 
 
Если в час, когда вы нужны,
Друг усердный вам твердит:
«С вами мы навеки дружны,
Кошелек мой вам открыт,
И процентов ни полушки! —
Я души не погублю!» —
Ну, а суньтесь – финтифлюшки,
Финтифлюшки, финтифлю!
 
 
Все на свете колобродят.
Умный так же, как дурак,
Но все выгоду находят
Думать этак, делать так!
Здесь что шаг, то всё ловушки,
Но мы лезем, как в хмелю,
И не видим финтифлюшки,
Финтифлюшки, финтифлю!
 

<1849>

 
Питер – дивная столица,
Я осмелюсь доложить:
Распотешить мастерица
И карман растормошить.
 
 
Здесь что шаг, то удивленье!
Всюду мрамор да гранит,
И уж точно просвещенье:
Всё на газе обстоит.
Всё так чисто и вальяжно…
Всюду этакий бонтон…
И устроено так важно —
На немецкий всё фасон.
 
 
Как кондитерские знатно
Здесь разубраны, ей-ей!
И у каждой аккуратно
Двое есть зубных врачей!
Над сластями, шоколадом
Порти зубы – нипочем!
Тут вам вырвут, вставят рядом —
Всё за рублик серебром!..
 
 
А уж сколько заведений,
В захолустьях даже всех,
Для душевных развлечений
И желудочных утех!
Здесь на дачах загляденье:
И воксалы и кафе,
Рестораны – объеденье,
Просто то есть – тут-а-фе!
 
 
Так вас вежливо обступят,
Требуй знай себе, не бось!
Правда, втридорога слупят,
Но зато уж всё – хоть брось.
Порции поменьше горстки,
Бутерброды под стеклом,
Водку подают в наперстке —
Утонченности во всем.
 
 
Рыба – сиг, лосось и штокфиш;
Всё рассчитано на вкус.
Что желудка не испортишь,
Уж за это поручусь.
 
 
А насчет скажу Пассажа,
Есть ли в мире где такой?
Преогромный, в три эта́жа,
А ведь летом – весь пустой.
Хоть торговля там в изъяне,
Плохо сводится итог,
Да зато поют цыгане:
«Уж как веет ветерок!».
 
 
Всё в размерах здесь громадных,
От палат до фонарей…
И вдобавок дней отрадных
Не бывает и ночей.
Невский устлан весь паркетом,
Не езда – а просто бег!
Только жаль – он взломан летом,
А всю зиму – на нем снег!
 
 
А наш Излер – вот сноровка! —
Распотешник, чародей!
Уж куды умеет ловко
Обморочивать людей!
Всех калиберов народы
Там всю ночь и поутру:
Минеральные здесь воды
Всем, как видно, по нутру.
 
 
Сколько разных есть сокровищ!
Видишь диво каждый час:
То – в Кунсткамере – чудовищ,
То цыганский дикий пляс.
А послушать Лизу, Грушу,
Как распустят голосок, —
Потрясают просто душу,
Растрясают кошелек!
 
 
Что за дамы! Как порхают!
Легче, кажется, пера…
А шары-то как спускают…
Надувать здесь мастера!
Да, уж надобно сознаться,
Что отыщется не вдруг
В целом свете, может статься,
Городок, как Петербург!
 

<1850>

 
Вы видали ль: часто бродит
В свете бедненький голяк:
Места ищет, не находит,
Прятал дырка на свой фрак.
 
 
Вот нашел он, – чуть пригрелся
И рукою не достать:
Обзавелся, разоделся,
И в кармане благодать!
 
 
Вышло дело-то не худо!
Как успел он – вот в чем чудо!
Чуда нет тут – примечай:
Фокус-покус – ein, zwei, drei![76]76
  Раз, два, три! (нем.). – Ред.


[Закрыть]
 
 
Часто здесь купец удалый
Торг широко так ведет,
Забирает капиталы,
На чужой гуляет счет.
Но чуть срок пришел уплаты,
Купчик наш тю-тю… банкрут!
А чрез год, глядишь, палаты
Уж выводит тут как тут!
 
 
Вышло дело-то не худо!
Как успел он – вот в чем чудо!
Очень просто – примечай:
Фокус-покус – ein, zwei, drei!
 
 
Прожектер иной затеет
Печи греть совсем без дров
И порядком понагреет
Легковерных простаков…
Всё распишет, как в романе,
А выходит как назло:
Дрожь у пайщиков в кармане,
А ему, глядишь, тепло!
 
 
Вышло дело-то не худо!
Как успел он – вот в чем чудо!
Как успел он? – Примечай:
Фокус-покус – ein, zwei, drei!
 
 
Фокус-покусы на свете
Завсегда играют роль,—
Те от них катят в карете,
А другие трут мозоль.
Не надсаживая груди,
Не трудя свои глаза,
Тот при дамах вышел в люди,
А другой через туза.
 
 
Оно, в сущности, не худо!
Но как вышли – вот в чем чудо!
Ошень просто – примечай:
Фокус-покус – ein, zwei, drei!
 

<1851>

 
Не жди, чтобы цвела страна,
Где царство власти, не рассудка
И где зависит всё от сна
И от сварения желудка!
Где есть закон, чтоб понимать,
Как он изменчив и непрочен;
И где звездами лечат знать
От заслужённых ей пощечин!
Где много есть свободных мест
Для угнетенья и позора;
Где вешают на вора крест,
А не на крест вздевают вора!
Где низость доставляет чин,
А чин дает на подлость право:
Кто низко ползал – исполин,
Кто честно жил – упал без славы!
Где надо знать маршировать,
Чтоб выслужиться перед троном;
Где можно родину продать
И ей же вновь служить шпионом!
Где с детства учат фрунтовой,
Из школ поделали казармы;
Где управляет всей страной
Фельдфебель с палкой да жандармы!
Где всё правительство живет
Растленьем нравственным народа;
На откуп пьянство отдает
Для умножения дохода!
Где за словечко – цензоров
Пугают пытками тиранства,
А грабить можно мужиков
И драть – по вольности дворянства!
Где недостатка нет в попах,
А веры не видать от века;
Где бог в одних лишь образах,
Не в убежденьи человека!
Где нет управы для людей;
Где мысль их гонят; изуверство
Где есть закон; для лошадей
Особое есть министерство!
Где все цари едят и пьют
Или в солдатики играют,
Из мертвых мощи создают,
Живых же в землю отправляют!
Где (в прихоть) барства и чинов
Даны на жертву поколенья,
Где для затмения умов
Есть министерство просвещенья.
 

<1855>

П. А. КАРАТЫГИН

П. А. Каратыгин. Гравюра (1843).

Петр Андреевич Каратыгин родился 29 июня 1805 года в Петербурге, в актерской семье (крупными актерами были его родители, знаменитым трагиком стал старший брат, Василий Андреевич). В 1815 году мальчика отдали в Театральную школу, в класс балета; затем он перешел в драматический класс, где актерскому мастерству учился у драматурга А. А. Шаховского. В качестве режиссера и актера Каратыгин участвовал в организованных воспитанниками школы «домашних» спектаклях; для них он написал свои первые драматические произведения – пародию в стихах «Нерон» и водевиль «Сентябрьская ночь». Пьесы одобрил Грибоедов, бывавший в Театральной школе.

В 1821 году состоялся актерский дебют Каратыгина на сцене Русского для представления трагедий и комедий театра (с 1832 года называемого Александринским). Из училища официально Каратыгин был выпущен в 1825 году, но уже с 1823-го регулярно участвовал в спектаклях на амплуа «вторых любовников». Через десять лет он перешел на комические роли и сделался одним из ведущих комедийных актеров Александрийского театра, где проработал всю жизнь. Каратыгин-актер имел, по словам Белинского, «талант односторонний, годный не для многих ролей, но тем не менее весьма замечательный…»[77]77
  В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. 8, М., 1955, с. 534.


[Закрыть].

Одновременно с актерской деятельностью Каратыгин в 1832–1838 годах руководил драматическим классом в Театральной школе. Чуткий, отзывчивый педагог, он воспитал выдающихся комедийных актеров А. М. Максимова и А. Е. Мартынова.

Как драматург, Каратыгин дебютировал на казенной сцене в 1830 году водевилем «Знакомые незнакомцы», направленным против Ф. В. Булгарина и Н. А. Полевого. С этих пор и до самого конца жизни (Каратыгин умер 24 сентября 1879 года) он постоянно писал для театра, создав в общей сложности 73 пьесы, из них 46 водевилей и 27 комедий (20 водевилей – оригинальные произведения, остальные – переводы и переделки французских). Наибольшую популярность принесли, ему водевили; такие из них, как «Заемные жены, или Не знаешь, где найдешь и где потеряешь» (1834), «Ложа 1-го яруса на последний дебют Тальони» (1838), «Булочная, или Петербургский немец» (1843), «Вицмундир» (1845) и другие, поставили Каратыгина в число лучших русских водевилистов.

Многое связывает водевили Каратыгина с современным ему реалистическим искусством. Его герои принадлежат преимущественно к средним слоям населения Петербурга; это мелкие чиновники, купцы, бедняки интеллигенты. Водевили Каратыгина отличает сценичность, злободневность, хорошее знание быта, простота языка; для большинства из них характерен мягкий, добродушный юмор. Критика отрицательных черт действительности у Каратыгина, за редчайшими исключениями, отсутствует. Приверженец классического театра, он ко многим прогрессивным явлениям литературы и искусства (например, к творчеству Гоголя, Некрасова, Островского) относился отрицательно. Это проявилось, в частности, в водевиле «Натуральная школа» (1847).

Поэтические произведения Каратыгина – это водевильные куплеты и различные стихотворения, преимущественно шуточные, в их числе басни, стихотворные послания. Каратыгин был известен в театральном мире как острослов и каламбурщик; он сочинил немало экспромтов и эпиграмм, посвященных главным образом театральной ЖИЗНИ.

Несколько стихотворений вошло в небольшую книгу «Сочинения П. Каратыгина» (СПб., 1854). Значительное количество стихотворений, не напечатанных при жизни автора, в их числе цикл «Закулисные эпиграммы», было опубликовано сыном драматурга, П. П. Каратыгиным, в журнале «Русская старина» (1880, №№ 1 и 3).

Посмертно был издан трехтомный «Сборник театральных пьес. Оригинальные и переводные водевили и комедии» (СПб., 1880), подготовленный, вероятно, самим драматургом; сюда вошла 31 пьеса. Кроме того, Каратыгин оставил интересные «Записки», где отразились события театральной жизни, очевидцем которых он был.