Текст книги "Поэты 1840–1850-х годов"

Автор книги: Николай Берг

 
Ты скоро меня позабудешь,
Но я не забуду тебя;
Ты в жизни разлюбишь, полюбишь,
А я – никого, никогда!
Ты новые лица увидишь
И новых друзей изберешь;
Ты новые чувства узнаешь
И, может быть, счастье найдешь.
Я – тихо и грустно свершаю,
Без радостей, жизненный путь;
И как я люблю и страдаю —
Узнает могила одна!
 

<1844>

 
Как хорошо! В безмерной высоте
Летят рядами облака, чернея…
И свежий ветер дует мне в лицо,
Перед окном цветы мои качая;
Вдали гремит, и туча, приближаясь,
Торжественно и медленно несется…
Как хорошо! Перед величьем бури
Души моей тревога утихает.
 

1845

 
Что в душу мне так дивно льется?
Кто шепчет сладкие слова?
Зачем, как прежде, сердце бьется,
Невольно никнет голова?..
 
 
Зачем отрадою нежданной
Опять я, грустная, полна?
Зачем весной благоуханной
В сны счастия погружена?
 
 
Надежд, уснувших так глубоко,
Кто разбудил кипучий рой?
Прекрасно, вольно и широко
Кто жизнь раскинул предо мной?
 
 
Или еще не отжила я
Моей весны всех лучших дней?
Или еще не отцвела я
Душой тревожною моей?
 

1845

 
Уж теперь не то, что было прежде!
Грустно мне, как вспомню о былом:
Раскрывалась сладко грудь надежде
И мечтам о счастии земном.
 
 
В горе я вдавалась безотчетно,
Без сознанья радостна была
И вперед глядела беззаботно,
Не страшася ни людей, ни зла.
 
 
Уж теперь не то, что прежде было!
Равнодушно я гляжу на свет;
В сердце грустно стало и уныло,
И желаний прежних больше нет.
 
 
Жизнь теперь я лучше разумею:
Счастья в мире перестав искать,
Без надежды я любить умею
И могу без ропота терять.
 

1845

 
Всё ты уносишь, нещадное время, —
Горе и радость, дружбу и злобу;
Всё забираешь всесильным полетом;
Что же мою ты любовь не умчало?
Знать, позабыло о ней ты, седое;
Или уж слишком глубоко мне в душу
Чувство святое запало, что взор твой,
Видящий всё, до него не проникнул?
 

<1846>

 
Повсюду тишина: природа засыпает
И звезды в высоте так сладостно горят!
Заря на западе далеком потухает,
По небу облачка едва-едва скользят.
О, пусть душа моя больная насладится
             Такою же отрадной тишиной!
             Пусть чувство в ней святое загорится
             Вечернею блестящею звездой!
Но отчего я так тоскую и страдаю?
Кто, кто печаль мою поймет и усладит?
Я ничего теперь не жду, не вспоминаю;
Так что ж в моей душе?.. Вокруг меня всё спит;
Ни в чем ответа нет… лишь огненной чертою
Звезда падучая блеснула предо мною.
 

1846

 
Я всё еще его, безумная, люблю!
При имени его душа моя трепещет;
Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,
И взор горячею слезой невольно блещет.
 
 
Я всё еще его, безумная, люблю!
Отрада тихая мне душу проникает,
И радость ясная на сердце низлетает,
Когда я за него создателя молю.
 

1846

 
Я помню взгляд, мне не забыть тот взгляд! —
Он предо мной горит неотразимо:
В нем счастья блеск, в нем чудной страсти яд,
Огонь тоски, любви невыразимой.
Он душу мне так сильно взволновал,
Он новых чувств родил во мне так много,
Он сердце мне надолго оковал
Неведомой и сладостной тревогой!
 

<1847>

 
Когда б ты знал, как больно мне
Всегда в душевной глубине
Таить и радость и печаль,
Всё, что люблю, чего мне жаль!
Как больно мне перед тобой
Не сметь поникнуть головой,
Шутить, смеяться и болтать!
Как часто я хотела дать
Свободу сдержанным речам,
Движенью сердца и слезам…
Но ложный стыд и ложный страх
Сушили слезы на глазах,
Но глупого приличья крик
Оковывал мне мой язык…
И долго я боролась с ней,
С печальной участью моей…
Но полно! Больше нету сил!
Мне мой рассудок изменил!
Мой час настал… теперь узнай,
Что я люблю тебя! Один
Всех дум моих ты властелин,
В тебе мой мир, в тебе мой рай!
Себя и исповедь мою
В твою я волю предаю, —
Люби, жалей иль осуждай!
 

<1847>

 
Во мгле печальных заблуждений,
В тяжелом сне душа была,
Полна обманчивых видений;
Ее тоска сомненья жгла.
 
 
Но ты явился мне: сурово
С очей души завесу снял,
И вещее промолвил слово,
И мрак сомненья разогнал.
 
 
Явился ты, мой гений грозный,
Разоблачил добро и зло,
И стало на душе светло —
Как в ясный день… зимы морозной…
 

1847

 
Из ума у меня не выходит
Всё та песня, что пели вчера;
Всё мне грустные думы наводит,
Всё звучит мне страданьем она.
Я сегодня работать хотела,
Но лишь только иголку взяла,
Как в глазах у меня потемнело
И склонилась на грудь голова;
Как недугом лихим охватило
Теми звуками душу мою,
И болезненно сердце заныло…
И шепчу всё: «Люблю я, люблю!..»
 

1847

 
Прощай! не нужно мне участья:
Не жалуюсь, не плачу я.
Тебе – вся прелесть бытия.
Тебе – весь блеск земного счастья,
Тебе – любовь, тебе – цветы,
Тебе – все жизни наслажденья;
Мне – сердца тайные мученья
Да безотрадные мечты.
Прощай! пришла пора разлуки…
Иду в печальный, долгий путь…
Бог весть, придется ль отдохнуть
Мне здесь от холода и скуки!
 

1847

 
Ты всюду предо мной: повеет ли весна,
Я чувствую тебя в ее отраде тайной;
Любуюсь ли цветком, я уж тоски полна,—
Я мыслю о тебе; забросит ли случайно
Холодная луна свой бледный луч ко мне,
Иль кроткая звезда вечерняя сияет,—
Всё это мне тебя, мой друг, напоминает.
Я плачу о тебе в печальной тишине.
Тоской, любовию, разлукою томима,
Вся жизнь моя – бессильная борьба…
Меня гнетет недуг неисцелимый
И неизбежный, как судьба…
 

1847

 
Всё бы я теперь сидела да глядела!
Я глядела бы всё на ясное небо,
На ясное небо да на вечернюю зо́рю,—
Как заря на западе потухает,
Как на небе зажигаются звезды,
Как вдали собираются тучи
И по ним молнья пробегает…
Всё бы я теперь сидела да глядела!
Я глядела бы всё в чистое поле,—
Там, вдали, чернеет лес дремучий,
А в лесу гуляет вольный ветер,
Деревам чудные речи шепчет…
Эти речи для нас непонятны;
Эти речи цветы понимают,—
Им внимая, головки склоняют,
Раскрывая душистые листочки…
Всё бы я теперь сидела да глядела!..
А на сердце тоска, будто камень,
На глазах пробиваются слезы…
Как, бывало, глядела я другу в очи,—
Вся душа моя счастьем трепетала,
В моем сердце весна расцветала,
Вместо солнца любовь светила…
Век бы целый на него я глядела!..
 

1847

 
Напрасно ты сулишь так жарко славу мне:
Предчувствие мое, я знаю, не обманет,
И на меня она, безвестную, не взглянет.
Зачем будить мечты в душевной глубине?
 
 
На бедный, грустный стих мне люди не ответят,
И, с многодумною и странною душой,
Я в мире промелькну падучею звездой,
Которую, поверь, не многие заметят.
 

1847 (?)

 
Люди много мне болтали
О тебе добра и худа;
Но на все пустые толки
Я презреньем отвечала.
Пусть кричат, что им угодно,
Про себя я говорила,
Мне всю правду сердце скажет:
Лучше всех оно сумеет
Различить добро и худо.
И с тех пор, как полюбила
Я тебя, прошло немало
Дней веселых и печальных;
Разгадать же и теперь я
Не могу, как ни стараюсь,
Что́ в тебе я так любила:
То ли, что хвалили люди,
Или то, что осуждали?..
 

1848

 
Любви не может быть меж нами:
Ее мы оба далеки;
Зачем же взглядами, речами
Ты льешь мне в сердце яд тоски?
 
 
Зачем тревогою, заботой
С тобой полна душа моя?
Да, есть в тебе такое что-то,
Чего забыть не в силах я;
 
 
Что в день печали, в день разлуки
В душе откликнется не раз,
И старые пробудит муки,
И слезы вызовет из глаз.
 

1848

 
Как мне вечером скучно одной,
Да притом же не в шутку больной!
Я б охотно послушала сказки,
Дождалась бы и глупой развязки;
А уж если бы песню кто спел,
Мой недуг бы как раз отлетел.
Мне работать, читать запретили.
Да еще бы хоть звезды светили!
Нет, в окошко, темна, холодна,
Ночь угрюмая смотрит одна;
Шумно сани порой проезжают,
Да у дома в потемках мерцают,
И лениво, и тускло горя,
Покривленные два фонаря.
С каждым часом минуты длиннее,
С каждым часом в душе холоднее.
Вот и песня… Спасибо тому,
Кто запел, невзирая на тьму, —
И не мыслит о том, не гадает,
Кто ему с наслажденьем внимает:
Для себя одного он поет
И по улице дальше идет…
 

1848

 
Ночь. Всё тихо́. Только звезды
Неусыпные блестят
И в струях реки зеркальной
И мелькают, и дрожат;
Да порою пробегает
Легкий трепет по листам
Или сонный жук лениво
Прожужжит привет цветам.
Полно нам с тобой так поздно
Под деревьями сидеть
И с мечтой неисполнимой
Грустно на Небо смотреть
И, как детям, любоваться
И звездами, и рекой:
О другом давно пора уж
Нам подумать бы с тобой.
Посмотри, ведь ты седеешь,
Да и я уж не дитя;
Путь далек, притом не гладок,—
Не пройдешь его шутя!
И не вечно будут звезды
Нам так ласково сверкать:
То и жди, беда, как туча,
Набежит на нас опять…
Вот и надобно подумать,
Чтобы нас она врасплох
Не застала, чтоб рассудок
Силы нам собрать помог,
Чтоб взглянуть в глаза несчастью
С думой смелой и прямой,
Чтоб не пасть нам перед горем,
А возвыситься душой…
 

1848

 
Грустная картина!
Облаком густым
Вьется из овина
За деревней дым.
Незавидна местность:
Скудная земля,
Плоская окрестность,
Выжаты поля.
Всё как бы в тумане,
Всё как будто спит…
В худеньком кафтане
Мужичок стоит,
Головой качает —
Умолот плохой,
Думает-гадает:
Как-то быть зимой?
Так вся жизнь проходит
С горем пополам;
Там и смерть приходит,
С ней конец трудам.
Причастит больного
Деревенский поп.
Принесут сосновый
От соседа гроб,
Отпоют уныло…
И старуха мать
Долго над могилой
Будет причитать…
 

1848

 
Да, я вижу, – безумство то было:
В наше время грешно так любить
И души благодатные силы
Об единое чувство разбить.
 
 
Но, быть может, с тобой мы и правы:
Увлеклися в недобрый мы час,
Пылкой юности демон лукавый
Отуманил неопытных нас.
 
 
Думал ты, что любил меня страстно,
По тебе я сходила с ума;
Наша встреча могла быть опасна,
Я теперь это вижу сама.
 
 
Но едва очарованной чаши
Мы коснулись устами с тобой,
Как уж души разрознились наши
И пошел ты дорогой иной.
 
 
Горько было, я много страдала,
И в любовь моя вера прошла,
Но в то время я духом не пала —
Гордо, смело удар приняла.
 
 
А теперь уж и чувство погасло,
Стала жизнь и пуста, и темна;
И душа – как лампада без масла,
Догоревшая ярко до дна.
 

1856

 
Боясь житейских бурь и смут,
Бежишь ты, грустный, от людей.
Ты ищешь сладостных минут
Под небом Греции твоей.
Но верь, и там тебя найдут
Людские ропот, плач и стон;
От них поэта не спасут
Громады храмин и колонн.
Себялюбиво увлечен
Ты блеском чувственной мечты,—
Прерви эпикурейский сон,
Оставь служенье красоты —
И скорбным братьям послужи.
За нас люби, за нас страдай…
И духа гордости и лжи
Стихом могучим поражай.
 

<1857>

 
Я гляжу на дорогу уныло,
Незавиден и тесен мой путь!
Я теряю и бодрость, и силу,
Мне пора бы давно отдохнуть.
 
 
Даль не манит уж больше надеждой,
Мало радостных встреч на пути,
Часто об руку с грубой невеждой,
С глупой спесью случалось идти.
 
 
И нередко меня нагоняли
Пошлость, зависть и яд клеветы,
Утомленную душу терзали,
Мяли лучшие жизни цветы.
 
 
Было добрых сопутников мало,
Да и те отошли далеко…
Я осталась одна, я устала,—
Этот путь перейти не легко!
 

1857

 
Нива, моя нива,
Нива золотая!
Зреешь ты на солнце,
Колос наливая.
По тебе от ветру,
Словно в синем море,
Волны так и ходят,
Ходят на просторе.
Над тобою с песней
Жаворонок вьется,
Над тобой и туча
Грозно пронесется.
Зреешь ты и спеешь,
Колос наливая,
О людских заботах
Ничего не зная.
Унеси ты, ветер,
Тучу градовую;
Сбереги нам, боже,
Ниву трудовую!..
 

1857

 
Не зови меня бесстрастной
И холодной не зови, —
У меня в душе немало
И страданья, и любви.
Проходя перед толпою,
Сердце я хочу закрыть
Равнодушием наружным,
Чтоб себе не изменить.
Так идет пред господином,
Затая невольный страх,
Раб, ступая осторожно,
С чашей полною в руках.
 

1857

 
Увы! и я, как Прометей,
К скале прикована своей, —
Мне коршун-горе сердце гложет,
И луч небесного огня
От рока не спасет меня
И цепь сорвать мне не поможет!
 

1857

 
Много лет ладью мою носило
Всё в виду цветущих берегов…
Сердце их и звало, и манило,
Но ладья всё дальше уходила
И неслась по прихоти валов.
 
 
А потом, в пространстве беспредметном,
Поплыла в неведомую даль.
Милый край мелькал едва заметно,
И кругом всё было безответно
На мои моленья и печаль.
 
 
Облака мне звезды застилали;
Моря шум был грозен и суров;
И порой громады выступали
Голых скал, – они меня пугали
Мрачным видом чуждых берегов.
 
 
Наконец ко пристани бесплодной
Принесло убогую ладью,
Где душе, печальной и холодной,
Не развиться мыслию свободной,
Где я жизнь и силы погублю!
 

1857

 
Тихо я бреду одна по саду,
Под ногами желтый лист хрустит,
Осень льет предзимнюю прохладу,
О прошедшем лете говорит.
Говорит увядшими цветами,
Грустным видом выжатых полей
И холодными, сырыми вечерами —
Всей печальной прелестью своей.
Так тоска душе напоминает
О потере наших лучших дней,
Обо всем, чего не возвращает
Эта жизнь – жестокий чародей!
 

1857

 
Ты на край небосклона далекий
Посмотри – там сбирается туча,
То предвестница бури жестокой,
И грозна, и темна, и могуча.
 
 
Набежит, пролетит! – беспощадно
Разрушенье прольет на пути;
Много жертв унесет она жадно,
Многим силы ее не уйти.
 
 
Пронесется бедою бывалой,
Смоет хижины бедных людей,
Вырвет с корнем деревьев немало,
Потрясет и дворцы богачей…
 
 
Но зато, что останется цело
После этой грозы роковой,
Может жить и покойно, и смело,
Наслаждаясь благой тишиной,
 
 
И очищенным воздухом вволю
Обновленною грудью дышать,—
И во всем божьем мире на долю
По желанью себе выбирать…
 

1857

 
Сеятель вышел с кошницею в поле,
Семя бросает направо, налево;
Тучная пашня его принимает;
Падают зерна куда ни попало:
Много их пало на добрую землю,
Много в глубокие борозды пало,
Многие ветер отнес на дорогу,
Много под глыбы заброшено было.
Сеятель, труд свой окончив, оставил
Поле, и ждал изобильной он жатвы.
Зерна почуяли жизнь и стремленье;
Быстро явились зеленые всходы,
К солнцу тянулися гибкие стебли
И достигали назначенной цели —
Плод принести и обильный, и зрелый.
Те же, что в борозды, иль на дорогу,
Или под глыбы заброшены были,
Тщетно стремяся к назначенной цели,
Сгибли, завяли в борьбе безысходной…
Солнце и влага им были не в пользу!
Жатва меж тем налилась и созрела;
Жатели вышли веселой толпою,
Сноп за снопом набирают ретиво;
Радостно смотрит хозяин на ниву,
Видит созревшие в меру колосья
И золотистые, полные зерна;
Тех же, что пали в бесплодную землю,
Тех, что увяли в тяжелой истоме,
Он и не ведает, он и не помнит!..
 

1857

 
Говорят – придет пора,
Будет легче человеку,
Много пользы и добра
Светит будущему веку.
 
 
Но до них нам не дожить
И не зреть поры счастливой,
Горько дни свои влачить
И томиться терпеливо…
 
 
Что ж? Закат печальных дней
Пусть надеждой озарится,
Что и ярче и светлей
Утро мира загорится.
 
 
А быть может, – как узнать? —
Луч его и нас коснется,
И придется увидать,
Как заря с зарей сойдется…
 

1857

 
Не вспыхнут светлым убежденьем
В них семена святой любви,
Не обновятся возрожденьем
Сердца, погрязшие во лжи.
 
 
Нет, задушевной правды слову
В уме их корню не пустить
И за него венок терновый
На голове им не носить!
 
 
Бесстрастны, суетны и вялы,
Без пользы для страны родной,
Они лениво и устало
Идут избитою тропой…
 
 
<………………>
 
 
Звездой надежда избавленья
Из-под ярма великих зол,
И грех неправого владенья
Для них не кажется тяжел.
 
 
Для их души одна потреба —
Чтоб сытым быть, покойно спать…
За то не дастся им от неба
Призваний высших благодать.
 

1857

 
Не твердил он мне льстивых речей,
Не смущал похвалою медовой,
Но запало мне в душу навек
Его резко-правдивое слово…
 
 
Он по-своему как-то любил,
Но любил он глубоко и страстно!
Жизни он не считал никогда
Глупой шуткой иль даром напрасным.
 
 
Он порой предрассудки бранил,
Но в душе его не было злобы;
Слову честному, дружбе, любви
Он был верен и предан до гроба.
 
 
И хоть часто терзали его
Неудачи, враги и сомненья,
Но он умер с надеждой святой,
Что настанет пора обновленья,
 
 
Что поймет наконец человек,
Что идет он дорогой лукавой,
И сознает неправду душой,
И воротит на счастие право…
 
 
Не твердил он мне льстивых речей,
Не смущал похвалою медовой,
Но запало мне в душу навек
Его резко-правдивое слово…
 

1857

 
Стих твой звучит непритворным страданьем,
Будто из крови и слез он восстал!
Полный ко благу могучим призваньем,
Многим глубоко он в сердце запал.
 
 
Он неприятно счастливцев смущает;
Гордость и спесь восстают на него;
Он эгоизм глубоко потрясает,—
Верь мне – не скоро забудут его!
 
 
Льнут к нему чутким, внимательным ухом
Души, измятые жизни грозой;
Внемлют ему все, скорбящие духом,
Все, угнетенные сильной рукой…
 

1857

 
Чем ярче шумный пир, беседа веселей,
Тем на душе моей печальной тяжелей,
Язвительнее боль сердечного недуга,
И голос дальнего, оставленного друга
Мне внятней слышится… Ах, бледный и худой,
Я вижу образ твой, измученный нуждой!
Среди довольных лиц, средь гула ликованья
Он мне является с печатаю страданья,
Оставленной на нем бесплодною борьбой
С врагами, бедностью и самою судьбой!
Быть может, в этот час, когда за ужин пышный
Иду я средь других моей стопой неслышной,
Ты, голоден и слаб, в отчаяньи немом,
Лежишь один, в слезах, на чердаке глухом,
А я тебе помочь не в силах и не властна!
И, полная тоски глубокой и безгласной,
Я никну головой, не слыша ничего,
Под гнетом тайного унынья моего;
Средь этой ветреной, себялюбивой знати
Готова я рыдать неловко и некстати!..
 

<1858>

 
             Нет, никогда поклонничеством низким
Я покровительства и славы не куплю,
             И лести я ни дальним и ни близким
             Из уст моих постыдно не пролью.
Пред тем, что я всегда глубоко презирала,
Пред чем порой дрожат достойные, – увы! —
Пред знатью гордою, пред роскошью нахала
             Я не склоню свободной головы.
Пройду своим путем, хоть горестно, но честно,
Любя свою страну, любя родной народ,
И, может быть, к моей могиле неизвестной
           Бедняк иль друг со вздохом подойдет;
На то, что скажет он, на то, о чем помыслит,
Я, верно, отзовусь бессмертною душой…
Нет, верьте, лживый свет не знает и не смыслит,
Какое счастье быть всегда самим собой!..
 

1858

Ф. А. КОНИ

Ф. А. Кони. Литография М. Тюлева с рисунка Клюквина (1840-е годы).

Федор Алексеевич Кони родился 9 марта 1809 года в Москве, в зажиточной семье владельца оптического магазина. До 14 лет он воспитывался дома, затем был отдан в Воспитательно-учебное заведение благородного юношества Л. И. Чермака, которое блестяще закончил в 1826 году. В следующем году Кони поступил на медицинский факультет Московского университета; серьезно увлекаясь литературой, он с первого же курса параллельно посещал лекции на словесном отделении. Увлечения Кони разнообразны – это литература, театр, история, философия. Круг его друзей составили передовые студенты – поэты А. И. Полежаев, В. И. Соколовский и Л. А. Якубович, будущий историк литературы А. Д. Галахов. Вероятно, Кони был связан также с членами кружка Герцена и Огарева.

Письма и стихи Кони-студента характерны антидворянскими и оппозиционными по отношению к университетскому начальству настроениями. Таково, например, стихотворение «Боже! Земли творец…» – пародия на официальный гимн «Боже, царя храни!..». В 1832 году в руки начальства попал написанный на французском языке сатирический «Гимн в честь попечителя Московского университета Голохвастова», направленный против одного из наиболее рьяных сторонников оказенивания науки. Разразился скандал. Автор «Гимна», Федор Кони, вынужден был покинуть университет. Но в 1833 году он добился разрешения на сдачу экзаменов и получил аттестат по отделению словесных наук (в 1841 году он получил также звание лекаря, но медицинской практикой никогда не занимался). Затем он поступил преподавателем истории в 1-й Московский кадетский корпус.

В 1836 году Кони переехал в Петербург, где преподавал историю во 2-м кадетском корпусе и одновременно был наставником-наблюдателем по русской и всеобщей истории в Дворянском полку. Его уроки, содержательные и яркие, всегда вызывали интерес у воспитанников. Кони издал учебное пособие для военно-учебных заведений «Живописный мир, или Взгляд на природу, науки, искусство и человека» (ч. 1–2, Гельсингфорс, 1839–1840). Итогом серьезных занятий историей явилась его монография «История Фридриха Великого» (СПб., 1844; 2-е изд. – 1857), за которую Иенский университет присудил автору звание доктора философии (1845).

К 1849 году Кони вышел в отставку и лишь в последние годы жизни некоторое время работал в комиссии по исследованию железнодорожного дела в России. Умер Кони 25 января 1879 года.

В Петербурге развернулась журналистская деятельность Кони. Поначалу, в качестве театрального рецензента, он сотрудничал в булгаринской «Северной пчеле», но, убедившись в реакционности Булгарина, порвал с ним и сделался одним из самых непримиримых его противников. Кони перешел в «Литературную газету» А. А. Краевского и вскоре стал ее редактором (1840–1843) В эти годы в газете печатались Белинский, Панаев, Гребенка, молодой Некрасов. В судьбе последнего, тогда начинающего литератора, Кони сыграл положительную роль, он оказывал Некрасову материальную и творческую поддержку, помещал в своей газете различные его произведения. В 1840 году Кони сделался редактором, а потом и издателем театральных журналов: «Пантеон русского и всех европейских театров» (1840–1841), «Репертуар и Пантеон» (1847–1852 кроме 1849) и «Пантеон» (1852–1856).

В литературной борьбе 40-х – начала 50-х годов эти издания заняли прогрессивную позицию. Кони выступает в газете и журналах в качестве поэта, драматурга, переводчика, театрального критика и историка театра; он публикует свои водевили и стихи, ведет отдел «Театральная летопись Петербурга», печатает целый ряд значительных статей по истории русского театра, биографии деятелен культуры и т. д. Несколько статей Кони, под общим заглавием «Русский театр, его судьбы и историки», появилось в 1864 году в журнале «Русская сцена». В своих статьях и обзорах Кони выступил сторонником сценического реализма и постоянно критиковал идущую еще от классицизма манеру актерской игры, ходульные драмы Кукольника и т. д.

Наибольшую известность принесли Кони водевили. В 1829 году он с успехом дебютировал в театре как переводчик мелодрамы В. Дюканжа «Смерть Калхаса». Кони принадлежат 34 пьесы (последняя написана в 1861 году) 28 из них собраны в четырехтомном «Театре Ф. А. Кони», СПб. – М., 1870–1871. Это главным образом переделки на русский лад французских, реже – немецких водевилей. Большим успехом пользовались: «Девушка-гусар» (1835), «Студент, артист, хорист и аферист» (1838), «Петербургские квартиры» (1840), «Титулярные советники в домашнем быту» (1840), «Беда от сердца и горе от ума» (1851) и др.

Водевили Кони занимают особое место среди произведений этого жанра 30–40-х годов с типичной для них бездумной развлекательностью. Кони вводит в водевиль элемент социальной сатиры, подвергая осмеянию различные стороны жизни николаевской России: произвол администраторов, бюрократизм и взяточничество чиновников, продажность реакционной печати. Сатирическую функцию выполняют чаще всего куплеты, остроумные и хлесткие. Порой они мало связаны с действием и являются как бы вставными номерами (некоторые из них и были созданы как самостоятельные стихотворения и лишь потом включались в водевили). «Звание первого куплетиста, – писал историк театра Ю. Беляев, – должно быть, по всей справедливости, присуждено Кони»[73]73
  «Театр и искусство», 1898, № 37.


[Закрыть].

Кони принадлежит значительное число стихотворений, неравноценных по качеству. Отдельным изданием они никогда не выходили. Часть из них с конца 20-х годов публиковалась в различных периодических изданиях и альманахах, другие остались в рукописи; это переводы из Гете, Шиллера, Гейне, Беранже, Эленшлегера, Мицкевича, порой чрезвычайно удачные, а также оригинальные лирические и сатирические стихотворения. Элегии и романсы Кони, за редкими исключениями, типичны для эпигонской поэзии 30-х годов. Интересно небольшое число его сатирических стихотворений. Порой это чрезвычайно острая политическая сатира. Подобные произведения Кони имели хождение в списках и публиковались за рубежом, в изданиях «вольной печати».