Текст книги "Первый генералиссимус России (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой рассказывается о втором походе царя Петра Алексеевича с русскими войсками под Азов, о присвоении бывшему курскому воеводе воинского звания «генералиссимус» и о взятии Азова

1

Хотя поход к Азову и закончился ничем – крепость взята не была, но, имея пример помпезного возвращения из второго похода к Перекопу Василия Голицына, Петр Алексеевич также решил «подсластить» горечь неудачи победоносным вступлением войск в столицу. А то, что под стенами Азова осталось убитыми около двух тысяч русских солдат да примерно столько же раненых мыкает горе в селах и городках на всем пути от Азова до Москвы, никого не должно было печалить и волновать. Россия большая, и народцу в ней предостаточно.

К тому же, хоть и не блистательные, но все же значимые победы были одержаны войсками воеводы Бориса Петровича Шереметева и гетмана Ивана Степановича Мазепы. На нижнем Днепре приступом были взяты Кази-керман и Таган, а также захвачены Шагин-гирей и Арслан-керман, из которых турки бежали без боя.

В поход уходили по весне, когда природа оживала после зимней спячки. К Азову подошли вообще, когда зелень бушевала, когда небо было высоко-высоко и лазурно-лазурно, когда даже облака были редкими гостями, не говоря уже о тучках. А вот в Москву возвращались поздней осенью.

Давно уже отшумел листопад, и из всех красок этой поры остались только серые, свинцово-тяжелые. Серыми смотрелись лиственные леса, серо-зелеными – хвойные. Серым было небо, низко нависшее над землей, готовое в любой момент разродиться затяжными дождями. Свинцово-серыми виделись глади рек, которые приходилось переходить не только по мостам, но и вброд. Серым было настроение солдат и стрельцов в полках, понесших потери. Серым было настроение у жителей встречных деревень и селений. С этой серостью надо было что-то делать.

Остановившись в Туле, Петр Алексеевич направил «князю-кесарю» послание, чтобы Москва готовилась к торжественной встрече «православного воинства, пролившего кровь за веру Христову и Отечество». Федор Юрьевич Ромодановский, получив высочайший рескрипт, не откладывая дело в долгий ящик, стал готовить столицу и народец московский к торжественной встрече царя и воинства.

По улицам скакали бирючи и глашатые, призывая москвичей в нужный день и нужный час не сидеть по теремам да торговым лавкам, а дружненько выйти на привечание государя Петра Алексеевича и воинства русского. О том же вывешивались листы с указом государя Ивана Алексеевича и «князя-кесаря» Ромодановского. Попы в церквах также напоминали прихожанам об их долге. Словом, карусель закрутилась не хуже, чем при Софье Алексеевне, когда встречали князя Василия Васильевича Голицына.

Шеин Алексей Семенович, оставшись без воинства, так как донцы еще под Азовом покинули войско, а курские служивые – у Острогожска, мог до самой Москвы быть свободен от служебных дел. Воспользовавшись этим обстоятельством, на одном из привалов он посетил Семеновский полк. Полк изрядно поредел во время последнего штурма. Но Семен Акимов уцелел, даже ранен не был. Он уже знал о гибели отца, поэтому только поблагодарил воеводу за заботу.

– Будем в Москве – заходи, не чинясь, – пригласил Алексей Семенович Семена Акимова. – Я хоть и боярин, но воинское братство уважаю. Вместе ведь под пулями хаживали, вместе кровушку проливали. Да и ты, смотрю, не нынче-завтра офицером станешь… Значит, непростой человече.

– Зайду, обязательно зайду, – пообещал Семен. – Правда, коли служба позволит, – тут же смутился он. – Я хоть и не рядовой солдат, и благодетелю нашему Петру Алексеевичу лично знаком, но служба есть служба. Ее нити хоть незримы, но крепки. И просто так, по одному моему хотению, не отпускают.

– Что верно, то верно, – посочувствовал и Семену, и себе самому Шеин. – Сын у меня растет, а я его из-за службы этой самой почти не вижу. Хорошо хоть Параска присматривает…

– Дай ей Бог здоровья на многие лета за доброту, – от чистого сердца пожелал счастья землячке Семен.

– Да-да, дай Бог, – перекрестился Шеин. – Зело выручает меня… А как братцы твои младшие, сестры? – сменил он тему разговора. – Небось, уже выросли?

– Я-то сам давно их не видел, а отец говорил – подросли. При нем были. А ныне, – загрустил взором Семен, – при матушке вдовой остаются. Тяжеловато им будет…

– Господь милостив, – приободрил Шеин бывшего своего посыльного, – все как-нибудь утрясется.

– Вот я и уповаю на Господа нашего, – посветлел ликом Семен. – А еще мыслю братьев в наш полк призвать, а сестер, даст Бог, замуж выдадим. Они у нас красивые… Матушку же к себе заберу. Не дам горе мыкать одной.

«Лучше бы были счастливые», – подумал Шеин про сестер Семена, но вслух произнес другое:

– Верно мыслишь. Государева служба хоть и непроста, и тягостна, но важна. Да и денежки немалые дает. Ежели с умом, то жить можно…

Поговорив еще какое-то время о том о сем, Шеин покинул Семена и его Семеновский полк. А когда добрался до ставки генерала Гордона, при котором он формально и состоял на службе, то узнал, что его самого разыскивает государь.

– Поспеши, – напутствовал Гордон, – «бомбардир» ныне не очень-то весел. Смотри, чтобы не осерчал… за долгое отсутствие.

«Что невесел, то понятно: причин для веселья нет. Ты, Петр Иванович, тоже радостью не светишься… И у Лефорта прыти поубавилось… Да и мне что-то не до смеха ныне… – размышлял Шеин на пути к царю. – А вот для чего зовет – вопрос».

Но, вопреки опасениям Гордона, государь встретил улыбкой. Предложил сесть за стол и откушать с ним, «что Бог послал».

Бог на походный столик «бомбардира» послал каравай свежеиспеченного хлеба, жареного гуся, жбан вина и две серебряные чары возле него. Во время осады Петру Алексеевичу приходилось «поститься», теперь же он мог позволить себе и дары Бахуса.

– Выпьем, воевода, – собственноручно разлил по чарам вино Петр Алексеевич. – Обмоем по русскому обычаю не очень-то удачный поход… Да и поговорим о нем и ином прочем.

– За ваше царское здоровье! – отпил пару глотков Шеин из своей чары.

– Как ты, Алексей Семенович, считаешь, – сразу приступил к сути дела государь, – в чем основная причина нашей неудачи?

Он, по-видимому, приготовившись к серьезному разговору, а не к питию, поставил свою чару на столешницу. Последовав его примеру, поставил и Шеин.

– Мне тут одни разумники намекнули, что если бы у нас было войск тысяч на десять больше, то Азов бы пал… Так ли это?

– Государь, – глядя Петру Алексеевичу в лицо, держал ответ воевода, – я, конечно, иноземных академий не кончал, военному делу обучался у наших воевод да на собственных походах… Но даже это малое позволяет мне говорить о необходимости единовластия. А что же у нас получилось?

– Что? – поощрил улыбкой Петр Алексеевич.

– А то, что кто в лес по дрова, а кто в Киев… до кумы, – переиначил Шеин пословицу. – Словом, в огороде лебеда, а в Киеве дядька.

– Это ты о чем? – прищурился Петр.

– А о том, государь, – решил рубить «правду-матку» Алексей Семенович, – что пошел я с ертаулом да донецкими казачками на штурм, взял башню и бьюсь крепко. Тут бы меня и поддержать. Никто не поддержал!

– Это в тебе, воевода, видимо, обида говорит…

– Пусть обида, – не стал оспаривать царское замечание Шеин. – Но вот другой пример: преображенцы и семеновцы, считай, уже в город ворвались. Тут бы всем скопом им помочь, разом навалиться, по их следам хлынуть. Такая бы живая река появилась, что никаким туркам ее не остановить!.. Но не поддержали. Со стороны поглядывали… чем, мол, дело закончится… Закончилось пшиком и потерями хороших солдат, – погрустнел взором воевода. – Потому, государь, нравится или не нравится, но скажу прямо…

– Ну-ну! – усмехнулся Петр Алексеевич. – Режь правду-матку царю в глаза.

– Нужно единоначалие и лучшая организация осады и штурма. Чтобы не растопыркой, – показал Алексей Семенович Петру Алексеевичу ладонь с растопыренными пальцами, – а мощным кулаком бить. – Сжал он пальцы в кулак. – Кулаком!

– Еще что? – стал серьезен «бомбардир».

– Еще, государь, флот нужен. Большой флот. Чтобы отрезать гарнизон Азова от поддержки с моря. Это подорвет их дух. Да и подкреплений, и подвоза провизии и боеприпасов не будут. Нам же – польза и выгода знатная…

– Хорошо, – как бы полностью согласился с мнением воеводы Петр Алексеевич. – И кого же ты предлагаешь в главные военачальники? Гордона? Лефорта? Головина?

– Это, государь, не имеет значения, кого конкретно, – ответил Шеин. – Можно и Гордона, можно и Головина, можно и Лефорта. Главное, чтобы един был.

– Ясно, – воткнул взгляд своих огромных немигающих глаз в переносицу Шеина царь. – А как мыслишь, чтобы собственной персоной быть во главе войск… в следующем походе?

– На все воля государей, – выдержал взгляд Алексей Семенович. – Прикажете – стану. А там уж как Бог даст…

Едва ли не до самого вечера они вели неспешную беседу, почти не дотрагиваясь до еды и вина. А Александр Данилович Меншиков, предупрежденный Петром, делал все возможное, чтобы никто и ничто не мешало откровенному разговору царя и воеводы.

2

Двадцать второго ноября, в пятницу, из Коломенского, по разбитой за осень, в глубоких и извилистых колеях-шрамах, дороге, через Большой Каменный мост, в Москву входили полки, возвратившиеся из Азовского похода.

С утра был морозец, но к обеду, к появлению первых полков, выглянуло солнышко. Оно не грело, зато радостно отражалось в зеркальцах замерзших лужиц. Зима в этот год со снегом задержалась, и только замерзшие лужицы да морозец-щипонос говорили о ее присутствии.

По промерзшему воздуху с колоколен церквей разносился радостно-праздничный перебор колоколов. Это московские звонари старательно исполняли волю государей. Или, если быть точнее, волю царя Петра Алексеевича, так как Иван Алексеевич, часто хворавший, от всей этой кутерьмы держался в стороне.

Как и было велено, обочины дороги густо усеяли жители. Переминались с ноги на ногу, кто в сапогах, кто в валенках, но большинство все же в лаптишках. Похрустывали ледком лужиц. Только что-то праздничного настроения на их серых лицах не замечалось. Но быть может, сие от ноябрьской стылости…

Первым со всей важностью, словно гусак перед стадом, поигрывая при ходьбе тростью, шествовал генерал Гордон. В шубе и собольей шапке. Что и говорить – держал форс. За ним в шинели и простой форме капитана Преображенского полка шел Петр Алексеевич со всем своим синклитом военных начальников. И следом, поочередно, все полки во главе со своими командирами.

По мере того, как последний полк, прошествовав через Каменный мост, готовился скрыться за кремлевской стеной, народ дружно рассасывался по улицам и переулкам, и прекращали трезвон колокола. Уличное празднество окончилось. А вот дворцовое только начиналось. Как известно, каждому овощу свой срок. Кому-то нравится поп, а кому-то – и попова дочка.

Пока полки выстраивались на дворцовой площади, Петр Алексеевич, даже не проведав братца, соизволил пройти в свои царские чертоги. Здесь планировалось «пожалование к руке» всех начальных людей, ходивших к Азову. Сюда-то по распоряжению князя Петра Ивановича Прозоровского и направились генералы и остальные командиры столь «славного похода».

После целования царской руки и получения наград все вновь вышли к полкам. Здесь Петр Алексеевич поблагодарил солдат и стрельцов за доблестную службу Отечеству и поздравил с первыми успехами в нелегкой борьбе с безбожными турками. Полки отозвались дружным «Ура!».

На этом праздничная церемония была окончена. Впереди у всех были непростые будни…

Уже 27 ноября, на Знаменье, во всех церквах Москвы и прочих городов России попами и государевыми людьми читались указы государей Петра Алексеевича и Ивана Алексеевича о новом походе к Азову.

«Стольники и стряпчие, и дворяне московские, и жильцы, государевы люди иных городов! Великие государи, цари и великия князья Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич, всея Великая, Малыя и Белая России самодержцы, указали вам всем быть на своей, великих государей службе. И вы бы запасы готовили и лошадей кормили. А где кому у кого в полку быть – у бояр и у воевод ваши имена будут чтены в скором времени. Московским – на Постельном же крыльце. Остальным – у губных изб».

А буквально через день московским стольникам, стряпчим, дворянам и жильцам было сказано, чтобы первого декабря все они явились в Преображенское, где происходило формирование новых полков для похода под Азов. Делалось и послабление. Кто не мог или не желал идти в поход сам, либо не желал посылать своих людей, те обязывались уплатить по сто рублей за себя, либо за каждого своего служивого человека и освобождались от похода.

Осенний день в Москве краток. Туда-сюда – и вместо солнышка хмарь предвечерняя спешит, в двери стучится, в окошки скребется. Опасаясь ночных татей, воротные перегораживают улицы решетками. Сами же, усиленно топая валенками, греются у очагов – больших бочек из железных прутьев и пластин, в которых прячется огонь. Осторожность от пожаров. Москва, как и другие русские города, почитай сплошь деревянная. Малой искры достаточно, чтобы полыхнуло! А полыхнет в одном месте – целому граду не сдобровать! Тут же весь займется!.. Потому огонь и прячут в железные бочки. Так он, вроде, и свет, и тепло служивым дает. И не так опасен.

Добравшись под вечер до своей вотчины, Шеин, продрогший в пути, не раздеваясь, прошествовал скорым шагом в светелку. Хотелось увидеть сына. И чего греха таить – Параску. Что ни говори, а за девять месяцев похода отвык от женских ласк и женского тепла. Теперь хотелось наверстать упущенное. С лихвой наверстать.

Ойкнув, служанки и слуги, приотстав, чтобы захватить подсвечник с горящими свечами, топали в сумраке боярских хором позади.

«И чего они, дурни набитые, ойкают? – пронеслось в голове воеводы, пока он открывал тяжелую дубовую дверь светелки. – Радоваться должны, что хозяин жив-здоров вернулся. А может, радуются, потому и ойкают…»

Распахнув в светелку дверь, ни сына, ни Параски там не обнаружил. Обернулся к слугам:

– Где?

– В детской опочивальне… сынок-то, – растолкав остальных, вышел вперед лысоголовый, словно одуванчик, оставшийся без своих пушинок, и сивобородый постельничий Прошка. – С нянькой… Степанидой.

– Хворый что ли?

– Слава Богу, здравый, – набожно перекрестился Прошка.

– А Параска? Параска где? В церковь на вечерню что ли пошла?.. Так поздно уже.

– Нет, боярин Алексей Семенович, Параски-то…Совсем нет…

– Как нет? – удивился Шеин. – Отъехала что ли?..

– Не отъехала и не сбежала, – вздохнул Прошка. – Убита. Татем убита.

– Как убита? – опешил воевода. – Кем убита? Когда убита? За что убит?

– Да, вроде, ейным мужем…

– Так сгинул же он! – вырвалось против воли у Алексея Семеновича.

– Видать, не сгинул… – развел в темноте руками Прошка.

– Ладно, – взял себя в руки Шеин. – Что в переходе бестолку стоять да слова в ступе толочь. Возьми подсвечник, – приказал кратко, – и пойдем в опочивальню. Надеюсь, истоплено там?..

– Истоплено.

– Что истоплено – хорошо, – двинулся Шеин в сторону собственной опочивальни. – Там все обскажешь по порядку.

– Откушать изволите? Небось, проголодались…

– Что проголодался, то тут ты, Прошка, прав. Только после услышанного что-то и есть расхотелось. Ну, разве винца чарку да стерлядки малость…

– Слышали? – обернулся постельничий к слугам, гуськом топавшим поодаль. – Сей момент приготовить боярину повечерять!

Слуги, подчиняясь приказанию, засуетившись, горохом сыпанули вниз, ближе к печи и остальному хозяйству стряпухи Матрены.

Проводив боярина до опочивальни, Прошка хотел затеплить от свечи подсвечника еще несколько свечей. Но Алексей Семенович остановил его:

– Не стоит. И от одного подсвечника свету достаточно. Лучше помоги разоблачиться.

Прошка тут же поставил подсвечник на столешницу и в зыбком полумраке помог воеводе освободиться от набравшихся холода верхних одежд. Быстренько нашел в опочивальне теплый бухарский халат, гордость обладателя, который тут же сноровисто водрузил на хозяина.

– Так-то лучше…

– Да, так лучше, – согласился Шеин. – Теперь сказывай, когда сие произошло и как.

– Дней так с дюжину назад, – пошевелил губами, припоминая, Прошка, – средь бела дня в ворота постучался какой-то стрелец. «Чего надобно?» – спросил его воротный. «А повидать Параску да привет ей от курских знакомцев передать», – отвечает тот.

– Ну, и… – перебил нетерпеливо боярин.

– Позвали Параску, – поспешил с рассказом Прошка. – Подошла она, бедняжка, к стрельцу тому. Увидав, вроде отшатнулась. Но тот ее схватил за руку. О чем-то стали говорить…

– О чем? – тяжело уставился взором Шеин на постельничего.

– Прости, боярин, не знаю, – повинился тот. – Кто мог подумать…

– Ладно уж… – поморщился воевода. – Сказывай далее.

– А далее, – смахнул легкую старческую слезу Прошка. – Далее он ее, голубушку, пырнул ножом – да и был таков. Пока опомнились, «Караул!» крикнули – его и след простыл, – поник лысой главой постельничий. – Хорошо, что Сереженьки-света с ней рядом не было. Перепугался бы бедненький… Мог и родимчик приключиться…

– Что сына рядом не было – это хорошо, – согласился Шеин. – Еще неизвестно, что на уме у этого изверга было. – Перекрестился на едва угадывавшиеся в полумраке образа. – Знать, Господь уберег. А то и подумать страшно… Впрочем, что о том… Лучше скажи, как узнали, что тать – муж Параски? Словили что ли?..

– Не, не словили, – покаялся Прошка. – Куда там!.. Так стреканул, что только его и видели.

– Так откуда узнали? – вновь проявил нетерпение Алексей Семенович.

– Так она, голубушка, сама и молвила о том. Мол, муж ее, кажись, Никишка, злое дело учинил, – поспешил с пояснениями постельничий. – Ведь еще несколько минуток жива была… потому и сказала. Просила не мстить за ее смерть. «Грешна, – говорит, – я перед мужем». А в чем грешна – не сказала, – потупился Прошка. – Только это молвила, и тут же дух из нее вон.

– Надеюсь, похоронили-то по-христиански? – окончил расспрос Алексей Семенович, подумав про себя, что Семка Акимов, видать, не ошибался, когда в неожиданном подмосковном разбойничке стрельца Никишку приметил.

А еще он подумал о том, что судьбу, как и суженого, ни пешком обежать, ни на коне не объехать. «Даст Бог, еще свидимся, – наливаясь внутренним гневом, как чирей гноем, дал себе зарок воевода, – и тогда посмотрим, за кем будет…»

Какой-либо вины за собой воевода Шеин не видел.

– А как же, а как же… – проявил суетливость Прошка. – По-христиански… Чай, не басурмане же… На кладбище, у церкви Покрова похоронили… Честь по чести… И крест справили… Хороший крест, дубовый…

Тут распахнулась дверь, и слуги со свечами стали вносить приготовленный стряпухой ужин.

3

Долго скорбеть по поводу гибели Параски Шеину не приходилось. И не потому, что был жесток сердцем, а потому, что царская служба такие человеческие чувства среди прочих дел не видела, да и видеть не желала.

Повидав сына и обласкав, как только мог, уже через пару дней Алексей Семенович сутки напролет проводил то в Преображенском, где шло формирование новых полков, то в царском дворце, в чертогах царя Петра Алексеевича, то в Боярской думе.

Царь Петр Алексеевич – не чета князю Василию Васильевичу Голицыну, сникшему после неудачного похода к Перекопу. Он только злее стал да острее посверкивал глазищами. «На Руси так повелось, – шутил без тени улыбки, – что за одного битого двух небитых дают. У нас же ныне битых – пруд пруди. Все учены, как в ступе толчены. С ними – куда ни пойти, никак мимо виктории не пройти».

И пока в Москве и других городах по всем церквам указы о сборе воинства читались, царские посланцы, настегивая коней, в мороз и холод, в легкую поземку и крепкую пургу скакали к воеводам с царским рескриптом о подготовке городов и уездов к новому походу. Денно и нощно, при свете смолистых факелов, скакали.

Под угрозой смертной казни воеводам предписывалось по всему пути следования заготовить провизию для воинства и фураж для коней. А еще требовалось немедленно отправить в Воронеж плотников и других мастеровых людей для валки и пилки леса и строительства кораблей.

Только курский воевода, как сведал Шеин, данным рескриптом был обязан, кроме поставки припасов, служилых людей для походных полков, еще поставить по судовому либо струговому делу 1332 мастеровых курчан для валки леса и изготовления судов, а также 109 кормщиков и гребцов. Все они должны были прибыть в распоряжение московских государевых людей – стольника Григория Титова и подьячего Максима Бовыкина, отвечающих за изготовление 250 стругов и других судов, – не позднее Рождества. А всего планировалось направить в Воронеж и ближайшие к нему городки Сокольск, Козлов и прочие более 26 тысяч человек.

«Да, не позавидуешь ныне воеводе и князю Илье Михайловичу, – посочувствовал Шеин. – Столько всего разом на его плечи легло. Хоть и широки плечи у князюшки, да и груз тяжеленек. И воинство собери, и дороги обладь, и мосты поставь, и топи замости, и места для отдыха ратных людей исправь, и еству на остановку и последующий путь приготовь, и по судовому набору направь. А еще и в нетях сказавшихся найди да на царский суд предоставь. Тут волчком крутись – не успеешь! Но успеть-то надо. Государь-то успевает…»

Еще не стих клич глашатых, объявлявших царское распоряжение о струговом деле в городах Воронеже, Сокольске, Козлове и Добром, как в Воронеж из Москвы была доставлена в разобранном виде галера, заказанная в Голландии. По ее чертежам и ее образцам по повелению царя Петра Алексеевича должны были в скором времени появиться десятки подобных гребных судов.

Не успели высохнуть чернила на указе воеводам о заготовлении кормов, как дьяк Посольского приказа уже набело переписывал послание царя Петра императору Священной Римской империи Леопольду, а следом и польскому королю Яну Собескому. Обоих Петр Алексеевич призывал к союзу против турок и крымских татар.

При этом не забывал, заодно, попросить и знающих инженеров. Особенно таких, которые смыслили в проведении поземных галерей и в изготовлении пороховых зарядов большой мощности. Стены крепости ведь как-то надо было рушить…

Почему для строительства военной флотилии был выбран Воронеж, загадки не было. Во-первых, город стоял на реке Воронеже, которая впадала в Дон. Следовательно, сразу же со стапелей и пристани флот мог прямым путем, без проволочек и задержек, отправляться к месту действия. Во-вторых, еще со времен Михаила Федоровича, деда нынешних государей, в Воронеже была небольшая верфь, на которой строили плоскодонные речные суда. Опять же рядом были леса, пригодные для строительного дела. И дубовые, и буковые, и липовые, и сосновые. Стоило расширить верфь, построить пакгаузы и цейхгаузы, бараки для самих строителей – и производство готово. Трудись не ленись!

То в мундире Преображенского полка, то в кафтане иноземного покроя Петр Алексеевич стремительно перемещался из одного места в другое. Его долговязую фигуру с разлетающимися от быстрого движения волнистыми волосами можно было видеть то в Преображенском у «князя-кесаря» Федора Ромодановского, то в Боярской думе, то в Посольском приказе, то в Разрядном. Но чаще всего – в новом, Струговом, отвечающем за строительство кораблей.

Вечерами же, если он не отъезжал в сопровождении Алексашки Меншикова на Кукуй к девице Анне Монс, связь с которой даже не пытался скрывать, его можно было увидеть и в «кумпанстве» Всепьянейшего Собора. Отводил душу. Особенно после того, как ему доводилось во дворце проводить официальные встречи с послами иностранных государств, когда приходилось облачаться в парадные царские одежды со всеми шубами, бармами, Мономаховыми шапками. В такие минуты и часы всегда волевой, целенаправленный «бомбардир», привыкший командовать и действовать, сразу скисал, если вообще не терялся, робел перед невесть кем и когда придуманным церемониалом, замыкался.

А вот когда он спал и спал ли вообще – оставалось загадкой для всех, в том числе и для Алексея Семеновича Шеина. Ну, разве только не для его постоянной тени – Александра Даниловича Меншикова. Только неунывающий зубоскал Меншиков всегда безотлучно находился рядом с Петром Алексеевичем и днем и ночью. Про них даже шептались, что «живут в противоестественной связи, творя блудное дело и деля спальное ложе».

Да что там шептались. Каптенармус Боярский и управляющий имением князя Ивана Кикина Дуденков, выпив лишщку хмельного зелья, о том прямо говорили. Правда, вскоре «по слову и делу» оба были взяты под следствие, закованы в железа и преданы суду. Но отделались легко: после битья кнутом в Разрядном приказе были записаны солдатами в один из полков, которому предстояло вновь брать крепость Азов. Им даже языки не урезали. Впрочем, они сами после суда и наказания заткнули языки в такое место и так далеко, что их стало и не слышно, и не видно. Испытывать судьбу вдругорядь уже не хотелось.

«Странное дело, – размышлял над данным обстоятельством Алексей Семенович, – порой и за меньший поклеп на государя люди головы лишаются… А тут в мужеложестве обвинили – и смешное наказание. Знать, дыма без огня не бывает».

4

14 декабря государь собрал в Преображенском генералитет с приглашением Алексея Шеина, Ивана Бутурлина, Федора Ромодановского и князя Михаила Черкасского.

– Господа генералы, – посверкивая несколько увлажненными от скрытой иронии глазами, без обиняков, едва войдя в залу, приступил к сути дела государь, – прошлая кампания по невзятию Азова и вам, и мне открыла два важных промаха. Это отсутствие единого руководства войсками…

«Господа генералы» дружно закивали головами.

– …И отсутствие мало-мальски пригодного флота.

И вновь согласное кивание голов «господ генералов» сопроводило слова государя. Две из которых (у Гордона и Лефорта) были в париках, а остальные – в своем русском и русско-татарском естестве. Некоторые, как например, у Ромодановского, так и вообще с проплешинами.

– А потому нам необходимо эти причины устранить…

«О, да!» – закивали энергично головы, задергались им в такт бороды.

– На ваш выбор главным воеводой или генералиссимусом в предстоящем походе предлагаю бояр Шеина Алексея и Черкасского Михаила. Кого изберете?

Не успел Петр Алексеевич окончить последнюю фразу, как с лавки, словно ужаленный, вскочил князь Михайло Алегукович.

– Государь, отец родной, Петр Алексеевич, – возопил он слезно, – освободи от столь почетного и важного дела. Христом Богом прошу! Хвор я, государь, да и годы не те, чтобы по степи скакать да на стены взбираться… Пусть уж воевода Шеин… Он помоложе, пошустрее…

Князю Михайло Алегуковичу Черкасскому, старому приятелю Нарышкиных и приверженцу Петра в борьбе с Софьей, шел пятьдесят первый год. Он действительно был старше многих присутствующих на совете. Но Петр Иванович Гордон с Федором Юрьевичем Ромодановским были постарше и его самого.

Петр Алексеевич, скрывая улыбку, погладил воинственно топорщащиеся усы:

– Что, господа генералы, уважим просьбу князя? Освободим от главного воеводства?

– Да, да! – теперь уже не только кивали головами, но и прорезались, разродились словом «господа генералы».

– Тогда, князь, садись, – милостиво разрешил Петр Алексеевич. – В ногах, говорят, правды нет. А ты, воевода и боярин, привстань, – обратился он уже к Шеину.

Алексей Семенович тут же исполнил царское повеление.

– Слышал все?

– Слышал.

– Хорошо, что слышал, – ожег холодным пламенем глаз Петр Алексеевич. – Следовательно, и быть тебе генералиссимусом.

– Как вашему царскому величеству будет угодно, – зарделся Шеин.

Он хоть и ожидал нечто подобное, но все же не смог побороть внутреннего жара, вдруг накатившего на него.

– Господа генералы, а вы слышали? – обвел Петр всех цепким, внимательным взглядом.

– Слышали, слышали, – поспешили заверить самодержца генералы, заворочавшись медведями в своих шубах на лавках.

– Раз слышали, то будьте добры если не любить, то жаловать, – усмехнулся озорно, даже, кажись, подмигнул малость Петр Алексеевич. – А главное, исполнять его распоряжения, как мои. Без раздумий и проволочек. По первому слову.

Генералы кивнули. А что им еще оставалось делать?.. Не соглашаться что ли?..

– Я же буду при воеводе Шеине капитаном бомбардирной роты. Мыслю, – вновь созорничал Петр Алексеевич, – за Азовскую кампанию дорос до этого звания.

Все понимающе изобразили подобие улыбок на своих лицах.

– Не возражаешь, генералиссимус?

– Если ранее в моем полку находилось место бомбардиру, то почему во всей армии не найтись месту для капитана бомбардиров, – на иноземный манер поклонился Шеин.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся государь, оценив ответ. – Все растем. – Но тут же, обрывая смех, продолжил далее вполне серьезно: – Садись, генералиссимус. Ибо у нас остался еще один вопрос: назначение адмирала строящегося флота. С вашего соизволения я вношу кандидатуру Лефорта. Возражения имеются? Возражений нет, – даже не обводя взглядом господ генералов, констатировал он.

Тут же, в Преображенском, по русскому обычаю, «обмыли» новые назначения. А несколько позже, уже во дворце Лефорта «обмывку» продолжили в более широком кругу. Несмотря на все старания «князь-папы» Никиты Зотова и других членов «соборного кумпанства», Шеин почтение Бахусу отдавал умеренно, до «черных риз» не упивался. А, приглядываясь к молодым «инокам» из боярских детей, подбирал помощников для свиты. Ведь кто-то должен же был передавать в полки его распоряжения. Причем немедленно и толково. У немцев такая свита называлась штабом, у русских же пока синклитом.

26 декабря, в четверг, перед самым Рождеством, когда бы о божественном подумать, у Петра Алексеевича очередное собрание. Но не Всешутейший да Всепьянейший Собор, а серьезный сбор. Созваны не только генералы да полковники, но и прочие служивые да приказные московские люди. Многие – впервые в Кремле, впервые в царских палатах и чертогах. Во все стороны глазами таращатся, зыркают – запомнить норовят. Это для того, чтобы потом, в кругу знакомцев, увиденным похвастать. Мол, знай наших… В Кремле бывал, царей видал!

Шеин в Кремле не первый раз. Его сверканьем злата не удивишь. Удивляет многолюдье. Тут, как в Ноевом ковчеге, всякой твари по паре. А еще удивляет отсутствие важных царских церемониалов, словно это не царский дворец, а «парадиз» Лефорта.

Царский рескрипт разрядный дьяк Иван Тимофеев протодиаконовским басом читает – цветные стекла, снаружи подернутые изморозью, дрожат. Не голос – настоящая иерихонская труба.

«А стать на Валуйках ратным людям, согласно царскому рескрипту, 1 февраля. И быть полкам под рукой Петра Ивановича Гордона, Франца Яковлевича Лефорта, Автонома Михайловича Головина. А кому под кем быть, слушайте далее…» – оглашал, наслаждаясь собственным басом, дьяк Тимофеев государево решение.