Текст книги "Первый генералиссимус России (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

И, сверкнув на Софью Алексеевну большими, словно совиными, очами, тут же укатил в Преображенское, где на берегу Яузы иностранными офицерами по всем современным правилам фортификационной науки была выстроена крепость, нареченная самим Петром Прешбургом.

Явный демарш молодого царя вызвал среди окружения Софьи Алексеевны некоторое замешательство, но тут же, под звуки музыки и пение хвалебных гимнов, был забыт. «Подумаешь, не первый раз юный царь на дыбки встает, норов свой показывает… Да кого сие волнует».

6

Со времени получения воеводства над Новгородскими полками увидеть царя Петра ему, Шеину Алексею Семеновичу, как-то не доводилось. То ежедневные труды на новом поприще, то подготовка к походам, то сами походы. Словом, время бежало, а засвидетельствовать молодому царю и его матушке Наталье Кирилловне свое почтение как-то не получалось.

И вот время сделало так, что не стало большеглазого непоседливого отрока, зато появился долговязый, немного сутоловатый безбородый юнец с темным пушком пробивающихся на верхней губе усов, с пышной гривой волос, крупными локонами спадающих на раздавшиеся вширь плечи. Он был на голову выше любого придворного боярина. Его большие, выразительные, широко посаженные на красивом лице карие очи, светились умом и жесткостью, которую, впрочем, он тут же прятал за напускной веселостью или бесшабашностью. Что же осталось от прежнего отрока в облике юноши, так это его порывистость, готовность бежать, если не сломя голову, то уж точно торопливо, вприпрыжку, словно жеребенок-стригунок, по всем важным для него делам.

Прошло уже полгода, как Петр Алексеевич матушкой и дядей Львом Кирилловичем был женат на красивой девице из рода Лопухиных – Евдокии Федоровне. Она же, как говаривал князь-острослов Борис Иванович Куракин, ума была небольшого, зато личиком приятна.

И уж кому-кому, как ни Куракину знать про то полагалось. Ведь он сам был женат на старшей сестре Евдокии – Ксении, а потому был вхож в дом Лопухиных и знал о семействе всю подноготную. И пусть у девицы с лица не пить водицы, но и у жены не умы-разумы важны, а ее тихость да на детишек плодовитость. На этом и основывался расчет.

К тому же надеялись матушка с дядюшкой, что женитьба Петра Алексеевича отвлечет его от забав с потешными полками, от строительства кораблей на Плещеевом озере и от участившихся поездок к немцам на Кукуй. И, вообще, от иноземного окружения. От всех этих Лефортов, Карстенов Брантов, Францев Тиммерманов и прочих манов да панов.

Неизвестно, на что надеялся ученый мних и правщик Печатного двора Карион Истомин, но свой подарок в виде книги с виршами и цветными рисунками, изображавшими Петра и Евдокию, он преподнес. А еще, действуя по пословице «Готовь сани летом, а дроги зимой», добился царственного благоволения на издание цветного букваря для будущего внука.

Только надеждам Нарышкиных сбыться не довелось. Ни молодая супруга, уже находившаяся в тягости, ни мать, ни дядюшка не могли отвлечь Петра от воинских потех и забав.

С помощью иностранных офицеров им были сформированы не только два полка – Преображенский и Семеновский численностью по триста солдат в каждом, но и проведен ряд настоящих воинских учений. Причем с боевыми стрельбами из пушек и ружей, со штурмами крепости Прешбург.

И если раньше в «потешных» были только холопы да конюхи, то ныне – немало отпрысков знатных родов. Например, внучатый племянник Василия Голицына, юный князь Михаил Голицын, был барабанщиком, а потомок знатного московского рода Иван Бутурлин, спальник и стольник Петра, начинал рядовым солдатом и «дослужился» уже до майора.

Да что там Миша Голицын или даже Иван Иванович Бутурлин, когда сам князь Федор Юрьевич Ромодановский, близкий родственник знаменитого полководца Григория Григорьевича, охотно исполнял роль «генералиссимуса Фридриха» во время учебных сражений между «потешными» и стрельцами. И не только сам «верховодил у потешных», но и сына своего Ивана к сему делу приобщал.

Зачастил к «потешным» и князь Борис Алексеевич Голицын, двоюродный брат Василия Васильевича. И не просто зачастил, а с советами да денежными ссудами. Деньги юному царю ой! как требовались. Не лишними были и советы, особенно, если мудрые…

Как рассказывали очевидцы военных учений, это была не просто потеха, безвинная игра, а серьезное дело, когда стороны, будь то защищающаяся или нападающая, несли потери ранеными и убитыми.

«Кажется, сей орел уже встает на крыло, – отметил он, Шеин, данное обстоятельство. – Клекота пока что не слышно, но снедь уже с кровью требуется».

Следовало, взяв пример с Ивана Борисовича Троекурова, Михайла Черкасского, Михаила Лыкова и Бориса Алексеевича, прибиться к двору Нарышкиных. За Петром и его родовой уже явно просматривалось будущее. Шеин это и сам понимал, и Троекуров при встречах уже не раз о том намекал.

Но семейные дела требовали его присутствия в стенах родных хором. И так сын рос без матери и отца. Благо, что Параска, возлюбив его как родного, день и ночь проводила с ним неотрывно. Сыну пять лет исполнилось. Уже во всю прыть бегает по горенке и светлице. Это радует и настораживает одновременно: в таком возрасте за ним только глаз да глаз нужен. Может ведь и ушибиться обо что угодно, и уколоться чем угодно, и в рот что угодно всунуть… Тогда и до хвори-болезни недалеко.

С Параской у него отношения не просто боярина и служанки. Куда больше и сложнее. В постель он ее время от времени, когда дорывками удается бывать в родном доме, укладывает. Ибо как же мужику в самом соку да без бабы?!. Но любви нет.

Впрочем, может, это и к лучшему: ублажили плоть, да и разбежались. И он, и Параска понимают, что мужем и женой им не стать – слишком большая пропасть происхождения между ними. Не домогайся он, Параска бы первой никогда и не посмела разделить с ним общее ложе. А так деваться-то некуда… Приходится. При этом своей близостью с «самим боярином» не кичится, нос не задирает.

По возвращении из похода войска Голицыным Василием Васильевичем были распущены. Но после окончания празднеств по случаю победы ему, Шеину, предписывалось вновь ехать в Новгород Великий воеводой Новгородского разряда. А раз приказано, то должно быть и исполнено. Он – человек служивый, а потому приказы государей, как никто иной, должен исполнять неукоснительно. Однако разрешалось несколько дней «погостить» в родном доме.

Но мирной жизни вновь не случилось. В одну из ночей в вотчину прискакал Семка Акимов, ставший уже сержантом Семеновского полка. Малец, будучи не робкого десятка, пришелся царю Петру Алексеевичу по нраву. И, пройдя путь от барабанщика до сержанта, теперь звался не просто Семкой, а Семеном Фроловичем Акимовым. Да и мальцом назвать его было трудно – вымахал детина в сажень ростом, да и в плечах был с аршин, не менее. Настоящий богатырь.

«Боярин, – добившись встречи с глазу на глаз, тревожным шепотом начал он, – ныне не след дома спать. Ныне требуется быть в Троицком монастыре, где уже Петр Алексеевич обитает и куда все его приверженцы съезжаются».. – «А что такое?» – «Да заговор Федьки Шакловитого раскрыт: готовилось покушение на царя Петра и его матушку. Стрельцы Шакловитого хотели Петра Алексеевича убить, а на трон возвести царевну Софью Алексеевну. Только нашлись верные люди среди стрельцов – предупредили. Так что не спи, Алексей Семенович, чтобы не попасть в ряд противников царя-батюшки». – «Сам о том надумал или послал кто?» – «Сам – шмыгнул тот по-мальчишески носом, как прежде случалось. – Помня твою доброту да ласку, решил вот предупредить… А послан царем, чтобы обстановку в Москве разведать да, возвратившись, обсказать». – «Что ж, спасибо за заботу».

Слова Семена Акимова убедили, что ни кисель заваривается, а каша крутая. И тут отсидеться в стороне никак не придется. А потому быстренько собрался, доспех и оружие прихватил, какое под руку попалось, да верхом вслед за Семкой в Троицкий монастырь.

А в монастыре уже оба потешных полка в полном вооружении стоят, пушками во все стороны ощетинившись. Из Москвы походным строем к ним спешит Сухарев полк, не поддавшийся на уговоры Шакловитого и его друзей-товарищей. Следом идут полки солдат Цыклера и Гордона.

Прибыв и доложившись царю, военачальники тут же со своими полками занимают боевые позиции на случай отражения атаки сторонников Шакловитого, которого, как говорят все открыто, поддерживает сама правительница Софья Алексеевна. Со всех сторон верхом или же в колымагах и рыдванах едут дети боярские и дворяне. Все при оружии и с людьми многими.

Постепенно окрестности монастыря приобретают вид военного лагеря. В одном месте возводятся оборонительные сооружения, в другом на кострах в походных казанах обед готовится, в третьем – маршируют колонны солдат.

Царь Петр враз забыл про ребячество. Хмур и серьезен. Лично встречает прибывающих, кратко беседует с глазу на глаз. Дает распоряжение, кому где стать или быть.

Возле Петра Алексеевича вьюном вертится новый царский знакомец Алексашка Меншиков.

Меншиков почти с царя ростом, но в плечах пошире. Да и телом покрепче, посолидней. Русоволос, голубоглаз, подвижен, расторопен. Все у него с шуточками, с прибауточками. Петр Алексеевич лишь взглянет на него – и в глазах вместо озабоченности лучики радости. Сразу понятно, с кем хлопотно, а с кем приятно общаться царю.

«Из грязи да в князи, – с неприязненным холодком шепчутся-шипят про Алексашку родовитые. – Пирожник и сын конюха. Немцем Лефортом к царю приставлен».

Но вслух это сказать – Боже упаси! Знают: в силе Алексашка, лучший друг-товарищ царю. Услышит да шепнет царю – быть в немилости, в опале.

Думные бояре – Иван Троекуров, Петр Толстой, Михаил Черкасский, Тихон Стрешнев и Борис Голицын – тоже тут. Но не возле Петра, а около его матушки Натальи Кирилловны и ее братца Льва Кирилловича вьются-ошиваются. Эти тоже что-то мыслят, прикидывают одно к другому. Глазки у всех масленятся, словно не в осаде сидят, а барыши подсчитывают. Впрочем, может, и подсчитывают, да места в Думе и Приказах делят…

Он же, Шеин Алексей Семенович, прибыв и представившись Петру Алексеевичу, услышал от того только краткое «Спасибо!» да «Располагайся где-нибудь».

Сказано – сделано. Нашел себе местечко. Расположился. Но пока что не у дел, как и многие прибывшие. Да и какие могут быть дела, коли из Москвы с войсками на Троицкий монастырь и не думают идти. Хотя, если подумать, как лицу, военному делу обученному, то давно пора. Однако не идут. Поэтому просто ходит он по монастырю, храмами любуется и радуется, что все пока без кровопролития обходится.

Возможно, так бы и без кровопролития и обошлось. Уступила бы Софья Алексеевна власть братцу Петру – на том вся замятня бы и закончилась. Но тут прибыл в стан Петра сам патриарх Иоаким. Худенький, щупленький; как только душа в теле держится?.. Кажется, дунь на него – и падет либо пополам переломится. Только это кажется. Патриарх, ежели с виду телом хил, то духом крепок. А дух в нем не христианский, смиренный, а воинственный. Вон как глаза огнем темным горят… И хотя сам одной ногой уже в могиле стоит, но и чужую душу хочет с собой прихватить…

«Надо не только Федьку Шакловитого казнить, но и друга его Сильвестра Медведева, этого «лешака», колдуна и еретика, пропитанного латинской ересью», – нашептывает Иоаким Петру Алексеевичу и Наталье Кирилловне. Нашептывает ежедневно, ежечасно…

Петр, со слов князя Куракина, упирается, не хочет самодержавное царствование свое с казней начинать. Тем более, с казни ученого монаха Медведева. К тому же о Медведеве слух имеется, что отговаривал он Федьку Шакловитого от окаянства и злоумышления против царских персон. Но Наталья Кирилловна и братец ее Лев Кириллович полностью на стороне патриарха: «Казнить – и все тут!»

Что им какой-то монах, когда монахов на Руси тысячи. Да и ученые найдутся, если надобность в том поимеется… К тому же лес рубят – щепки летят…

Вскоре Федор Шакловитый стараниями князя Петра Прозоровского был выдан Софьей, пытан прямо в монастыре и казнен на Московской дороге рядом с монастырем. Хотели в самом монастыре казнить, да настоятель, друг семейства Нарышкиных, упросил царя не осквернять обитель грехом – казнью. И Петр Алексеевич пошел навстречу.

Недалеко от польской границы был задержан и доставлен в Преображенский приказ для допросов с пристрастием и Сильвестр Медведев – гордость курского служивого люда, из среды которого он и вышел. Если бы Ивашка Истома, так любивший хвастаться своим родством с Медведевым, был жив, то его точно бы «кандратий» хватил от такого известия. А может, и не хватил бы… Не тот Ивашка человек.

Ученый монах сообразил, чем ему грозит близкое знакомство с правительницей и Шакловитым, и пытался скрыться. Ему удалось добраться до Бизюкова монастыря. Там игуменствовал его друг Варфоломей, которому Медведев некогда покровительствовал и помог материально. Здесь Сильвестр надеялся укрыться. Но Варфоломей, узнав, что Медведев находится в розыске, тут же донес на него властям.

Вот и делай после этого добро людям!.. Воистину, не делай добра, не получишь и зла.

Как ни был жестоко пытан Медведев, но, в отличие от Шакловитого, вины за собой не признал. Потому и брошен в железах «для пущего покаяния» в темный подвал-узилище Троицкого монастыря.

Высоко некогда взлетел и высоко парил ученик Симеона Полоцкого, автор «Епитафиона», «Приветства брачного», «Манны хлеба животного», «Оглавления книг» и «Созерцания», но упал ниже паперти храма. Принадлежащую ему библиотеку, в которой, по словам все того же всезнающего князя Куракина, хранилось более семисот книг, отписали казне. Но до казенной библиотеки книги не дошли – их растащили по своим домам ушлые приказные.

Поговаривали, что даже Карион Истомин, свидетельствовавший на суде против Медведева, тоже в том поучаствовал. А еще и счет по долгам выставил – на семьдесят пять рублей.

Попал под опалу и фаворит Софьи Алексеевны Василий Васильевич Голицын. Без долгих разбирательств и без суда он лишился вотчинных земель, всего имущества и вместе с семьей оказался в ссылке. Сначала в Каргополе, но через некоторое время еще дальше – в Пинеге. Считай, у черта на рогах.

«Еще легко отделался, – шептались между собой думцы. – Мог и живота лишиться, если бы не братец Борис Алексеевич».

Правительница Софья Алексеевна, как ни упрямилась, но оказалась в стенах женского Новодевичьего монастыря. Правда, без иноческого пострига и с хорошим обеспечением за счет царской казны. При ней же был оставлен и штат прислуги, разместившейся в нескольких кельях. Условия сносные, но все же не царские.

Нарышкины торжествовали. От имени царей Ивана и Петра все лица, поддержавшие в жаркие августовские дни и ночи Петра Алексеевича, были награждены. Кто землями, кто деньгами, кто чинами и местами в приказах.

Так, Лев Кириллович стал главой Посольского приказа. Дворцовый приказ оказался в руках Лопухина Петра Ивановича. Большая царская казна – в руках Петра Ивановича Прозоровского. Главой Иноземного приказа назначался Федор Семенович Урусов. Разрядный приказ, отвечавший за состояние и оснащение воинских сил, был пожалован Тихону Никитичу Стрешневу.

Не были забыты и другие бояре, вовремя прибывшие к Петру Алексеевичу в Троицкий монастырь, а также иностранцы. Например, Патрик Гордон получил чин генерала, а Лефорт – полковника.

Что же касается его самого, боярина Шеина Алексея Семеновича, то ни опалы, ни милости ему явлено не было. В силе остался рескрипт, изготовленный еще правительницей Софьей – направляться воеводой в Новгородский разряд.

«Где бы ни служить, лишь бы не прислуживать», – рассудил он, отправляясь в Новгород Великий.

И вот, по прошествии нескольких лет, в течение которых не стало ни патриарха Иоакима, преставившегося в патриарших палатах, ни Сильвестра Медведева, казненного на Красной площади, ни вдовой царицы Натальи Кирилловны, в бозе почившей в царском дворце, он, воевода Шеин Алексей Семенович, опять понадобился для военного похода.

ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой рассказывается о первом походе войск царя Петра Алексеевича на турецкую крепость Азов, об участии в этом походе Шеина Алексея Семеновича, об истории Азова и прочих событиях, имевших отношение ко всему этому

1

Еще в конце 1694 года по Рождеству Христову стали появляться неясные, зыбкие, как марево над весенним полем, ожидавшем сохи пахаря, слухи о новом походе против крымцев и турок. Да и как было не быть этому походу, когда крымчаки и ногайцы в 1692 году пожгли несколько сел на Слободской Украине и увели в полон около полутора тысяч мирных поселян. И украинцы, и русские требовали отмщения. Гетман Мазепа в каждой реляции, в каждом донесении, присланном в Москву, призывал к походу против нехристей.

«Походу быть! – решил царь Петр Алексеевич, даже не посоветовавшись со старшим братом Иваном.

Да что советоваться, когда тот едва передвигается по дворцу. Причем не самостоятельно, а со слугами, которые придерживают его под руки. Впрочем, болезненное состояние царя Ивана Алексеевича не помешало ему с супругой Прасковьей Федоровной Салтыковой дочерей едва ли не каждый год строгать. Правда, первые – Мария и Феодосия – умерли сражу же после рождения. Зато Екатерина, Анна и Прасковья, родившаяся в год смерти Натальи Кирилловны, слава те Господи, живы и здоровы.

Такое обстоятельство заставляет многих недоумевать: «Как так, Иван Алексеевич на ладан едва дышит, а дочерей клепает с завидным постоянством? Аккурат каждый год…»

Однако для тех, кто посообразительнее да поусмешливее, секрета в том никакого. «Чей бы бычок ни прыгал, а теляти-то наши», – ухмыляются они.

Подготовка к походу, несмотря на принятое Петром Алексеевичем решение, до поры до времени держалась в строгом секрете. При царском дворе было столько посторонних ушей и глаз, что стоило только кашлянуть, как об этом было тут же известно и в Вене, и в Париже, и в Лондоне. Следовательно – и в Стамбуле. Так к чему гусей дразнить раньше срока?..

Правда, осенью все того же 1694 года по Рождеству Христову, Петр Алексеевич, неожиданно вернувшийся в Москву из Архангельска, где шло строительство и спуск на воду первых морских кораблей, учинил военные игры-потехи под Кожуховым. Недалеко от Симонова монастыря.

В играх приняло участие до тридцати тысяч человек: оба «потешных», а ныне гвардейских полка (Преображенский и Семеновский), вновь сформированный солдатский полк Лефорта и Бутырский стрелецкий полк, обученный иноземному строю. Кроме того, участвовала почти вся городовая артиллерия и конница.

Тон «потехам» задавали Гордон и Лефорт. Однако и русских воевод было немало. Взять хотя бы Федора Михайловича Апраксина, Федора Алексеевича Головина, Бориса Петровича Шереметева, специально отозванного из Белгородского разряда. Атакующей «русской» армией вновь командовал «генералиссимус» Федор Юрьевич Ромодановский, а «неприятельской» – «польский король» Иван Иванович Бутурлин.

У Ромодановского в «армии» были полки: Преображенский, Семеновский, Гордонов и Бутырский, три роты «гранатчиков», восемь рот рейтарских, две роты даточных людей под прозвищами Нахалов и Налетов и двадцать рот стольничных.

Армию Бутурлина составляли стрелецкие полки и роты из дьяков и подьячих.

Вновь не обошлось без убитых и раненых. Но кого и когда на Руси сие волновало? Никого и никогда. Бояре, заседавшие в Думе и Приказах, видя такое, посмеивались: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».

Только царь Петр дитятей да и юнцом уже не был. Если до смерти матери он еще позволял дядьке Льву Кирилловичу вершить государственные дела, то после таковой бразды правления крепко взял в свои руки.

И вот 3 февраля 1695 года, почти ровно через год после смерти Натальи Кирилловны, Петр Алексеевич собрал многих военачальников и объявил о походе. Но не на Перекоп и Крым, как многие ожидали, а на турецкую крепость Азов. Впрочем, в официальном манифесте все же говорилось о Крыме и Перекопе. Да и основные воинские силы туда готовились.

– Это, – пояснил Петр Алексеевич кратко, – для шпионов.

И обвел собравшихся лупастыми, немного навыкате, как у покойной матери, глазами.

Петр Алексеевич не в царских бармах и прочих шитых золотом одеяниях, а в простом, зеленого сукна, мундире младшего офицера Преображенского полка. Всем известно, как не любит он царские одеяния, сковывающие движения, и официальные церемонии, требующие соблюдения строгого этикета. Другое дело – быть среди своих, когда ни за речами, ни за делами следить не надо. Действуй – и все тут! Вот и сидит он не в золотом царском кресле, а на простом свободном, с которого легко вскочить.

За стенами Грановитой палаты, где проходит военный совет, снежно и морозно. Крещенскские холода в самом разгаре. Небо – серо, солнце – стыло. Ветры поземку метут – пути перебивают. Вороны и галки перья распушили, похожи на тряпочные мячики, в которые мальцы любят играть. Так пытаются согреться. Воробьи под застрехи забились – от холодов спасаются. Людишки предпочитают по избам своим отсиживаться. А коли довелось нос на улицу высунуть, то не паче галок да ворон нахохлившимися ходят, в одежонку кутаются. Кто – в шубы медвежьи, а кто – в армячишки да дерюжки латанные-перелатанные.

В палате же – благодать. Натоплено так, что все шубы с себя поснимали, в кафтанах сидят. Если на улице серо, то тут светло. Сотни, если не тысячи, восковых свечей горят-потрескивают, многократно отражаясь в позолоте стен, потолка и прочего убранства. И во множестве зеркал, завезенных сюда еще по велению Алексея Михайловича, любившего поражать иностранцев роскошью своих дворцов и теремов.

– Главная же цель – Азов! – Вскочив с кресла во весь свой немалый рост, Петр нервно постучал перстом по карте, разложенной на столе. – Занозой торчит Азов, запирая нам выход в теплые моря, мешая торговли с другими странами. От этого государству убытки, – сверкнул гневно очами. – И доколь нам сие терпеть?!.

Все, соглашаясь, закивали бородами.

– Оно так, оно так…

Кивнули главами и безбородые иностранцы, Гордон и Лефорт. Оба ныне в личных приятелях царя. Особенно Лефорт. Именно он предоставляет свой дом на Кукуе для проведения по воскресным дням «Сумасброднейших, Всешутейших и Всепьянейших Соборов». Он же да еще Александр Данилович Меншиков и предоставляют на эти срамные «соборы», а попросту пьяные разгулы, разбитных девиц, готовых не только плясать до упаду всю ночь, но и удовлетворять плотскую похоть участников «Собора».

Устав для «Собора» составил сам Петр еще осенью 1691 года по Рождеству Христову, взяв за его основу церковный. Если в церковном вопрошалось «Веруешь ли?», то во «Всепьянейшем» – «Пиешь ли?». И если за этим не следовал ответ вопрошаемого «Пию», то горе было тому человеку. Он подвергался насмешкам и оскорблениям. И не только при попустительстве царя Петра, но и с его прямого «благословения».

Патриарх Адриан, конечно, негодовал, только Петра Алексеевича это мало заботило.

А 1 января 1692 года главой «кумпании» и «Собора» был поставлен Никита Зотов, получивший титул «князь-папы и святейшего кира Ианикиты, архиепископа Прешбургского, всея Яузы и всея Кукуя патриарха». Вторым «святейшим» лицом после него стал князь Федор Юрьевич Ромодановский, получивший от царя – «протодиакона Петра Михайлова» – титул «князь-кесаря». Мало того, в подчинении у «князь-папы Ианикиты» находился конклав из двенадцати кардиналов, среди которых видное место занимали Лефорт, Меншиков, Готовцов, Бехтерев, Бутурлины, Колычевы и другие. А сонм епископов, митрополитов и архимандритов составляли брат Меншикова – Гаврила, Головкин, Мусин-Пушкин, Борис Шереметев, Щербатов, Собакин, Лобанов, Михаил и Федор Головины, Ржевский, Савелов, Денисов, Протасьев, Оболенский, Стрешнев, Воейков, Чириков, Муханов, Апраксин, Хилков, Репнин, Прозоровский, Юшков, Тургенев, Колтовской, Шемякин, Полябин, Губин и многие другие.

Нашлось в «Соборе» место и женской половине – «игуменьям», «старицам», «послушницам», «богомолкам» и «смиренным грешницам». Так, супруга Ржевского Дарья Гавриловна, урожденная Соковнина, занимала почетную роль «князь-игуменьи». В «игуменьях» ходила ее дочь Евдокия, которая, как сказывали сведущие люди, уже с пятнадцати лет состояла в полюбовницах Петра Алексеевича. «Князь-царевной» величалась супруга Федора Ромодановского, «архиигуменьей» была супруга Стрешнева, в «игуменьях» хаживала супруга Бориса Алексеевича Голицына – Анастасия Петровна, урожденная княжна Прозоровская. В «сестрах-монахинях» числились родные сестры Александра Меншикова, девицы Арсеньевы и многие иные дочери да родственницы. Лишь бы личико посмазливей имелось, а мест в «Соборе» всем найдется…

Алексея Семеновича Шеина, которому исполнилось тридцать два года, «соборное кумпанство» не прельщало, хотя многие туда стремились попасть. Как же – рядом с самим царем-батюшкой!.. Но участие в совете о воинском походе – это не пьяные гульбища. Потому он внимательно слушает Петра Алексеевича.

– Так вот, – развивает тот мысль, – пусть все думают, что мы, как прежде нас делал Васька Голицын, двинем войска на Перекоп. Мы же, собрав полки, пойдем на Азов. Я уже, допрежь самого похода, сведался с донскими казаками, которые те места хорошо знают.

– Мудро, мудро, – шепнул одобрительно генерал Гордон, сидевший рядом с Алексеем Семеновичем. – Сначала разведать, а потом уж бить…

Патрик Гордон, или на русский манер Петр Иванович Гордон, как и Шеин, участвовал в походах Василия Васильевича Голицына к Перекопу. Он не понаслышке знал о всех трудностях затеваемого дела. Поэтому так эмоционально и оценил предусмотрительность государя.

«Что мудро, то мудро, – согласился с ним и Шеин. – Ибо, не зная брода, не суйся в воду». Однако свои выводы оставил при себе. Не след воеводе перебивать царствующую особу.

– И вообще, – продолжил Петр Алексеевич, усаживаясь в кресло, – казаки не только проводниками будут, но и воинской силой обещали помочь.

– Это хорошо, – молвил крупноликий, но короткошеий Автомон Головин. – Казаки – народ бедовый. Недаром же при деде твоем Михаиле Федоровиче пять лет в Азовском сидении были да турок с татарами били.

«Зря встрял он… – заметив, как нервно дернул царь щекой, что было явным признаком неудовольствия, подумал Шеин. – Петр Алексеевич не любит, когда его перебивают». Но государь, сдержав себя, продолжил:

– Уж если казачки могли осилить крепость эту, то нам, с войском, сам Господь Бог велит сие сделать.

– Бог не оставит… – гукнули многие. – Господь за правое дело…

– Впрочем, не только на Азов будет поход… – сделав паузу, рек далее Петр Алексеевич. – Мы еще нанесем противнику удар в верховьях Днепра. Он нас там не ждет – а мы на него, как снег на голову… среди лета. И хрясть по мордасам! Получи на калачи!

Царь, по-рачьи выкатив глаза, усмехнулся собственной шутке, а собравшиеся воеводы шумно вздохнули. Никто не ожидал такого поворота. Задвигались, засопели, стали переглядываться. Как, мол, так… войско дробить… Не след такого делать. И только Меншиков да Лефорт весело поглядывали на Петра Алексеевича, словно заранее знали, что тот именно это скажет.

– И кто же войска по Днепру поведет? – задал вопрос воевода Белгородского разряда Борис Петрович Шереметев.

С Борисом Петровичем, старшим сыном Петра Васильевича, Шеин знаком со времен первого похода к Перекопу. Тогда он, как и сам Алексей Семенович, а также князья Долгорукие – Владимир и Яков – да князь Константин Осипович Щербатов были «в товарищах» Василия Голицына.

Борис Петрович на десяток лет старше Шеина. Обликом напоминает своего батюшку: та же коренастость и плотность тела, тот же немалый рост, та же форма несколько продолговатой головы. Та же надменная осанка, неспешность в речах и поступках. И хотя между ними приятельство не состоялось, но друг друга рады видеть в здравии и благополучии. В отличие от многих присутствующих на совете, Борис Шереметев не просто боярин и воевода, а военный муж, имеющий боевой опыт.

– Ты и поведешь, – тут же пошевелил усами-стрелочками государь. – Конницу, – уточнил он. – А чтобы скучно не было, возьмешь в товарищи запорожских казаков. Они спят – и видят поход.

– С этими уж точно не заскучает… – хихикнул кто-то.

– Это кто же у нас такой веселый?.. – забуравил недобрым взглядом собравшихся Петр Алексеевич.

Однако «весельчак» предпочел оставить царский вопрос без ответа и промолчал. А государь не стал доискиваться и продолжил, обращаясь к Шереметеву:

– В низовьях Днепра несколько турецких крепостей стоит. Например, – уперся он взглядом в карту, – Кази-керман, Арслан-керман, Таган, Шагин-гирей… Крепости сии взять. Если взять не удастся, то артиллерией сравнять с землей. Построить свою крепостицу. Реляция ясна?

– Ясна, – встал с лавки Шереметев.

– Вопросы имеются?

– Имеются. – Не дрогнул голосом Борис Петрович.

– Задавай, – импульсивно дернул щекой государь, выражая недовольство.

– Какие полки брать? Какова численность войска, мне вручаемого?

– Хорошие вопросы, разумные, – позволил себе подобие улыбки Петр Алексеевич. – Что ж, попробую и ответы дать достойно вопросов, – пошутил привычно больше для кумпанства, чем для военного совета. – Полки собираешь из детей боярских да дворян. И, конечно же, артиллерия. А всего войск берешь тысяч сто-сто двадцать. Теперь ясно? – сверкнул огромными очами.

– Теперь, государь, ясно… – был явно ошарашен таким количеством вручаемых ему войск Шереметев.

Еще бы не быть ошарашенным, когда у Василия Голицына даже во втором походе к Перекопу войск было ничуть не больше. Правда, дворянские полки надо было еще суметь собрать. И сие теперь полностью зависело от расторопности самого Бориса Петровича.

– Раз ясно, то садись, а мы с твоего благоволения, – подмигнул игриво царь, – перейдем к походу на Азов.

2

Совет продолжился.

В ходе него стало видно, что на Азов идут несколько стрелецких и солдатских полков, отряды донских казаков и два «потешных» полка – Преображенский и Семеновский, а также Лефортов, Гордонов и Бутырский полки. Всего около тридцати тысяч служивых. Во главе полков были поставлены Гордон, Лефорт и Автомон Головин. Они составили так называемый «консилиумус» при царе. Сам же Петр Алексеевич, отправился в поход всего лишь «бомбардиром Преображенского полка Петром Алексеевым».

«Что ж, под Кожуховым мы потешились, а под Азовом поиграем», – было напутственным словом государя.

«Генералиссимус» потешных игр и «князь-кесарь «Всепьянейшего Собора» Федор Юрьевич Ромодановский, а также «премьер-майор» Иван Иванович Бутурлин оставались в Москве. Как пояснил Петр Алексеевич, «в помощь царствующему братцу нашему Ивану Алексеевичу».