Текст книги "Первый генералиссимус России (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Да понятно! – не дослушав воеводу, проявив излишнее нетерпение, допустил небрежность Щеглов.

– Нет, не понятно! – осадил его, побагровев Шеин. – Или понятно, но не совсем… Понятно станет после того, как я доведу до тебя остальное.

– Прошу простить, – извинился казачий голова, осознав все-таки, что в своем нетерпении он несколько переборщил.

– Это потом, – махнул рукой Шеин. – Извинения и прощения потом. А сейчас слушай и внимай далее. Если орда струхнет огневого боя и станет по дуге уходить, делай все возможное и невозможное тоже, – поднял он указующий перст, призывая к наибольшему вниманию, – чтобы по дуге орда двигалась именно сюда. Понял?

– Понял.

– Но если же орда, увидав, что вас мало, развернется всей своей массой… либо, – подумав малость, продолжил он, – большей частью… да и ударит по вам в сабли, то терпение Господне не испытывайте. В сечу не ввязывайтесь. Сомнут. А отступайте, заманивая их сюда. Понятно?

– Понятно. Разреши в погоню?!

– Да постой ты! – поморщился Шеин. – Какой же прыткий. Послушай остальную диспозицию, как говорят наши немцы при дворе.

Порывавшийся уже скакать Щеглов был вынужден вновь придержать своего коня.

– А диспозиция будет такая, – обвел цепким взглядом начальных служивых Алексей Семенович. – Стрельцы спешиваются и скрытно занимают позицию здесь, в острожке и вокруг него. Сотник, тебе ясно?

– Все ясно, батюшка-воевода.

– Тогда приказывай спешиться и занять оборону. Я проверю. Да вот еще что: возьми к себе приказных и дьячка. Дьячок казакам может стать помехой, а тут, смотришь, и сгодится на что-либо.

– Спешиться! – тут же отдал команду своим стрельцам Заруба. – Пятидесятники и десятники, проследить, чтобы все укрылись и приготовились к бою. А ты, – подозвал он какого-то стрельца, – дуй к казакам да вели дьячку Пахомию быть тут сей же миг. Так воевода распорядился.

Посыльный заспешил к казачьей сотне.

– Теперь ты, – нацелился воевода кошачьими глазами на Анненкова. – Видишь вон ту рощу – указал рукой в сторону темневшей осенней позолотой в двухстах-трехстах саженях справа от острожка березовой рощице.

– Вижу.

– Туда и отводишь своих жильцов. И ждешь. А как только супостаты поравняются и немного минуют твое воинство, ударишь залпом по ним, если расстояние позволит, а потом – на конь и в пики с саблями! Да гнать на острожек. А тут уж мы со стрельцами встретим их огнем из пищалей.

– Неплохо! – осознал, наконец, замысел воеводы порывистый Щеглов. – Ой, неплохо!

– Дай-то Бог! – перекрестился Анненков.

– Полагаю, что такая «теплая встреча» смутит, приведет в замешательство ордынцев, – продолжил Шеин. – Воспользуемся этим и ударим дружно на супостата. Тогда от него, как уже заметил Никита Силыч, ножки да рожки останутся. Если, вообще, останутся.

– Не останутся! – загарцевал на коне от нетерпения Щеглов. – Не останутся!

– Теперь – с Богом!

Щеглов и Анненков, гикнув, повели наметом сотни туда, куда было велено.

«Господи, лишь бы все вышло так, как задумано», – перекрестился сам и перекрестил уходящие в степные просторы сотни Шеин.

Он хоть и верил в разумность принятого им решения, но заноза сомнений постоянно беспокоила душу. Ведь у степных разбойников, прорвавших засечную черту, тысячи дорог, а у него – одна единственная. И она должна быть верной. Иначе беда! Впрочем, решение принято, и что теперь кулаками махать – надо дело делать! А дел было много. Во-первых, трупы убитых служивых из-под ног убрать, чтобы не мешались живым. Во-вторых, проверить, как выгодно заняли позиции стрельцы. В-третьих, как укрыли коноводы коней. Не будут ли видны из степи, не выдадут ли засаду…

– Чегой-то воевода наш нас тут оставил, в погоню не послал? – озаботился Ванька Кудря, выставив в прорезь острожка ствол пищали в сторону оставшегося от прорыва орды следа.

– Ему виднее, – отозвался Фрол. – Воевода же… А ты бы меньше языком вертел, а больше в степь глядел.

– Одно другому не мешает, – огрызнулся Кудря и перевел взгляд на Никишку.

Тот, молчаливый и угрюмый, также не столько в степь смотрел, высматривая врага, сколько искоса зыркал в сторону воеводы, уже надевшего воинский доспех и проверявшего правильность размещения стрельцов.

«Быть делу! – оценил это зырканье Кудря. – Точно примеривается воспользоваться случаем и снести воеводе голову. Ай, да молодец!»

Необычное поведение кума не осталось без внимания и у Фрола.

– Не дури! – подойдя вплотную к Никишке, шепнул он ему на ухо. – Не кличь беду на свою голову.

Тот вздрогнул, словно застигнутый на месте убийства тать. Побледнел, но ничего не ответил. Посчитав, что такого предупреждения достаточно, Фрол отошел к избранной им позиции. Выглянул в степь, еще раз проверил пищаль.

«Помешает, точно помешает, – неприязненно покосился Кудря на Фрола. – Может мне его тоже того… к праотцам?.. В суматохе никто и не увидит, чей булат на кровь богат… Впрочем, ладно, дело покажет… – попридержал себя он в гнусных мечтаниях. – А пока надо даже вида не подавать».

По-видимому, Господь услышал желание курского воеводы. Ордынцы, обнаружив у себя в тылу казачков Щеглова, приняли ее за случайную станицу и попытались оторваться. Да не тут-то было. Словно пес в медведя, вцепились в орду казачки. Не отпускали ни на шаг. А когда расстояние между ними сократилось до ружейной пальбы, стали выбивать из орды задние ряды. Это, в конце концов, взбесило мурз, и они повернули всей своей темной силой на казачков, желая покончить с ними единым махом. Только те, не втягиваясь в сечу, предпочли удирать. В азарте погони ордынцы и не заметили, как оказались рядом с тем острожком, через который они, вырезав служивых, проникли в пределы Руси.

Во весь намет летели кони казаков к острожку, из последних сил стелясь над степью. Во весь намет мчали за ними, нагоняя, ордынцы, не замечая, что из рощицы в бок им уже нацелен еще один конный отряд русских.

Доскакав до острожка казачьи сотни резко свернули влево, очищая пространство между острожком и татарской ордой. И оттуда тотчас ударил залп из зависных пищалей. Первые ряды преследователей как ветром сдуло. Но задние напирали и напирали, еще не осознав, что происходит с передними, почему они падают. Ударил второй залп. Теперь из ручниц – небольших короткоствольных пушечек, заряжаемых гранатами. Число ручниц в стрелецкой сотне небольшое, всего десяток. Но гранаты, упавшие в самой гуще орды и взорвавшиеся с оглушительным грохотом, принесли вреда не меньше, чем залп из ста пищалей. Ужас и паника охватили ордынцев, не ожидавших такого «ласкового» приема. А тут и служивые Анненкова, наконец, приблизились на ружейный залп. И хотя такого дружного огня, как у стрельцов у них не получилось – все-таки стреляли на скаку – враг прекратил преследование казачков, заметался по степи, не зная, то ли продолжать атаку, то ли уносить ноги. И кого атаковывать: невидимого противника в острожке, казаков, уже развернувшихся встречной лавой, или неведомо откуда взявшихся жильцов. И пока враг находился в замешательстве, в острожке стрельцы перезарядили пищали с ручницами – да снова залп.

– На конь! – скомандовал воевода и первым вскочил на своего конька. – За мной, стрельцы-молодцы!

– На конь! – повторил Заруба. – Вперед, ребятушки! Бей басурманов!

– Бей ворога! – вскочив на лошадку, вертел над головой выломанной откуда-то слегой дьячок Пахомий. – Круши! Рази!

– Бей! – вторили ему приказные, размахивая саблями.

Увидев приказных с саблями, а дьячка со слегой, при иных обстоятельствах, среди стрельцов нашлось бы немало шутников заметить, что попутали приказные перо с саблей острой, что саблей не пишут, а секут. Да и над дьячком бы посмеялись вволю: спутал де кол с крестом. Но не ныне. Подхватывая возглас «Бей басурманов!», конная стрелецкая сотня выметнула из-за острожка и, набирая разбег, с пиками и саблями, увлекаемая воеводой, понеслась на врага.

Ногайцам взяться бы за луки, но момент был упущен. Расстояние между ними и атакующими стрельцами в единый миг сократилось до вытянутой руки. Теперь только сабли да пики, кинжалы да ножи. А еще пистоли. Ружейные залпы сделали свое дело, если в орде и была тысяча, то треть ее теперь лежала, уткнувшись носами в пыльную траву или глядя застывшими глазами в небесную высь. Остальные же, объятые паникой, уже думали не о сражении, а о спасении собственных шкур. А тут еще стрельцы, подпалив фитили, с пяток ручных гранат метнули в самую гущу степных воронов.

– Лови, ворог, подарочек!

Грохот взрывов, языки пламени, дымный чад, крики, стоны, предсмертное ржание лошадей. Ужас!

Огонь от взрыва гранат было переметнулся на степную траву, но тут же был затоптан сотнями копыт, затерт телами убитых людей и коней. Татары совсем обезумели, и только инстинкт спасения толкал их на одно единственное действие – поскорее покинуть поле битвы и бежать, бежать, бежать! Куда угодно бежать, лишь бы быть подальше от этого кошмара.

Долго преследовали в Диком Поле казачьи и жилецкие сотни остатки разбитой орды. И тут больше прочих старались служивые Анненкова, кони которых, отдохнув во время засады, были свежее казачьих лошадок.

А вот стрельцам Шеин приказал остаться в острожке.

– Засечную линию стеречь да своих раненых и убитых с ратного поля собрать! – приказал кратко, хрипло.

А еще, как понимали и сами служивые, нужно было и врагов поверженных сосчитать, и лошадок, мечущихся без седоков, изловить, и оружие подобрать… Словом, много чего нужно было сделать важного и нужного, не откладывая на потом. Ибо потом других дел станет немерено.

– Как закончится все, предадим тела воев наших земле-матушке, – заявил чудом уцелевшим приказным Шеин с придыханием, утирая пот и кровь с лица. – С положенными воинскими почестями предадим. Исполним долг живых перед павшими. И не забудьте в списки потери внести и отличившихся отметить.

Воевода ныне впервые побывал в настоящем бою. Устал страшно. Руки от напряжения дрожат, тело ноет. Но азарт и нервное напряжение боя еще так велики, что усталости почти не ощущается. Он в крови, но чужой, не своей. Знать, ангелы-хранители уберегли, хотя и был впереди стрельцов при атаке. Возможно, и доспехи воинские помогли, защитили, не позволили ни сабле острой, ни стреле каленой воеводской груди белой коснуться. Вон на них, доспехах, следы сабельных ударов, царапины от наконечников стрел…

– Исполним, исполним, батюшка-воевода, – заверяли подьячие, радуясь, что уцелели в сече. – Все внесем, все запишем.

– А еще отыщите дьячка, – продолжает воевода. – Поблагодарить хочу. Спас он ныне меня, сразив дубиной мурзу, уже нацелившегося из пистоля прямо в лоб. Еще бы миг – и отлетела бы моя грешная душа в райские кущи. Да вот дьячок рядышком оказался – и дубьем мурзу по затылку. И уж его душа полетела к Аллаху.

– Исполним, непременно исполним.

6

В горячке боя и преследовании разбитого в прах ворога не заметили, как осенний день на убыль пошел. День, угасая, убывал, а казачков с жильцами все не было и не было.

– Скорее бы погоня возвратилась, – все чаще и чаще стал поглядывать с вершины земляного вала в бескрайние пределы Дикого Поля Шеин. – В степи запросто из охотника в дичь можно превратиться…

Он уже знает, что сотник Заруба тяжело ранен в грудь выстрелом из пистолета и что в сече пали оба полусотника. Потому своей властью назначил старшим над стрельцами Фрола. Фрол тоже ранен в левую руку и в голову. Но раны поверхностные – лишь кожицу сорвало. И теперь он, перевязанный чистыми тряпицами, часто находится возле Шеина. Получает распоряжения, а потом докладывает об их исполнении. Действует толково, и воеводе это нравится.

Последние слова Шеина предназначены как раз Фролу, только что вернувшемуся с ратного поля, где он с другими служивыми вел подсчет потерям врага да подбирал и доставлял к острожку убитых и тяжело раненых курчан.

– Надо полагать, что жильцы и стрельцы люди разумные и вовремя остановятся, – отозвался Фрол. – Голова Щеглов хоть и горяч, но не новичок в ратном деле. Да и Никита Анненков – муж обстоятельный и разумный… Не позволит вовлечь себя в долгое преследование. Лишнее беспокойство, батюшка-воевода, ни к чему. Все самое страшное да тяжелое уже позади.

– Дай-то Бог, дай-то Бог! – пытается согнать тень беспокойства Алексей Семенович. – А теперь ответь: потери наши сочли? Каковы они?

– Скажу только про те, какие на ратном поле…

– Да понятно, – нетерпеливо машет дланью воевода. – О потерях при преследовании, если такие будут, расскажут Щеглов и Анненков. Ты ведай о здешних.

– Среди стрельцов семнадцать человек насмерть убито, десять – тяжело ранено, – обстоятельно докладывает Фрол. – Выживут или не выживут, неизвестно. Легко ранено около двух дюжин. Да куда-то пропал казак моего десятка Никишка. Ни среди живых, ни среди убитых нет. Мыслю, может, с жильцами да казачками в погоню подался…

– Понятно, понятно… – вновь поглядывает в простор Дикого Поля Шеин, никак не реагируя на упоминание имени знакомого ему стрельца. – Как с казаками? Много ли пало?.. Что с ранеными?..

– У казаков потери меньшие. Убитых найдено девять да с тяжелыми ранами еще семь. А сколько их пало в других местах, сказать не могу, – имея в виду весь долгий путь, проделанный казаками по степи, когда заманивали ногайцев на засаду, ответил Фрол.

– С этим позже, – вновь махнул рукой воевода. – Теперь о детях боярских да дворянах с челядью. Сколько?

– Этих поболее будет. Особенно простого люда… – замялся Фрол.

– Да говори уж, не тяни.

– Три десятка убитых да двадцать два тяжело раненых. Все! – выдохнул облегченно стрелецкий десятник. – Остальное – по прибытию служивых.

– Из шести сот воев девяносто или даже пусть сто, – тут же счел Шеин, – потери значительные, но не страшные. Иногда и хуже бывает. А даст Господь, так и из раненых многие выкарабкаются…

– Дай-то Бог! – осенил себя крестным знаменем Фрол. – Кстати, о раненых дьячок наш, Пахомий, заботу проявляет. Кого перевязывает, кого лекарственными снадобьями пользует, а кому и молитовкой помощь оказывает.

– Да, добрый дьячок, – согласился Шеин. – И смелый. Слышал, как меня спас?..

– Слышал. Стрельцы что-то такое гуторили…

– Я его призвал и хотел перстнем золотым отблагодарить, – продолжил воевода с каким-то внутренним удивлением и недопониманием. – А он: «Спасибо, боярин, за доброту, но не надо мне перстня», – и отказался принять перстень. Удивительное дело – от злата отказался… Другой бы сам с пальца сорвал, а этот отказался! Непостижимо… Скажи кому – не поверят.

– Случается, – развел руками Фрол. – Порыв души… А душа, даже своя – дремучий бор. Что же тогда о чужой говорить…

– Ладно, оставим сие. Лучше скажи, какие потери у ворога? – вернулся к более насущному воевода.

– Стрельцы сочли пять сотен и четыре десятка с пятком трупов басурман. Да около двух десятков в полон взято. Среди них три мурзы.

– Неплохо, неплохо, – потер ладонь о ладонь Шеин.

И снова с беспокойством устремил взгляд в просторы Поля, где стали мелькать темные точки людей.

– Кажется, наши вои возвращаются… – оживляясь, кивком головы предложил Фролу взглянуть в степь.

И пока Фрол, напрягая зрение и подставив ладонь ко лбу, высматривал у окоема всадников, он достал подзорную трубу и уже с ее помощью стал осматривать чужой степной простор.

– Точно – наши! – сделал окончательный вывод, снимая внутреннее напряжение.

– Вот и славно.

– Конечно, славно, – позволил себе улыбку Шеин, но тут же вновь возвращаясь к делам, интересуется:

– А добычу стрельцы сочли?

Воевода не стал пояснять, что он подразумевал под словом «добыча». И так было понятно, что речь идет об изловленных татарских конях, об оружии, собранном на поле боя, о золотых и серебряных изделиях, обнаруженных на трупах татар и у пленных, о верхней одежде, снятой с убитых врагов, о сапогах, добытых тем же способом.

– Коней удалось изловить пока что пять десятков… с небольшим. Остальные или не даются пойматься, или уже в Поле ускакали, – поспешил с ответом Фрол, поражаясь такой дотошности воеводы. – А еще несколько десятков седел с павших коней сняли.

– И это уже что-то… – вновь потер ладошки Шеин.

– А оружие, седла, одежонку и обувку пока только в кучи сбрасывают, но еще не сочли, – повинился Фрол. – Довольно много рухляди, потому и не успели. К тому же с павших коней шкуры снимают – не пропадать же добру…

– Ладно, не журись, – похлопал его по плечу Алексей Семенович, – еще успеем счесть. Если не ныне, – взглянул он на небо, возможно, прикидывая о затрате времени, – то уж завтра точно. Мыслю, здесь придется заночевать…

– Видимо, придется, – согласился Фрол. – Всего ныне точно не успеть…

– Вот-вот…

7

Уже вечерняя заря окрасила небосвод, когда, наконец, у острожка собрались все казаки и жильцы, участвовавшие в погоне.

– Разобраться по десяткам и сотням, – повелел воевода начальным людям. – Проверить наличие воев в строю и раненых. Доложить. О потерях тоже.

Все были уставшие, измученные, потому – месту рады, отдыху. А тут на тебе – стройся! Но, возмущаясь, тихо чертыхаясь, разобрались по десяткам, построились. Уцелевшие сотские сочли, доложили Щеглову и Анненкову. Те, в свою очередь, Шеину.

Выяснилось, что потерь, более тех, о которых уже доложил Фрол Акимов, не случилось. Если и имелись, то совсем незначительные, один-два человека. Были еще легко раненые, но они оставались в строю. Зато добыча увеличилась. Особенно лошадками. Табун в три десятка коней пригнали с собой служивые. Не бросили они и оружие, и одежонку, и сапоги. Теперь даже лапотная челядь и та должна была быть при сапогах… Вот так-то.

Победа была внушительной. Удача и богатые трофеи радовали. Даже собственные потери не могли затмить радость этой победы. Особенно у воеводы. Ибо в бою, как в бою – без потерь не бывает.

– Теперь выставить караулы, стреножить лошадей, своих и чужих, и отдыхать – распорядился Шеин. – Раненых – к дьячку. Он пользует.

– А с ествой как? – вытер кулаком покрасневшие и слезившиеся после долгой скачки и встречных ветров глаза Щеглов. – На пустое брюхо что ли?

– Почему на пустое? – хмыкнул довольно воевода. – Стрельцы по моему указанию побеспокоились, кашу сварили. Если не гребуют твои казачки рядом с трупами трапезничать, пусть трапезничают.

– Мои-то не погребуют, – хохотнул Щеглов. – А вот дворяне да дети боярские могут… Благородными себя мнят.

Голод – не тетка, и дворяне слопают кашу за милую душу. И дети боярские. Да так, что и казачкам за ними не угнаться, – не остался в долгу Никита Анненков.

Утром, едва заалела зорька, команды стрельцов, казаков и жилецкой челяди, вооружившись найденными в острожке заступами, ножами, саблями – всем, чем можно было копать землю, рыли могилы для павших в бою сотоварищей. Потом, после молебна, учиненного дьячком Пахомием, погребали. Погребали без кафтанов и сапог – вещи были нужны в семьях. Их складывали в переметные сумы погибших, чтобы по возвращении в Курск, передать близким.

– Ничего, – мрачновато шутили живые, совершая обряд погребения, – так, налегке, без кафтанов и сапог, они скорее добегут до врат рая.

– Да и апостолу Петру меньше будет мороки с ними. Увидит, что налегке да босые – врата тут же и отопрет.

И только тех служивых, у которых не было родственников, хоронили при полном одеянии.

– Пусть в полной амуниции пред Божьим судом предстанут, может часть грехов им и скостится. Из-за службы-то нелегкой.

Когда погребение было завершено, по распоряжению воеводы команда, в которую были назначено по десятку от казаков, стрельцов и жильцов, произвела прощальный залп из пищалей.

– Царствие небесное! – сняв головные уборы, троекратно перекрестились служивые. – Пусть земля всем павшим будет пухом.

– А с басурманами что делать? – поинтересовался Анненков.

– Этих пусть вороны да волки погребают, – махнул рукой Щеглов. – Неча на них время терять.

– Не по-людски это, – не согласился с ним Фрол Акимов. – Да и как потом в острожке службу нести? От вони задохнешься.

– Не нам нести – бесшабашно подмигнул Анненкову Щеглов. – А ты что предлагаешь? – уставился на Фрола.

– Да, что предлагаешь? – прищурился и воевода.

– Надо овраг поглубже отыскать, да и стащить их туда. Отсюда подальше. Пусть там с миром покоятся. А если родственники их прибудут, то пусть найдут и заберут.

Воевода, услышав это, недоуменно уперся взглядом в стрельца.

– Это, ежели ногайцы эти были из ближних улусов и кочевий, – поясняя, заметил Анненков. – А если из дальних?..

– Так на нет и суда нет, – развел руками Фрол, поморщившись.

Рана левой руки давала о себе знать.

– А где овраг-то найти? – был недоволен Щеглов. – Что-то я поблизости не видел. Не за десяток же верст отсель трупы таскать…

– Зачем за десяток верст, – неожиданно поддержал Фрола Никита Анненков. – В том лесочке, где мы в засаде стояли, овражек, кажись, есть…

– Так «есть», или «кажись»?.. – ухмыльнулся Шеглов.

– Есть, – теперь твердо заверил собравшихся Никита Силыч.

– Гадать не будем, – прекратил препирательства Шеин. – Пошли людей и проверь, – приказал он Анненкову. – И если овраг на самом деле имеется, то всех служивых бросить на уборку поля от такого «урожая».

Овражек действительно отыскался, и курские служивые с руганью и неудовольствием начали стаскивать вражеские трупы. Тащили туда и убитых в бою лошадей.

Пока простые служивые очищали степь у острожка, начальные вместе с воеводой решали, что делать далее.

– Острожек так не бросишь, – прохаживаясь по вершине земляного вала и изредка бросая взгляд в степь, где шла «уборка урожая», говорил Шеин, – значит, необходимо оставить тут служивых. Хотя бы на время, пока из Белгорода смену не пришлют. Кого?

– А стрельцов, – поспешил с ответом Щеглов, отводя такое «счастье» от своих казаков.

– Стрельцы к этому делу не пригодны, – осадил его воевода.

– Тогда жильцов.

– А, может, казаков?.. – как-то неуверенно молвил Анненков. – Они к такому делу привычней…

Шеин посмотрел на одного, на другого.

– Придется, Никита Силыч, все-таки твоих жильцов, – принял он решение. – Казачки же понадобятся для иного.

– Для чего? – тут же спросил Щеглов.

– А для извещения воеводы Белгородского полка, – стал перечислять Алексей Семенович, – для извещения воеводы Шереметева, для сбора по ближним городкам, Усерду и Ольшанскому, дрог для раненых. Ведь раненных нам надо как-то до Курска отправить? И сопроводить, и погрести, ежели кто из них по дороге помрет.

– Надо, – согласились все.

– Вот на казаков это и возложим. На одну сотню, – уточнил Шеин. – Вторая пойдет далее.

– А кого за старшего с сотней этой оставим? – задал совсем не праздный вопрос Щеглов.

– Тебя и оставим, Федор Савич, – с едва заметной улыбкой заметил воевода. – А в помощь тебе – дьячка Пахомия. Пусть сопровождает и утешает страждущих. У него это получается.

– А, может… – начал было Щеглов.

– Никаких «может»! – отрезал Шеин гневливо и властно. – Никаких «может»…

Взглянув на воеводу, Щеглов понял, что спорить бесполезно, себе во вред.

– Ладно.

– Вот и славно, – вновь улыбнулся Алексей Семенович. – И за жильцами в острожке присмотришь, чтобы службу несли без дураков. И сторожу организуешь…

– Да уж присмотрю… Дрыхнуть не будут!

– А мы с остальными служивыми, как и предписано, пойдем далее. Сегодня же и тронемся. Вот напишем с подьячими сообщения со всеми подробностями и обстоятельствами дела, вручу их твоим посыльным казачкам – и в путь.

– Алексей Семенович, – видя, что воевода собирается с приказными засесть за составление отписных грамот, обратился к нему Анненков – может, распорядились бы выделить долю из трофеев жильцам, остающимся в острожке? Им бы это скрасило горечь выпавшей участи.

– И казачкам… остающимся тут, – подхватил Щеглов. – Чего им думками маяться: достанется, не достанется…

– Да дуваньте уж, – махнул рукой Шеин. – Только и про семьи павших не забудьте. Выделите. Обязательно выделите.

– Выделим! Святое дело! – дружно заверили служивые. – Святое дело!

Когда Шеин Алексей Семенович, доведя инспекцию засечной черты до конца, возвратился в Курск, то отписки государям в Москву были уже отосланы. И воеводой Большого Белгородского полка Леонтием Неплюевым, и воеводой Шереметевым Петром Васильевичем. И как понял Алексей Семенович, основная роль в победе, одержанной над ногайцами, в отписках досталась не ему, а тем, кто послал их. «По нашим, мол, указаниям и распоряжениям…»

«Огорчительно, но не смертельно, – рассудил Шеин по-житейски мудро и зла на обидчиков своих не затаил. – Может быть, и я так бы поступил, будь постарше годами… А мое от меня не убежит…»

Стоит заметить, что пока Шеин со служивыми проверял состояние засечной линии и вел сражение с ногайцами, воевода Шереметев не только отписки в Москву к государям и правительнице Софье Алексеевне сочинял, но и сыск проводил.

Принятыми мерами розыска заводчики бунта Федька Озеров, Трошка Чепурной были сысканы и отправлены в Белгород для ведения следствия. Туда же были отправлены и юродивый Юрша, схваченный в Курске, и Ивашка Огородов, и Трошка Зарубин, водившие хлеб-соль с бунтовщиками, изловленные в Судже и Льгове.

– Как мыслишь, – спрашивал время от времени Петр Васильевич своего младшего сотоварища по воеводству, – великие государи и правительница царевна Софья Алексеевна мое усердие оценят? Припишут еще земельки со крестьянами?

– Конечно, оценят и припишут, – заверял его Шеин. – А кому еще приписывать, коли не своим верным слугам, день и ночь радеющим за отечество наше?!

– Хочется верить, что оценят, – надеясь на успех, но и не изжив окончательно сомнений, плакался Шереметев. – Может быть, ты, Лексей Семенович, челобитную бы государям сочинил да походатайствовал за меня? А?! А я бы тебе в чем ином помог…

– Да кто я такой, чтобы государям указывать или правительнице?.. – пытался отбояриться от такой «радости» Шеин. – Так запросто и в опалу попасть…

Однако отделаться от цепкого, как репей, Шереметева не удалось. Пришлось подписать челобитную, сочиненную самим Петром Васильевичем.

– Вот спасибо! Вот спасибо! – расплылся широченной улыбкой тот. – Вовек твоей доброты не забуду.

Сколько бы еще подобных челобитных уговорил писать Шереметев, неизвестно. Хорошо, что его вскоре отозвали в Москву. Возможно, этому некую роль сыграло и посланье, подписанное им, Шеиным.

«Слава Богу! – перекрестился и облегченно вздохнул Алексей Семенович, проводив чету Шереметевых. – Слава Богу! Одному мне будут сподручней… Куда как сподручней… воеводствовать».

8

Вопрос о назначении Фрола Акимова на должность стрелецкого сотника и установлении ему соответствующего оклада был окончательно решен. Ни голова курских стрельцов Строев, ни Петр Васильевич Шереметев против такого решения не возражали, заявив, тебе, мол, побывавшему в деле, виднее.

Да и что такое стрелецкий сотник на государевой службе в окраинном городке? Так, ничего. Даже не шишка, а прыщ на ровном месте. Стоит воеводе даже не дунуть, а только косо взглянуть – и нет его, и поминай, как звали. Однако Алексей Семенович, думая о совместной службе, уважил стрелецкого голову, рассудив здраво: «С меня не убудет, а Строеву, вроде, честь: с ним сам воевода совет имеет».

А вот Фрол по поводу собственного повышения особой радости не испытывал. Отнесся по-житейски спокойно: «Назначили – и ладно. Будем и далее служить».

Зато Семка радости не скрывал. Хоть и держал себя солидно со сверстниками – как же, посыльный при самом воеводе, – но похвастать этим не забывал. Да и как не похвастаться – не у каждого отец сотник. В Курске их раз-два – и обчелся…

«Мой тятька сделал… Мой тятька сказал… Мой тятька посоветовал… Мой тятька приказал…» – то и дело слышалось из его уст.

При разделе трофеев Фролу достался татарский конь, сабля и сапоги. Вот в этих сапогах ныне и щеголял Семка. Хотел и саблю себе Семка прицепить, но отец не позволил: «Хоть и молодец первостатейный, но до сабли еще не дорос».

Если воевода Шеин занимался большими государевыми делами, то сотник Фрол – малыми, житейскими. Навестил семьи погибших стрельцов. И не только своего бывшего десятка, но и всей сотни. Передал вещи покойных, а также часть трофеев, доставшихся при дележе. Рассказал о том, как геройски вели себя стрельцы во время сражения, как погибли, где похоронены. Побывал он и у Никишкиной Параски.

– Ты прости Параска, но сгинул твой муж, – повинился тихо, хотя, по правде сказать, никакой вины в том на нем не было. – Ни среди мертвых не нашли, ни среди тяжко раненых… То ли в полон к басурманам угодил, то ли пал где, да мы не нашли… Не знаю… Иного и мыслить не могу.

– А как же я?.. Как мне быть?.. – залилась слезами горючими Параска. – Непраздная я… – доверилась Фролу.

– Ты же пока при молодой боярыне – значит, не пропадешь… – не нашел ничего лучшего Фрол.

– Так то пока… А далее как?.. – сквозь всхлипы печалилась Параска, простив мужу его ругань и избиения до полусмерти. – Далее-то как?..

– Стрельцы, надо полагать, не забудут, помогут…

Хоть и говорил, что стрельцы помогут, но понимал, что никто Параске помогать не станет. Каждый думает да заботится только о себе. Ну, разве родные братья… Да и у тех своих забот полон рот. Одно дело – побить зятька, другое – промышлять о семье, оставшейся без мужа сестры. Собственные баба того не позволят, такой вой поднимут, что хоть всех святых выноси, как при пожаре. И вообще, если бы люди помогали друг другу да заботились друг о дружке, то ни войн, ни убийств бы не было. Жили бы все мирно да дружно, словно у Христа за пазухой. Но этого, к несчастью общему, нет. И, по-видимому, никогда не будет…

С тяжелым сердцем уходил Фрол от Параски. А вот к родственникам Ваньки Кудри не пошел. Не было у Ваньки родственников близких. Бобылем жил. Потому, может, и был такой злыдень… Но даже если бы и были у Кудри родственники, не пошел бы к ним Акимов. Не пошел. Ибо от руки Фрола пал Кудря в той злой сече. Хотел Кудря сам Фрола жизни лишить, да Фрол вовремя сие узрел. Отбил удар сабли да сам из пистоля и уложил татя. Видел ли то кто, не видел – осталось тайной. Тогда такое столпотворение было, что сам себя не каждый замечал!.. Где уж тут на других глазеть, ротозейничать…

Но время и заботы быстро лечат прежние душевные раны, нанося новые. За стрелецкой службой и делами по дому, если и не совсем позабыл стрелецкий сотник Фрол Акимов о своей причастности к кончине Ваньки Кудри, то и вспоминал не так уж часто. И без сожаления.