Текст книги "Первый генералиссимус России (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Хорошо придумано, – поддержал задумку и атаман донских казаков Булавин, сверкнув звездистыми, рассыпчатыми очами. – Надо только хорошее место для засады найти. Хотя, – залез пятерней в сивую бороду, – кажись, одно на примете есть. У речки Косухи. Там еще и дубравка некая имеется…

– Покажешь – посмотрим, – перешел к делу Шеин, порадовавшись, что его задумке есть уже и моральная и фактическая поддержка. – Посмотрев же, решим, пригодно или не пригодно то место для засады. Если будет пригодно, то и действовать начнем.

– А когда начнем?

– Да хоть сегодня. Если место удобное, то ночью пушки и засадный отряд переправим, чтобы враг не заметил. А с утречка, даст Бог, и приманку в поле вышлем.

Однако с этим делом пришлось обождать. Перед вечером бирючи по указанию «бомбардира» прошли по полкам в поисках добровольцев для взятия каланчей. Каждому добровольцу обещалось по 10 рублей золотом.

– Прости, воевода, – повинился атаман донцов, – мои казачки на царские червонцы позарились. Да, по правде говоря, – хмыкнул Булавин, – и самому охота счастье попытать. Не обессудь, будем живы, твою задумку тоже исполним.

Пришлось идти к Гордону, просить отсрочку. Однако тот даже обрадовался, что казаки, польстившись на обещанные деньги, решили начать с башен, перекрывающих подступы к Дону и сам Дон тяжелыми чугунными цепями. Стрельцы-то особой радости и желания к сему делу не проявили. Даже больше – роптать начали.

6

Утром 4 июня, воспользовавшись предрассветным туманом, густо стелившимся от Дона, добровольцы и донцы, кто пеше, кто на стругах, с лестницами и шестами дружно устремились к стенам башни, стоявшей на правом берегу. Турецкие часовые не спали, но из-за тумана заметили атакующих слишком поздно: те уже лестницы начали к бойницам приставлять… Раздались первые выстрелы. Потом пошло-поехало. Выстрелы гремели, не смолкая. Особенно дружно они раздавались со стороны атакующих. А вот в дело пошли и ручные гранаты, забрасываемые смельчаками прямо в черные зевы бойниц.

Турки сопротивлялись яростно. Отстреливались из янычарок, визжа, с кинжалами и кривыми мечами бросались на атакующих. Не удавалось убить либо заколоть – хватали мертвой хваткой и вместе выбрасывались из бойниц к подножию башен. Но добровольцы из служивых и казаков брали верх храбростью да удалью. И, конечно же, численностью. Вскоре последние защитники башни были перебиты, а пытавшиеся спастись вплавь, утонули.

– Все, дело сделано! – тряхнув кудрями, докладывал Булавин Шеину о взятии каланчи. – Теперь слово за царем. Мои казачки ждут обещанные червонцы. Как думаешь, воевода, и на погибших в деле выдаст, не обманет?

– Государь слов на ветер не бросает, – хмурясь, заметил Шеин.

Не нравилась ему, ох, не нравилась словесная вольность казачьего атамана. Не нравился и сам атаман, бравировавший своей независимостью и дружескими отношениями с гетманом Иваном Степановичем Мазепой. Про таких-то и идет молва: «Русы волосы – сто рублей, буйна головушка – тысяча, а всему молодцу – и цены нет».

Впрочем, атаман – не невеста, а воевода – не жених, чтобы про «нравится, не нравится» рассуждать. Дело делает – и ладно. Остальное же воеводу пока не касается.

– Царь, может быть, и не бросает слов на ветер, – усмехнулся с язвинкой Кондратий, – а вот «бомбардир»… так кто его знает…

– Кондратий, ты же не пес, чтобы лаяться да на ветер брехать, – сурово одернул Шеин атамана донцов. – Должен понимать, где слово сказать, а где и язык придержать. Ибо языкастых не всегда и не везде любят…

– Ты, воевода, это к чему? – резко крутнул сивой бородой Булава.

– А к тому, что надобно не пустозвонить, а дело делать. Мы же вчера вроде договорились…

– А червонцы?! – насупился атаман.

– Червонцы никуда не денутся. Получите. За Богом молитва, а за государем служба, как известно, не пропадет…

– Случается, – перебил атаман донцов, – что и не всякая молитва до ушей Бога доходит, а уж про государей… о том и говорить не стоит.

– Не богохульствуй, – вновь одернул Булаву Алексей Семенович. – К добру это не приводит. Давай лучше о деле толковать.

Петр Алексеевич взятием каланчи был несказанно доволен. Еще бы: взято тридцать две пушки, в том числе пятнадцать – чугунных, знамя отряда, куча ружей и ядер. Неплохое начало.

– Молодцы! – по-мальчишески, сверкая радостно очами, восторгался он смельчаками-добровольцами, большинство из которых, как выяснилось, были донские да курские казаки из ертаульного отряда Шеина. – Всем выдать золотые червонцы! И немедленно!

Казначеи, подчинясь царскому слову, стали готовиться к выдаче обещанной государем награды, согласно представленным спискам. Но оказалось, что золотых червонцев на всех не хватает. Дворцовая интендантская служба, отвечающая за своевременное обеспечение войска всем необходимым, в том числе и жалованьем, с золотыми червонцами, как и с солью, прямо сказать, обмишурилась.

– Тогда серебром, – зыркнул недобро «бомбардир» на казначеев, – но на ту же сумму. Я своего слова не нарушу.

– А ежели роптать начнут? – поинтересовались прижимистые казначеи.

Поинтересовались не потому, что радели о государевой казне – им на это было наплевать и растереть – а потому, что теплили надежду приберечь золото и серебро для себя, любимых. А с казачками да прочими смельчаками, рисковавшими своими головушками, мыслили расплатиться медными монетами.

– Кто роптать начнет, тем сказать, что можно запросто лишиться и награды и головы своей глупой заодно, – вмешался Александр Меншиков.

– Не тот случай, – не поддержал своего смышленого друга и денщика Петр Алексеевич. – Пусть люди знают о царской щедрости и царском великодушии. Охотнее воевать станут. А ты, Александр Данилыч, – переключился «бомбардир» на любимца, – лучше скажи: золотые червонцы имеешь?

– А что? – сразу насторожился Меншиков.

– А то, друг любезный, что надобно государя своего выручать. Мы же потом, в Москве, сочтемся. Ты меня знаешь. Мое слово твердо, как камень. Не зря же меня Петром назвали. Ведь Петр в переводе с греческого на наш язык – это камень, скала, утес. То-то!

– И рад бы был, мин херц, – расслабился Меншиков, поняв, что на этом деле можно не лишиться кровных денежек, а даже подзаработать малую толику, – но моих скудных запасов вряд ли хватит для столь щепетильного дела. Вот если Гордона, Лефорта да Головина потрясти… То пожалуй…

– Спасибо за подсказку, – затеплил насмешливо-веселыми огоньками очи Петр Алексеевич. – Я бы до сего сам сроду не докумекал.

– «Спасибо», мин херц, не золото, карман не тянет, – тут же нашелся хитрец, – только господам генералам о моей щедрости уж ни слова! Обидятся еще ненароком, скажут, почему не их спросили – они бы сами все это предложили.

– Ну, и хитрец же ты, Алексашка, – усмехнулся в усы «бомбардир».

К обеденной поре всем смельчакам – и живым, и десятникам для родственников павших, – принявшим участие в штурме каланчи, была выдана обещанная награда. Салютом же этому действу стал громовой взрыв, снесший до самой подошвы злосчастную башню. Это тоже было распоряжение царя, желавшего убрать на дно Дона чугунные цепи, перегораживающие реку.

Взятие и снос первой каланчи так подействовали на защитников второй, что они, не дожидаясь штурма, сами покинули ее. Захватив знамена, ружья и мелкие пушки, оставив только пять тяжелых, которые было не унести и не сбросить в Дон, турки бежали в Азов. Только не всем из них было суждено укрыться за крепостными стенами. Многие при отступлении были порубаны и заколоты драгунами и солдатами Лефорта. Добычей русского воинства стали и пушки, брошенные отступающим неприятелем.

На радостях первого успеха, Петр Алексеевич от имени «бомбардира Алексеева» отписал в Москву «князь-кесарю» Федору Ромодановскому и послал с сеунщиком следующее: «Июля в 4 числе милостию божию под Азовом две каланчи, сиречь башни, взяли. Одну – боем и с великим трудом, а другую – без боя потому, что от страха и ужаса великого турки безбожные побежали. И на тех обоих каланчах взято 37 пушек, также порох и ядра. Да языков взято на одной каланче 17 человек, а на другой – 14. А тех, которые побежали, всех порубали, а иные все перетонули».

– А ты, Фома неверующий, говорил, что с наградами что-то может случиться нехорошее, – попенял Алексей Семенович атаману донцов Булаве, пришедшему к нему в походный шатер. – Может, где-то такое и может быть, только не у нашего православного государя. У него слово с делом не расходится. Царь если жалует, то жалует.

– Жалует царь, да не жалует псарь, – сняв барашковую папаху и перекрестив лоб на иконку, прикрепленную в восточном углу шатра, даже не подумал о малейшем раскаянии Кондрат Булава. – Не всем моим казачкам червонцы достались. Кому-то и серебром за кровушку плачено. Впрочем, не о том ныне речь. Давай, воевода, думать, как над татарами промысел учинить, пока мои казачки охоту на то имеют.

– Давай, – не стал возражать Шеин. – Только нам стоит совместить разведку местности с приманкой.

– Это как? – заострился взглядом атаман.

– А так, – счел нужным пояснить свою мысль воевода, – чтобы не просто прокатиться на лошадях взад-вперед да местечко нужное присмотреть, а чтобы и местечко присмотреть под засаду, и небольшой татарский отряд за собой «хвостом» возле того места проволочь.

– Это как рыбу на прикормку брать что ли?! – поняв и одобрив воеводскую задумку, засмеялся раскатисто Булавин, сверкнув белизной зубов.

– Можно и так сказать, – улыбчиво мурлыкнул в усы и бороду Алексей Семенович. – Можно и так сказать.

Задумка удалась. И утром седьмого июня большая орда крымчаков, заприметив поблизости от себя казачий сабель в двести-триста отряд, вчера едва ушедший от их погони, погнавшись скопом, напоролась на засаду. И была в упор расстреляна из пушек, ручниц и пищалей на берегу реки Косухи.

Тех же, кто искал спасения от кошмара смертоносных ядер, бомб, пуль и картечи в степи, прижав к обрывистому берегу реки, начисто вырубили развернувшиеся и выскочившие из-за бора лавы казаков и курских служивых людей. Победа была столь внушительная, что курские ратники и донские казаки радовались как малые дети.

– Теперь крымчаки надолго будут отучены от набегов и погонь за нашими отрядами, – подвел итог молниеносной операции Алексей Семенович, когда в его шатре вновь собрались начальник курских служивых людей и атаман донских казаков. – Такого страху нагнали, что сто лет помнить будут.

– Это уж точно! – поддержали его курские начальные люди – Анненков, Боев и Акимов.

– Теперь, надо полагать, потише будет… – вставил свое слово и Фрол, давно собиравшийся повидаться с сыном и все не могший этого сделать.

– А мне кажется, – не согласился Кондрат Булава, – что горбатого только могила исправит. Опять нехристи в скором времени полезут. Вот немножко очухаются, поднакопят силенок – и полезут. Уж такова у них натура.

– А мы их снова, ерш тя в селезенку, по мордасам да по мордасам, – рубанул воздух рукой Боев. – Снова красной юшкой до самых пяток умоются.

– Да раньше-то разве мало бивали? – гнул свое атаман донцов. – Бивали не раз. Много раз бивали. Бивали так, что они пощады просили. Взять хотя бы второй поход к Перекопу. Ведь просили же пощады? – обратился он напрямую к воеводе.

– Просили, – согласился тот без особого желания. – Точнее, их хан просил, – добавил для верности.

– И что? – тут же подхватил, перебив, Кондрат. – Как ни рядились в овечьи шкуры, хвост-то волчий все равно видать. И волчьи повадки тоже.

«Да и сам ты волк – с неприязнью подумал об атамане Шеин. – Хоть и пробуешь при хозяине собакой взлаять, но волком остаешься, по-волчьи воешь. А волка, давно известно, сколько из рук ни корми, все равно в лес смотрит. Потому, не будь в тебе ныне необходимости, стоило бы взять под белы руки да в Преображенский приказ передать».

Гордон большого внимания победе над ордой крымчаков не придал. Лишь буркнул, пришедшему к нему с докладу Шеину: «Хорошо».

Зато «бомбардир» и «Спасибо!» сказал, и, наклонившись, так как был куда выше, обнял руками за голову и ткнулся влажными губами куда-то в щеку. А отпуская, пошутил:

– Помнится, я к тебе бомбардиром в роту просился, но, увы, не смогу этого исполнить. Ныне целую батарею орудий под началом имею. Ты уж прости.

– Пред государем за доброту его преклоняюсь, – снял Алексей Семенович соболью шапку и раскланялся в пояс, – а «бомбардиру», так и быть, прощаю.

– Молодец! Люблю находчивых, – еще раз обнял и поцеловал самодержец воеводу.

Царская милость Шеина радовала. Не радовали дела по осаде Азова. Даже не дела, а разноголосица среди «господ генералов». Каждый из них в «свою дуду дудел», а вот общего «оркестра» что-то не получалось.

7

Сто семьдесят русских пушек, установленных на земляные раскаты, день и ночь обстреливали город и крепость, нанося разрушения и вызывая пожары. Но турки пожары тушили и на огонь русских батарей отвечали огнем своих пушек.

Апроши к городу велись столь медленно и столь неумело, что казалось, окончанию этих работ конца-края не видится. К тому же интендантство оказалось самым неподготовленным звеном в походном войске: постоянные перебои с доставкой продовольствия, запасов воды, соли, фуража для коней – не раздражали даже, а злили государя. Порой дело доходило до того, что в стрелецких и солдатских полках есть было нечего, и отощавшие солдатики да стрельцы ходили христарадничать к казачкам атамана Булавы. Те зло шутили над ними, но ествой делились.

Дело в том, что вскоре после взятия двух первых башен и проведения засады против татарской орды, донцы задумали сходить в неприятельский тыл: «Ворога пугнем маленько – он нас там, мабуть, не ждет. Да, Бог даст, припасом разживемся, ибо на голодное брюхо воевать, что раньше сроку помирать».

В поход собирались идти не в конном строю, а на стругах, на которых приплыло войско Лефорта и Головина.

– Чего им без дела стоять.

Задумка была интересной, но разрешить ее воевода Шеин сам не мог, о чем он честно сказал атаману донцов.

– А ты с царем-батюшкой с глазу на глаз погуторь, – не моргнув глазом, рубанул тот. – Может, и согласится. Он тебя, воевода, как видим и не в обиду тебе будет сказано, полюбливает.

– Я не девица, чтобы меня полюбливать, – отбрил нагловатого атамана Алексей Семенович. – Однако до государя схожу, челобитную вашу доведу. Ибо и сам вижу в ней прок.

– Во, во, – раззявил рот в ироничной улыбке Булава, – доведи. Глядишь, и выгорит…

Петр Алексеевич выслушал задумку – и разрешил.

Казачки на тысяче отобранных ими стругах душной ночкой и ударили в набег. Уж что и как они там делали да творили, одному Богу известно, только вернулись и с припасами, и с иной добычей, и с новыми языками. Мало того, некоторые и красным товаром – молодыми татарками – обзавелись.

– А эта обуза зачем? – удивлялись некоторые курские вои, особенно молодые.

– Как зачем – объясняли более опытные – Женами сделают. У казаков завсегда так: полонянок, хоть татарок, хоть турчанок, обязательно в жены. Род от браков таких крепнет.

Часть съестных припасов донцы сдали интендантам, но другую часть, возможно куда большую – Шеин, если честно сказать, не приглядывался – припрятали. Потому всегда были и с пищей, и с питием.

– Сколько можно на одном месте топтаться? – гневался Петр Алексеевич.

– Осада – дело долгое и неспешное, – отбивался Гордон, к которому в основном и относились царские нарекания.

– А я говорил, что надо было сразу идти на штурм, – вставлял ему в самолюбие очередную занозу Лефорт. – Теперь же фактор неожиданности упущен. И штурм прежнего эффекта может не дать…

– Да нет, господа генералы, – позевывая и мелко крестя рот, гудел Автомон Головин, – время еще есть и на осаду, и на штурм.

– Гляжу я на вас, – дергая усами и становясь похожим на рассерженного кота, отчитывал «господ генералов» «бомбардир», – и диву даюсь: слов, как пушечного грохота, много, а дел – и с малое ядрышко не наберется. Один пшик. Только один воевода Шеин со своим ертаулом да донскими казачками что-то и сделал.

– Да мелочь то, – небрежно отмахнулся Лефорт.

– Вот именно, – поддержал его Головин. – Одна видимость, которая погоду не делает.

– Так делайте же погоду! – горячился Петр Алексеевич. – Сколько можно о ней говорить и ничего не делать! Мы говорим, а к туркам в Азове из Стамбула на кораблях очередное пополнение прибыло. Мало того, что людей добавилось, запас боевых припасов пополнился.

В словах государя была горькая правда. Со стороны моря к Азову беспрепятственно подходили военные корабли. Потому гарнизон крепости не только пополнялся резервами, но и поддержку извне чувствовал. А это укрепляло его боевой дух.

Пятого июля апрошами, шанцами и городками подошли вплотную к крепостным стенам. Турки сделали вылазку и попытались уничтожить подвижные городки, называемые казаками еще «гуляй-городами». Но были встречены такой дружной ружейной и пушечной пальбой, что понесли значительный урон и откатились назад в крепость.

Четырнадцатого июля казакам и курским служивым, ведомым в атаку самим воеводой, под прикрытием городков удалось добраться до угловой башни и даже занять ее. Опомнившись, турки повели такой жестокий огонь, что надо было бросать башню и отходить к своим, либо, дождавшись подкрепления, сбивать турок со стен и идти дальше. В противном случае потери, понесенные ертаулом, были бы неоправданными. Понимая это, Шеин отправил одного из своих людей к Гордону с депешей. Всего пять слов было нацарапано в ней: «Прошу помощи! Иначе башню не удержу».

Помощь не пришла, и башня была оставлена. Казаки: и донцы, и курские, не стесняясь, матерились. Стрельцы и жильцы были хмуры. Стало понятно, второй раз они на штурм уж не пойдут. К тому же был ранен Анненков и убит Фрол Акимов, который хоть ненадолго, но успел побывать в полку у сына Семена, дослужившегося уже до прапорщика-знаменосца. И только Боева с его «ерш тя в пузо» ни пули, ни сабли не брали. Однако прыти после гибели многих товарищей поубавилось и у него.

В этот день к туркам переметнулся Яков Янсен из голландских военных матросов, пользовавшийся расположением царя. Петр Алексеевич был взбешен. Да так, что офицеры из иностранцев, кроме разве что Гордона да Лефорта, боялись к нему подходить. К тому же пятнадцатого июля по подсказке Янсена, рассказавшего, как в послеобеденное время русские любят подремать, турки совершили вылазку из крепости и перебили около сотни солдат и стрельцов, дремавших в окопах.

Тут уж не только царь стал косо посматривать на своих выкормышей, но и многие русские военачальники средней и малой руки. А солдаты и стрельцы прямо говорили, что от иностранцев-засранцев добра ждать не приходится. Им русской кровушки не жалко.

Пятого августа русские войска вновь попытались овладеть крепостью, пойдя на штурм после длительной огневой подготовки. Шли четырьмя колоннами. Их по указу царя вели сами генералы и Шеин, которому государь, видя его удачу, доверил несколько стрелецких и солдатских полков и, конечно же, курских служивых из ертаула.

Около четырех с половиной тысяч человек было в подчинении Алексея Семеновича, но именно ему с этим меньшим числом служивых удалось взобраться на стены первой линии обороны. Тут-то бы его поддержать другим. Но ни Гордон, ведший свою колонну атакующих слева, ни Головин, ведший полки справа, не поддержали. Не пришел на помощь и Лефорт, так и не дошедший на своем участке до крепостной стены. Может быть, он бы и дошел, да подрывники, закладывавшие мину под стеной крепости на его участке, ошиблись в расчетах. При подрыве мины оказалось, что она бабахнула не под стеной, а в рядах атакующих. И атака захлебнулась в этом огненном аду.

Под напором турок полкам Шеина Алексея Семеновича, неся потери, пришлось отступить на исходные позиции.

Государь вновь гневался, ходил сумрачный. Иностранцы, особенно инженеры-минеры, старались не попадаться ему на глаза. Адам Вейд, проводивший расчеты, а потому в глазах всего русского воинства считавшийся главным виновником гибели сотен людей, словно заяц, отсиживался в шатре Лефорта. Боялся, что кто-либо из стрельцов или солдат, не дожидаясь царского разбирательства над ним, учинит самосуд и прибьет без зазрения совести.

Шеину было обидно, что дважды «опытнейшие» генералы его не поддержали. Не поддержали не потому, что не могли, а потому, что завидовали его успехам. Но свою обиду Алексей Семенович замкнул в себе, а ключи от незримого замка выбросил. А мысль пойти и пожаловаться государю, помимо его воли, сверлившую голову, старался изгнать прочь, как привязавшуюся болезнь. Понимал: до добра она не доведет, только озлобит завистников.

Последняя попытка штурма Азова была предпринята потешными полками в октябре месяце. Преображенцы и семеновцы ворвались в город, но не получив поддержки остальных полков, были вынуждены отступить на исходные позиции.

– Все! – скрежетал зубами «бомбардир» в ближнем круге «господ генералов». – Игра с Азовом не удалась. Возвращаемся. И пусть историки этот наш поход запишут как «поход о невзятии Азова».

Около двух тысяч солдат, стрельцов, жильцов и казаков осталось навсегда под стенами Азова, в наспех вырытых могилах, под невысокими курганами с поминальными крестами. В одной из таких братских могил был погребен и Иван Ушаков, кровью искупивший при одном из штурмов стен Азова свое воровство. Государь позволил в виде милости сие.

В боях за Азов пали и друзья царя Петра по потешному полку Воронин и Лукин. Был убит под Азовом и князь Федор Троекуров, которого Петр также называл своим другом. Но его, как и еще нескольких особо родовитых вельмож, павших в боях за Азов, в гробу повезли хоронить в родовой усыпальнице. Смерду – смердово, а князю – князево.

Остальным, оплакивая невидимыми и беззвучными слезами павших товарищей, предстояло вернуться в родные грады и веси. Впрочем, и это доведется не всем. Весь возвратный путь будет отмечен могильными холмиками да кое-как сколоченными, а то и просто связанными бечевой крестами.

На месте отобранных у турок двух первых башен был заложен городок, названный Новогеоргиевском, затем переименованный в честь преподобного Сергия Радонежского в Новосергиевск. И в нем оставлен был до следующего года воевода Яким Ржевский с гарнизоном солдат при пушках.

– Держись, – напутствовал его «бомбардир», – и жди. Мы вернемся. Мы скоро вернемся.