Текст книги "Первый генералиссимус России (СИ)"

Автор книги: Николай Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Когда же очередь дошла до Шеина, то Петр Алексеевич сказал весело:

– Наслышан, воевода, о твоих геройских делах под Перекопом. Потому и ныне поведешь ертаул да донских казаков. Не против?

– Что прикажете, то и исполню, – встав, ответил тот кратко, как и положено военному человеку. – С божьей помощью, конечно…

– А ежели град Азов прикажу взять, возьмешь? – услышав ответ, теперь уже явно забавлялся Петр Алексеевич, что, впрочем, не мешало ему сверлить Шеина взглядом до самого нутра.

– Коли приказ будет, да вся армия поможет, да Господь своей милостью не оставит – возьму! – в тон царственной особе отозвался Алексей Семенович. – Грех не взять, государь, коли с армией да дружно…

– Вижу, ты не робкого десятка, Алексей Семенович. Однако ловлю на слове, – стал серьезным Петр Алексеевич. – Взялся за гуж, не говори, что не дюж…

– Буду стараться да на Господа надеяться…

– Что ж, поживем – увидим… – сдержанно хмыкнул Петр Алексеевич, однако сверлить взглядом перестал. – Кстати, – словно вдруг решив что-то, спохватился он, – а меня в свой полк не возьмешь? Бомбардиром. С ротой гренадер… Я, видит Бог, этому делу зело обучен.

Все, будто по команде, разом впились глазищами в Шеина. Как, мол, выкрутится?

– Рад буду видеть столь искусного бомбардира в рядах моего воинства, – не стушевался Алексей Семенович и на этот раз.

– Разрази меня гром, – улыбнулся доброжелательно царь, удовлетворившись полученным ответом, – всегда рад видеть и слышать толковых людей.

И, словно утеряв к данному собеседнику интерес, перешел к другим воеводам.

«А царь наш, хоть и молод, да не глуп, – подумал Шеин, оценивая сказанное и услышанное. – И опыт Голицына учел: идти безводной степью не намерен, и врага в заблуждение вводит, посылая большую армию с Шереметевым. Да и с выбором самого Шереметева Бориса Петровича маху не дал. Никто лучше Шереметева да Федора Барятинского, воеводы севского, побывавшего не раз в Малороссии, обстановку там не знает».

Многие воеводы завидуют друг другу. Возможно, в некоторые минуты кому-то завидовал и Шеин Алесей Семенович – ибо слаб человек, а дьявол-искуситель никогда не дремлет. Но тут он мыслил вполне объективно. Даже без намека на зависть.

«…И маршрут вдоль левобережья Днепра умно проложен, – размышлял сам с собой воевода. – Наши великие князья, взять хотя бы Святослава Воителя или Владимира Крестителя, или даже Мономаха – все этим путем на врага ходили. И как ходили! И Царьград дрожал, и хазары с печенегами биты бывали, да и половцам перепадало изрядно.

А вот с «консилиумусом» государем придумано явно опрометчиво, – перешел он от одобрения к сомнениям. – Единоначалие должно быть. Только единоначалие! А то начнут каждый в свою дуду дудеть… до звона в ушах. Шуму будет много, а толку – никакого. Да и маршрут к Азову уж больно напоминает путь похода северского князя Игоря Святославича в степь Половецкую, когда русичи битыми оказались… Не очень хороший путь…»

Еще до знакомства с курским дьячком Пахомием Шеин любил заглядывать в русские летописи. А уж после знакомства, загоревшись интересом к прошлому Отечества, – при всякой возможности старался прочесть что-нибудь новенькое. И не только прочесть, но и самому попробовать что-нибудь сочинить такое… этакое… Хотя бы о воинском утроении при походах и учениях. Или же о самих воинских походах. Но разве что-либо напишешь путное, ежели сам не будешь читать уже кем-то написанное?.. И не только реляции да указы, и не только вирши либо прехитростные повести «О Горе и Злосчастии» и «Ерше Ершовиче», но и серьезные, как, к примеру, «Жития» русских святых либо летописи. Вот теперь и пришла на память повесть о неудачном походе русских дружин против половцев ханов Кончака и Кзака.

«Но то когда было! – успокоил себя. – Ныне время иное и враг иной».

3

Первым, как и следовало ожидать, в марте месяце, сославшись с гетманом Мазепой, из Москвы выступил Шереметев, собирая по пути городовые полки. Как река вбирает на своем пути речки и ручейки, чтобы докатиться к морю во всем своем величии, так и воинство Шереметева, впитывая городовые службы, должно было придти к низовьям Днепра огромной армией, способной справиться с сильным и коварным врагом.

В середине апреля, когда реки после весеннего половодья вошли в берега, а от распутицы и памяти не стало, двинулись к Азову и полки Гордона. Двинулись без особой помпы сухопутьем на Тамбов. А из Тамбова, придерживаясь городов-крепостей Белгородской засечной линии, должны были идти к берегам Дона. Последним городом-крепостью перед Азовом на этом пути являлся Черкасск.

Среди полков Гордона в такт конской рыси покачивался в седле и воевода Шеин, истребовавший себе из Курска две сотни казаков да по столько же стрельцов и жилецкого служивого люда. Все знакомцы бывшего курского воеводы тут. И Никита Силыч Анненков, и сотник конных стрельцов Фрол Акимов, и Егор Боев, бывший во время курского воеводства Шеина всего лишь казачьим полусотником. Правда, тогда он внимания воеводы на себе не задерживал, другие опережали. Ныне, со смертью Федора Щеглова, Егор Петрович стал головой курских казаков.

Боев, как и покойный Щеглов, несмотря на свой возраст, – ему давно за сорок годков перескочило, – шустр, на слова и на действия скор. Везде поспеть спешит. Про таких говорят: «И швец, и жнец, и на дуде игрец», а еще, что «толкачом в ступе не изловишь». Он русоволос и чубаст, голубоглаз и бородат. Ростом не вышел, зато телом кряжист да жилист. В сечах за спины казачков не прячется, все впереди быть стремится. Словом, молодец что надо! Что отличает его от бывшего казачьего головы, так это присказка «ерш тя в пузо», которую он к делу и без дела всюду вставляет. И не только вставляет, но часто в ней меняет «ерша» на «ежа», а «пузо» – на «глотку» и прочие части человеческого тела. Бывает, что «добирается» и до внутренностей – печенки, селезенки и иной требухи.

Алексей Семенович знал, кого просил. Проверенные не раз в совместных походах куряне не должны были подвести и на этот раз. К тому же никто кроме них не мог лучше найти общий язык с донскими казаками, которыми предстояло командовать воеводе при взятии Азова. А что донцы проявят строптивость – тут и к бабке не ходи, заведомо известно. Привыкшие к воле вольной, донские казаки всегда косо смотрят на московских начальных людей. Когда же речь заходит о подчинении, то вообще волками смотрят.

Войска же Головина и Лефорта, ранее определенные для этого похода, двинулись по Москве 27 апреля.

Соблюдая торжественность, вначале ехал двор генерала Автомона Михайловича Головина, сродственник государя по покойной матушке. За двором – генеральская карета, возле которой справа и слева по четыре стрельца в красных кафтанах и при обнаженных саблях. Позади кареты в полном генеральском обличии, при шпаге и трости, важно, словно гусь перед гусиным стадом, немного вразвалочку шествовал сам Автомон Михайлович.

Следом, в двух шагах за ним, держа развернутыми хоругви, шли, усердно топая сапожищами, знаменосцы. Их сопровождали дворцовые слуги, вооруженные алебардами. Топали так, что земля, кажись, содрогалась. Да как не топать, коли в затылок им дышит сам государь. Тут не хочешь, да топнешь. Иначе по самому могут так топнуть, что и живота лишишься запросто… Петр Алексеевич шуток в военном строю не любит. Военный строй – это вам не «Всепьянейший Собор», где шутки приветствуются. Тут строго. Что не так – и батогов можно схлопотать…

Действительно, царь и великий князь Петр Алексеевич, всея Великия, Малыя и Белыя России самодержец, в простом зеленосуконном преображенском мундире, без треуголки, с развивающимися от движения и струй ветра волосами, весело вышагивал на длинных, как у журавля, ногах по Мясницой улице. Государь, возглавляя роту Преображенского полка, задает темп движения. За ним, держа форс, под барабанный бой барабанщиков дворцового полка вышагивал командир полка окольничий Тимофей Юшков. Юшков, как и положено, в полковничьей треуголке и при шпаге. Несколько позади него – командир первой роты и другие начальствующие лица, все в мундирах и при оружии. И только за ними, держа грудь «колесом», плечом к плечу, двигались солдаты этой роты.

Через небольшой интервал за первой ротой чеканил шаг капитан второй роты, князь и боярин Юрий Трубецкой. Где-то среди крепких начальников этой роты «затерялся» и бравый сын Трубецкого, тоже Юрий. Так что во второй роте было сразу два Юрия Юрьевича Трубецких.

Третью роту вел капитан князь Яков Лобанов-Ростовский. Тот самый Яков Иванов сын Лобанов-Ростовский, который в лето 7196 от сотворения мира вместе с Иваном Микулиным ездил разбойничать по Троицкой дороге к Красной сосне. Да был на том деле после убийства двух мужиков сыскан, приговорен к битью батогами в жилецкой подклети и к лишению четырех сот крестьянских дворов. И только заступничество его матушки Анны Никифоровны, вставшей на колени перед Софьей Алексеевной, спасло его от более серьезной опалы и высылки в Сибирь.

У Микулина таких заступников не сыскалось. И он после нещадного битья кнутом на площади и бесповоротного изъятия у него вотчины был сослан в Томск. Иван Андреевич Микулин ныне, поди, и сгинул в далекой Сибири, а вот Яков Иванович, божьим соизволение и царской милостью, ведет роту дворцовых гвардейцев в поход.

Последующие роты дворцовой пехоты возглавляли, соответственно, капитаны: князь Яков Урусов, князь Григорий Долгорукий, князь Михайло Никитич Голицын, князь Дмитрий Михайлович Голицын да Андрей Черкасский.

Далее, во главе стрелецких полков, поигрывая тростью и взором черных проницательных глаз, важно шествовал генерал Франц Яковлевич Лефорт. Друг и любимец Петра Алексеевича, а также первый весельчак «кумпанства». Он в генеральском походном мундире, при треугольной с белой оторочкой шляпе. На перевязи у левого бока в позолоченных ножнах шпага – подарок государя. Если Головин добр телом и немного мешковат, то Франц Яковлевич Лефорт подтянут, подвижен и весел глазом.

Как допрежь перед Автомоном Головиным, перед Лефортом шла его коляска, запряженная цугом в две пары. У коляски – почетный караул из солдат с обнаженными мечами. Сразу же позади Лефорта, держа строй, идут стольники и есаулы. За ними – со знаменами под нескончаемый барабанный бой шли стрелецкие полки.

Первый полк возглавлял полковник Лаврентий Сухарев. Именно этот полк в далекие уже августовские дни 1689 года по Рождеству Христову первым пришел на защиту Петра от происков Шакловитого и правительницы Софьи Алексеевны. Потому ныне и командир полка и сам полк в почете у Петра Алексеевича.

Во главе второго вышагивал полковник Федор Казаков. Далее следовал полк Бориса Бутурлина, сына «потешного» генералиссимуса Ивана Ивановича. Замыкал шествие стрелецких полков полк полковника Сергея Голицына.

За стрелецкими полками в зеленых мундирах стройными рядами двигался Преображенский полк, возглавляемый Гагиным, которому помогали командиры из немцев и дворцовых служивых людей. Не менее грозно следом вышагивал Семеновский во главе с немцем же Иваном Ивановичем Чамберсом.

Закрывали шествие полков думные бояре: князь Борис Алексеевич Голицын, князь Михайло Иванович Лыков и Петр Тимофеевич Кондырев. Эти все – в колясках цугом и в сопровождении большой оравы из челяди, слуг и прочей приказной мелюзги, без которой они как без рук.

Пройдя каменным Всесвятским мостом, спускались на берег Москвы-реки. Тут их уже ждали струги. Погрузившись на струги, по приказу государя, пальнули из ружей и пушек. Да так пальнули, что вскоре случился гром небесный с дождем.

«Дождь перед делом – хорошая примета», – рассудили многие, нисколько не печалясь, что промокли до нитки. Правда, того, что гремел гром и яростно сверкали молнии, они не учитывали.

Покинув златоглавую, по-прежнему продолжали двигаться на стругах, где под парусами, но больше на веслах по рекам Оке и Волге. Большой любитель «марсовых и нептуновых потех» царь Петр под личиной «бомбардира» Петра Алексеева» находился на головном струге. Государь хотел лично убедиться не только в том, как ходко могут идти гребные суда, но и в том, как подготовились местные воеводы и приказные люди. Им еще заранее предписывалось для обеспечения служивых провиантом позаботиться о провианте и кормлении.

Убедившись, не обрадовался. Многие даже за ухом не почесали, чтобы поторопиться с исполнением. Государь гневался, когда, причалив к берегу, не то что встречающих не было, но и ествы и провианта. Солдатам со стрельцами приходилось либо голодать, либо сухари грызть. Посылал верных преображенцев, чтобы воевод местных да старост ямских к нему доставили.

Преображенцы-молодцы мигом дело исполняли, виновных к царю прямо на струг доставляли. И тот собственноручно мутузил их, таскал за бороды и за волосы, пинал ногами. «Пошто? – спрашивал, бешено вращая страшными черными, выкатывающимися из орбит очами. – Пошто не исполняете моего решкрипта? Что – царь вам больше не указ?! У, воры! Изверги!»

И, как всегда в минуты гнева, голова его нервно дергалась, по скулам ходили желваки, брызги слюны летели во все стороны. Видя такое дело, тут же подлетал Алексашка Меншиков и начинал успокаивать, повторяя едва не через каждое слово излюбленное «мин херц» – «мое сердце». Государь постепенно успокаивался. А виновники царского гнева и раздражения, ползая на пузах у царских ног, лишь мычали что-то невразумительное, нечленораздельное, словно в одночасье языка лишились.

Кто-то из местных государевых людишек был тут же бит кнутом или батогами, но отпущен. Правда, с тем условием, чтобы к возвращению воинства приготовился бы лучше.

«Ну, уж если ты, вор, и на сей раз на воровстве будешь взят, – грозил Петр Алексеевич прощенному, – то моли Бога, чтобы все окончилось опалой да ссылкой в Сибирь, а не лишением живота».

Кто-то был сразу же взят в железа и отправлен в Москву. Но не щи хлебать да кашей заедать, а на розыск и суд в Преображенский приказ к страшному боярину Федору Юрьевичу Ромодановскому. Тот ныне сыском ведал по всем воровским делам. И его все боялись как огня, шепотом называя «монстрой» за страшный вид. Крестились и плевались одновременно только при одном упоминании его имени.

Кто-то, как Иван Ушаков, подрядившийся всякие припасы доставить под Царицын да не поставивший, в Москву отосланы не были, ибо скрылись от царских очей. Но туда пошла срочная депеша с наказом: изловить, заковать в железа и доставить под конвоем к Азову.

Однако случались и такие государевы люди, которые волю самодержца исполняли в соответствии с полученными указаниями. И тогда, покидая сей гостеприимный городишко, царь приказывал палить из пушек. Благодарил расторопного слугу своего, а заодно проводил тренировку в стрельбе.

Раздражал государя и «флот». Многие струги, наспех сколоченные из сырого материала, были явно не подготовлены к длительному плаванию. Давали течь так, что солдаты едва успевали вычерпывать ковшами и бадейками поступающую воду. И тяжелые, осевшие в воду по самые края бортов, не скользили по речной глади, а ползли, как черепахи.

Случалось, что головные суда уже приходили к очередному пункту назначения, а задние еще тащились трое суток. Тут уж доставалось шкиперам и судовой команде, также мало готовой к «нептуновым делам». «Воры, воры, кругом одни воры!» – гневался «бомбардир».

4

Первыми, как и предполагалось, к Азову подошел ертаул Шеина Алексея Семеновича. Произошло это отрадное для государя действо в последнюю седмицу мая.

– Вот он, Азов-то… – вглядываясь из-под ладони в приближающийся с каждым шагом город-крепость, молвил Егор Боев. – Деды наши его брали, ерш тя в пузо, пришел и наш черед.

– Пришел и наш черед, – согласился со старым воякой Алексей Семенович, доставая подзорную трубу, чтобы лучше рассмотреть стены и башни крепости. – Хочется верить, что мы не слабее дедов наших ни духом, ни телом, ни умишком.

Пока Шеин разглядывал Азов в подзорную трубу, Боев, покопавшись в переметной суме, вынул оттуда какой-то свиток и протянул воеводе:

– Посмотри, Алексей Семенович, все так ныне там, али что-то новое имеется?..

– Что это? – опуская трубу, поинтересовался Шеин.

– Да чертеж крепостицы сей, – оскалился улубкой казачий голова. – От деда достался. Дед, когда сиживал в ней еще при государе Михаиле Федоровиче, умельца сыскал, который и начертил сию крепостицу. Так, на всякий случай… Когда вы кликнули, я, грешным делом, подумал: авось сгодится. Вот и прихватил… ерш тя в ятребо.

– Что ж, посмотрим… – беря и разворачивая свиток, молвил воевода.

То впиваясь взором в чертеж свитка, то приставляя подзорную трубу к глазу, Алексей Семенович что-то нашептывал сам себе, едва шевеля губами. По-видимому, сравнивал полустертые данные чертежа с видимыми очертаниями крепости, ее стен и башен.

– Стены, кажись, поднарастили, – наконец обмолвился он. – Да и две каланчи, сиречь башни, на подступах к граду выстроили новые. На чертеже их нет.

Посчитав, что особой ценности в старом чертеже нет, Шеин возвратил его Боеву.

– Храни. Пусть даже как память о деде своем геройском…

– И что делать будем? – пряча свиток в суму, задал Егор Петрович интересовавший многих воинских начальников вопрос. – Может, ударим с ходу, еж тя в глотку, пока враг не изготовился к встрече?..

– Может, и вправду, ударим? – поддержали Боева его старые соперники по воинским делам Никита Анненков и Фрол Акимов. – С донскими казачками вместе. Вдруг да повезет… Чем черт не шутит, когда Бог спит!

Донские казаки, привыкшие к воле вольной, как-то сразу невзлюбили Гордона, требовавшего порядка и субординации. Особенно их походный атаман Кондрашка Булавин, больше называемый на запорожский лад Булавой, которому на вид было лет так сорок. Даже хотели покинуть войско. Но потом, пошушукавшись с курскими казаками и узнав, что они будут находиться в распоряжении «самого воеводы Шеина», гонору поубавили. И согласились быть впереди полка в ертауле. Правда, воеводу они тут же на свой манер окрестили «Шеей».

Как всегда, нашлись доброхоты, которые тут же донесли Алексею Семеновичу о воровстве казаков. Но тот только блеснул по-кошачьи зеленоватыми глазами, рассмеялся в курчавую бороду да рукой махнул: «Пусть буду для них «Шеей». Лишь бы не они мне на шею сели, а я сидел на их шеях».

Казачки про ответ прослышали и… зауважали воеводу. Трения сразу утихли, а поход продолжился до самого Азова без сучка, без задоринки.

– Маловато силенок у нас, чтобы ударить с ходу, как думку имеете, – отклонил Алексей Семенович предложение курских служивых. – Да и приказ государя был: до общего сбора в баталии не ввязываться…

После этой отповеди курские служивые как-то померкли. Что-то не хотелось в степи просто так стоять, словно у моря ждать погоды. Но воевода продолжил:

– Однако мы – ертаул, – поднял он указательный палец, призывая к вниманию. – И никто еще не отменял распоряжения проводить разведку окрестностей. Только связь между собой надо поддерживать. А то турки да татары – большие мастера на воинские хитрости и уловки.

– Иное дело! – тут же ожили курские служивые.

А Егор Боев и того больше:

– Мы мигом с донцами разведку да… как ее… будь неладна… тоже на ре… ерш тя в пузо либо за пазуху… – никак не мог вспомнить он заковыристого иностранного слова.

– Рекогносцировку что ли? – мягко так, со снисхождением и едва ощутимой насмешливостью, словно кот мартовский, млея и жмурясь на солнышке, оскалился Шеин.

– Во, во! – подхватил, нисколько не задетый насмешкой воеводы, Щеглов. – Эту самую… реко… цифровку… чертову проведем.

– Рекогносцировку, – поправил, покровительственно улыбнувшись Анненков.

– Ее самую, – отмахнулся от этого подсказчика голова курских казаков. Мол, воевода – это одно дело, а когда жилец какой-то, пусть и ученый – иное. И, горяча коня: – Ну, что? С Богом! Ерш тя в пузо.

Анненков и Акимов тоже тронули поводья уздечек, направляя коней к своим сотням.

– Погодите, – остановил их Шеин. – Пусть Боев с донскими казачками займется разведкой окрестностей, а мы Гордона с войском подождем. «Что позволено Юпитеру, не позволено быку его», – пошутил, сглаживая недовольство. – Кому – в поле ратовать, а кому – холсты скатывать, кому – на всю Ивановскую кричать, а кому – рати встречать да привечать…

Рейд Шеинского ертаула в окрестностях Азова дал не только разведывательные сведения, но и первых пленных татар – языков. Языки были допрошены. Выяснилось, что о походе русского войска в Азове знают уже давно. О том даже послали вестовых в Стамбул к султану. Заодно и помощь запросили. Сами же готовятся к обороне.

– Не взять вам Азова, – шевелили разбитыми губами языки. – Лучше сразу уходите, пока секир-башка вам всем нет. Знайте и содрогайтесь – из Крыма сам хан Салим-Гирей с войском идет.

Татары, хоть и пленены, и изрядно помяты казаками, но дерзки. То ли от природы своей, то ли потому, что хотят поскорее от мучений при пытках распросных избавиться. Быть пытанным языком – это тебе не шутки шутить, не в бирюльки играть. Тут и смерть подарком покажется…

– Ничего, – при молчании Шеина ответствовал им Боев, – вас изловили, а Бог даст – и хана вашего изловим… ерш тя в пузо и в глотку, – вновь ни к селу ни к городу вставил он свою присказку. – Вы лучше о собственных головушках подумайте. Не долго им при вашей дерзости на плечах красоваться.

Впрочем, как ни хорохорится Боев, судьбу пленников решать все же не ему. Даже не Шеину. Возможно, Гордону, а то бери выше – самому государю. А как государь решит, то никому допрежь неведомо.

5

1 июня, когда под Азов прибыли полки, ведомые Лефортом и Автомоном Головиным, «бомбардир Петр Алексеев» вновь собрал «консилиумус». Прямо под открытым небом, не дожидаясь, когда солдаты возведут шатер. А что? Погода позволяла. Теплынь стояла такая, что в шатре от зноя не усидишь. К тому же степной ветер нет-нет да и доносил запах степных трав и немного сухой свежести.

– С чего прикажите начать, господа генералы? – обвел он внимательным взглядом своих военачальников.

В облике «бомбардира», как и в облике Шеина, было что-то кошачье. Возможно, это сходство вносили щеточки черных усов, воинственно топорщившихся на безбородом лике государя. Возможно, на такую мысль наводили большие, навыкате, живые, очень подвижные глаза, про которые сказывают: «Кошачьи глаза дыму не боятся». Возможно, то и другое, дополняя друг друга. Только у Шеина, как правило, в лике было что-то от игривого, немного хитроватого либо вкрадчивого кота, а у «бомбардира» – от рассерженного или нацелившегося на добычу. В зависимости от того, в каком настроении он пребывал.

Вот и ныне, «бомбардир», воинственно шевеля усами, был схож с котом, явно настроившимся на добычу.

Так как Шеин Алексей Семенович, как, впрочем, и большинство воевод и командиров полков, к числу «господ генералов» не принадлежал, то он молча наблюдал за происходящим.

– Надо штурмовать, – предложил более пылкий генерал Лефорт. – Пока к гарнизону помощь из Стамбула не пришла, – обосновал он свою позицию.

– Чушь, – поморщился Гордон. – Чушь несусветная – повторил тем же твердым, без тени сомнения голосом.

Он хоть и доводился Францу Яковлевичу родственником по племяннице, супруге Лефорта, но самого «выскочку» и «скороспелку-генерала» недолюбливал. Возможно, и ревновал. Ибо Лефорт без году неделя как в России, а уже в любимцах у царя.

– Чушь, – еще раз повторил Гордон. – Надо не штурмовать, а брать в осаду. И методично, день за днем, прикрываясь апрошами, продвигаться к стенам крепости. При этом, установив на земляных развалах орудия, вести артиллерийский огонь, чтобы не дать противнику передыху. А еще нужно подвести подземные галереи под стены крепости, заложить в них пороховые заряды и взорвать. Стена рухнет, тогда можно будет и на штурм идти. Но никак не ранее! – выпятив нижнюю губу, важно внес он заключительное слово.

– А ты что скажешь? – недовольно зашевелив усами, спросил Петр Алексеевич Головина. – Ты что скажешь, генерал?

– Я – за осаду, – тут же отозвался Автомон Михайлович, огладив бороду. – А еще за то, чтобы, кроме внутреннего кольца, у нашей осады было и внешнее – от татарских орд, которые уже ныне пробуют наскакивать на наше войско. Но стоит нам за ними погнаться, как они сразу же в степь – и ищи-свищи их…

«У Автомона глаз с поволокою, а роток-то с позевотою», – вынес свою оценку Головину Шеин, отмечая, с какой ленцой тот участвует в совете.

Расхождение во мнениях «господ генералов» явно пришлась не по вкусу «бомбардиру», и он стал спрашивать командиров полков. Но те только пожимали плечами: наше дело, мол, маленькое, что прикажите, то и исполним. Но вот «очередь» дошла и до Шеина.

– Вот ты, воевода, дважды ходивший к Перекопу, что присоветуешь? – установил внимательно-цепкий взор Петр Алексеевич.

– Я, государь, за то, чтобы вначале штурмом взять каланчи, что в трех верстах от самой крепости…

– Поясни, – прервал Петр, прищурившись, что указывало на его явный интерес к доводам бывалого воеводы.

– Во-первых, они вместе с цепями, перегораживают ход по реке и не дают даже тому небольшому количеству стругов спуститься ниже, чтобы поддержать штурмующих со стороны Дона, – тут же принялся пояснять свою мысль Шеин. – Во-вторых, они, если не будут нами взяты, останутся в тылу нашего войска и будут постоянно беспокоить огнем своих пушек. Тогда то ли про осаду думай, то ли про свой тыл мысли… А это в нашем деле ни к чему…

– Две каланчи – не такая уж большая докука, – перебил с явным недовольством Головин. – Сам же сказываешь, что они в трех верстах от города. Значит, ядра их пушек войско не достанут.

– Вот, вот… – поддержал его Лефорт при молчаливом нейтралитете Гордона. Достал трубку и стал набивать ее табаком.

Царь не вмешиваясь, молча переводя взгляд с одного говорившего на другого. Помалкивали и полковники.

– Может, ядра и не достанут, но держать у себя в тылу врага, способного в любой момент на вылазку, не стоит – остался при своем мнении Алексей Семенович. – Мало того, я больше скажу: надобно по Дону собрать все струги, что покрупнее, да и спустить их с воинством пониже Азова, чтобы они вражеским кораблям прорваться в крепость ходу не давали.

– Ну, уж это совсем что-то из области сказок, – отверг Головин данное предложение с откровенной усмешкой. – Ты нам еще про корабли скажи, которые стоило бы с собой сюда привести.

– И скажу, – как можно мягче, не повышая голоса (ведь Головин все-таки генерал и член «консилиумуса»), ответил Шеин. – Стоило бы иметь. Конечно бы, стоило… Но раз их нет, то на нет, как говорится, и сказу нет. А почему я за осаду, а не за штурм, – обернувшись всем туловищем к государю, продолжил далее, – так потому, что Азов, насколько мне удалось рассмотреть его в подзорную трубу, имеет три линии крепостных стен. Они со всеми башнями и бастионами стоят одна за другой, прикрывая центр города. Так что даже при падении во время штурма одной линии укреплений, еще останутся две…

– А что, при осаде внутренние стены разве не придется преодолевать? – съязвил Лефорт, пыхнув дымом из трубки и изо рта. Он единственный из «консилиумуса», кто позволил себе курить при государе. – Или, быть может, они испарятся?..

– Придется, но они будут либо разрушены, либо значительно повреждены…

– Довольно споров, – остановил «бомбардир» начавшуюся перепалку. – Мне не споры нужны, а дельные советы. Как видите, – пошутил и с иронией, и с сожалением, – сам-то военного и полководческого опыта кроме потешных игр, не имею. Только лишь до чина «бомбардира» дорос, – дернул усмешливо кошачьими усами. – А тут, должен всем заметить, мы не потехой пришли заниматься, а в серьезные игры играть. То-то!

Государь, как давно приметил Шеин, даже в обществе, на глазах у многих, мог быть самокритичен. Вот и теперь, пусть и в ироничной форме, но высказался с иронией о своих воинских и полководческих познаниях и дарованиях.

«Это хорошо, – отметил Алексей Семенович. – Плохо то, что у «консилиумуса» нет единого мнения. Но, Бог даст, со временем оно появится. Если же не появится, то добра ждать не стоит».

Еще плохо было то, что «господа генералы» видели в Шеине не друга-товарища, а соперника. Поэтому все его слова тут же принимали в «штыки». И то – неверно, и это – неправильно…

Между тем, Петр Алексеевич, взвесив на ему одному лишь видимых весах поступившие предложения, пришел к выводу, что стоит придерживаться плана Гордона.

– Берем Азов в осаду. Устанавливаем пушки. Роем подкопы под стены. Ведем апроши, – распорядился кратко и ясно.

Только буквально вторая ночь показала, что оставлять у себя в тылу каланчи никак нельзя. Турки, как и предполагал Шеин, сделали оттуда вылазку. Несколько человек убили, еще больше покалечили, но больше того – устроили переполох, не дав солдатам выспаться. Беспокоили и орды крымчаков, неожиданно налетающие, словно знойный горячий ветер, из степи. Приходилось постоянно держать под ружьем целые роты, а также разворачивать пушки и бить по ним картечью. Теряя убитых и раненых, орды откатывались, чтобы через некоторое время, в самый неподходящий момент с визгом и криком рвануть на какой-нибудь полк или на солдат и стрельцов, занятых земляными работами.

– Надо с этим что-то делать? – попенял «бомбардир», перепачканный пороховой копотью, чистоликому генералу Гордону. – Не дают вести осадные работы и палить по городу из пушек.

Правда, тут Петр Алексеевич несколько лукавил. Он-то свою батарею все-таки установил и уже вел пристрелку ядрами и бомбами, которые сам же и снаряжал.

– Надо, – согласился генерал и приказал Шеину с отрядом курян и донских казаков «делать что угодно, но орды рассеять».

– Мне для этого дела надобны пушки, ручницы, зависные пищали, – попросил Алексей Семенович.

– Коли надобно, то бери, – не стал вдаваться в подробности Гордон. – Главное, чтобы был результат. Результат-то будет?

– Должен быть.

– Ну, смотри! А то «бомбардир» наш шею быстро скрутит, не посмотрит на боярство и воеводство, – предупредил на всякий случай.

Шеин и сам понимал, что в случае неудачи, похвальных реляций ожидать не стоит.

Собрав начальных людей над курскими служивыми и атамана донских казаков с его же сотниками, довел приказ государя и свою задумку повторить с крымчаками ту же игру, что некогда была исполнена с ногайцами на Белгородской засечной линии.

– А что, – загорелся идеей сразу же Егор Боев, – задумка хоть куды, ерш тя в печенку! Я со своими казачками за приманку сойду. Так заманю, что сам дедушка Сусанин позавидовал бы.

«И откуда он только про Сусанина знает?» – подивился Анненков, но план воеводы вместе с Фролом Акимовым одобрил.