Текст книги "Сногсшибательная Мэри (ЛП)"
Автор книги: Никола Ренделл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Она кивает мне, как это делают медсестры, наблюдая за тем, как пациенты принимают лекарство.
– Выпей, – говорит она, снимая одну из бигудей, и длинный локон падает ей на плечо, как будто мы живем в другом веке. – И расскажи мне, что, черт возьми, происходит.
***
– Я не могу с этим справиться, Бриджит, – уже в который раз говорю я подруге. – Не могу быть с человеком, который так злится.
Бриджит поджимает губы, достает тарелку из одного из ближайших шкафов и снимает одну за другой бигуди, складывая их в тарелку, расположенную у нее на коленях.
– Я не могу оставить тебя здесь одну, – говорит Бриджит. – Я ни за что не пойду к маме и папе, когда ты в таком состоянии.
Я упираюсь лбом в колени.
– Я в порядке. Я буду смотреть «Очень странные дела» и плакать, пока не засну.
Даже этот сериал теперь будет напоминать мне о Джимми.
Этот ребенок с зубами – мой герой.
– Бриджит, я так сильно влюбилась в него. Как я могла быть такой глупой? Я его даже не знаю.
По кухне разносится звук телефонного гудка. На мгновение мне кажется, что Бриджит, должно быть, звонит Джимми, чтобы, как всегда, вмешаться и устроить беспорядок там, куда ей лезть не следует.
Вот только отвечает ее мама.
– Тебе лучше побыстрее сюда приехать, дорогая. Твой отец кружит над начинкой, и ты знаешь, что я не могу его удержать.
Мое сердце болит... Из-за начинки, которую я никогда не сделаю для Джимми, из-за пирогов с орехами пекан, которые я никогда не увижу, как он ест, из-за тыквенных пирогов, которые я никогда не сделаю для него. Я была так близко к тому, чтобы иметь это, но теперь все потеряно.
– Найдется место для еще одного человека? – спрашивает Бриджит.
– Не говори мне, что у тебя спустило колесо, и ты встретила мужчину. Снова, – говорит ее мама со своим странным резким австралийским акцентом.
– Мама! – Бриджит рычит. – Один раз. Один!
– Дважды, Бриджит Шоу. Дважды.
Бриджит раздувает ноздри.
– Это Мэри. Она в дерьмовом настроении, и я не могу оставить ее одну.
– Какого черта ты не сказала, что это Мэри? – спрашивает ее мама. – Конечно, мы ей рады. Конечно! Но поторопитесь, девочки. У меня здесь голодный мужчина, и он хочет вернуться к своему футболу. Скажи, Мэри, ты все еще встречаешься с этим ловким квотербеком?
Я тихо плачу.
Глава 50
Джимми
Пока Энни спит, я снова и снова пытаюсь дозвониться до Мэри. После шестой попытки во мне поднимается пламя гнева, и я бросаю свой телефон через диван. Что неудобно, потому что, если я решу позвонить ей в седьмой раз – а определенно так и будет – мне придется переместить Энни.
Поэтому я решаю просто ни о чем не думать хотя бы минуту. Начинается новый эпизод «Как это сделано», и, конечно же, поскольку я тот еще везунчик, в нем речь пойдет об ароматических свечах, замороженном апельсиновом соке, макаронах и... боксерских перчатках.
– Просто прекрасно, – шепчу я в экран, отчего Энни шевелится в моих объятиях. Я чувствую себя чертовски ужасно из-за произошедшего. Никогда в своей жизни я не бил кулаком в стену до сегодняшнего дня, пока этот ураган по имени Майкл не взорвал мою жизнь.
Ладонью я касаюсь лба малышки, чтобы проверить, не горячий ли он. Ей жарко – во сне Энни, как и мне, часто жарко, и теперь она похожа на горячий маленький комочек, – поэтому я снимаю с нее одно одеяло, а затем другое.
Мне все еще трудно уложить в своей голове происходящее. Я столько времени в разъездах, что у меня нет даже комнатного растения. А теперь у меня есть ребенок.
У меня есть ребенок.
Энни моя.
Бл*дь.
Всевозможные мысли – детали, идеи, планы, юридические формы – заполняют мою голову. Первое и самое главное – это законно усыновить её. Майкл ни в коем случае не заберет ее обратно, не будет дергать ее. Он причинил достаточно вреда. Вероятно, нужно как можно скорее обратиться к детскому психологу. Если есть хоть какой-то шанс минимизировать вред от ужасного воспитания моего брата и того факта, что ее бросила сначала мама, а потом папа, то чем скорее Энни начнет говорить об этом, тем лучше. А была ли она у обычного врача в этом году? Делали ли ей какие-нибудь прививки, все ли нормально у нее со здоровьем? Майкл никогда не кормил ее досыта, сколько бы денег я ему ни давал. Ублюдок.
Однако ничто из этого не является сейчас более важным, чем Мэри. Я знаю, что смогу позаботиться об Энни, но не хочу делать ничего без Мэри рядом со мной. И у меня никогда не будет другого шанса, если я потеряю ее сегодня.
Я откидываю голову на подушки дивана.
– Рабочий дважды прошивает швы боксерских перчаток...
Укачивая Энни, я протягиваю руку, чтобы взять свой телефон. У меня разбивается сердце, когда я вижу, что Мэри все еще не написала и не позвонила мне. Я увидел страх и ужас в ее глазах, когда вытащил руку из стены. Я помню, что она говорила мне за ужином о насилии и гневе. О ее бывшем. Я помню, как сказал: «Тебе не нужно беспокоиться об этом со мной». Но я солгал, сам того не желая. Гнев. Гребаный предохранитель Фалькони. Я так старался сдерживаться в течение стольких лет. Я выпиваю максимум две кружки пива из-за гнева. Я медитирую из-за гнева. Это дерьмо следует за мной повсюду, как пресловутый черный пес. Это часть меня, и я знаю, как с этим справиться. Но не сегодня, сегодня я не справился. А это значит, что я единственный, кто будет виноват в потере Мэри.
Я не могу позволить себе так думать. Не могу. Ещё нет. Сейчас я должен сосредоточиться на том, что передо мной, то есть на Энни и на завтрашней игре. Христос. Поэтому я беру телефон и звоню Вальдесу. На заднем плане слышится хаотичный шум, люди смеются и чокаются бокалами.
– Счастливого Дня благодарения, чувак! – говорит Вальдес.
– Медведь, мне нужна услуга.
– Андале, конечно. Что нужно?
Мысленным взором я вижу его маму. Пухленькая, хорошенькая леди с мягким голосом, которая однажды приготовила мне на день рождения четыре дюжины эмпанад. Мария Дель Кармен.
Мария.
Мэри.
Бл*дь.
Возможно, все вокруг будет вечно напоминать мне о ней.
– Мне нужно знать, сможет ли твоя мама присмотреть за Энни в эти выходные. Мне нужен кто-то, кто бы смог присмотреть за ней и немного побаловал, – говорю я. – Мне нужно знать, что она в безопасности.
Вальдес даже не спрашивает об этом маму.
– Конечно, бро. Конечно. Для нее это будет честью. Слушай, ты не хочешь приехать? Мы собираемся играть в «Парашюты и Лестницы».
Волна печали накатывает на меня из-за большой семьи, которая у него есть. Любовь. Хаос. Жена…
– Нет. Но спасибо.
– Ты в порядке? – спрашивает Вальдес.
Нет, это не так. Определенно, бл*дь, нет. Но я говорю, что да, и заканчиваю разговор.
Подхватив малышку на руки, я прижимаю Энни к груди, пока делаю для нее что-то вроде домика из одеял. Я укладываю ее внутрь и убеждаюсь, что ее голова снова лежит на подушке. Крепко спящая, она подносит большой палец ко рту. Я сажаю ее жирафа рядом с малышкой и накрываю ее. Оказавшись на кухне, я стараюсь не смотреть на индейку, булочки и жалкое подобие сладкого картофеля, которое я собирался попробовать приготовить. Вместо этого я достаю двухфунтовый пакет куриных наггетсов в форме динозавров и раскладываю их на тарелке. Засунув ее в микроволновку на тридцать секунд, я сажусь за стол и впадаю в задумчивость. И тогда я замечаю пирог, который оставила Мэри. Прекрасный пирог с горстью орехов пекан, расположенных сверху в виде сердца.
Я слышу шорох на диване и вижу, как Энни садится. Ее волосы растрепаны на макушке, и она сжимает одеяло в своих маленьких пальчиках, оглядываясь вокруг.
– Папочка?
Микроволновка звенит, и я открываю ее.
– Его сегодня здесь нет, Джеллибин.
Энни выглядит смущенной, но потом постепенно воспоминания возвращаются к ней. Я присаживаюсь перед малышкой на корточки, мои колени хрустят, и я стираю немного слюны с уголка ее рта.
– Ты останешься здесь. Со мной.
Она морщит лоб.
– А где Мэри?
Иисус Христос. Я не могу с этим справиться. Мой нос щиплет от навернувшихся слез. Я не буду плакать перед Энни. Я не растаю. Я качаю головой, и малышка хмурится так сильно, что у нее выпячивается нижняя губа.
Боль внутри меня подобна кровавой ране. Я знаю Мэри недостаточно долго, чтобы понять, как ее вернуть, но достаточно, чтобы уверенным в этой женщине больше, чем в чем-либо еще в своей жизни. Я беру крошечную ручку Энни в свою и вижу, как она изучает мой нахмуренный лоб.
– Почему ты грустишь, дядя Джимми?
Грустный. Черт возьми, да. Я печальный. Убитый горем в День благодарения. Я смотрю в ее серо-голубые глаза и заставляю себя солгать Энни для ее же блага в самый первый раз.
– Я в порядке, Джеллибин. Давай принесем тебе что-нибудь поесть.
Я поднимаю ее на руки, и она цепляется за мою шею, прижимаясь лицом к моей щеке. Одной свободной рукой я раскладываю ее наггетсы в форме динозавров на тарелке.
– Ты хочешь кетчуп?
Она откидывается назад и смотрит на тарелку, затем качает головой.
– Они милые.
– Да, милые, – шепчу я.
Конечно.
Глава 51
Мэри
После ужина родители Бриджит засыпают рядом на диване: ее мама свернулась аккуратным клубком под старомодным лоскутным одеялом, а папа растянулся с широко открытым ртом, положив ноги на пуфик, отделанный золотыми кисточками. Бриджит и я вместе убираемся на кухне, и я погружаюсь в ритм намыливания, полоскания и сушки тарелок из фарфора, таких тонких, что сквозь каёмки пробивается свет.
Фарфор убран, большие стеклянные бокалы сушатся вверх дном на кухонном полотенце рядом с раковиной, а мы с Бриджит наслаждаемся шумом волн на озере. Она спрашивает, люблю ли я Джимми, а я запихиваю в рот холодную булочку. Она спрашивает, что же я теперь буду делать, а я набиваю рот взбитыми сливками, чтобы не отвечать на этот вопрос. И мы пьем: водку с тоником, потом вино, а потом портвейн, который – вдобавок к «отверткам» – делает меня чуть более чем слегка навеселе, к тому моменту, когда мы добираемся до тыквенного пирога. Мы даже не утруждаем себя тарелками и просто копаемся в заварном креме тонким серебром, которое принадлежало ее бабушке Бриджит, – причудливыми маленькими вилками с заостренными зубцами.
И тут у меня звонит телефон. Снова.
– А он настойчив, – говорит мне Бриджит. – Нужно отдать ему должное.
Мой телефон танцует на кухонном столе, придвигаясь всё ближе и ближе к нетронутой миске с клюквенным соусом.
– Я оставлю тебя с этим наедине. – Бриджит берет пирог и шаркающей походкой выходит из кухни в одних носках. – Возьми трубку, Мэри. Выслушай его. Не будь трусихой.
Глубоко вздохнув, я беру трубку и отвечаю.
– О, черт, слава Богу, – говорит Джимми. – Сначала я подумал, что ты просто злишься. Потом я подумал, что с тобой что-то случилось. А затем я был уверен, что что-то произошло…
– Джимми.
Он резко останавливается.
– Мне чертовски жаль. Я не знаю, что на меня нашло.
Я крепко держусь за край стола, пока мир мягко вращается вокруг меня.
– Ты многого обо мне не знаешь. К примеру, что изначально я училась боксировать, чтобы защитить себя. Или что я не выношу криков. Ты столького не знаешь. Мы столького не знаем друг о друге. И все произошло слишком быстро, Джимми. Очень быстро. Я просто...
Я слышу через трубку, как скрипит дверь, и когда Джимми снова начинает говорить, его голос звучит странно и гулко. Он либо в ванной, либо в коридоре. Оба этих места уже до потолка заполнены воспоминаниями.
– Я полностью осознаю это.
Когда я открываю глаза, кухня начинает раскачиваться. Я беру вилку и рисую штрихи на клюквенном соусе.
– Осознаёшь?
– Конечно, черт возьми, я осознаю, – тихо говорит он. – Всё произошло очень стремительно, но Мэри... Я не хочу, чтобы с тобой было по-другому. Я хочу любить тебя так сильно, что дух захватывает.
– Ты серьёзно? – я вращаю вилку маленькими кругами. – Ты любишь меня?
– Да, черт возьми, и ты должна знать об этом. Ты должна знать, что я чертовски безумно люблю тебя. Как до луны и обратно. Я люблю тебя. Да.
Я так давно не слышала этих слов, что они звучат не по-настоящему. Джимми говорил что-то подобное в постели, что хочет, чтобы я позволила ему любить меня. Но не так серьезно, и не эти три слова. До этого момента – нет.
После минутного раздумья Джимми говорит:
– Знаешь, я ведь купил тебе кольцо.
Мое сердце так переполнено, что, кажется, будто мои ребра могут треснуть. Я быстро втягиваю воздух.
– Ты купил кольцо?
– Чёрт, да, я так и сделал. И оно здесь. Ждёт тебя. Когда ты будешь готова вернуться.
Я смотрю через большие панорамные окна на залитый лунным светом берег и прислушиваюсь к ветру.
– Ты же вернешься? Пожалуйста.
Я хочу любить тебя так сильно, что дух захватывает.
– Возвращайся назад. Приезжай домой, – говорит Джимми с дрожью в голосе.
Домой.
Джимми полностью выбил меня из колеи, и кажется, будто я плыву, не имея под собой почвы. Откровенно говоря, я даже не знаю какой сегодня день. Я потеряла счет всему, кроме него. Но я знаю, что не смогу просто так вернуться в его дом. Я слишком взволнована, слишком расстроена, слишком неуверенна в себе – не говоря уже о том, что пьяна. Слишком тяжело будет снова столкнуться с этим прямо сейчас. И в особенности потому, что теперь мы должны быть сильными ради Энни. И я ни за что не вернусь сегодня в эту квартиру, чтобы встретиться лицом к лицу с этой дырой в стене и с Джимми, а также с тем фактом, что я была полнейшей дурой, как только что осознала.
– Ты должен дать мне немного времени, Джимми. Всего день или два.
Он делает глубокий, медленный, спокойный вдох.
– Я дам тебе все, что ты захочешь. Все, что тебе необходимо, – его голос дрожит от слез. – Только не отказывайся от меня. Не сейчас.
Я тоже чувствую подступающие слезы. Я хочу быть с ним. Я уверена, что хочу быть с ним. Я знаю, что сбежала, как трусливый крольчонок. Оглядывая кухню, я замечаю календарь, приколотый к стене, и вижу наклейку в форме индейки, приклеенную к сегодняшнему дню.
– Джимми... – я касаюсь пальцем календаря. – Какой сегодня день?
– Четверг. День Благодарения.
– Нет, я имею в виду... Сегодня 28-е?
– Ну да.
Если минуту назад я думала, что мое сердце находится на самом дне, то теперь оно провалилось еще глубже. Если сегодня 28-е... Это значит... Я снова и снова смотрю в календарь, затем снимаю его со стены и смотрю на понедельник после Хэллоуина.
– Ты в порядке? Ты все еще здесь, Мэри?
– Ты уверен? – я пялюсь на птиц Великих озер, изображённых на календаре. Довольно угрожающего вида гагара смотрит на меня с фотографии, как бы говоря: О, да… Ты влипла.
– Да, я уверен. А что? Мы играем завтра с «Колтс» в Индианаполисе. 29-го. Так что сегодня определенно 28-е число.
Проведя пальцем по ноябрю, я считаю недели. Потом дни. Мои месячные задерживаются почти на неделю.
Я стою там, совершенно ошеломлённая, не знаю даже, как долго. Джимми говорит:
– Послушай. Я не хочу, чтобы ты приезжала завтра на игру. Со мной все в порядке и хочу, чтобы у тебя было все пространство, которое тебе необходимо.
– Джимми... – произношу я и замолкаю.
Что я собираюсь ему сказать? У меня задержка почти на неделю, что мне не характерно. Так что, ну, знаешь, нам нужно кое о чем поговорить. Или, возможно, просто вся эта буря эмоций и потрясений вызвала задержку, так что не волнуйся. Но, вполне вероятно, – держи это в глубине своего сознания, – я могу быть…
Беременна?
Нет. Я не могу так поступить с Джимми. Только не сегодня. Для одного дня он уже достаточно натерпелся. А завтра ему может и понадобится хорошая встряска, но совсем не такая.
– Ты останешься в Индианаполисе или вернешься домой после игры?
– Домой. Черт возьми, – говорит он, и его голос снова срывается. – Да. Я буду дома. Завтра ночью.
Слова уже сформировались в моей голове, прежде чем я произношу их. Всё так ясно, так очевидно и так просто, что я не понимаю, почему я не сказала их раньше.
– Я люблю тебя, Джимми. И я сожалею о сегодняшнем дне.
Он глубоко и с облегчением выдыхает.
– Я тоже тебя люблю. Так чертовски сильно, Мэри. Чертовски сильно.
Джимми кладет трубку.
Кажется, будто все вновь происходит с кем-то другим. Я осознаю, что стою подвыпившая посреди кухни и, вполне вероятно…
Ношу в себе ребенка Джимми Фалькони.
И тут входит Бриджит с Фрэнки на руках.
– Все в порядке?
– Бриджит, – говорю я, положив руку на мордочку гагары на календаре. – Нам нужен тест на беременность. Прямо сейчас.
И впервые за все время, что я ее знаю, у Бриджит отвисает челюсть, и она не произносит ни единого слова.
***
Мгновение спустя мы уже в машине. Бриджит садится на водительское сиденье и опускает все стекла, чтобы холодный воздух наполнил «Вранглер», – классический отрезвляющий прием Бриджит Шоу.
– Ты в состоянии вести машину? – я спрашиваю Бриджит, потому что это совершенно точно не так. А еще я так злюсь на себя. Как я могла не понять? Что будет с ребенком после всего этого вина, всего этого портвейна? А отвертка?
Малыш. О Боже, ребенок.
Наш ребенок.
Его ребенок. Внутри меня.
Мое сердце начинает биться быстрее, и я понимаю, что не боюсь. Я не волнуюсь. Я просто на седьмом небе от счастья. Счастлива настолько, что едва ли могу говорить. В панике и оцепенении, но совершенно и бесконечно влюблена во всё, что происходит. Это словно растопило мое заледеневшее сердце.
– Да, блин. Я пью с тех пор, как мне исполнился 21 год. Я в порядке. Так что пристегнись, красавица. Пора проверить, подвел ли тебя «НоваРинг» или нет.
Мы едем по длинной извилистой подъездной дорожке от дома ее родителей и направляемся к ближайшему супермаркету.
– И что ты будешь делать, если беременна? – спрашивает Бриджит и смотрит на мой живот, отчего почти инстинктивно моя рука тянется к нему.
– Я…
– Не важно! – она глушит мотор. – Нет смысла беспокоиться об этом, пока мы не узнаем наверняка.
Свет внутри супермаркет потрясающе яркий, и от этого у меня режет мои опухшие глаза.
Бриджит врывается первой, держа мою руку в своей. Парень за стойкой подскакивает, когда мы проходим через раздвижные двери, и, фыркнув, просыпается.
– Добрый вечер! – он говорит.
Бриджит полностью берет ситуацию под свой контроль, обхватывает меня за плечи и тащит по проходу к отсеку с товарами для оказания первой помощи. Там, внизу, лежит тест на беременность фирмы First Response, хвастающийся тем, что это ЕДИНСТВЕННЫЙ БРЕНД, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ПОКАЗАТЬ РЕЗУЛЬТАТ НА ШЕСТЬ ДНЕЙ РАНЬШЕ!
– Раньше, чем что? – спрашиваю я, вглядываясь в него и пытаясь прочитать подозрительно мелкий шрифт в углу.
– Ничто! К тебе это не относится.
Бриджит хватает тест, открывает коробку, вытаскивает один из завернутых в пластик тестов и кладет мне в руку вместе с аккуратно сложенным листом инструкций, напечатанным на тонкой бумаге.
– О Боже, ты ведь не думаешь, что я буду делать его здесь? – я смотрю в окно на заднюю сторону мигающей таблички «ОТКРЫТО 24 ЧАСА».
– Ты что, хочешь, чтобы в этот момент моя мама нависла над тобой, спрашивая, не хочешь ли ты еще глинтвейна? Давай! – говорит Бриджит и толкает меня в уборную, а сама идет к стойке, чтобы расплатиться.
Маленькая туалетная комната слишком светлая и пахнет, в основном, освежителем воздуха с ароматом яблока и корицы. Мои руки так сильно трясутся, что мне приходится использовать зубы, чтобы вскрыть упаковку. Я стягиваю леггинсы и нижнее белье, пытаясь прочитать инструкцию. Сначала я пытаюсь читать её по-испански – в течение смущающе долгого времени – прежде чем понимаю, что это далеко не английский, и переворачиваю лист. Я кладу инструкцию на ногу и спускаюсь вниз, шаг за шагом, двигая пальцем вдоль каждой строчки.
Я писаю, подставляя конец палочки под струю, отсчитываю пять секунд и заканчиваю. Затем держу полочку вниз и надеваю колпачок точно так, как говориться в инструкции.
А теперь я готовлюсь ждать три минуты.
Три минуты.
Я достаю из сумочки телефон и смотрю на часы. 10:51 вечера.
Часть меня знает, что я должна позвонить Джимми. Мне нужно ему позвонить. Он должен знать. Но какая-то часть меня все еще настолько ошеломлена, что я даже не знаю, о чем думать, или что делать, или где я вообще нахожусь.
Но я знаю одно: я так счастлива, так воодушевлена, так взволнована, что мне приходится сморгнуть новую волну слез.
Мой телефон показывает 10:52 вечера. Не вставая с унитаза, я бросаю взгляд на тест, но пока ничего не происходит, поэтому я закрываю глаза. И жду. Я думаю о Джимми, лежащем на кушетке с Энни, об этой милой маленькой девочке, у которой был худший и лучший день в ее жизни, хотя она и не знает об этом. Потому что ей повезло, невероятно повезло, что она оказалась с Джимми. Он добр, заботлив и никогда больше не допустит, чтобы с ней случилось что-то плохое. Или со мной.
Или с нашим ребёнком.
У меня перед глазами начинаю мелькать картинки, словно я листаю флипбук1. Каждое мгновение, каждое свидание, рука Джимми в моей. Он стоит рядом со мной в приемной; он, говорящий на половину родильного зала, одетый в медицинскую шапочку.
Я снова открываю глаза. Все еще 10:52. Я хватаю несколько листов туалетной бумаги из большого промышленного дозатора, и время перескакивает на 10:53.
Но потом, когда я протягиваю руку между ног, чтобы вытереться, мое сердце останавливается. Я чувствую очень знакомое ощущение и смотрю на бумагу.
И вижу крошечное, едва заметное пятнышко крови.
Рыдание разочарования срывается с моих губ прежде, чем я успеваю остановить его, и Бриджит врывается в комнату.
– Ты беременна?
Прижав руку ко рту и все еще сидя на унитазе, я качаю головой, и пелена слез заливает мне глаза. Внезапно и неожиданно я совершенно раздавлена тем, что было у меня лишь на мгновение, а я и понятия не имела, как сильно хотела этого. Я совсем не боялась беременности, а в глубине души хотела её, настолько сильно, что совершенно этого не понимала.
– Нет, – всхлипываю я. – Вовсе нет. Но, Боже, Бридж. Я так сильно хочу, чтобы это было так. – Я роняю тест на пол и комкаю инструкцию в руке.
И тогда слезы начинают литься ручьём.
Я чувствую, как мои бедра скользят к краю унитаза, а слева джинсы Бриджит касаются моей обнаженной кожи. Ее руки обвиваются вокруг меня, и я позволяю своему мокрому лицу упасть в ее идеальные распущенные кудри.
__________________________
Примечание:
1 – Флипбук – это небольшая книжка с картинками, при перелистывании которых создается иллюзия движения.
Глава 52
Джимми
По моим подсчетам я сыграл приблизительно в тысяче игр, если начать считать с тех игр в Одессе1, когда мне было пять лет, а шлем на моей голове был таким тяжелым, что я думал, будто могу развалиться, словно дозатор PEZ2. Но без сомнений, игра, которая начинается прямо в этот самый чертов момент, вероятно, самая серьёзная и самая важная из всех.
А Мэри здесь нет.
Но мне кажется, будто она рядом. Я забинтовал ногу точно так же, как это делала она. Недалеко от меня стоит Кертис, а не Мэри, но я слышу ее голос в своих ушах, когда спускаюсь в толпу.
Я люблю тебя, Джимми. И мне очень жаль.
Наша команда стоит перед «Колтс», у которых оборонительная линия такая же дружелюбная, как тюремный корпус в Аттике3. Я не знаю, откуда набрали этих парней, но они жуткие. Примерно у половины из них до локтя видны паутины татуировок, а другая половина выглядит достаточно грозно, чтобы убить тату-мастера ещё до того, как тот зарядит чернила в машинку.
В начале четвертой четверти ничья: 7-7. До сих пор всё шло неплохо. Несколько дебильных обзывательств и несколько грязных приёмчиков. Но самая большая проблема – это чертова снежная катастрофа, падающая с неба. То, что синоптики называют «слякоть», мы называем «дерьмом собачьим».
Пан или пропал. И Вальдес, одетый в тесное термобельё под майкой с логотипом «Медведей», потирает руки.
– Готов?
Черт возьми, да. Готов, как никогда.
– Да.
Мы выбегаем на поле вместе.
Щелчок – и мяч летит.
Я делаю бросок Мартинсу, который покачивается, но ловит его, прежде чем выскользнуть за пределы поля. Это игра ярд за ярдом, а мы как гусеницы на поле.
Но на третьей попытке я мешкаю, и один из защитников подхватывает мяч прямо у меня на глазах и убегает. Его следы на снегу – это единственный признак того, что он только что был здесь. В районе отметки в 50 ярдов, когда я уже едва могу его разглядеть, соперник ненадолго теряет равновесие. Но парень стремителен, внезапен и подпитывается адреналином победоносного захвата. Не проходит и десяти секунд, как толпа разражается радостными криками.
Я смотрю на небо и падающий снег, ярко освещенный огнями.
– Ты что, мать твою, молишься? – спрашивает Вальдес.
И я понимаю, что да, блин, это так.
– Я не знаю, что еще делать.
Он смеется и, становясь на одно колено, крестится.
– Мы еще сделаем из тебя гватемальца, эсе. Просто подожди и увидишь.
Но что бы это ни было: Пресвятая Дева Гваделупская, Господь Бог, Джо Намат, надежда и удача, или же всё и сразу, но оно срабатывает. «Колтс» пропускают удар, и мяч отскакивает назад, рикошетируя от стойки.
Мы вновь выходим на поле, и я бросаю взгляд на игровое табло. Первый даун4 я преодолеваю с первой попытки, но затем оборона противника смыкает ряды. В следующих двух даунах мы получаем в общей сложности минус два ярда.
Часы на табло тикают, тикают и тикают. 20. 19. 18. И Радович берет тайм-аут.
Мы спешим за пределы поля, в то время как команда техников расчищает его от снега маленькими пластиковыми лопатами, достаточно легкими, чтобы не повредить газон.
На перерыве мы почти не разговариваем. То, что мы должны сделать, итак вполне очевидно.
На поле так скользко, что о беге не может быть и речи.
Поэтому существует единственная комбинация, которую мне совсем не хотелось бы разыгрывать. Единственная известная мне передача, которую я могу хорошо сделать только в идеальных условиях.
Хейл Мэри.
Мы становимся в строй. Сквозь снег толпа рычит на нас, пытаясь сделать так, чтобы мы не слышали собственных мыслей. Но метель на нашей стороне, и она приглушает гребаный свист и крики, которые грохочут вокруг нас, так и не достигая наших ушей.
Когда мы занимаем позицию, мир становится таким странным, таким совершенно спокойным. Звук такой же, как на улице в ту ночь, когда я впервые поцеловал Мэри.
В каждой зимней игре, в которой я участвовал, есть этот долгий момент перед щелчком. Есть снег, есть пар, есть лед. Есть ревущее единение линии нападения и масса мышц по обе стороны от меня. Защитники щебечут как птицы. Полузащитники серьёзны. А Вальдес смотрит мне прямо в глаза.
Мы разбегаемся, старое доброе «беги и бросай», и мой принимающий взлетает на бегу.
Я отступаю назад. Делаю ложный замах. А затем даю волю долгому помолись-за-меня броску.
Святая Мария.
Полная благодати…
Мой принимающий подпрыгивает, его руки вытягиваются. Мяч приземляется между его ладонями, и когда он прижимает его к груди, его лицо окружает облако пара.
Мы сделали это. Твою мать.
А затем я уже в воздухе.
И все вокруг погружено во тьму. И тишину.
_________________________________
Примечания:
1Одесса – город в западно-центральной части Техаса.
2PEZ — конфеты, состоящие из механического дозатора-игрушки и собственно конфет-пастилок.
3Тюрьма в Аттике – тюрьма в штате Нью-Йорк категории супермаксимальной безопасности.
4Даун – Попытка. Нападение имеет 4 дауна, чтобы пронести мяч на 10 ярдов вперед и получить опять First Down (первый даун), то есть 4 новые попытки.
Глава 53
Мэри
Комбинация просто отличная, и «Медведи» завершили её таким великолепным пасом «Хейл Мэри», что даже у диктора перехватило дыхание. Я слежу за игрой так пристально, что мне даже щиплет глаза. И вот, наконец, я моргаю. Всего лишь раз. В этот момент Бриджит кричит так, словно ее ударили ножом. Я открываю глаза и вижу Джимми, лежащего на поле.
Неподвижного.
И команда «Медведей», и команда «Колтс» собираются вокруг него, внезапно объединенные чем-то ужасным, чем-то страшным, чем-то немыслимым, что случилось с моим Джимми Фалькони. На экране снова и снова повторяют удар в тошнотворно замедленной съемке. Джимми выпускает мяч, а справа от него один из «Колтс» бьёт его снизу так сильно, что ноги Джимми отрываются от земли, и он летит по воздуху, словно тряпичная кукла.
Дикторы устрашающе молчат, толпа притихла. На экране появляются замёрзшие, сбившиеся в кучу лица фанатов, закутанных в спортивные куртки, шарфы и шапки, все они выглядят испуганными. Затем камеру наводят на главного тренера «Колтс» с зажатой в кулак рукой, прижатой к носу. Глаза закрыты.
Он молится.
– Господи, Бриджит, пожалуйста, скажи мне, что это нормально… – говорю я, закрыв лицо руками и стоя на коленях на ковре перед телевизором. – Пожалуйста, скажи мне, что такое происходит постоянно…
Но Бриджит только шепчет себе под нос очень-очень тихо: «О Боже, о Боже, Боже», повторяя это снова и снова.
Бригады медиков выбегают с обеих сторон поля. Толпа игроков вокруг Джимми расступается. Шлемы снимаются. Вальдес, стоящий рядом с ним, опускается на одно колено и крестится.
Но Джимми по-прежнему неподвижен.
– С ним все будет в порядке, – говорит мне Бриджит. – Квотербеки всё время получают тяжелые удары.
Проходит минута, а может, и больше. Дикторы говорят мрачные вещи о статистике сотрясений мозга и травмах защитников в этом году. Но всё, о чем я могу думать, так только о том, что он не какой-то там номер, он не новый случай в ряду многих. Он – Джимми Фалькони. Мужчина, которого я люблю. И он не двигается.
Но когда люди, собравшиеся на поле, уступают дорогу не гольф-кару, а машине «скорой помощи», и медики перекладывают Джимми с ледяной земли на заднее сиденье, я понимаю, что Бриджит сказала неправду. Это не просто тяжелый удар. Это кошмар, о котором я и подумать не могла.
Я машинально натягиваю ботинки и хватаю куртку. Бриджит дрожит, свернувшись клубочком на диване и прижав колени к груди.
А диктор говорит:
– Спортивная семья NBC просто хочет сказать, что мы молимся за Джимми Фалькони и его близких. Мы будем держать вас в курсе событий…
Я хватаю ключи и бегу вниз по ступенькам, чтобы как можно быстрее добраться до Индианаполиса.
***
В приемной больницы Университета Индианы я нахожу Радовича, бродящего туда и обратно по коридору с опухшими глазами.
Я беру его за плечи.
– Где Джимми?
Он подносит руку ко рту и закрывает глаза. Я вижу, как к его губам подкрадывается рыдание.
– Пожалуйста, не говорите мне, что он умер, – произношу я, чувствуя себя такой потерянной. Разбитой и пустой.
Радович яростно трясет головой и указывает на коридор, все еще не произнеся ни слова. На посту медсестер я вижу девушку в фиолетовой униформе с планшетом.
– Я ищу Джеймса Фалькони.
