Текст книги "Печаль на двоих"

Автор книги: Николь Апсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

– Можно сказать, что она была сама доброта. Я к ней явилась на седьмом месяце беременности и в полном отчаянии: я ничего не знала о том, как растить детей, и мне не к кому было обратиться. У вас есть дети?

Джозефина покачала головой.

– Тогда вам не понять, что такое быть в ловушке у собственного тела. Она взяла меня к себе, ухаживала за мной, объяснила, что произойдет, когда наступят роды, и сделала все, чтоб унять мои страхи. Когда я вспоминаю об Амелии Сэч, я думаю о рождении моего первенца. Она была со мной такая мягкая, такая заботливая, и у нее в руках любое дело спорилось – первый и последний раз в моей жизни я чувствовала себя в полной безопасности. И она была преданная мать. Лиззи ее обожала. И мой сын тоже. Для этих двоих она готова была сделать все, что угодно.

Джозефина и раньше знала, что Амелия была хорошей матерью, но никак не ожидала, что Эдвардс станет описывать ее жилище словно некую священную обитель.

Но не успела писательница переварить только что услышанное, как Нора продолжила:

– А можно сказать, что она была помешанной на корысти гадиной: завела этот поганый бизнес и преспокойно рушила чужие жизни. Я наблюдала, как она относилась к беременным женщинам: пока они не родили, она заботилась о них и оберегала их, но как только рождался ребенок, не было больше ни теплоты, ни сочувствия – один холодный расчет. Она и содержала новорожденных детей так, точно они уже мертвые. – Эдвардс, должно быть, увидела в глазах Джозефины недоумение и добавила: – Из того, что я сказала, вам все равно правды не узнать. Вам вообще никогда не понять, какой была Амелия Сэч, потому что вас там не было. Спросите-ка себя: как бы вам понравилось, если бы через пятьдесят лет кто-то написал про вас? Получилась бы точная картина, а? Если бы я прочитала эту книгу, я бы и в правду узнала, какой вы были? – Нора допила кофе и поставила чашку на скамью. – Не думайте, что я пытаюсь вас отговорить от вашего писательства. Мне-то что? Мне уже и так хуже некуда. Но будь я на вашем месте, я бы это дело бросила. Всей правды все равно написать не получится.

Джозефина посмотрела на женщину, которую считала наиважнейшей фигурой в деле Сэч и Уолтерс, и подумала: еще одна жертва.

– Что же вы теперь будете делать?

– Похороню их и двинусь дальше. Найду какое-нибудь местечко, где можно спрятаться и снова жить враньем, пока кто-нибудь еще обо мне не выведает. – Джозефина встала и уже собралась уходить, но Нора ее удержала. – Вы сказали, что были знакомы с Лиззи. – В ее голосе прозвучала теплота, которой не удостоился никто из тех, о ком она говорила прежде. – Я ничего не знала о ее смерти, пока мне не сказали в полиции. Что же с ней случилось?

Джозефина замешкалась с ответом и решила, что расскажет Норе полуправду, которая в отличие от мучительной правды скорее всего ее несколько утешит.

– С Лиззи произошел несчастный случай в гимнастическом зале. В физкультурном колледже. Она практиковалась на канатах.

– Но Лиззи была счастлива? Я так и не простила себя за то, что позволила Джо отдать ее и моего сына на воспитание, и все только потому, что муж хотел начать новую жизнь.

– Да, она была счастлива. Судя по тому, что мне известно, детство у нее оказалось просто чудесным, и Лиззи всегда была окружена любовью. Как бы вы сами ни переживали оттого, что отдали ее на воспитание, она от этого ничуть не страдала. Я уверена, что и ваш сын – тоже.

Джозефина, тяготясь своей ложью, распрощалась с Норой Эдвардс и, оставив ее погруженной в размышления, направилась в сторону Скотленд-Ярда. Арчи, очевидно, все это время наблюдал за ними, так как уже ждал ее на лестнице. Они зашагали вдоль набережной в противоположном направлении от Норы Эдвардс и уселись на скамье лицом к реке.

– Как прошла беседа?

– Думаю, что узнала больше, чем хотелось бы, – призналась Джозефина и рассказала ему о казни Амелии. – В мире, где случается нечто подобное, как-то и жить не хочется.

– Я знаю, что ты имеешь в виду. Но если еще и пытаться винить за это самого себя, тут уж просто можно свихнуться. Поверь, я в свое время из-за подобных мыслей провел не одну бессонную ночь.

– Но ведь за то, что происходит, отвечаем мы все, разве нет? У нас, черт возьми, только что прошли выборы, и считается, что мы живем в демократической стране. – Она указала рукой в сторону парламента. – Эти люди не могут найти более гуманный способ наказания, а я, выходит, должна сидеть сложа руки? Разве у каждого человека не должно быть хотя бы элементарных прав?

– А как насчет Марджори и ее прав?

Джозефина вздохнула.

– Я понимаю, о чем ты говоришь, и у меня на этот счет нет никаких возражений. – Она подождала, пока стихнет шум машин на Вестминстерском мосту, и спросила: – Селия во всем призналась?

– И да и нет. Ситуация куда сложнее, чем мы предполагали. То, что я скажу, – строго между нами. Женщина, которую мы арестовали, не Селия Бэннерман.

– Что?! – Джозефина посмотрела на него как на сумасшедшего. – Конечно же, она Селия Бэннерман. Я-то уж точно знаю – я с этой женщиной провела в Энсти не один день.

– С этой женщиной, но не с Селией Бэннерман.

Арчи стал рассказывать о случившемся, и Джозефина слушала его с изумлением.

– Ты хочешь сказать, что половину своей жизни она прожила во лжи?

– Если говорить о ее официальном имени, то – да, но поступки и достижения Вейл были подлинными, они выражали ее суть. По крайней мере именно это она мне пыталась внушить. Скоро должна приехать из Саффолка Этель Стьюк и подтвердить ее слова, но у меня нет сомнений, что эта женщина – Элеонор Вейл.

– А как насчет сведений, которые она дала для моей книги? Откуда она все это узнала?

– Вейл провела достаточно времени в «Холлоуэе» и видела, как там все устроено, а потом жила в доме Селии Бэннерман, и они, конечно, не раз беседовали. Между прочим, я еще раз внимательно прочитал твою рукопись, и почти все, что там написано, можно узнать из доступных всем источников, но, как ты сама только что выяснила, далеко не все из этого правда. – Арчи взял протянутую ему сигарету. – Но что я не могу выкинуть из головы, так это ее публичные речи, все эти патетические монологи о детях нашей нации… а потом оказывается, что она была губительницей младенцев.

Джозефина устремила взгляд на лунообразный фасад Каунти-холла.

– Как ты думаешь, эта женщина причастна к смерти Лиззи? – тихо спросила она.

С той минуты как Эдвардс описала ей казнь Амелии Сэч, Джозефину преследовала мысль о том, что Лиззи каким-то образом узнала правду не только о преступлениях своей матери, но и о ее казни.

– Я не знаю. В то время у полиции не возникло никаких сомнений в том, что смерть девушки была обычным самоубийством – если, конечно, самоубийства бывают обычными.

– Я не говорю, что Селия ее убила… ну не Селия, а ты знаешь, кого я имею в виду, – для меня она все еще Селия. Я просто думаю: а что, если у нее были веские причины желать Лиззи смерти, ведь эта девочка связывала ее с прошлым? И Лиззи скорее всего встречала настоящую Селию Бэннерман.

– Ей, Джозефина, тогда было четыре года. Сомневаюсь, что у нее остались хоть какие-то воспоминания о том, что могло бы вывести Вейл на чистую воду.

– Я все время думаю о твоем вполне правомерном замечании по дороге в Саффолк: когда Лиззи впервые узнала о судьбе своей матери, самым естественным поступком для нее было пойти к человеку, который проявил о ней заботу, и узнать у него правду, а не поверить всему этому кошмару на слово и повеситься в гимнастическом зале. Неужели ты не задал бы никому никаких вопросов, прежде чем на такое решиться? А что, если Селия знала о намерениях Лиззи и не стала ее останавливать? – Пенроуз ничего не ответил, но Джозефина по его взгляду поняла, что мысли их сходятся. – Арчи, если Джерри будет по-прежнему считать, что только она одна-единственная виновата в смерти Лиззи, то станет изводить себя до конца жизни. А вдруг Селия тоже ответственна за гибель девочки? Ты мог бы по крайней мере ее спросить об этом?

– Я сомневаюсь, что, в теперешнем ее состоянии, Вейл хоть о чем-нибудь можно спрашивать. И сейчас моя главная забота – три недавние смерти. Я даже не уверен, что через столько лет смогу привлечь ее за убийство Селии Бэннерман.

– Ты же сказал, что она призналась.

– Да, призналась, но для обвинения нам нужны соответствующие доказательства, и она это прекрасно знает.

– То есть, если я тебя правильно поняла, ты пытаешься самым деликатным образом объяснить мне, что повесить ее можно только один раз. – Джозефина умолкла, стараясь осознать все то, что за последние дни в ее жизни подверглось сомнению. – Как далеко, ты думаешь, она бы зашла?

– Чтобы скрыть свою ложь, она сделала бы все, что угодно. В этом по крайней мере я уверен. – Арчи посмотрел на часы. – Прости, но мне пора идти. Хочешь, я попрошу Билла завезти тебя в клуб?

– Нет, я лучше пойду пешком. Мне еще предстоит длинное путешествие на поезде.

Арчи посмотрел на нее с удивлением:

– Я думал, ты собиралась остаться до выходных?

– Уже не собираюсь. Мне удалось раздобыть место в спальном вагоне на вечерний поезд. – Джозефина, в надежде избежать длительного объяснения, поднялась со скамьи. – Лондон вдруг потерял для меня свое очарование. Мне нужно отсюда уехать.

Арчи даже не пытался ее отговорить.

– Когда ты вернешься?

– Пока не знаю.

– Но когда будешь знать, позвонишь мне?

– Конечно. – Она улыбнулась и наклонилась его поцеловать. – Может, к тому времени ты уже распакуешь свои чертовы ящики.

Джозефина почти дошла до Вестминстерского моста, когда услышала, что он ее окликнул.

– Что ты сказал?! – Она постаралась перекричать шум машин.

– Я сказал, чтобы ты подумала о себе. – Арчи бросил на землю окурок и встал со скамьи. – Не обо мне. Не о Лидии. И даже не о своих родных. О себе.

ГЛАВА 16

Джозефина, с журналом «Фильм уикли» под мышкой, медленно поднималась по склону холма к Краун-коттеджу. Это позднее утро в Инвернессе было серым, тихим и туманным. Погода, похоже, пошла на компромисс и теперь предлагала нечто среднее между мартовским солнцем, заливавшим светом вершины Грампианских гор, когда Джозефина отправлялась на юг, и снегом, обволокшим их снизу доверху к тому времени как она вернулась домой. Природа наконец-то смиренно приноровилась к декабрю, а в душе у Джозефины по-прежнему царил разлад. Она бросила взгляд в сторону железнодорожной станции, маячившей вдалеке на фоне темной горы Бен Уивис, и, проводив взглядом эдинбургский поезд, лениво вползавший в сельский пейзаж, подумала, что если еще две недели назад дорога в Лондон казалась ей путем к живительному источнику, теперь у нее на сей счет были весьма серьезные сомнения.

– Вы сегодня в чести! – раздался веселый голос с другой стороны дороги.

Джозефина помахала рукой девушке-почтальону, а у самой при одной мысли о пачке счетов, просительных писем и каталогов на душе стало муторно. После возвращения из путешествия на нее вечно сваливалась вся эта занудная почта, а пройдет день-другой – и на коврик бесцеремонно посыплются рождественские открытки.

– Дженни, вы не могли бы всем сказать, что я переехала? – проворчала Джозефина. – Сколько же их там?

– Восемь писем и посылка. Я вам оставила их на крыльце.

Джозефина поблагодарила почтальона и, чтобы избежать встречи с соседями, принялась взбираться по узким ступеням черного хода. «Интересно, от кого же посылка». Наверное, вернули вещи из прачечной, хотя она не могла вспомнить, чтобы туда что-то посылала. Джозефина подняла пакет, увидела на нем адрес книжного магазина на Оксфорд-стрит, улыбнулась и стала искать сопроводительное письмо; оно было написано почерком Марты, и два письма тоже оказались от нее.

Не успела она закрыть за собой переднюю дверь, как из кухни, с мокрым полотенцем в руках, вышла служанка.

– Слава Богу, мисс Тэй, что вы вернулись. Каминная решетка в гостиной выпадает, а теперь еще течет вода под кухонной раковиной. Я уж как могла там протерла, но если сегодня не починят, у нас весь дом зальет.

«До чего же быстро на меня обрушилась реальность», – подумала Джозефина, выслушав этот перечень несчастий, похоже, свалившихся на Краун-коттедж за последние полтора часа. Она всмотрелась в озабоченное лицо служанки, и ей сразу захотелось остаться одной. Положив почту на столик в прихожей, Джозефина неторопливо вынула из рук служанки мокрое полотенце и вошла вместе с ней на кухню.

– Морэг, почему бы вам не взять сегодня выходной? У вас в мое отсутствие было столько хлопот – вам надо хоть немного отдохнуть.

Служанка посмотрела на хозяйку с изумлением:

– Но я еще даже не начала распаковывать ваши вещи!

– Я этим позже займусь сама, – твердо сказала Джозефина. – Пойдите и купите подарков к Рождеству… В общем, делайте что хотите.

– А как же быть с этой протечкой?

Джозефина чуть не высказалась о протечке в выражениях, за которые ею гордилась бы даже Ронни, но сдержалась.

– Перед тем как уйдете, подставьте под нее ведро, а я позабочусь об остальном. – Она помогла Морэг надеть пальто. – Кто-нибудь звонил, пока меня не было?

– Звонила ваша сестра. Они с мистером Дональдом приезжают на следующей неделе в четверг вместо пятницы. А ваш отец сказал, что на ужин не придет, – просил, чтобы кушали без него.

Услышав, как стихают на дорожке шаги Морэг, Джозефина с облегчением вздохнула, пытаясь вспомнить, когда в последний раз оставалась в своем доме одна на целых восемь драгоценных часов. В комнате все еще пахло цветами Марты. Этот запах, витавший в вагоне ночного поезда, сопровождал ее всю дорогу из Лондона в Инвернесс, напоминая – если такое напоминание было необходимо, – что в ее жизни появилось то, от чего сбежать не так-то просто. Она взяла почту, прошла в заднюю часть дома, в маленькую гостиную с камином, и, опустив ноги на плиту перед ним, села разбирать почту.

Книга оказалась романом «Грозовой перевал» – чудесное издание в кожаном переплете с золотым тиснением и еще не разрезанными страницами. Когда она сказала Марте, что не читала этот роман, та, не в силах поверить, восприняла ее слова почти как личное оскорбление. И Джозефина знала: не успеет она оглянуться, как роман очутится в Инвернессе. Извинившись перед Эмили Бронте, она принялась за письма Марты. В одном из конвертов лежали новые, обещанные Джозефине страницы дневника, а в другом – короткая записка.

«У меня не было времени передать тебе это лично, так что я полагаюсь на милость Его Величества почты и надеюсь, что мои послания доберутся до Краун-коттеджа, если уж мне самой это по не силам. Похоже, что и тебе, и мне предначертано судьбой проводить время в поездах, и эти поспешные отъезды входят у нас с тобой в привычку. Ты ушла из моей жизни и тем самым снова нанесла ей тяжкий удар, и все же сегодня вечером я почему-то чувствую себя гораздо ближе к Инвернессу, чем когда-либо прежде.

Лидия сказала мне, что собирается пригласить тебя к нам в Тэгли на Рождество. Забавно: примешь ты это приглашение или нет? Я бы на твоем месте приняла, хотя бы для того, чтобы со злодейским умыслом поразвлечься, наблюдая, как каждый из нас будет себя вести, но твой шотландский этикет, наверное, такого не позволит? Я так и слышу, как ты говоришь: „Прекрати свою глупую болтовню“. Но, Джозефина, иногда без нее просто не обойтись. Однако не давай себя ею одурачить. И не сомневайся ни на минуту в том, что я тебя люблю».

Уж что-что, а это Джозефина знала с той минуты, как Марта впервые прикоснулась к ней, и истинность ее любви она ощущала каждое проведенное с ней мгновение. Джозефина со стыдом вспоминала, как ни за что не хотела признавать, что Марта ее действительно любила. И хотя сидевший в ней посторонний наблюдатель настойчиво твердил, что бессмысленно любить того, с кем быть не можешь, впервые в жизни иной голос говорил ей, что отвергнуть собственную любовь уже не в ее власти.

Джозефина бросила взгляд на остальную почту – среди которой, как и ожидалось, была открытка от Лидии – и отложила ее в сторону. Прежде всего надо сделать совсем другое, сделать это для Джерри – то, что еще сегодня утром, когда они вместе завтракали, казалось ей совершенно невозможным. Сознательно или нет, но она недооценила любовь Джерри к Лиззи Сэч, сочтя ее не более чем юношеским увлечением. Однако теперь поняла, что дело не в том, что Джерри недостаточно любила Лиззи, а в том, что она, Джозефина, не способна была представить, насколько сильной оказалась эта любовь.

Полная решимости исправить свою ошибку, она села за пишущую машинку, чтобы раз и навсегда покончить с делом Сэч и Уолтерс. Последнюю главу ее книги прочтет только один-единственный человек, и тем не менее глава эта будет самой важной.

Джозефина Тэй (без названия) Черновик № 1

Энсти, колледж физической подготовки, Бирмингем, среда 14 июня 1916 года

Лиззи громко постучала в кабинет Селии Бэннерман и, не дожидаясь ответа, толкнула дверь и вошла внутрь. Мисс Бэннерман сидела за столом и дописывала лежавшее перед ней письмо, делая вид, что не замечает неожиданного вторжения. Лиззи с отвращением и едва сдерживаемым гневом наблюдала, с какой высокомерной медлительностью ее преподавательница водит пером по странице. Однако в конце концов она остановилась и с улыбкой взглянула на Лиззи:

– Мисс Прайс, чем могу быть вам полезной в это позднее время?

– Может, вы хотели сказать «мисс Сэч»?

К удовольствию Лиззи, ее слова, несомненно, выбили Селию Бэннерман из колеи, и, воспользовавшись этим преимуществом, девушка бросила на стол перед ней письмо. Лиззи, утром получив это письмо, приберегала его на вечер как спасение от своих повседневных мук, а когда наконец прочла, то оказалось, что оно рушит ее жизнь – рушит до самого основания. Девушка нетерпеливо поглядывала на Бэннерман, пока та не торопясь читала письмо, возвращаясь то к одной, то к другой фразе, и не понимала, как она могла уважать эту женщину и как могла ей доверять.

– Джеральдин не должна была вам всего этого рассказывать, – дочитав письмо, невозмутимо произнесла Бэннерман. – Она поступила безрассудно и безответственно, и мне жаль, что вы узнали обо всем этом таким именно образом.

– Она должна была мне это рассказать! – выкрикнула Лиззи в бешенстве оттого, что в голосе Селии Бэннерман не почувствовала и капли раскаяния. – Не сваливайте свои промахи на нее – она ни в чем не виновата. Похоже, среди тех, кто меня окружает, Джеральдин единственная говорит мне правду, и, слава Богу, она мне это сказала. По крайней мере есть хоть один человек, которому я могу доверять. – Лиззи умолкла, а потом заговорила снова, но уже гораздо спокойнее. – Судя по вашим словам, то, что в письме, правда? И вы все это время знали о ней?

– Да, это правда, и я понимаю, как тяжело вам теперь, но…

– Вы все понятия не имеете, что я переживаю. Вы все считали себя такими умными – все за меня в жизни решали и обращались со мной как с ребенком, – но теперь этому конец. Наслаждайтесь вашим драгоценным колледжем и вашей карьерой, а я в этой чертовой тюрьме не останусь ни дня.

– Бросьте глупить, Элизабет, и успокойтесь. Ну куда вы поедете?

– Я разыщу Джерри. Мы будем вместе. У нее есть деньги, и пока я не найду работу, она обо мне позаботится.

– Боюсь, что это невозможно. – Холодность, с которой Селия произнесла эти слова, напугала Лиззи. – Это письмо от Джеральдин – последнее.

– Что вы этим хотите сказать? С ней что-то случилось?

– Насколько мне известно, ничего не случилось, но ваши родители…

Лиззи посмотрела на Селию с презрением за то, что она, наперекор всему, продолжала пользоваться этим словом.

– Ваши родители и леди Эшби сошлись на том, что отношения между вами и Джеральдин носят… непристойный характер. И я должна заметить, что они правы.

Лиззи в изумлении уставилась на Селию.

– Вы считаете, что сможете нас разлучить?! – воскликнула девушка и, схватив письмо, поднесла его к самому лицу Бэннерман. – Вы, наверное, не знаете, но то, о чем она здесь пишет, – правда. Джеральдин меня любит.

Селия тихо рассмеялась:

– Вы, дорогуша, такая молодая, но все же должны понять: у Джеральдин Эшби есть обязательства. Вы думаете, что деньги решают любые проблемы, но это не так. Они нередко создают проблемы.

– Перестаньте, черт подери, обращаться со мной как с дурочкой! – поражаясь собственной смелости, вскричала Лиззи.

Но Селия Бэннерман продолжала отрицать все то, во что Лиззи верила как в непреложную истину, шаг за шагом разрушая ее веру в себя и ее способность бороться за свое счастье.

– У Джеральдин, точно так же как и у вас, нет никакой власти над своим происхождением. Она сейчас, вероятно, думает, что может распоряжаться собственной судьбой как ей заблагорассудится, но ее будущее уже предопределено и дочери прислуги в нем места нет. – Селия сделала паузу удостовериться, что Лиззи ее внимательно слушает. – И разумеется, в ней нет места ребенку убийцы. Мне неприятно говорить о подобных вещах, но поскольку вы сами затронули тему вашего прошлого…

Селия не успела закончить фразу, поскольку Лиззи стремглав вылетела из кабинета. Пытаясь сдержать слезы, она бежала по коридору мимо доски объявлений, возле которой сегодня утром нашла письмо, прямиком к себе в комнату. На лестничной площадке третьекурсницы, заметив ее, мгновенно прервали беседу, но никто из них не сказал ей ни слова. Лиззи, влетев в комнату, захлопнула за собой дверь и с облегчением подумала: как хорошо, что ее недолюбливают и сейчас никому из них нет до нее дела. Она резко выдвинула верхний ящик письменного стола и принялась перебирать сложенные в нем вещи. Пачка писем и фотографий лежала в самой глубине ящика, и то, что она их инстинктивно прятала – словно этого и следовало стыдиться, – похоже, подтверждало правоту слов Селии Бэннерман.

Когда час спустя она выходила из комнаты, все ее мысли были только о Джерри. За все годы их знакомства Лиззи ни разу не подвергла сомнению ее любовь, но осознав теперь, что значит такая любовь для Джерри, поняла, что должна с ней расстаться. Это прозрение ранило Лиззи намного сильнее, чем то, что она узнала о своей матери. Только поселившись в Энсти, Лиззи почувствовала, что такое тоска по близкому человеку. Теперь, когда рядом с ней не было Джерри, над ее жизнью нависла вечная мгла: девушка ощущала ее, ложась спать и просыпаясь утром, и мгла эта отступала, лишь когда в руках Лиззи оказывался конверт, надписанный знакомой рукой. Она могла бы перенести тоску по Джерри, если бы у нее оставалась хоть какая-то надежда, но жить во мгле нескончаемой печали ей было просто не по силам.

Лиззи открыла дверь в гимнастический зал и бесшумно вошла внутрь, непрестанно повторяя про себя:

– Джерри меня простит, Джерри меня простит…