Текст книги "Печаль на двоих"

Автор книги: Николь Апсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Вы хотите рассказать Селии о том, что случилось? Я имею в виду, о том, как Лиззи узнала о своем прошлом?

– О, не волнуйтесь, я позабочусь, чтобы Селия узнала все до мельчайших подробностей. И я хочу, чтобы вы тоже кое-что поняли. Вы сказали, что к Лиззи трудно было проникнуться симпатией, но это не так. Ей, Джозефина, там просто было тяжко. Ее мир рухнул, и уже во второй раз. Она была потеряна, совершенно потеряна. Кто же в таком состоянии не сорвется? Обещайте мне, что, когда станете о ней писать, вы будете на ее стороне.

– Господи Боже мой, Джерри, да как я могу сейчас о ней писать? И так столько людей уже пострадало. Какая тут книга?!

– Почему же не написать о том, что действительно было?

– В этом-то все и дело: откуда мне знать, что правда, а что нет? Если бы не наш с вами разговор, я бы представила Лиззи в совершенно ином свете, и как бы вы тогда себя чувствовали? И кто знает, вдруг я даю ложное толкование поступкам ее матери или плету о ней ложь? Об истории нельзя писать по догадкам.

– Но и не писать о ней тоже нельзя. Должна признаться: когда я начала прислушиваться к вашему разговору, то просто взбесилась, но стоило мне услышать, почему именно вы решили писать о той истории, и мне это показалось разумным. Мы должны попытаться людей понять – не судить, а понять. Если бы Лиззи поверила, что такое возможно, и если ей бы дали шанс самой понять, а не судить, то, возможно, не о чем было бы и писать. – Джерри шутливо подняла руки вверх. – Я даже и пытаться не стану влиять на ваше прославленное чувство справедливости, но если вы расскажете историю Лиззи правдиво, на душе у меня будет намного легче. Обещайте, что подумаете об этом.

Джозефина кивнула, но неуверенно.

Джерри поднялась и, подмигнув, добавила:

– Если, конечно, после пятницы у вас будет свободное время.

Они вышли из столовой – к облегчению ее работниц, которые уже нетерпеливо ждали, когда можно будет наконец накрыть столы к ленчу, – и стали медленно подниматься по лестнице.

– Опишите мне Марту, – попросила Джерри и, заметив, что Джозефина колеблется, поспешно добавила: – Мне не нужно тщательно продуманного портрета, мне нужна небольшая зарисовка. Забудьте на минуту, что вы писательница, побудьте хоть немного обыкновенным человеком.

– Хорошо. Она невыносима – взрывчата, отважна до безрассудства и до ужаса проницательна. Таких сильных натур, как Марта, я ни разу в жизни не встречала – иначе непонятно, как эта женщина смогла бы пережить все, что с ней случилось, – и она никогда не стесняется высказать то, что думает. Марта страстна, доброжелательна, умна и полна противоречий. Я полагаю, жизнь с ней может свести с ума, но скучно с ней не будет.

– И спокойно тоже не будет.

Джозефина рассмеялась:

– Скорее всего нет.

– Судя по фотографиям в прессе, она красива.

– Любая женщина с таким описанием просто обязана быть красивой, правда? Но я догадываюсь, что вы имеете в виду, – да, она красива.

Они остановились у дверей гостиной, и Джерри вдруг приняла заговорщический вид.

– Я беру свои слова обратно – насчет того, что вы уже приняли решение. Но какую бы тропу вы ни избрали, поговорите с Мартой. Она вам предложила легкий выход из положения: если вы ее отвергнете, не приходите на встречу. Но поверьте: она это сказала неискренне. Разговор один на один необычайно важен, уж это я хорошо знаю. Не мне давать вам советы, но ей вряд ли понравится та уловка, с помощью которой вы вышли сухой из воды в прошлый раз, – так что не говорите ей, что она не разбирается в своих чувствах. Если Марта скажет, что влюблена в вас, считайте, что она в вас влюблена. Вопрос – единственный вопрос – в том, хотите вы этой любви или нет. И еще, Джозефина…

– Да?

– Для покоя в конечном счете у нас будет столько времени…

ГЛАВА 8

Район Холлоуэй, помимо тюрьмы, никакими другими достопримечательностями не отличался и настолько плавно перетекал в соседние районы, что почти невозможно было понять, где кончается один из них и начинается другой. Кэмпбелл-роуд, на которой жили Марджори и ее отец, отходила от Севен-Систерс-роуд, разделяя полосу магазинов и лавок, прилепившихся к станции метро «Финсбери-парк». Хотя, в строгом смысле слова, расположенные на Кэмпбелл-роуд дома не являлись трущобами, но в Северном Лондоне они были одними из самых бедных и, по мнению Пенроуза, с самыми отвратительными условиями жизни. Он попал сюда пятнадцать лет назад, в первые дни службы в полиции – его послали зарегистрировать смерть трехлетней девочки, нечаянно придушенной во сне ее же родными, которые, чтобы не замерзнуть, сгрудились на ночь в одной постели, – и Арчи до сих пор не мог забыть этого мучительного визита в день, весьма похожий на сегодняшний.

– Дети, выросшие в Канаве, обычно крепкие орешки и умеют за себя постоять, – не отрываясь от руля, сказал Фоллоуфилд, – воспользовавшись названием улицы, которое бытовало как у местных, так и в полиции, – но у этой девушки, похоже, никаких шансов выжить просто не было. – Он покачал головой. – Знаете, сэр, я никак не могу забыть ее лицо. Бедное дитя. Сколько же ей было лет? Двадцать? Двадцать один?

– Согласно бумагам, хранящимся у моих кузин, двадцать три. И за эти недолгие годы она уже трижды отсидела в «Холлоуэе».

– Ничего удивительного, когда живешь в таком районе.

Подобное замечание вряд ли бы понравилось сотрудникам социальных служб, но в нем имелась доля правды. В каждом районе существовали улицы с дурной славой, но репутация Кэмпбелл-роуд была хуже не придумаешь. Полицейские, что постоянно имели дело с ее бесконечными бедами, могли эту репутацию с готовностью подтвердить. Канава кишела домашними драками и ссорами соседей, но стоило только вмешаться в их жизнь посторонним, как жители улицы смыкали ряды и недружелюбно, но в полном единстве встречали непрошеное вторжение.

Пенроуз и Фоллоуфилд оставили машину в южном конце улицы, перед газетным киоском и пивным ларьком. Рядом на тротуаре стояла группа мужчин, предаваясь в это субботнее утро беспечной беседе. Подняв воротники потрепанных пальто, чтобы оградиться от холода, они покуривали сигареты, и легкий дымок смешивался с их морозным дыханием. Как только Пенроуз и Фоллоуфилд вышли из машины, атмосфера мгновенно накалилась.

– Эй, полисмен! Присмотреть за твоей тачкой?! – нагло крикнул с другой стороны улицы маленький мальчишка, и тут же, под кривые усмешки мужчин, в ветровое стекло полетели снег и грязь.

Мальчишка – явно красуясь перед своими приятелями, – подталкивая ногой валявшиеся на дороге камни, заковылял в сторону машины. Фоллоуфилд бросил на него сердитый взгляд и уже собрался что-то сказать, но Пенроуз покачал головой. «В каком же возрасте в них закладывается этот антагонизм?» – шагая по улице, размышлял он: самым старшим мальчикам было не больше шести-семи.

Канава являлась достаточно широкой и в отличие от других трущобных мест не ютилась при фабрике или газовом заводе. Ее трехэтажные дома первоначально были построены для ремесленников. И хотя социальный состав жителей улицы переменился, следы ее архитектурных замыслов все еще проглядывали в широких тротуарах и чугунных оградах, укрывавших от глаз уличной толпы крохотные участки перед домами.

Дверь дома номер тридцать пять была неопрятной и запущенной, и такой же оказалась открывшая им женщина. Та выглядела лет на сорок, хотя, наверное, была моложе; и не успела она открыть рот, как Пенроуз почувствовал, что от нее разит перегаром.

– Мы ищем миссис Бейкер. Она дома?

– Мария? – Женщина криво усмехнулась. – А где же еще ей быть? Верхний этаж, две задние комнаты. Хотите, сэр, я вас провожу?

Последние слова она процедила с насмешкой, и Пенроуз, толкнув дверь, пошел мимо женщины, игнорируя шутливый реверанс, которым сопровождалось ее предложение.

– Спасибо, но мы сами найдем дорогу.

Подъезд дома отчаянно нуждался в ремонте: штукатурка на стенах облупилась, закоптелые потолки были покрыты пятнами, а подойдя к лестнице, Арчи заметил, что доски полов отсырели и стали шаткими. Перила, очевидно, разобрали на дрова, и оттого идти по тускло освещенным неровным ступеням лестницы было еще опаснее. Судя по тому, что можно разглядеть в открытые двери квартир по пути наверх, со времени его последнего посещения народу здесь явно прибавилось. В каждой комнате наверняка жило больше людей, чем полагалось по закону, но это инспектора ничуть не удивило: он по опыту знал, что нормой здесь считалось то, к чему люди привыкли, а не то, что предписывалось правилами.

– Мы ей расскажем только факты, и, насколько возможно, тактично, – сказал Арчи Фоллоуфилду, когда они дошли до середины лестницы. – Скорее всего Бейкер знала их обоих лучше кого бы то ни было, и интересно, к каким она придет выводам, когда узнает о том, что случилось.

Они поднялись на третий этаж. Пенроуз постучал в первую из четырех дверей, и в ответ на его стук почти сразу же на пороге появилась темноволосая женщина лет пятидесяти. Она подняла на него усталые глаза, и на ее болезненном лице не отразилось ничего – ни вины, ни ужаса, с которыми обычно встречали его приход, не было и в помине.

– Миссис Бейкер?

– Что он еще натворил? – проговорила она низким прокуренным голосом с акцентом истинной жительницы Лондона. – Небось что-то серьезное, раз прислали начальника. Или вы за Марджори?

– Боюсь, что мне надо поговорить с вами о них обоих. Можно нам пройти?

Она кивнула и пропустила их вперед.

После грязного, запущенного подъезда квартира Бейкеров приятно поражала чистотой, хотя выглядела она все равно убого и тоскливо. На веревках, едва прикрывая окна, болтались выцветшие занавески, а линолеум на полу был потерт и весь в трещинах. На потолке, как водится, красовались подтеки, и кровать стояла под довольно странным углом, очевидно поставленная так для того, чтобы на нее не капало из потолочных трещин. Из прочей мебели в комнате имелась детская кроватка, уродливый сосновый стол со стулом и мраморный, с отбитыми краями умывальник.

Девочка лет двух или трех с густой копной соломенных кудряшек расплакалась, и женщина подошла к ней, чтобы ее успокоить. Пенроуз, наблюдая затем, как она поднимала ребенка с постели, заметил на ее натруженных руках шрамы и следы ожогов. Да, о безопасной жизни тем, кто обитает в этих крохотных комнатах, готовит еду в печи и освещает комнату свечами и масляными лампами, приходится только мечтать – поразительно, что здесь вообще удается выжить.

Когда девочка успокоилась, Мария повернулась к ним лицом и вперилась в них вызывающим взглядом. «Ну попробуйте удивите меня своей новостью!» – говорил этот взгляд.

– Не знаю, как вам и сказать, миссис Бейкер… – тихо и неторопливо начал Пенроуз, но закончить фразу ему не удалось.

– Прибила-таки его, а?

Обыденность ее тона сбила Пенроуза с толку, и это, видно, мгновенно отразилось на его лице.

– Этой парочке меня ничем не удивить, – продолжила она. – Сколько лет я живу в их сварах! Рано или поздно они должны были достукаться.

– Очень жаль, что такое случилось, но они оба умерли, – сказал Пенроуз и тут же увидел, что Мария поражена и растеряна. – Их тела нашли сегодня утром там, где работает Марджори, но мы думаем, что умерли они еще вчера вечером. Марджори убили, а вашего мужа нашли на земле возле лестницы, и он, возможно, умер от несчастного случая.

– Он ее убил?

– Такое возможно?

Она подошла к кровати, опустилась на нее, а потом кивком указала Пенроузу на стул.

– Они ненавидели друг друга, всегда ненавидели. Она ему не поддавалась – все его безделье и вранье видела насквозь и прямо в лицо ему все и говорила. Только она одна и говорила… но теперь все девицы такие, верно? Нас-то учили терпеть все, что на нашу долю придется, и мы как-то с этим справлялись. Но Марджори была не такая. Она ему все прямо в лицо: как он с ней, так и она с ним. А Джо не любил, когда над ним брали верх.

– Он с ней жестоко обращался? – спросил Фоллоуфилд.

Миссис Бейкер посмотрела на него с раздражением.

– Он с нами со всеми так обращался. Откуда, вы думаете, это у меня? – Она раздвинула пряди волос, и Пенроуз увидел еще не зажившую рану. – Я сама головой в стену не бьюсь, хотя порой думаю: именно это я, наверно, и делаю. Нет, Джо считал: хочешь быть тут хозяйкой, неси в дом деньги, воспитывай детей, – а потом тебе еще и всыпят по первое число. Но он тут такой не один – тут все мужчины такие. Там, в жизни, они никто и ничто, а дома отыгрываются. – Женщина на минуту задумалась, машинально расправляя на кровати покрывало. – Он такой был не всегда, но как можно кого-нибудь любить, когда ты сам себя ненавидишь, да еще и стыдишься – как он.

– Чего же он стыдился?

– Да жизни своей. Что докатился до такой вот жизни. Он уже старый, скоро бы шестьдесят семь стукнуло. Он много о чем жалел, но винил почти во всем меня. А Марджори могла о себе позаботиться, особенно когда стала постарше. Ну и характер у нее был! Она ему однажды кочергой нос разбила. Если он кого и боялся, так только ее. Поэтому я и подумала… – Она так и не договорила, пытаясь вдруг совместить то, что случилось с ее родными, и то, что ей было известно о них. – Вы уверены, что это он сделал?

Пенроуз увильнул от ответа:

– Убийство Марджори явно было подготовлено, и мне тяжело говорить об этом, но на нее совершили злобное, жестокое нападение. – Арчи старательно подбирал слова, всеми силами избегая упоминать подробности, которых не под силу выслушать ни одной матери. – Мы полагаем, что ее убили из-за того, что она знала чью-то тайну и, возможно, угрожала ее выдать. Вы имеете какое-нибудь представление, о чем может идти речь?

То, что сказал Пенроуз, было не более чем догадкой, основанной на изуродованном лице Марджори, но Мария Бейкер вдруг пристально посмотрела на него, и в лице ее снова появилась настороженность, которая почти совсем исчезла, когда она говорила о своем муже.

– Если так, – холодно произнесла женщина, – к нашей семье это никакого отношения не имеет. Какие могут быть секреты, когда все сидят друг у друга на голове?

– А сколько лет вы здесь живете? – спросил Фоллоуфилд.

– Лет пятнадцать, что ли. Тут моя тетка жила, она нас и приютила. Она замужем никогда не была, а у нее комната, вот тетка и хотела, чтобы за ней кто-то присматривал. А когда она умерла, мы стали платить за квартиру.

– А как ее звали?

– Эдвардс. Виолетта Эдвардс.

– А где вы жили до этого?

– В Эссексе немного. У Джо родные жили в Саутенде, но мы там не прижились. – Она горько улыбнулась самой себе. – Если уж говорить всю правду, так мы нигде не прижились. Да и куда нам.

– А можно спросить почему? – осторожно спросил Пенроуз.

При столь ограниченных сведениях он хотел узнать как можно больше о семье Марджори хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что отец, пусть и сделал жизнь дочери несчастной с самого рождения, в ее смерти все-таки невиновен.

– Джо был женат еще до того, как мы с ним встретились, но под конец эта женитьба превратилась просто в кошмар. Он ту жену свою так и не смог забыть. Вы и представить себе не можете, какой шрам она на нем оставила.

– А Марджори об этом знала?

– Нет, все это было давным-давно, задолго до того, как она родилась, а имя его первой жены в нашем доме даже не произносилось. Марджори думала, что я его первая и единственная жена.

– А от первого брака у него были дети?

– Один ребенок, но когда его брак распался, он потерял с ним связь. Зато уж со мной он наверстал упущенное – превратил в чертову фабрику младенцев. За двенадцать лет – восемь детей. Точно это был его долг: весь дом заполонить детьми. – Она посмотрела на свои руки. – И бог его знает зачем: ведь только они появлялись на свет, ему уже до них не было никакого дела.

– А какая по счету оказалась Марджори?

– Младшая, из тех, что выжили.

– А где остальные ваши дети?

– Как только вырастут и могут уйти из дому, так ищи-свищи.

– А кто же это? – Он кивком указал на детскую кроватку.

– Это соседская. Я присматриваю за чужими детьми, ну, за теми, которые еще малы, чтоб работать или чтоб их одалживали для попрошайничества. Мы все понемногу зарабатываем – кто чем может. Некоторые помогают по дому, другие выпрашивают деньги, а я присматриваю за детьми. Бог свидетель, опыта в этом деле у меня хоть отбавляй.

– А Марджори спала в соседней комнате?

Мария кивнула:

– Еще с двумя девушками с нашего этажа. Они помогают нам платить за квартиру.

– Вы не возражаете, чтобы сержант Фоллоуфилд осмотрел ваши комнаты?

– Пусть смотрит себе на здоровье, но вы ничего не найдете. Марджори никогда ничего тут не оставляет – выучилась в тюрьме.

– А чем ваш муж зарабатывал деньги? – спросил Марию Пенроуз, когда Фоллоуфилд вышел из комнаты.

Женщина фыркнула.

– Джо и работа никогда меж собой не ладили. Каждый раз какая-нибудь временная халтурка: то он копает ямы для новых трибун в «Арсенале», то водит грузовик для продавца угля тут неподалеку, то что-нибудь починяет в домах – то тут, то там. – Она оглядела комнату и ядовито заметила: – Ну разве для такого домашнего очага стоит горбатиться? Только заикнешься здешним работодателям о том, где живешь, и тут же отлетаешь в конец очереди. Так по крайней мере говорил Джо. Правда, он всегда находил оправдание, только бы не работать – Марджори его за это просто ненавидела, – пусть, мол, другие за него надрываются.

– А Марджори попала в тюрьму из-за того, что ей приходилось надрываться?

– Она работала еще с малолетства, но всегда делала то, что хотела. Детский заработок для нас штука важная – для чего, вы думаете, мы их стругаем?

Она рассмеялась, но Пенроуз почувствовал, что это замечание вовсе не шутка. Он бросил вопросительный взгляд на Фоллоуфилда, который только что вошел в комнату, – тот отрицательно покачал головой.

– И все у нее спорилось, – продолжала Мария. – Бывало, выпросит программки утех, кто пришел в «Империю» на первое представление, а потом продаст тем, кто пришел на второе, или купит дешевые белые цветы, покрасит и продаст тем, кто носит их в петлице. Ох и выдумщица была наша Марджори!

«С какой легкостью, говоря о дочери, она перешла на прошедшее время», – подумал Пенроуз.

– Что ж она такого сделала, что оказалась в «Холлоуэе»?

– В первый раз это было три года назад, на Рождество. Ее взяли на работу сортировать почту на Маунт-Плезант, так она стибрила из посылок все ценное. Потом слямзила у кого-то сумочку. А в третий раз… тут уж виноват ее папаша. Марджори начала работать на ростовщика, что живет на нашей улице, и вот однажды шла она от клиента, а Джо поймал ее на улице и отобрал все деньги. Но она его не выдала.

– Почему же она не сказала правду? – изумленно спросил Фоллоуфилд. – Не из горячей же любви?

Миссис Бейкер смерила его злобным взглядом.

– Своих не продают. А к ней грязь уже прилипла. Все сразу поверили, что это ее рук дело.

По выражению лица Фоллоуфилда было ясно, что именно он думает об этом воровском «кодексе чести».

– Я слышал, Марджори дружила с какой-то девушкой из «Холлоуэя», – сказал Пенроуз. – Вы ее знаете?

– Вы, наверно, говорите о Люси – Люси Питерс. Марджори пару раз приводила ее сюда. Вся такая перепуганная, бедняжка. Правда, Марджори всегда заботилась о таких вот несчастных.

Фоллоуфилд записал в блокнот имя девушки.

– Расскажите мне о Марджори поподробнее, – попросил Пенроуз.

Обычно людей так и тянет окутать жертву убийства ореолом святости. Окружающим, а особенно родственникам, по вполне понятным причинам не хочется говорить об убитом ничего плохого, и чаще всего Пенроузу описывали человека, которого не было и в помине, человека лишенного каких-либо недостатков, которого, разумеется, именно из-за этого и убили. Инспектор уже догадывался, с какой легкостью можно подменить истинную Марджори стереотипным образом – жалкая воришка с золотым сердцем, дерзкая девчонка, нежелающая никому повиноваться, жертва нищеты, из которой ей никогда было не выбраться. Но, доверяя мнению своих кузин, он полагал, что скорее всего в Марджори своеобразно переплеталось все вышеназванное. Матерям редко удается точно обрисовать портрет своего ребенка, но в чем, в чем, а в сентиментальности миссис Бейкер обвинить трудно.

– Что она была за человек?

– Не в меня, так это точно. Теперь для девушек совсем другая жизнь – они могут позволить себе любую дерзость.

Забавно, что для описания Марджори Мария выбрала то же самое слово, что и Хильда Ридер, только произнесла его без всякой симпатии, и Пенроуз почувствовал, что между матерью и дочерью было некое соперничество.

– Я – галантерейная лавка на Фонтхилл-роуд, а Марджори – модный магазин в Ислингтоне: по крайней мере так она думала. Марджори слишком хороша была для этой жизни. Может, она и верно поступила, что с ней покончила. Марджори иногда смотрела на меня с такой жалостью… И я знаю, что она думала: все, что угодно, только не эта жизнь поломойки и поденщицы. А я вот что вам скажу: в здешних краях вы и оглянуться не успеете, как у вас поденную работу уведут прямо из-под носа. Но это не для Марджори. О нет, она была слишком гордая, чтобы ходить по людям и выпрашивать работу, хоть и случались времена, когда я почти умоляла ее это сделать.

– Однако похоже, что на своей новой работе Марджори вполне прижилась: ее хозяйки сказали мне, что она делала большие успехи.

– Ну, Марджори ведь именно в таком месте себя и воображала, верно? – произнесла Мария и тут же, видно, пожалев о сказанном, прикусила губу. – Вы небось думаете, что я злыдня какая-нибудь и, наверно, есть женщины получше меня, которые не злятся, когда их дочерям выпадает удача, какой у них самих никогда не было, но я не такая. Марджори повезло, что ей после тюрьмы дали такую работу. Когда она мне рассказала о том, чему ее научили в тюрьме, я ей говорю: «Ну к чему тебе это? Они там за решеткой учат тебя ремеслу, а потом делают все, чтобы тебя никто на такую работу никогда не взял». Но я была не права, – ей дали шанс. А теперь вы пришли сюда и говорите, что ее убили, потому что она что-то кому-то рассказала. И я зла на нее, что все коту под хвост, и злюсь я не из-за нее, а из-за себя: если бы все случилось по-другому, я бы сама была на ее месте. И я бы уж этот шанс не упустила.

Пенроуз дал ей немного успокоиться, а потом задал следующий вопрос:

– А Марджори действительно на этой работе было хорошо?

– Да, ей там было хорошо, только Джо вовсю постарался, чтобы ей все испортить.

– Тем, что приходил к ней на работу и ставил в неловкое положение перед другими девушками?

Она с удивлением посмотрела на него:

– Да вы знаете о ней больше моего. Да, но не только – он унижал ее, говорил, что скоро всему этому придет конец. Тут ему просто равных не было. Всех нас унижал – чтобы никто не был лучше его. Марджори принесла домой картинку в журнале – его читают те, у кого времени больше, чем мозгов, – а на ней Марджори с другими девушками из их мастерской. А с ними еще дамы, которым они шьют одежду. Она такая гордая была, наша Марджори, а его это просто взбесило. И он что-то ей такое сказал, что она очень уж расстроилась.

– Что же именно?

– Не знаю, Марджори мне не сказала. Но кажется, он пытался уговорить ее, чтоб она на своей работе не только деньги зарабатывала, но еще кое-чего добывала.

– А у вас, миссис Бейкер, сохранилась эта картинка?

– Где-то тут должна быть. – Мария встала и принялась рыться в пачке газет, что лежала возле печки, приготовленная для растопки. – Вот она.

Пенроуз взял в руки страницу журнала и посмотрел на фотографию. Она была снята в комнате сестер Мотли, и Марджори стояла в общей группе слева, мучительно близко от того места, где ее убили. Она держала в руках изумительное вечернее платье, перебросив его через плечо так, чтобы материя, из которой оно сшито, выглядела в наилучшем свете. Между миром на фотографии и миром, в котором Марджори выросла, была пропасть, и Пенроуза поразило, как в этом первом мире – судя по фотографии – она свободно себя чувствовала. На снимке Марджори казалась необычайно привлекательной, улыбкой напоминая молодую Гвен Фаррар. [8]8
  Фаррар, Гвен (1899–1944) – известная английская певица, актриса и музыкант.


[Закрыть]И, глядя на беззаботную улыбку девушки, Арчи снова с ужасом представил последние минуты ее жизни.

Он передал фотографию Фоллоуфилду, и тот, переписав имена под снимком, вернул ее Марии.

– А Марджори дружила с кем-нибудь из работниц мастерской?

– Да вроде нет.

– А как насчет мужчин? Она с кем-нибудь встречалась?

Его благовоспитанный вопрос, похоже, позабавил ее.

– Если кто и был, то она мне о нем не рассказывала, да и никогда не стала бы. Марджори свои тайны держала при себе, а я за ней не следила: не такие у нас с ней были отношения.

– Так вы не встревожились, когда она не пришла домой вчера ночью? Когда оба они не пришли?

– Нет. Я рада была покою. Я всегда радуюсь, когда Джо не приходит домой, а у Марджори, как я уж сказала, было еще куда пойти. Я их не винила. Думала: вот бы мне куда-нибудь убраться отсюда.

– А куда, миссис Бейкер, ходил ваш муж? С кем он общался?

– С любым мужчиной, кто заплатит за его выпивку, и с любой женщиной, что предложит на ночь свою постель.

– Можете назвать нам какие-нибудь имена?

Она покачала головой.

– Он выпивал в «Перышках» и в «Зеленом человеке» – там, может, скажут вам, с кем он водил компанию. А женщины были нездешние. Хотя бы в этом он соображал: в своем огороде не гадил.

– А вы здесь были всю ночь? – спросил Фоллоуфилд.

Мария расхохоталась:

– Нет, господин сержант, я приняла горячую ванну и пошла к приятельницам на ужин. А потом мы пошли в театр. – Ее смех был почти истерический, и когда она умолкла, в глазах у нее стояли слезы. – Конечно, я была тут всю ночь. Можете мне поверить – я тут всегда.

У Пенроуза к Марии Бейкер больше не было никаких вопросов.

– Еще раз приношу вам соболезнования по поводу вашей утраты, миссис Бейкер, и благодарю за помощь. Если вы вспомните о чем-нибудь, что может оказаться для нас полезным, пожалуйста, сразу же нам сообщите. А мы, разумеется, будем держать вас в курсе расследования.

– Я знаю, что вы оба думаете, – сказала она, провожая их до двери. – Думаете, что я не так расстроена, как в моем положении надо бы. Не потрясена. Но мне скорбь не по карману. Чем я теперь заменю ее получку? Я даже не знаю, на что их похоронить.

Пенроуз знал, что его слова покажутся пустыми, но все равно произнес их:

– Если мы можем вам хоть чем-то помочь, вы знаете, как с нами связаться.

Спускаясь по лестнице, Фоллоуфилд сказал:

– Люси Питерс, сэр, работает в «Клубе Каудрей». Горничной.

– Вот как? Тогда понятно, откуда у Марджори взялась та рамка, что мы нашли у нее в кармане. Они, наверное, договорились: Люси ворует вещи в клубе, а Марджори продает их. А некоторые женщины на снимке…

– …получили те самые письма и видели Марджори в день ее смерти. Я это подметил. Вы думаете, здесь есть какая-то связь? Может быть, письма послала Марджори?

– Я тоже об этом подумал. Билл, нам пора нанести визит в «Клуб Каудрей», но перед этим я хотел бы заехать в Ярд и попробовать поймать Спилсбери. У него уже, наверное, кое-что есть для нас, и мы по крайней мере будем знать, с чем имеем дело.

– Что вы думаете о ее матери?

Пенроуз, прежде чем ответить, на минуту задумался.

– Я думаю, Билл, жизнь выбила из нее все, что только можно, а то, что в ней осталось, невозможно ни любить, ни ненавидеть. Эти смерти, с одной стороны, принесли ей облегчение, а с другой – сделали ее жизнь еще труднее. Однако мне хотелось бы услышать об этой семье еще чье-нибудь мнение. Интересно, та женщина, что впустила нас в дом, все еще там?

Они нашли ее на заднем дворе, где она разбирала на части старые деревянные ящики. Услышав их шаги, женщина подняла голову. И тут же к ней подошла девочка лет десяти. На рахитичных ножках, бледная – очевидно, от долгих часов, проведенных в сырой, холодной комнате, – она встала позади матери и смущенно уставилась на них обоих.

Не вдаваясь в подробности, Пенроуз объяснил женщине, что привело их в Канаву.

– По мне, так этой несчастной суке без этой парочки еще и лучше, – сказала соседка. – Джо Бейкер был лентяй, эгоист и ублюдок, а Марджори точно кошачьего дерьма объелась – нацепит дешевых побрякушек, намажется и воображает, будто она какая-нибудь Джоан Кроуфорд. [9]9
  Кроуфорд, Джоан (1905–1977) – американская актриса, звезда Голливуда.


[Закрыть]

– Мы слышали, что Марджори часто ссорилась со своим отцом.

– И с матерью тоже. Поверьте мне, нет ничего хуже, когда две женщины сцепятся друг с другом. Уж мы-то знаем, что делать.

– Вы хотите сказать, они физически нападали друг на друга? – с интересом спросил Пенроуз.

– Если вы спрашиваете, колошматили они друг друга или нет, так я отвечу вам: колошматили. Помню, недавно Марджори пришла домой в новой кофте и новой юбке – Богу только известно, сколько она за них заплатила. Но она в них и в дом не успела войти, как Мария выскочила на улицу и стала их рвать прямо на ней. Потом она мне сказала, что сделала это потому, что Марджори скрывала, сколько денег на самом деле зарабатывает, и тратила их на себя, а не на семью. Но дело тут не столько в деньгах – это была зависть. К тому времени как Мария разодрала ту одежку, ей уже была грош цена, а если бы она набросилась на девчонку из-за денег, то могла бы узнать, сколько шмотки стоят и отнести их в заклад.

Пенроуз заметил, как Фоллоуфилд поднял брови, и подумал, что он сам удивлен ничуть не меньше. За последние тридцать лет жизнь женщин переменилась существенней, чем когда-либо прежде, и Мария Бейкер, конечно же, завидовала Марджори. Но в такого рода борьбе между матерью и дочерью было больше горечи и жестокости, чем в обычной неприязни женщины одного поколения к женщине другого за предоставленные той возможности.

– Вы не знаете, прошлым вечером миссис Бейкер была дома?

– Конечно, была, – не колеблясь ответила соседка. – Я пару раз к ней поднималась.

Она явно лгала, но Пенроуз не видел никакого смысла сейчас ее обличать.

– Благодарю вас, – сказал он, едва сдерживая сарказм. – Вы нам очень помогли.

Когда они подошли к машине, то обнаружили на ее боку, с водительской стороны, длинную глубокую царапину. Фоллоуфилд отпустил по этому поводу несколько смачных выражений, а несколько человек на другой стороне улицы насмешливо их разглядывали. Пенроуз открыл дверцу и, садясь в машину, вдруг почувствовал, будто вся его одежда пропитана грязью и смрадом.

Мария Бейкер сидела на кровати еще долго после того, как ушли полицейские, боясь поверить, что всему этому наступил конец: тень дома в Финчли, что как саваном окутывала ее жизнь с Джо, без конца разводя их и снова сталкивая вместе, теперь, с его смертью, наконец отступила; воспоминания и позор, гнавшиеся за ними по следу, куда бы они ни перебирались, уже больше не причинят ей боль.