Текст книги "Печаль на двоих"

Автор книги: Николь Апсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Они сидели молча у огня, прислушиваясь к легкому потрескиванию в очаге.

– Иногда я думаю, что было бы великодушнее не мешать вашим намерениям, – наконец произнесла Джозефина. – То, что вам потом пришлось перенести, настолько тяжко. Вчера я была в «Холлоуэе».

– Боже мой, зачем?

– Началось это с поиска материала для моей книги, но на самом деле я пошла туда из-за вас.

Марта зажгла сигарету.

– Для чего вы это сделали?

– Я хотела понять. Я так мало о вас знаю, Марта. Мы познакомились, когда вы были любовницей Лидии, и потом мы едва виделись, а теперь сидим тут, говорим о любви и решаем: ложиться нам в постель или нет.

– Что же вы хотите узнать обо мне, прежде чем уложить в койку?

Джозефина вынула у Марты изо рта сигарету, и той пришлось зажечь новую.

– Не валяйте дурака, – с раздражением сказала она. – Вы знаете, что я имею в виду.

– Нет, не знаю. Я поражена и тронута, что вы решились посетить тюрьму исключительно для того, чтобы понять, через что я прошла. Но какое значение для наших отношений имеет все остальное?

– Значит, если бы вы могли задать мне любой вопрос, то даже не стали бы этого делать?

Марта покачала головой:

– Нет, если бы речь шла о прошлом, не стала бы. У меня в этом нет нужды. Мое отношение к вам не изменится оттого, что я узнаю, в какую школу вы ходили.

Джозефина залилась краской, вдруг почувствовав себя наивным ребенком, не понимающим самых простых истин. Того контроля над положением вещей, который еще недавно ее так радовал, уже как не бывало, и главенствовала здесь сейчас вовсе не она. В начале вечера собеседница обнажила ей душу и высказала все, что хотела, теперь же, когда Джозефина попыталась сделать то же самое, Марта ее попросту осадила.

– Что и говорить, вы умеете вести разговор в нужном вам русле, – в сердцах произнесла Джозефина.

– Простите меня. – Марта в раскаянии воздела руки. – Но неужели вас действительно удивляет, что я не хочу застревать в прошлом, с которым уже покончено? Джозефина, мое прошлое мертво. В живых не осталось никого из тех, что были свидетелями большей части моей жизни, – ни родителей, ни любовников, ни детей. Дольше всех меня знает Лидия, да и то всего лишь два года.

– Что ж, это означает, вы совершенно свободны и можете вести себя, как вам заблагорассудится.

– Я не чувствую свободы. Я ощущаю ужас. Мне кажется, будто я вообще не существовала. Мне кажется, что жизнь моя закончилась вместе со смертью тех, кого я любила. Раньше я думала, что через этот ад проходят только очень старые люди – те, что намного переживают всех своих сверстников, – но теперь я знаю, как это происходит. И сейчас я хочу, чтобы у меня в жизни появился свидетель моего будущего, а не прошлого. Неужели мое желание бессмысленно?

– Конечно, нет, но если ваши отношения с Лидией самые продолжительные, почему не попробовать их продлить?

– Потому что, Джозефина, все, за что бы я ни взялась, рассыпается в прах. Как я могу подвергнуть Лидию такому испытанию?

Джозефина изумленно подняла брови:

– А меня вы ему готовы подвергнуть, и даже с удовольствием?

– Вы – совсем другое дело. Лидия не такой сильный человек, как мы с вами, и на все смотрит сквозь розовые очки. Весьма полезное свойство, и я ее даже за это люблю, но в конечном счете оно ни черта не стоит. Когда я истекаю кровью, она протягивает мне пластырь и напевает песенки, в то время как вы ампутируете мне руку и дарите жизнь.

Это было продуманное замечание, напомнившее Джозефине, почему ей нравилось то, что писала Марта.

– Значит, вы все еще любите Лидию?

– Да. Но не так, как вас. Я лишь беспокоюсь о ней: меня волнует ее жизнь.

Джозефина вспомнила слова Мэри Сайз о том, что Марте необходима опора, и в глубине души она понимала, что этой женщине не нужны взрывчатые эмоции Лидии.

– Тогда попробуйте вернуть свою жизнь в прежнее русло, – тихо промолвила Джозефина. – Ваши чувства ко мне тут не помогут. Нельзя всю жизнь проходить через ампутации.

Марта вздохнула.

– В ваших устах это звучит так легко и просто. Не говоря уже обо всем остальном, с чего вы решили, что Лидия после всего неожиданно захочет ко мне вернуться?

В этих словах впервые промелькнул намек на то, что Марта на возвращение к Лидии согласна, и Джозефина почувствовала что угодно, но только не облегчение.

– Жеманность вам вовсе не лицу, – мрачно произнесла она. – Конечно, Лидия вас примет. Вы ведь наверняка читали ее письма? – Джозефина, никак не ожидавшая от себя такого взрыва ревности, вдруг осознала, что немалую роль в том, что она пыталась снова свести бывших любовниц, играл ее эгоизм: пока эти двое вместе, у нее остается надежда, что она не потеряет Марту навсегда. – Так или иначе, не мне, а вам решать – возобновить с ней отношения или нет. Я только хочу, чтобы вы не считали, будто я в этом деле – препятствие.

– Но ведь, черт подери, Джозефина, так оно и есть! Разум велит мне вернуться к Лидии, а я все равно хватаюсь за нелепую мечту, что когда-нибудь буду с вами. Я начала писать этот чертов дневник в феврале, никак не ожидая, что наступит ноябрь, а я из-за вас ни на кого больше и смотреть не захочу. – Марта осушила стакан вина и провела рукой по лицу. – Вы помогли мне пережить тюрьму, но если бы я тогда знала то, что знаю сейчас – то, что выявил для меня сегодняшний ваш приход, – я бы, наверное, повернулась лицом к стене и сдалась.

– Что же он выявил?

– Он выявил, что у меня не осталось ни капли гордости. Я раньше думала, что если у меня хватит духу вам открыться, то хватит сил и уйти. Я поклялась: если вы мне ответите «нет», я никогда больше вас не потревожу.

– А сейчас?

– Сейчас? – Марта взяла Джозефину за руки. – Сейчас я думаю, что находиться в одной комнате с вами подобно необыкновенному приключению и что ваша дружба принесет мне больше радости и волнения, чем любовь кого бы то ни было. Стоило мне увидеть вас сегодня, как все мои благие намерения рассыпались в прах, и я знаю, что даже если я сейчас отпущу вас, рано или поздно я приползу к вам как собачка, вымаливая любые крохи. Я знаю, что из-за своей любви пойду на любую ложь, чтобы добиться вашей дружбы. Я знаю, что буду изо всех сил отрицать эту любовь, только бы заполучить радость видеться с вами. – Она вдруг смутилась. – Ну не смешно ли? Я не хочу, чтобы вы менялись, а сама готова превратиться в кого угодно, лишь бы быть рядом с вами, – готова даже стать вашим другом.

– А вы не думаете, что в этом больше постоянства? Стань мы любовницами, я бы вам вскоре наскучила.

Марта презрительно рассмеялась:

– Вы считаете, что я хочу вас только потому, что не могу получить? Это, Джозефина, на вас не похоже. Мне сейчас сорок четыре, но даже когда мне было шестнадцать, я разбиралась в таких вопросах. За всю свою жизнь я лишь троим сказала, что люблю их, и каждый раз знала: что бы ни случилось, это навсегда. Я искренне говорила это Лидии, и я искренне говорю это вам.

– Марта, вы что, собираетесь коллекционировать любовниц? Это вас недостойно, – невольно отпрянула от нее Джозефина. – Если вы всю жизнь будете любить Лидию, откуда у вас найдется место для меня?

– Я вовсе не то хотела сказать. Я просто пыталась вас убедить, что речь идет не о дешевом завоевании. И если уж вы упомянули про место, у меня нет никаких иллюзий насчет того, что места придется добиваться не вам, а мне. Я знаю, что вы живете насыщенной жизнью. Я знаю, что у вас есть обязанности. Я смотрю на вас и думаю: произойдет что-то между нами или нет, – но рано или поздно вы уйдете. Если вы останетесь на ночь, утром вас призовет Кавендиш-сквер; если вы задержитесь на неделю, все равно потом вам придется уйти. А я останусь здесь одна и буду мучительно ждать вашего возвращения.

– И вам действительно хочется такой жизни?

– Я хочу вас. И ради этого согласна на любые жертвы. – Марта села рядом с ней, но не касаясь ее, и у Джозефины не было никаких сомнений, что она сознает всю силу этой сдержанности. – Если вы отстраняетесь от меня, потому что я вам не нужна, уходите – я вас больше не буду удерживать. Но не делайте этого ради меня. То, что сейчас происходит, Джозефина, случается очень редко и с очень немногими. Если мы это отвергнем, то потеряем нечто поразительное, а мне кажется, что вы хотите этого не меньше меня.

– Как вы можете знать, чего я хочу, когда я и сама этого не знаю?

– Я знаю это потому, что мы с вами похожи. Мы обе хотим уединения и свободы. Разница между нами лишь в одном: я верю, что их можно обрести рядом с другим человеком – я могу их обрести рядом с вами, а вы рядом со мной, – но вас, Джозефина, в этом еще нужно убедить.

– И очевидно, вы считаете, что сможете меня в этом убедить. – Джозефина поднялась и поставила пустой стакан на стол. Впервые за вечер Марта, казалось, исчерпала все свои доводы и, сраженная неуступчивостью гостьи, молча уставилась на огонь. – Ну? – нетерпеливо произнесла Джозефина.

– Что «ну»? – растерянно переспросила Марта.

– Вы считаете, что можете убедить меня? Я вовсе не хочу оказаться правой, и если вы способны доказать то, что утверждаете, чего вы ждете?

– Я вас не понимаю, – нерешительно проговорила Марта, боясь поверить тому, что услышала. – Вы в этом уверены?

– Конечно, нет. Я ни в чем не уверена, и чем больше мы об этом говорим, тем меньше я уверена. – Она взяла Марту за руку. – Все эти разговоры меня просто убивают. Нет, разговоры в общем-то доставляют мне удовольствие, но есть минуты, когда они вовсе ни к чему, и, наверное, сейчас именно такая минута. – Похоже, Марта наконец вняла ее речам, но Джозефина не хотела ставить на пути к дальнейшему сближению никаких новых препятствий и тем не менее все же сказала: – Но мне надо быть уверенной, что ваши утверждения искренни: я имею в виду слова о понимании моей жизни и о том, что вы не собираетесь ее менять. Если же это были пустые обещания и через неделю, или месяц, или год вы придете ко мне и станете требовать большего, мне лучше сейчас уйти.

– Через год? – с плутовской улыбкой спросила Марта. – Раз вы рассчитываете на целый год, дело тут, похоже, серьезное.

– Нечего смеяться. Это касается только нас двоих, и никого больше.

Усмешка слетела с губ Марты, и она уставилась на Джозефину бесконечно долгим взглядом.

– Я была права, – наконец сказала Марта. – Они действительно серые. – Она нежно провела рукой по щеке Джозефины. – Уязвимы не только вы. Мы обе должны знать, на что идем.

Джозефина тут впервые поняла, что и для Марты это решение совсем не из легких. И то, что основой их отношений становилась взаимная незащищенность, придавало им силу.

– Простите меня. С моей стороны это было эгоистично. Просто…

– Я знаю, что вы хотели сказать, – прервала ее Марта. – Вам необходимо чувствовать себя в безопасности, и мне это понятно. Но здесь, Джозефина, не Инвернесс. И не Уэст-Энд. То, что происходит с нами, в этом доме, никого не касается. – Она улыбнулась и встала с места. – Подождите – я скоро приду. Мне не надо запирать двери? – Джозефина покачала головой и стала прислушиваться к удалявшимся шагам Марты. Когда через несколько минут хозяйка дома вернулась, она встала в проеме двери и протянула Джозефине руку. – Пошли.

Спальня, находившаяся в задней части дома, оказалась весьма привлекательной, со сводчатыми потолками, комнатой. Марта зажгла огонь, и пламя, бросая слабые отблески на кровать, придавало дереву густо-красный оттенок. Единственным ярким пятном в комнате была висевшая на дальней стене, написанная маслом картина, изображавшая деревенскую улицу и напомнившая Джозефине уголок Франции, куда ее возили еще ребенком. Все остальное в комнате было белое, и кругом царило безмолвие, казавшееся залогом обещанного Мартой покоя. Джозефину вдруг охватила неуверенность, и она, подойдя к окну, стала всматриваться в темноту: в отражении стекла увидела лицо Марты – в свете настольной лампы размыто-иллюзорное – и подняла руку, чтобы до него дотронуться, но ощутила под пальцами лишь холодное стекло.

– Что-то не так?

Джозефина покачала головой:

– Все это как-то нереально. Звучит, наверное, глупо, но мне даже страшно обернуться: а вдруг вас уже нет?

– После всех моих стараний куда же я денусь? – Марта поцеловала ее в шею.

Она взяла Джозефину за руку и повела к кровати. Они медленно раздели друг друга, и когда Марта наклонилась вперед, Джозефина, зачарованно застыв при виде изгиба ее спины и рассыпавшихся по плечам волос, вдруг поняла, что она слишком много лет подавляла свои желания. Они легли рядом, Марта притянула Джозефину к себе и, разжигая ее страсть, стала целовать все горячее и горячее, направляя ее губы к своей груди. Джозефине, почувствовавшей языком набухшие соски, едва удалось сдержать нахлынувшее желание. Ей сейчас не хотелось никуда спешить. Сознавая неповторимость их первой ночи, она принялась нежно поглаживать тело Марты дюйм за дюймом, постепенно продвигаясь к лобку. Ее прикосновения, поначалу робкие, становились все решительнее, и она услышала, как Марта прошептала ее имя с такой страстью, которая одновременно и тронула, и испугала Джозефину. А когда Марта прижалась к ней всем телом, она вдруг поняла, что их связывает не только физическое влечение.

Нахлынувшие на Джозефину чувства изумили и ошеломили ее. Она медленно повела рукой вдоль живота Марты и вокруг грудей, ощущая под пальцами кожу, горящую желанием. Марта стала один за другим целовать кончики ее пальцев, а потом повернулась лицом к Джозефине, обняла и любовно провела рукой по ее телу. Джозефина ощутила одновременно восторг, возбуждение и умиротворенность. Интуиция подсказывала ей, что надо закрыть глаза и полностью отдаться всем этим чувствам, но взгляд Марты удерживал ее взгляд так же прочно, как и нежно обнявшая ее за плечо рука. Джозефина, даже если бы хотела, не в силах была отвести от нее глаз. Она дотронулась рукой до щеки Марты – как бы прося у нее прощение за то, что в ней сомневалась, и Марта прижала ее к себе еще ближе и принялась нежными поцелуями осушать скатившиеся налицо и шею счастливые слезы Джозефины. И в последовавшем безмолвии она изумленно подумала: как это ей могло прийти в голову, что Марта опасна?

Они долго лежали рядом, не говоря ни слова.

– О чем ты думаешь? – наконец спросила Марта.

Джозефина отвела взгляд, сомневаясь, стоит ли ей ответить.

– Ты ведь не хочешь разговаривать о прошлом.

– Почему бы не сделать исключение? У тебя такой грустный вид. – Марта старалась говорить беззаботным тоном, но слова ее прозвучали довольно вымученно и неубедительно. – Ты думаешь о человеке, которого любила и потеряла?

– Нет. Разумеется, нет. – Джозефина поцеловала ее. – Чего еще мне желать? Нет, я думала не о своем прошлом, а о твоем – о том, через что тебе пришлось пройти, когда ты была замужем. Мне невыносима мысль о том, как он обращался с твоим телом, какую причинял тебе боль.

– Он истязал мое сознание, не тело. Именно там и остались шрамы. – Марта грустно улыбнулась и провела рукой по волосам Джозефины. – Но и они затягиваются. Каждый раз, когда ты на меня так вот смотришь, он от меня отступает еще на один шаг.

Джозефина не стала спорить: раз Марта хочет убедить себя в том, что ее прошлое способно так легко отступить, не стоит ее разубеждать. Однако Джозефине с трудом верилось, что Марте удастся избавиться от воспоминаний о муже – особенно о том, к чему он ее вынудил, удалив от нее детей, – и полностью изгнать эту тень из своей жизни.

– В любом случае «Холлоуэй» не лучшее место, чтобы избавиться от призраков.

– Кто знает. По крайней мере у меня было время подумать о том, что произошло. Помню, я размышляла: не потому ли я тебя люблю, что ты оказалась единственной связующей нитью между мной и моей дочерью, которую я не знала. – Марта улыбнулась. – Но скоро я поняла, что дело не только в этом. И еще, помимо всего прочего, ты мне стала дорога потому, что познакомилась с Элспет перед самой ее смертью. Я пыталась связаться с приемной матерью моей дочери, – нерешительно добавила она. – Я послала ей из тюрьмы несколько писем, но они вернулись нераспечатанными. А потом, когда вышла на волю, я отправилась в Беруик увидеться с ней.

– И что же? – тихо спросила Джозефина.

– Да ничего. Я не решилась. В конце улицы, где она жила, находился небольшой парк. Я просидела в нем часы, пытаясь набраться отваги, но у меня не хватило духа даже подойти к двери дома. В конце концов я села на поезд и уехала. – Марта сердито вытерла рукой слезы. – Если бы я так же легко отказалась от кое-чего другого, жизнь моя сложилась бы совсем иначе.

Джозефина поймала ее руку и нежно смахнула слезы с ее лица.

– Чего же ты от нее хотела?

– Я говорила себе, что хочу узнать о жизни Элспет. Вбила себе в голову нелепую идею, что если мы разделим с ней скорбь по утраченному ребенку, то сможем помочь друг другу. Нет, это все глупости. Я хотела, Джозефина, чтобы она меня простила. На самом деле, даже большего: я хотела, чтобы человек, близкий Элспет, обнял меня и сказал мне, что я не виновата в том, что случилось с моей дочерью. Спятила, наверное. С какой стати эта бедная женщина даже пальцем шевельнет, чтобы утешить убийцу ее дочери?

– Марта, ты не убивала Элспет. – Марта ничего не сказала в ответ, но Джозефина почувствовала, как она вся напряглась, чтобы не заплакать. – И Элспет была твоей дочерью, и только твоей.

При этих словах Марту, столько времени сдерживавшую скорбь, вдруг точно прорвало. Ее рыдания, неуемные и дикие, сотрясли их обеих. Джозефина прижалась к Марте, будто пытаясь всей своей кожей впитать ее боль. Она отчаянно хотела помочь, но как это сделать, не имела понятия. Теперь, почти сразу после их физической близости, Джозефина вдруг с ужасом осознала, что, как бы они друг друга ни любили, полной духовной близости им никогда не достичь. Как бы хорошо она ни узнала Марту, Джозефине никогда не понять, что значит потерять ребенка. «Похоже, подобный урок преподносится всем влюбленным, – подумала она, – и хотя в каждом случае он иной, сожаление в нем неизбежно играет не последнюю роль. Но наверное, далеко не всем такое испытание выпадает в самом начале любовных отношений».

– Прости меня. – Марта будто прочитала ее мысли. – Ты, видимо, думаешь: и во что это я, черт подери, влипла!

– Я, Марта, знаю, что делаю. И тебе вовсе не за что передо мной извиняться. Ты и так уже столько раз передо мной извинялась – более чем достаточно.

Позднее они снова предались любовным наслаждениям, но на этот раз не таким страстным, зато полным нежности, в чем Джозефина нашла особую прелесть хотя бы уже потому, что в них таился намек на будущее. А потом она никак не могла заснуть, ощущая в теле приятную усталость и мучаясь чувством вины за то, что разворошила в Марте былую скорбь, которая не оставит ее в покое еще долго-долго после того, как сама Джозефина уедет в Инвернесс.

ГЛАВА 14

Селия Бэннерман неторопливо открыла кожаный футляр и достала по порядку его содержимое: сначала мерную ленту и двухфутовую линейку, потом скрученную в рулон бечевку, щипцы, два кожаных ремешка, белый колпак и, разумеется, веревку. На дне сумки она с удивлением обнаружила сверток, обернутый детской шалью. Селия не помнила, чтобы она его сюда укладывала, но тем не менее вынула и положила на стол. Довольная, что все на месте, Селия уже было собралась идти за заключенной, как вдруг выход из камеры ей преградили двое мужчин в костюмах. Не успела она сообразить, что происходит, как они завели ей руки за спину, связали их одним ремнем, развернули лицом к двери и вывели из камеры. Веревка, которая еще минуту назад лежала на столе, непонятно каким образом уже свисала с потолка камеры в конце коридора, и Селия почувствовала, как ее упорно и бесповоротно толкают прямо к ней. Селия пыталась убедить мужчин, что она не заключенная, а надзирательница, но все тщетно: на нее надели белый колпак, и она, пытаясь под ним дышать, то и дело втягивала ртом ткань. Селия начала задыхаться. Кто-то резко сунул ей в руки сверток. И когда ожидание стало уже нестерпимым, раздался лязг рычага, и она полетела вниз.

Селия села в кровати и, в ужасе от кошмарного сна, принялась ровно дышать, чтобы хоть как-то унять охватившую ее панику. И неясно, что было хуже: долгие часы мучительной бессонницы или прерывистый сон, во время которого тридцать лет подавляемые страхи возвращались к ней и, искажая прошлое, истязали ее. Кто-то однажды сказал ей, что сон о виселице сулит удачу. Но только не ей. Стоило Селии хоть на минуту потерять бдительность, как на ее изможденный мозг набрасывались ужасающие образы и разыгрывали в нем бессвязные сцены из отвратительного, никчемного фильма. Селия, нащупав настольную лампу на столике возле кровати, принялась молить Бога, чтобы ночь поскорее кончилась. На часах было три часа утра.

Не в силах больше оставаться в постели, она накинула халат и направилась к телефону в гостиную. Медсестра, снявшая трубку, изумилась тому, что ей звонят в столь неурочное время, но ответила на все вопросы: в состоянии Люси никаких существенных перемен нет, однако с каждой пережитой ею ночью надежды все больше и больше – девушка оказалась явно сильнее и крепче, чем выглядела. Об этом Селия догадалась и сама: стоило ей вспомнить сцену на лестнице, как перед ней тут же возникало обожженное, в пузырях, тело Люси, изо всех сил сражавшееся со смертью. Первый раз в жизни Селия кого-то недооценила – он же будет и последним.

Селия подошла к окну и вгляделась в темноту. Где-то внизу виднелась Кавендиш-сквер, почти неразличимая в это время суток, но Селии не нужно ни дневного света, ни света уличных фонарей, чтобы вообразить ее в самых мельчайших подробностях. Долгие годы вид на площадь был в ее жизни величайшей роскошью, и лишь недавно она стала считать эту роскошь само собой разумеющейся. Селия решила, что с необходимостью постоянно передвигаться с места на место наконец-то покончено, но теперь она снова начала озираться по сторонам. Смелость и выдержка были у нее уже не те, что прежде. Зная, что теперь промедление смертельно, она достала из ящика стола бумагу и принялась писать.

Было всего десять часов утра, когда Пенроуз, торопливо выпив чашку горячего кофе и все еще ощущая ожог в гортани, вышел из столовой. Он поднялся в лифте на четвертый этаж, готовый представить сводку новостей своей команде. Обычно Арчи с удовольствием делился имевшейся у него информацией и успехами следствия, но сегодня утром, направляясь к отделу уголовных расследований, он, к своему удивлению, обнаружил, что нервничает. Как правило, когда Пенроуз выступал перед подчиненными, то опирался на целый арсенал сведений, представленных химиками, судмедэкспертами и фотографами, не говоря уже о тщательно разработанной системе досконального анализа, но сегодня собирался просить своих сотрудников поверить не доказательствам, а лично ему. На сей раз специалисты оказались беспомощны, и даже подробный доклад Спилсбери о результатах вскрытия Марджори Бейкер и ее отца показал не то, что с ними случилось, а скорее то, чего с ними не могло случиться. Дело «Пенроуз против Селии Бэннерман», как выразился Фоллоуфилд, основывалось на его личной неприязни и на собранных воедино показаниях ненадежных свидетелей. Главный констебль попал в самую точку – Арчи, должно быть, свихнулся. И как ни старался думать о самом деле, а не о возможных последствиях оного, Пенроуз прекрасно сознавал, что, если в своих подозрениях ошибся, его карьера – и все, что с ней связано, – резко пошатнется и вряд ли устоит.

Обыденная, деловая атмосфера офиса ОУР одним своим привычным видом придала Пенроузу некоторую уверенность. Фоллоуфилд уже собрал в комнате остальных членов команды, и когда инспектор вошел в дверь, его встретили выжидательными взглядами.

– Что ж, все на месте, – начал Арчи, опершись на край стола в дальнем конце комнаты, где он встал спиной к карте Лондона. – Все вы знаете, зачем мы сегодня собрались, и все вы знакомы с деталями расследуемых нами убийств. Некоторые из вас уже внесли серьезный вклад в это расследование, но наше терпение и упорство пока не принесли необходимых результатов, так что настало время засучить рукава и приняться за дело с еще большим усердием. Однако прежде чем мы продолжим работу, мне необходимо вас предупредить: о том, что мы будем сейчас обсуждать, не должен знать никто, кроме присутствующих. – Пенроуз заметил, как некоторые из сотрудников обменялись многозначительными взглядами. – «Клуб Каудрей» и колледж медсестер – уважаемые организации со связями в высших кругах общества. Констебль Уайлс уже в качестве агента работает в клубе, и я, когда пойду туда позднее, поговорю с ней о ее задании, но она, помимо присутствующих, единственная, кому будет известно о предстоящей операции. – Он взглянул на своих коллег и невесело усмехнулся. – Мы же не хотим испортить вечер нашему главному констеблю? – По комнате прокатился смех. Пенроуз открыл принесенную им папку и раздал сотрудникам ее содержимое. – У вас несколько планов клуба и фотография из недавнего номера «Татлера», на которой изображены некоторые важные особы – члены клуба и жертва убийства Марджори Бейкер. Я хочу, чтобы вы внимательно всмотрелись в лица на фотографии и в планы клуба – и то и другое сегодня вечером вам понадобится. Из всех, кто на фотографии, больше всего меня интересует Селия Бэннерман – вторая справа. Она секретарь клуба и играет важную роль в ассоциации медсестер и ее социальных службах. Я не стану утомлять вас перечнем достижений Бэннерман, но достаточно сказать, что от рукопожатий с королевой у нее уже мозоли. – Пенроуз умолк, предвидя реакцию на свою следующую фразу. – Я предполагаю, что Бэннерман убила Марджори Бейкер и ее отца, потому что они узнали о ее прошлом то, что она тщательно скрывала. Я также считаю, что в субботу вечером Бэннерман пыталась убить Люси Питерс, и если представится возможность, постарается завершить задуманное. Именно этому намерению мы и постараемся помешать.

Пенроуз кивнул Фоллоуфилду, и сержант кратко описал то самое прошлое, которое Селия Бэннерман старалась забыть, – или по крайней мере ее прошлое по версии инспектора. К чести Билла, он не выказал ни тени сомнения по поводу этой версии, в которой сам весьма сомневался – преданность была одним из многих достоинств Фоллоуфилда, – и хотя ему по-прежнему главной подозреваемой казалась Нора Эдвардс, младшим офицерам сержант не сказал о том ни слова. Пенроуз был ему за это безмерно благодарен: для того чтобы сегодня вечером добиться успеха, все члены команды должны верить в разработанный им план, – а ведь сотрудники отдела, о чем Арчи прекрасно знал, уважали мнение Фоллоуфилда ничуть не меньше, чем его собственное.

– Томпсон и Дейли прочесали весь регистрационный офис, – сказал сержант, имея в виду архив Скотленд-Ярда, где были собраны сотни тысяч отчетов о криминальных деяниях всевозможного рода преступников и их пособников, – но не нашли никаких полезных сведений о Вейл. Конечно, не исключено, что это связано с ее приговором и с тем, что по выходе из тюрьмы она изменила свой образ жизни или после отъезда Бэннерман из Лондона просто исчезла. С другой стороны, отзывы о работе Бэннерман, с тех пор как она переехала в Лидс, что уже отметил инспектор Пенроуз, безупречны. Все на нее просто нахвалиться не могут. Я говорю об этом не для того, чтобы подчеркнуть ее достоинства, а чтобы все поняли: ей есть что терять.

Снова взяв инициативу в свои руки, Пенроуз развернул план клуба:

– Гала-представление будет проходить на сцене в Мемориальном зале. И там Бэннерман проведет большую часть вечера, так что мы направим наши усилия именно туда, однако некоторые из вас займут позицию среди гостей в барах и в столовой. Необходимо, чтобы Бэннерман находилась под непрестанным наблюдением, и через пару минут сержант Фоллоуфилд объяснит каждому из вас, где кто будет находиться. Люси Питерс лежит в лечебной комнате на третьем этаже – эта часть здания относится к колледжу медсестер. То есть в доме находятся две организации, которые, как вы видите из схемы, связаны между собой. Это здание имеет довольно сложную конфигурацию, и к сегодняшнему вечеру вы должны знать ее как свои пять пальцев. Именно так ее знает Бэннерман, в чем она имеет преимущество перед нами. Этажи здания соединены двумя лестницами и лифтами; лестница, ведущая от входа с Генриетта-стрит, – наиболее прямой путь к комнате Люси Питерс. Но не торопитесь с выводами. – Пенроуз посмотрел на расписание вечера, полученное им от Уайлс. – Прием с шампанским начнется в семь, а шоу – в восемь тридцать, но самое главное представление будет позднее, после антракта. Если Бэннерман собирается сделать то, что, по моему предположению, задумала, то выберет именно это время, когда на сцене появятся Ноэл и Герти, – к их выступлению в зале соберутся уже все.

– И нельзя их винить, – вставил один из полицейских. – Эта мисс Лоуренс – дамочка что надо.

Все рассмеялись.

– Не могу, Бен, с тобой не согласиться, – улыбнулся Пенроуз. – И если мы сделаем все как надо, я первый побегу занимать места поближе к сцене. Но именно тогда и начнется самое важное. Если до этой минуты ничего непредвиденного не случится, то полицейский, что стоит на посту возле двери Люси Питерс, спустится выпить рюмочку и посмотреть шоу. Он сделает это так, чтобы Бэннерман его заметила, – насколько я знаю, она сейчас приходит проведать бедняжку чуть ли не каждый час, так что тут же его узнает. – Пенроуз глубоко вздохнул и продолжил самым что ни на есть уверенным тоном: – И тогда Бэннерман выйдет из зала и отправится наверх.

– А в это время кто-нибудь будет в комнате рядом с Люси? – спросил Мерифилд.

– Обязательно. Мы не можем допустить никакого риска – Люси и так в очень тяжелом положении. Мы могли бы подложить кого-то на ее место, но на глупость Бэннерман рассчитывать не приходится. Тот, кто будет находиться в лечебной комнате, должен удостовериться, что подозреваемая нами убийца выдала себя с головой, но ни в коем случае – повторяю: ни в коем случае – нельзя подвергать Люси опасности. И если вы окажетесь перед выбором, я очень надеюсь, что вы примете правильное решение. Мне и так нелегко будет убедить Мириам Шарп согласиться с нашим планом действий, так что вы уж меня не подведите.

– А ей, сэр, можно доверять? Я имею в виду мисс Шарп.

Вопрос задал Фоллоуфилд, но Пенроуз и сам над этим задумывался.

– Я в ней уверен настолько, Билл, насколько вообще возможно. К тому же у нас нет выбора. Я не сомневаюсь в том, что мисс Шарп способна держать язык за зубами и что она не поклонница Селии Бэннерман. Заботит меня только одно: она может возразить против этической стороны этой затеи. И я ее понимаю. Но если мне удастся убедить ее, что мы не подвергнем Люси дополнительному риску, я думаю, она нас поддержит. Есть еще вопросы?