Текст книги "Когда порвется нить"

Автор книги: Никки Эрлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Полагаю, вы заметили, что мои показатели одобрения быстро растут, – добавил Энтони. Он знал, что некоторые эксперты уже окрестили его калифом на час, предсказывая скорое выгорание, но новое дело могло закрепить его взлет. – Кажется, вся страна прислушивается ко мне.

Во второй половине дня оперативная группа тоже прислушалась к Энтони.

На следующее утро девять членов комитета собрались в Овальном кабинете, чтобы изложить свои мысли по поводу так называемой ситуации с коротконитными самому президенту.

По их мнению, раскрытие нитей должно было стать обязательным для государственных должностей высокого ранга. И рассматриваться так же, как проверка биографии или экзамен по физической подготовке. Если вы собираетесь занять важный пост во власти, необходимо доказать, что вы преданы делу физически и умственно в форме. Откровенно говоря, коротконитный, как они заявили, это лишние хлопоты. Никогда не знаешь, не сорвется ли он, как террорист и стрелки до него.

Агент Бреслин из ФБР была единственной женщиной в комнате, и большую часть встречи молчала, позволяя мужчинам размышлять вслух, пока она думала молча.

– Есть еще кое-что, чего мы пока не предусмотрели, – наконец вмешалась она. – Если мы сможем проверять нити каждого кандидата на должность участника боевых действий или в действующую армию и посылать в поле или в бой только тех, у кого нити длиннее, тогда мы сможем эффективно устранить любой риск смерти. Эти люди гарантированно выживут.

Агент Бреслин оглядела мужчин, которые кивали в знак согласия, и улыбнулась.

– Только вот выживание бывает разным, – напомнил пожилой сенатор. – Возможно, что нам придется отправлять наших мальчиков домой в коме или без рук и ног.

– Это лучше, чем в мешке для трупов, – возразила она.

– Ограничимся ли мы только военными и федеральными должностями? – спросил другой собеседник. – Полагаю, что полицейские департаменты и другие представители профессий с повышенным риском захотят последовать этому примеру.

Президент внимательно слушал, не произнося ни слова, но его рабочая группа, казалось, стремительно приближалась к консенсусу. Пришло время высказаться.

– Хорошо, – сказал президент, осторожно подняв руку. – Я согласен с тем, что вы говорите, но должны быть ограничения. Мы – Соединенные Штаты, а не Китай или Северная Корея. И мы легко не отделаемся, если потребуем, чтобы все открыли свои коробки и рассказали нам, что внутри. К тому же, если мы позволим этому распространиться на все отрасли, боюсь, что для коротконитных не останется рабочих мест.

– Что вы предлагаете, сэр?

– Компромисс, – сказал президент. – Мы требуем раскрытия нитей для военнослужащих, находящихся на действительной военной службе, полевых агентов ФБР и правительственных чиновников с наивысшими допусками. Но все остальное останется без изменений. По крайней мере, пока.

Через несколько дней Кэтрин вернулась к мужу в пригород Маклейн, где они приобрели относительно скромный дом с четырьмя спальнями после избрания Энтони в Конгресс.

– Я все еще не могу поверить, что тебя вызвал к себе сам президент, – задыхаясь, сказала Кэтрин. – Он, должно быть, думает, что ты победишь.

– Давай не будем забегать так далеко вперед, – ответил Энтони. – Нам предстоит пройти долгий путь. Президент просто признал правду, понял, что только я достаточно смел, чтобы публично сказать то, о чем многие думали молча.

В безопасности, в стенах гостиной, Энтони рассказал своей любопытной жене все, что мог, но без лишних подробностей.

– Будут некоторые изменения, – сообщил Энтони. – Но у таких, как мы, все будет в полном порядке.

– У нас все будет более чем хорошо, – усмехнулась Кэтрин.

И Энтони не мог с ней не согласиться.

МОРА

Об изменениях было объявлено на телевизионной пресс-конференции в Белом доме в пятницу вечером в конце июня.

Мора и Нина ждали начала отложенной на два часа конференции, отвлекаясь на просмотр криминального сериала, известного тем, что его сценаристы выхватывали сюжетные линии из новостей. Сам сериал только что попал в заголовки газет, став первым проектом, который ввел нити в свою вымышленную вселенную, и Мора ошеломленно смотрела, как разворачивается эпизод, в котором полицейские выслеживают двух злобных коротконитных, совершающих преступление, что приводит к кульминационной перестрелке, в которой оба злоумышленника погибают. «Такие истории не принесут ничего хорошего коротконитным в реальном мире», – подумала она.

Нина, казалось, была тоже расстроена этой историей, ерзала на диване, прежде чем переключить канал, где президент Соединенных Штатов наконец появился на экране среди приглушенного кашля репортеров и нескольких вспышек видеокамер. Стоя на трибуне в окружении высокопоставленных военных и сотрудников ФБР, он объявил о своем самом масштабном на сегодня указе: Инициативе по обеспечению безопасности и прозрачности при назначении и найме на службу, или сокращенно Инициативе ОБПС. Аналогичный законопроект, вероятно, вскоре будет внесен в Конгресс, но нападение на Капитолий ясно показало, как утверждал президент, что необходимо принять немедленные меры.

– Они же понимают, что люди будут возмущены, – сказала Нина после окончания конференции. – Вот почему объявили об этом в пятницу вечером. Надеются, что в выходные дни будет меньше внимания со стороны СМИ и, возможно, все как-то успокоится. Как будто такое вообще может случиться.

Мора молчала, никак не реагируя на происходящее, а Нина озабоченно продолжала:

– Я слышала, что первичные дебаты изменили ход разговора в Конгрессе, но не могу поверить, что все зашло так далеко и так быстро.

Нина посмотрела на Мору.

– С тобой все в порядке? – мягко спросила она.

– В порядке? Сначала я должна смотреть эту клеветническую кампанию против коротконитных, маскирующуюся под телешоу, а теперь еще и это? Президент только что создал два класса граждан на основании нитей.

Нина явно не знала, что ответить.

– Я понимаю, что полицейский сериал не слишком хорош, но не думаю, что этот последний указ так уж плох, – ободряюще произнесла она.

Мора поднялась с дивана.

– Это все части одной проблемы! – воскликнула она.

– Ну, может быть, объявление кажется более резким, чем есть на самом деле, – предположила Нина.

– Мне только что объявили, что исключительно из-за моей нити я не могу быть ни солдатом, ни агентом ФБР, не могу заниматься всякими глупостями в АНБ. Как, черт возьми, они могут так поступать? – Мора начала расхаживать по комнате. – Как будто мы перемещаемся в прошлое. Что дальше? «Не спрашивай, не говори»^[13] о своей нити?

– Честно говоря, я тоже не могу в это поверить, – сказала Нина. – Но технически это не значит, что ты не можешь служить в армии или ФБР, просто будут некоторые ограничения в том, что ты можешь делать на этих должностях.

– Нина, ты серьезно? Ты пытаешься их защитить?

– Нет. Конечно, нет, – быстро проговорила она. – Это ужасно.

– Все говорят, что то, что происходит в других странах, никогда не может произойти здесь. А теперь что?!

– Вероятно, это глупая реакция на теракты, – сказала Нина. – И они отменят указ, как только поймут, что ошиблись.

Но Мора вздохнула и покачала головой.

– Мне это видится иначе.

Мора любила Нину, но подруга всегда пыталась ее утешить, указать путь к светлой стороне. Нина, возможно, и была в некотором роде зонтиком для Моры, однако это не мешало дождю идти, а Море иногда просто нужно было выпустить пар.

Всю свою жизнь Мора знала об этом отвратительном стереотипе, который требовал самодисциплины, никогда не позволяя себе показаться слишком злой, слишком настойчивой. Она знала, что мир любит восхвалять святых, тех, кто принимает трудности спокойно, а не с яростью или жалуясь. Но когда происходят такие несправедливости, как можно винить кого-то за то, что он чувствует боль и выражает ее?

По крайней мере, в стенах комнаты 204 Мора могла купаться в этом гневе, окруженная теми, кто его разделял.

В воскресенье после пресс-конференции она вошла в класс, где несколько человек уже обсуждали новости, и уронила сумку на пол.

– Все в бешенстве или только я?

«Да, черт возьми, да» и «А как же» эхом прокатились по комнате.

– Я уверен, что эмоции накалены до предела, и буду рад предоставить возможность каждому из вас высказаться по очереди, – объявил Шон, опасаясь, что встреча превратится в беспорядочные разглагольствования.

– Может быть, мы все слишком остро реагируем, – сказал Нихал.

– Я думаю, есть только один способ отреагировать, – отрезала Мора.

– Как вы думаете, что это значит для нас? – спросила Леа, вопросительно оглядывая собеседников.

Хэнк встретил взгляд Леа.

– К сожалению, это означает, что все может стать еще хуже.

– Я не понимаю, как все может стать намного хуже, чем уже есть, – сказал Карл. – Они же не могут сделать наши короткие нити короче.

– Но у нас больше нет времени на то, чтобы переживать по поводу наших нитей или злиться на собственную жизнь, – сказала Мора. – В мире творится слишком много мерзостей, на которые нам следует злиться.

– И дело не только в правительстве, – высказалась Челси. – Это касается всех. Я слышала о новом приложении для знакомств, которое предназначено только для парней-коротконитных, называется «Поделись своим временем». Вы даже можете фильтровать по длине нити. Рекламируется как способ найти людей, которые похожи на тебя, но очевидно, что это уловка, чтобы вытеснить нас из обычных приложений, чтобы, не дай бог, длиннонитные случайно не влюбились в кого-нибудь из нас.

– Как какая-то ненормальная дарвиновская попытка исключения. – Террелл вздрогнул. – На самом деле, это напоминает мне довольно гадкую историю, произошедшую с моими друзьями, которые пытались усыновить ребенка. Никто из них не открыл свои нити, но агентство, очевидно, давило на них, чтобы они узнали правду. Похоже, что против них выступают пары, которые хвастаются своими длинными нитями, представляя это как дополнительные очки для хороших родителей.

– Это полный кошмар, – проговорила Челси.

– Я думаю, что коротконитные, желающие усыновить ребенка, теперь как раньше гей-пары, – сказал Террелл. – Усыновить детей для них не невозможно, но точно будет нелегко.

– Хотелось бы верить, что люди поймут, насколько все это неправильно, и потребуют перемен, – сказала Леа, озабоченно потирая свой растущий живот.

– Но люди всегда так поступали, – сказала Мора, чувствуя, как внутри разгорается гнев. – Мы разделяем себя по расовому, классовому, религиозному или еще какому-нибудь чертовому признаку, который сами же придумываем, а потом настаиваем на том, чтобы относиться друг к другу по-разному. Мы не должны были позволять им начинать навешивать на людей ярлыки диннонитных и коротконитных. Мы слишком упростили им задачу.

Хэнк мрачно кивнул.

– Похоже, никого не волнует, что мы все выглядим одинаково, когда лежим на столе в морге.

На мгновение в комнате стало тихо.

– Но действительно ли вы считаете справедливым сравнивать длину нитей с разделением на расы? – спросил Террелл.

– Почему бы и нет? – поинтересовалась Мора. – Мы все слышали новости. Нам только что запретили занимать самые влиятельные должности в стране. Коротконитным во власти не место! Как будто мы живем в дурацкой временной петле, где никто ничего не извлек из истории! Как только люди начинают верить в то, что определенная группа пытается их достать, – что иммигранты крадут их рабочие места, гей-пары подрывают брак, а феминистки ложно обвиняют в изнасиловании, – немного нужно, чтобы заставить нас ополчиться друг на друга.

– Ну, по крайней мере, многие не испытывают к нам ничего, кроме жалости, – сказал Бен. – Это, надеюсь, сделает их более сострадательными.

– Только это не просто жалость или сострадание, – вмешался Хэнк. – Все по-другому. С того первого случая в больнице. Теперь, когда происходит насилие с участием коротконитных, сочувствие все больше разбавляется страхом. А страх – гораздо более сильная эмоция.

– Но почему они должны нас бояться? – спросил Нихал. – У них есть все, а у нас нет ничего.

– Нам нечего терять, – ответил Хэнк.

Он вспомнил вечер первичных дебатов, когда зрители аплодировали призыву Энтони показать нити, и как он провел тогда несколько часов, просматривая в интернете дискуссии о том, оправдана ли дискриминация.

– Они говорят, что коротконитным нельзя доверять, – объяснил он. – Что мы слишком опасны, слишком непредсказуемы. Конечно, все это чушь, но Мора права. Так все всегда и происходило. Все, что нам нужно, – это еще один выстрел, взрыв или бог знает что еще, и я даже не хочу думать, что может произойти.

Нихал ошарашенно застыл, а Леа едва сдерживала слезы.

Карл повернулся к Хэнку.

– Знаете, вы врач, а плохие новости сообщаете не очень тактично.

– Но это правда, – сказала Мора. – И если мы не будем продолжать говорить об этом – и продолжать злиться из-за этого, – то ничего никогда не изменится.

– Значит, надежда еще есть, верно? – спросила Леа.

– Слушайте, я, может, и не понимаю, каково это – жить с короткой нитью, – сказал Шон, – но я прожил всю свою жизнь в этом кресле, поэтому я знаю кое-что о том, каково это, когда люди воспринимают тебя как… другого. Я знаю, что иногда жизнь может быть похожа на битву за то, чтобы тебя признали таким, какой ты есть, а не смотрели на тебя через призму твоих особенностей. Именно поэтому я с самого начала согласился вести эту группу. И я являюсь живым доказательством того, что один длиннонитный в этом мире может сопереживать всем вам. Так что, думаю, это по крайней мере одна из причин не терять надежду.

ХАВЬЕР

Когда президент объявил по национальному телевидению об Инициативе ОБПС, Джек Хантер и Хавьер Гарсия, как и все остальные военнослужащие, сразу поняли, что их карьера, их жизнь изменились навсегда.

Друзья окончили академию в знойный четверг в конце мая, были официально представлены к званию младшего лейтенанта армии США и переехали в квартиру в округе Колумбия, которую отец Джека купил для периодических приездов из Вирджинии. Прибытие нитей было особенно сильным потрясением для тех, кто служил в армии. Руководителям нужно было время, чтобы перестроиться. Именно поэтому Джеку, Хави и их товарищам по выпуску был предоставлен летний отпуск в качестве небольшой передышки, перед тем как приступить к офицерской подготовке.

Надеясь насладиться последним летом свободы, они каждый вечер приходили домой к холодному пиву, холодной пицце и футболу. Они притащили со свалки настольный футбол и поставили его посреди гостиной. А по субботам они по очереди выступали в роли «третьего лишнего» в барах Джорджтауна.

Но затем, в пятницу вечером в июне, земля дрогнула.

– Что именно означает этот закон ОБПС? – спросил Хави.

– Я думаю, это значит, что мы должны посмотреть на наши нити, – сказал Джек. – У нас больше нет выбора.

До прибытия нитей назначение младших лейтенантов в войска происходило на основе пожеланий выпускников в сочетании с потребностями армии. Но за последние три месяца мир изменился. Появилась новая информация, которую нужно было обдумать.

После объявления президента о том, что все военные должности будут требовать официальной декларации о длине нити, которую нужно будет заполнить лично, представив свою коробку командиру, курирующему ваш регион, среди бывших одноклассников Джека и Хави быстро распространилась информация о том, что некоторые должности, например те, которые связаны с активными боевыми действиями в условиях повышенного риска, больше не будут доступны для солдат с короткой нитью. Хотя считалось, что многие из тех, кто уже был направлен на службу, все же будут приняты, независимо от новых требований, но новобранцы будут распределяться в зависимости от длины нити.

– Они заставляют нас смотреть на наши нити, даже если мы этого не хотим, – разглагольствовал Джек. – И ради чего? Думают, что могут изменить судьбу? Как будто то, что они не посылают коротконитных в бой, каким-то образом спасет им жизнь? Держу пари, они просто пытаются спасти себя.

– Я не знаю, – сказал Хави, более отягощенный сомнениями, чем его друг. – Может быть, они чувствуют себя виноватыми за то, что отправили группу коротконитных в зону боевых действий, даже не попытавшись что-то изменить.

Но ни у кого из них не было времени жаловаться или как следует разобраться в своих чувствах, поскольку им быстро назначили время явиться в расположенный неподалеку призывной пункт, прихватив всем известные коробки. Тем, кто еще не посмотрел на свои нити, было рекомендовано сделать это заранее, чтобы не впасть в панику при посторонних.

У них оставалось две недели до назначенного срока.

Джек и Хавьер сидели на диване с двумя небольшими коробками на подушке между ними и приложением-калькулятором, установленным на айпад Джека.

За последние годы они вместе преодолели множество испытаний: прошли тяжелые полосы препятствий, выдержали издевательства над новичками, боксерские поединки, научились ориентироваться на холмистой, болотистой и лесистой местности с одним лишь компасом в руках. Но задача, стоявшая перед ними сейчас, была, без сомнения, самой трудной.

– Как ты думаешь, бросишь это дело? – спросил Джек. – Если увидишь короткую нить?

– Я потратил много сил, чтобы попасть в академию и окончить ее, – сказал Хави. – И я взял на себя обязательства перед армией и перед самим собой. Так что я думаю, что никуда не уйду. И неважно, что там внутри.

Родители Хавьера были набожными католиками, поэтому он вознес безмолвную молитву в их честь, а потом кивнул Джеку. Он был готов.

Потому что так должно.

Когда Джек измерил свою нить, то с облегчением вздохнул и улыбнулся.

А Хавьер притих.

Хави решил ничего не говорить родителям. Они были так искренне рады знать, что он поступил в высшее учебное заведение, стал выпускником одного из лучших колледжей страны и человеком, достойным уважения. Большего они и желать не могли для сына.

Всю следующую неделю Джек заботился о своем горюющем соседе, приносил еду в спальню, то и дело спрашивал, не нужно ли ему что-нибудь.

Несколько дней спустя единственное, что было нужно Хавьеру, – это выбраться из квартиры и бежать.

Они вдвоем вышли на пробежку по своему обычному маршруту вдоль квартала, где многие магазины и рестораны были заколочены еще в апреле, что придавало улицам жутковатую атмосферу, хотя бежать по пустым дорогам было проще, потому что машин и покупателей, от которых приходилось уворачиваться, встречалось меньше. Особенно гневное граффити на витрине одного из заколоченных магазинов, гласившее «К дьяволу нити!!», они использовали вместо трехмильной отметки.

Большую часть пути Джек молчал, слушая лишь тяжелый стук кроссовок по асфальту. Только когда они проделали путь до половины, Джек заговорил:

– Хави?

Хави продолжал смотреть вперед.

– Да?

– А что, если… нам поменяться?

Хави по-прежнему не отвлекался.

– Чем поменяемся? – спросил он.

– Поменяемся нитями.

И Хави резко затормозил.

– Что ты сказал?

Велосипедист позади них неистово зазвонил в свой звонок, но Хави застыл на месте.

– Осторожно! – крикнул велосипедист, и Джек отодвинул друга с дороги как раз перед тем, как велосипедист промчался мимо, едва не сбив обоих бегунов.

– Ты в порядке? – спросил Джек. – Чуть аварию не устроил!

Но Хави не мог сосредоточиться ни на чем другом.

– Ты действительно сказал «поменяемся нитями»?

Джек кивнул.

– А что, думаешь, я из ума выжил, раз говорю такое?

«Выжил, это точно», – подумал Хавьер.

– Но… это ничего не изменит, – сказал он вслух.

– Может, это и не изменит финал, – возразил Джек, – но точно изменит все остальное.

Хавьер по-прежнему ничего не понимал.

– Зачем тебе притворяться, что у тебя короткая нить?

Джек ненадолго замолчал, явно неловко подбирая слова для ответа.

– Слушай, я чувствую себя засранцем, говоря это, потому что, конечно, я рад своей длинной нити, но… мне немного не по себе. То есть я знаю, что должен отслужить пару лет в каком-то качестве, но что, если армия захочет отправить меня в бой на всю жизнь?

Все страхи, которые академия пыталась изжить в Джеке, мгновенно вернулись. Он не питал иллюзий насчет своих физических возможностей, он едва мог удержаться на ногах в глупой потасовке с однокурсником. Как он мог сражаться на настоящей войне?

– И может быть, если армия решит, что у меня короткая нитка, – продолжал Джек, – они просто засунут меня на некоторое время за какой-нибудь стол здесь, в Вашингтоне. Я мог бы просто исчезнуть.

Хавьер только кивнул. Маловероятно, конечно, что худший страх Джека осуществится, – армия не могла заставить его служить бесконечно, что бы ни предвещала его нить, – но после четырех лет дружбы Хави уже не удивлялся нежеланию Джека идти в бой, его инстинкту самосохранения. Больше всего его шокировала дерзость предложенного Джеком. Поменяться нитями? Разве это вообще возможно?

– Я все думал о том, как ты сказал, что обязан продолжать служить, – добавил Джек. – И мы оба знаем, что ты добился куда больших успехов, чем я, в классе и в полевой подготовке, так что если только один из нас может получить шанс по-настоящему проявить себя, то это должен быть ты.

Хави все еще обдумывал услышанное, но уже не мог просто стоять. Его ноги требовали действия, как и его разум. Он развернулся и снова пустился бежать, оставив Джека догонять его.

И пока Хавьер бежал, сосредоточившись на ритме своего дыхания, он принялся скрупулезно оценивать свои возможности.

Джек попросил его намеренно солгать Вооруженным силам Соединенных Штатов, тем самым людям, которые обучали и тренировали его. Это не только казалось неправильным, но и было определенно незаконным. Инициатива ОБПС гласила, что любой военнослужащий, который откажется выполнить директиву и предъявить свою нить, может быть уволен с позором. Кто знает, что может случиться с тем, кто предъявит чужую нить?

Хави подумал, что Джек был явно не в своем уме, раз предложил что-то настолько несуразное.

И все же… Джек очень правильно высказался насчет его потраченного времени и усилий. Хави вспомнил ночи, когда он жертвовал сном ради учебы, дни, когда он чувствовал вкус соленого пота и металлический привкус крови во рту.

Хави заслужил свой шанс. И теперь у него оставалось всего несколько лет, чтобы воспользоваться им.

Ноги Хавьера легко несли его вперед, в его теле бурлили эндорфины. Он знал, что никогда не удовольствуется спокойной кабинетной работой, которая нравилась Джеку. Но без длинной нити – или, по крайней мере, без видимости обладания таковой – другого пути у Хавьера не было.

Интересно, что сказали бы родители, узнай они, о чем он думает. Что ложь – это грех, независимо от мотива? Что они не для того так много работали, чтобы вырастить преступника?

Или они произнесут те же слова, что и раньше, на выпускном? «Мы так гордимся тобой, Хавьер».

Когда они вернулись, Хави так и не произнес ни слова, и Джек нетерпеливо нарушил тишину.

– Конечно, ты должен делать то, что хочешь, – сказал он, все еще задыхаясь от последнего рывка. – Выбор за тобой. Но я просто хотел, чтобы ты знал: выбор у тебя есть.

Вот только Хави не чувствовал, что может выбирать, скорее, ему казалось, что Джек бросил ему на колени бомбу замедленного действия. До встречи с армейским начальством Хавьеру оставалось меньше недели. Всего три дня, чтобы принять решение, от которого зависело все его будущее.

Хави вставил ключ в замочную скважину.

– Вот высплюсь – и решу, – произнес он.

Но уснуть ему не удалось.

Он закрывал глаза, рыдал в подушку, смотрел в потолок, ложился на живот, переворачивался с боку на бок, но сон не приходил. Зато приходили туманные бредовые видения, будто эхо, звеневшие в его сознании слова Джека.

Хуже всего приходилось, когда Хави представлял собственные похороны. Цвета американского флага, которым был задрапирован его гроб, казались ярче на фоне черных нарядов скорбящих. Флаг был единственным утешением для его родителей в тот день.

Конечно, будут разговоры о том, как он умер. Возможно, священник расскажет историю его жизни, если родители не смогут подобрать слова. Именно эту часть Хави перематывал и проигрывал, закрывая глаза и моля о сне.

– Машина появилась из ниоткуда, – сказал священник, печально покачав головой.

Перемотать.

– В конце концов он проиграл битву с болезнью… – Опять печально качает головой.

Перемотать.

– Он хорошо плавал, но волны оказались сильнее.

Перемотать.

– Он просто сидел за столом, когда взорвалась бомба.

Перемотать.

– Он был настоящим американским героем до последнего вздоха, – твердо сказал священник.

И впервые не покачал головой.

БЕН

Кондиционер в аудитории 204 сломался, поэтому Карл открыл все окна, чтобы впустить ветерок. Стоял тихий летний вечер, и зной, наполнивший классную комнату, казалось, убаюкивал группу до куда более расслабленного состояния, чем обычно.

– Любопытно, – сказал Шон, – кто до сих пор не рассказал о нити членам своей семьи?

Бен робко поднял руку, немного смутившись, а Хэнк непринужденно поднял указательный палец, как бы отмечая положительный ответ.

– Все в порядке, – кивнул Шон. – Каждый движется по своему графику.

– А я рассказал родителям только на этой неделе, – сообщил Нихал.

Он только что вернулся из поездки в Чикаго, где его родители жили последние три десятилетия, с тех пор как отец Нихала поступил в докторантуру Северо-Западного университета и молодожены эмигрировали из Индии.

– Как все прошло? – спросила Леа.

– Честно? Трудно… – вздохнул Нихал. – Но они оба верят, что наши тела – это временные сосуды для наших душ и что нити связаны только с нашим нынешним телом, так что после этого моя душа возродится, предположительно, с совершенно новой нитью. И будет у меня еще один шанс.

– А вы не разделяете эти убеждения? – спросил Шон.

– Послушайте, я люблю свою религию. В ней столько… радости. И свободы. Мы не привязаны к скучным правилам, к огню и сере, – сказал Нихал. – И до нитей я даже не тратил так много времени на то, чтобы действительно думать о перерождении. Это всегда было где-то рядом, на заднем плане, пока я сосредоточивался на учебе или других вещах. И я знаю, что мои родители только пытались мне помочь, но теперь… Я хочу пожить этой жизнью, а не ждать какого-то нового воплощения в окружении незнакомых людей.

Несколько членов группы понимающе кивнули.

– Мои родители считают, что я вообще отстраняюсь от традиций предков, – объяснил Нихал. – И да, порой я обижался на родителей, когда знакомые и незнакомые неправильно произносили мою фамилию или отпускали шуточки о еде, которую я приносил в школу на обед. Но я всегда гордился тем, что я их сын.

– Я уверен, что они это знают, – сказал Хэнк.

– Я ненавижу ссориться с ними, потому что на самом деле я хотел бы смотреть на все так же, как они, – добавил Нихал. – Может быть, жить действительно стало бы легче, будь мы уверены, что это не единственная наша жизнь.

Слушая Нихала, Бен вспоминал своего босса, одного из старших архитекторов фирмы, который любил говорить, что у зданий несколько жизней, возможно, чтобы смягчить новости, когда любимое здание проигрывало конкурс на сохранение и подлежало перестройке. Именно теория его босса об архитектурной реинкарнации вдохновила Бена на привычку включать в свои проекты по замене прежнего здания некую дань уважения к нему – например, узор на камне или форму окна. Ему нравилось думать, что даже у зданий может быть память и о них тоже могут помнить.

– Я чувствую, что мои родители все сделали правильно, – говорил Нихал. – Они приехали в эту страну и построили себе новую жизнь. И я слушался их, я очень старательно учился, чтобы поступить в Принстон, а потом продолжал учиться, даже когда половина моих однокурсников, казалось, занималась исключительно походами по барам. Мне казалось, что я тоже все делал правильно.

– И твоя нить этого не отрицает, – сказал Шон. – Вы думаете, я что-то сделал, чтобы оказаться в этом кресле? Или кто-то из присутствующих в этой комнате сделал что-то не так, чтобы укоротить свои нити?

– Нет. Конечно, нет, – ответил Нихал.

– Тогда почему ты должен относиться к себе с меньшим состраданием?

В тот вечер несколько групп одновременно закончили встречи, и их участники высыпали на тротуар перед школой. Хэнк, Мора и Бен остановились вместе на углу.

– Да, тяжелый разговор получился, – вздохнул Хэнк.

– Это был довольно тяжелый год, – добавила Мора.

– Что ты обычно делаешь, чтобы справиться с проблемами? – спросил Хэнк.

– Я… не знаю. – Мора пожала плечами. – Наверное, просто продолжаю жить своей жизнью.

– Есть ли у кого-нибудь из вас какая-нибудь отдушина? Способ выпустить пар? – не отставал Хэнк.

– Разве не для того придумана эта группа? – спросил Бен.

– Ну да, но на разговорах далеко не уедешь, – заметил Хэнк. – Может быть, все потому, что я привык работать руками и мне всегда нужно было что-то осязаемое… – На лице Хэнка на мгновение появилось странное выражение. – Почему бы вам не присоединиться ко мне в следующий раз?

– Куда ты собрался? – спросил Бен.

– Просто доверьтесь мне. – Хэнк улыбнулся. – В следующие выходные. Лучше всего, если получится ближе к закату.

В следующую субботу Бен ждал его по адресу, который Хэнк прислал ему в СМС: возле огромного спортивного комплекса, раскинувшегося вдоль реки Гудзон.

В вестибюле телевизионный экран был залит пламенем – репортер говорил о кострах, которые зажигали по всей Европе. Типичная традиция конца июня в этом году была подхвачена движением по всему континенту, призывающим людей бросать в костры свои коробки и нити. Поскольку ни то ни другое нельзя было уничтожить, этот жест был скорее символическим, чем практическим, но тем не менее тысячи людей поспешили на зов.

Бен был заворожен кадрами переполненных пляжей в Хорватии, Дании и Финляндии, сотни молодых людей прыгали босиком по песку, когда пламя охватывало их коробки. Отказ от нитей казался еще более вызывающим в свете недавнего шага Америки – запрета коротконитным занимать определенные должности. «Пока одни сгибались перед пугающей силой нитей, – думал Бен, – другие их жгли».

– Должна сказать, я не ожидала встретиться здесь, – сказала Мора, внезапно появившись рядом с Беном. – О боже, ты думаешь, Хэнк заставит нас лазать по скалам? Воплощая метафору преодоления препятствий?

Бен рассмеялся, но в этот момент появился Хэнк, который нес три клюшки для гольфа.

– О, я никогда не играла в гольф, – настороженно сказала Мора.

– Я тоже, – ответил Бен.

– Ну, я зарабатывал спасением жизней, – сказал Хэнк, – так что, надеюсь, смогу научить вас обоих махать клюшкой.

– Хорошо, док, – согласилась Мора. – Но должна сказать, я не предполагала, что у вас такое буйное хобби.