Текст книги "Когда порвется нить"

Автор книги: Никки Эрлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Неужели это их первое свидание? Бен уже и забыл, как это бывает.

Внезапно он занервничал, опасаясь, что прольет кофе или заляпает губы пенкой от капучино. Не слишком ли громко он хрустит бискотти? Все эти пустяковые мелкие заботы прежнего времени снова его одолели, откуда-то вернулась давно забытая неуверенность в себе.

Эти чувства казались ему почти роскошью.

Пока Нина и Мора наслаждались своим путешествием, Бен тоже ввязался в нечто вроде приключения, в водоворот прогулок с Эми.

В следующий раз они снова встретились в квартире Нины и Моры, чтобы Бен снял-таки нужные мерки, потом Эми отправилась с ним в магазин рам, помогая выбрать те, что понравятся ее сестре.

Неделю или даже дольше они ужинали вместе и гуляли в парке. Угощались бубликами по утрам и шипучими напитками по вечерам. А после того как Бен наклонился, чтобы поцеловать ее однажды вечером, Эми спросила, неужели им действительно пора расставаться. Невероятным усилием воли Бен пригласил ее в близлежащее кафе, вместо того чтобы привести в свою квартиру. Он пока не мог сделать следующий шаг, его бы замучила совесть.

Он не мог этого сделать, прежде не сказав Эми самого важного.

Однако они провели вместе много времени и ни разу не упомянули о нитях. Эми, казалось, избегала этой темы, а Бен не знал, как ее затронуть.

В тот вечер за чашкой кофе Эми достала свой телефон, пролистывая последние сообщения, а Бен медленно скользил взглядом по ее лицу. Как архитектор, он стремился к симметрии, но его странно восхитил тот факт, что на правой щеке у нее было небольшое созвездие веснушек, а на левой – ни одной.

– Ты только посмотри, – сказала она, показывая ему фотографию итальянской сельской местности. – Нина только что прислала мне фото. Разве это не великолепно? – Обхватив руками свою кружку, она удовлетворенно вздохнула. – Ты когда-нибудь думал о том, чтобы переехать в какую-нибудь маленькую деревню в Европе? Например, оставить суматошный Нью-Йорк и жить в коттедже, откуда можно ездить в город на велосипеде, где все друг друга знают, где можно всю жизнь есть свежий хлеб, джемы и сыры?

– Честно говоря, не очень часто. – Бен рассмеялся. – Но мне нравится слушать, когда ты это описываешь.

– Фантазии всегда приятнее реальности, – сказала Эми, пожав плечами. – Странно, что многие уверяют, будто бы мечтают о «простой жизни» или предлагают сосредоточиться на «простых вещах». Но жизнь в деревне, вдали от всего поверхностного, не делает существование менее сложным.

Бен понимающе кивнул.

– По крайней мере, ты встречаешь жизнь лицом к лицу, поедая при этом свежий хлеб и сыр.

Эми улыбнулась.

– Нина и Мора завтра едут в Верону, это их последний день, – сказала она. – А я все думаю о Ромео и Джульетте. Ты знаешь, что в Вероне есть традиция писать письма Джульетте?

– Вымышленному персонажу?

– Ну, вроде того, – объяснила Эми. – Каждый год тысячи людей посылают письма на имя Джульетты, прося ее совета в любви. И есть особая группа людей, которые живут в Вероне, они называют себя секретарями Джульетты и отвечают на каждое письмо от ее имени. От руки.

– Это большая ответственность.

– Я знаю. Вряд ли моим советам можно доверять, когда речь идет о романтике, – сказала она, и на ее лице мелькнуло странное выражение заинтересованности. Какая-то мысль или, возможно, воспоминание явно не давали ей покоя.

– О чем ты так глубоко задумалась? – спросил Бен.

– Ой, прости, со мной иногда такое случается. – Эми смущенно улыбнулась. – Я просто вспомнила одну женщину, которой очень пригодился бы совет Джульетты.

– Твоей подруге? – спросил Бен.

– Нет, вовсе нет. Просто ее история меня однажды заинтриговала. Забавно, но я прочитала о ней в письме. Эту женщину звали Гертруда.

Это слово едва не сбило Бена со стула силой электрического разряда.

Гертруда.

И под звуки этого имени ожили остальные намеки, как будто сходство между Эми и загадочной Э. медленно накапливалось с момента их знакомства и наконец-то стало достаточным, чтобы проявиться во всей красе. Обе были учительницами английского языка на Манхэттене, обе жили в Верхнем Вест-Сайде. И это письмо о Гертруде… ведь это было его письмо, верно?

Сердце Бена забилось быстрее. Этого не может быть. Абсолютно не может быть.

Или может?

– Я только что понял одну вещь, – сказал Бен, – я никогда не спрашивал тебя, в какой школе ты преподаешь?

– О, она называется Академия Коннелли, в Верхнем Ист-Сайде, – ответила Эми. – Я знаю, школа гораздо более шикарная, чем я.

Бен открыл было рот, чтобы что-то сказать, что угодно, но слова не шли, и он быстро поднял чашку, чтобы прикрыть лицо, давая себе время прийти в себя. И чуть не поперхнулся кофе.

Эми преподавала в той же школе, где Бен бывал каждый воскресный вечер, где он каждую неделю оставлял свои письма. «Это должна быть она», – подумал он. Он понимал, что прав, каким-то шестым чувством, если такое вообще возможно.

Если мыслить рационально, то всегда возможен и другой ответ, и все же он чувствовал, что иначе быть не может. Это должна была быть она.

НИНА

В их последний день в Италии Нина и Мора сели на поезд, который домчал их из Венеции в Верону всего за час.

Эту поездку им рекомендовала Эми, и Нина с Морой согласились, что запечатленный в литературе город стоит того, чтобы его посетить. В Вероне было гораздо меньше народу, чем в Венеции, за исключением одного уголка на главной площади, где влюбленные, книжные черви и туристы совершали паломничество в Дом Джульетты.

Направляясь во двор Джульетты, они прошли под аркой у входа. Внутренние стены арки были полностью покрыты слоями имен, нацарапанных друг на друге, накапливаясь год за годом. Издалека это выглядело как хаотичная паутина граффити, неразборчивые каракули толстым черным карандашом, фломастером и шариковыми ручками всех цветов, заполнившие всю стену. Но, присмотревшись внимательнее, они смогли разглядеть отдельные имена и подписи: Марко и Амин, Джули и Симо, Анжела и Сэм, Мануэль и Грейс, Ник и Рон, М + Л. И еще: «Здесь был Тедди».

Мора взглянула на Нину, у которой всегда была с собой ручка, и они вывели свои инициалы на стене, с трудом обнаружив свободное место. Потом они вышли с дорожки во внутренний дворик, где собралось несколько десятков посетителей, чтобы поглазеть на каменный балкон и сфотографироваться с бронзовой статуей Джульетты, скромно стоящей в центре.

К своему разочарованию, путешественницы почти сразу поняли, что каждый прохожий считал своим долгом коснуться груди бронзовой Джульетты, как касаются пальцев ног или обуви других статуй – на счастье.

– Mi scusi^[25], – Мора обратилась к стоявшей рядом женщине. – Perché la toccano?^[26] – Она жестом указала на туристку, положившую руку на грудь Джульетты.

Женщина оказалась американкой.

– Вы спрашиваете меня, почему они хватают ее за грудь? Надеются, что это подарит им удачу в личной жизни.

– Конечно, Джульетте ведь исключительно повезло в этом смысле, – скептически прошептала Нина.

– Ну, это очень печально. – Мора поморщилась, наблюдая за двумя подростками, которые, казалось, отчаянно нуждались в любви.

Именно поэтому они обошли толпу, ожидавшую своей очереди, чтобы подойти к статуе, и направились к стене позади Джульетты, заполненной сотнями посланий, написанных на маленьких листочках и вырванных из журналов страницах с неровными краями, поскольку все посетители, в соответствии с освященной временем традицией, оставляли письмо для трагической героини.

– Вот хорошая записка, – сказала Мора. – «Тебя зовут Тейлор, но ты моя Джульетта. Мы в Вероне, давай никогда не забывать об этом».

– Ты можешь сказать, что означает эта? – Нина указала на другую наклейку. Мора изучила желтую бумажку, которая привлекла внимание Нины.

Se il per sempre non esiste lo inventeremo noi.

Мора наморщила лоб, подыскивая верные слова.

– Если вечности не существует, – произнесла она, – мы придумаем ее сами.

Во второй половине дня Нина и Мора бродили вдоль реки Адидже, направляясь к Понте Пьетра, главному мосту Вероны. Эстакада Романера была построена из красного кирпича и известняка, и Нина подумала, что сочетание этих двух разных материалов выглядит одновременно и грязно, и красиво.

Ветер сильно хлестал по воде, и редкие прохожие прижимали к головам шляпы. Течение реки выглядело на удивление бурным, белые барашки волн проносились под мостом.

– Это дух Джульетты, – предположила Мора, – пришедший отомстить всем, кто лапал ее статую.

У моста, где было устроено импровизированное святилище из цветов, свечей и мягких игрушек, они увидели толпу.

– Похоже, там кому-то памятник, – сказала Нина.

Когда они подошли, Нина узнала мужчину и женщину на одной из фотографий в рамке. Это были молодожены, которые прыгнули с моста прошлой весной.

– Пойдем дальше, – сказала Нина. Ей не хотелось думать о грустном. Но всякий раз, оглядываясь на воду, она не могла не думать о паре, которая прыгнула вниз, взявшись за руки, и об утонувшей невесте с короткой стрижкой. По крайней мере, в ее жизни была большая любовь. Что прочитала Мора на той записке? Может быть, нам удастся придумать свою вечность?

– О чем ты думаешь? – спросила Мора. – Ты так притихла…

– О записке, которую ты прочитала по-итальянски, – ответила она. – Si siempre no existe…

Мора засмеялась.

– Мне кажется, это по-испански.

Еще один порыв ветра пронесся мимо, и Нину охватило странное ощущение энергии, приподнимающей ее. Остановившись, она повернулась к Море, выражение ее лица стало неожиданно серьезным.

– Знаешь, первые несколько недель, что мы встречались, я все ждала, что ты меня бросишь, – заговорила Нина. – Я не могла представить, что кто-то такой особенный, такой… незабываемый… запомнит хотя бы мое имя. – Она помолчала. – И вот мы здесь, два года спустя, и знаем, что вечности не существует. Ни для кого. Но я все же хочу придумать ее с тобой.

Редко кому удавалось ошеломить Мору, но в этот миг она, казалось, потеряла дар речи.

– Я прошу тебя выйти за меня замуж, – нервно уточнила Нина.

– Я знаю, – наконец сказала Мора. – И дело в том, что… Я бы согласилась, если бы предложение не было таким банальным.

Нина рассмеялась от удовольствия и облегчения.

– Ты позволишь мне попробовать еще раз?

Мора улыбнулась ей.

– Да.

БЕН

Родители Бена снимали ячейку для хранения личных вещей на складе в нижнем Манхэттене с тех пор, как продали свой семейный дом в Нью-Джерси и переехали в квартиру, но, выйдя на пенсию, мать Бена прочитала слишком много книг о том, как правильно наводить порядок, и пришла к убеждению, что по крайней мере половина всего, что хранится на их личном складе, больше не понадобится. Именно поэтому в субботу днем Бен отправился в центр города, чтобы помочь родителям освободить ячейку.

Когда он приехал, родители уже рылись в башнях из картонных коробок и выбрасывали вещи в огромные черные мусорные мешки.

– Просто выбросьте или подарите все, что не хотите оставить, – сказала его мама.

– Все, что не напоминает о радостных днях? – поддразнил Бен.

Мама игриво взъерошила волосы сына, как она часто делала, когда он был младше. Тогда его это раздражало, но теперь Бен не был против.

– Пожалуй, тебе пора подстричься, – заметила она, не в силах сдержать материнский порыв.

– Давайте сосредоточимся на коробках, хорошо?

Бен сел на запертый сундук и начал перебирать коробки со старой одеждой, отделяя вещи, которые пойдут в благотворительные магазины, от тех, что были в слишком плохом состоянии и больше никому не пригодятся. За этим однообразным занятием мысли его вскоре обратились к Эми, он задумался о том, что так и осталось тайной: об их нитях, о письмах.

Но очевидного решения он не видел. Бену нравилась Эми. Ему нравились ее искренняя улыбка и асимметричные веснушки, ее страсть к работе и то, что между ними все было так легко, как на бумаге. И конечно, больше всего Бену нравились ее мысли, страхи и мечты, невысказанные вслух. Те, которые она раскрывала в письмах.

И Бен подумал, что, возможно, Эми он тоже понравится. Но что, если ей нравится только тот Бен, которого она встретила на этой неделе: герой, помогший нуждающемуся соседу, а не грустный, жалеющий себя коротконитный, от которого Бену никуда не деться?

Он посмотрел на родителей, которым было уже за шестьдесят, – они разбирали сложенные аккуратными пачками свидетельства их совместной жизни, десятилетий, проведенных бок о бок. Разве мог Бен просить женщину – любую женщину! – выбрать его в спутники жизни, если он не мог дать ей того же?

Когда они встречались с Клэр, накануне своего тридцатого дня рождения Бен впервые серьезно задумался о браке и отцовстве в реальном, осязаемом смысле, а не в виде каких-то неуловимых гипотез. И после того как Клэр его оставила, после того как он узнал о длине своей нити, внезапно все те правильные шаги, которые он всегда считал само собой разумеющимися, – женитьба, создание семьи, наблюдение за тем, как растут его дети, как он стареет вместе с женой, – исчезли с его горизонта.

Бену было больно думать, что если бы нити так и не появились или если бы Клэр не открыла его коробку, то он так и жил бы дальше, по столетиями заведенному плану, без лишних вопросов и раздумий. Но теперь эти мысли не давали ему покоя.

– О боже, посмотрите на это! – Из коробки с надписью «Хеллоуин» мама достала маленький костюм тыквы.

Бен подошел, чтобы рассмотреть сувениры в коробке: шляпа ковбоя Вуди, лазерный меч в ножнах, даже матовая искусственная борода, оставшаяся от его годичного увлечения Антонио Гауди после поездки всей семьей в Испанию.

– Чьим-нибудь детям очень понравится, – улыбнулась мама, складывая все в корзину для пожертвований.

Отец уже собирался раздавить пустую коробку, когда Бен заметил приклеенную ко дну маленькую открытку. На ней был изображен мультяшный призрак, кричавший «Бу!», а с обратной стороны его родители написали: «Не бойся! Мы тебя спасем».

– Похоже, мы были немного сентиментальны, – заметил отец Бена.

– Были? – шутливо переспросил Бен.

Но его мать мягко подтолкнула мужа локтем.

– Ну ладно тебе, это была хорошая открытка, – сказала она. – И мы все написали серьезно.

Когда родители вернулись к оставшимся неразобранным коробкам, Бен посмотрел на открытку у себя на коленях, на слова, написанные маминым почерком, и глаза у него странно защипало.

Мама была права. Бен даже не мог вспомнить случая, когда рядом с родителями ему бывало страшно. Он всегда чувствовал их защиту.

Даже когда он неудачно упал с велосипеда, безрассудно заехав не на ту дорогу, и лежал на больничной койке, с тревогой ожидая результатов рентгена, один только вид родителей, вбежавших в отделение скорой помощи, мгновенно придал ему уверенности. И неважно, что они целый час станут укорять его за неосторожность. Стоило их увидеть, и Бен сразу чувствовал себя в безопасности.

Так почему же он не находил в себе сил обратиться к ним сейчас, в самый страшный час своей жизни, когда он больше всего нуждался в их утешении?

«Да, правда причинит им боль, – размышлял Бен, – но не будет ли им еще больнее, если они узнают об этом позже? И подумают, что сын им не доверял? В то время как они всегда были с ним рядом?»

– Мне нужно кое-что вам сказать, – произнес Бен. – Я посмотрел на свою нить. И из-за нее мы с Клэр расстались. Мне остается еще четырнадцать лет. Полтора десятилетия. – Он мимолетно улыбнулся. – Так звучит чуть лучше.

Воцарилась тишина, никто ничего не говорил и не двигался, и Бен забеспокоился: неужели в его родителях что-то безвозвратно треснуло, разбилось в этот краткий миг?

А потом мать порывисто наклонилась к нему, притянула его к себе и обняла с такой яростной, почти потусторонней силой, которая возникает очень редко: только у родителей, укрывающих своего ребенка от ударов судьбы. Бен давно был выше и шире своей матери в плечах, он вырос еще в колледже, но каким-то образом сейчас ее тело, казалось, обхватило тело Бена, поглощая его, будто маленького мальчика, пеленая его с головы до ног. А отец положил руку на плечо сына, теплую и тяжелую, не давая Бену упасть.

И Бен вдруг понял, что Клэр ни разу не прикоснулась к нему, когда рассказывала о нити той ночью. Как странно и удивительно. Она тогда обхватила себя за плечи, пытаясь удержать себя в руках. Однако родители Бена о себе сейчас не думали. Они думали только о своем сыне.

Так Бен сидел в тесной ячейке на крышке сундука, в объятиях матери, ощущая на плече руку отца, и все, что нужно было сказать, было сказано в тишине одними прикосновениями.

ДЖЕК

Через несколько недель после ухода Хавьера Джек решил переехать из их квартиры, где все напоминало о напряженности в их еще недавно дружеских отношениях. После ссоры они почти не виделись, и Джек наконец-то понял, почему отец настоял на переезде в новый дом, когда ушла мать, осознал, как воспоминания могут омрачить знакомые стены.

Итак, в пятницу вечером, окончив недельный курс обучения кибербезопасности для своей новой роли в Вашингтоне, Джек отправился на железнодорожный вокзал и сел на ближайший поезд до Нью-Йорка.

Он сел в последний вагон и устремил взгляд в окно, затуманенное за много лет отпечатками пальцев и дыханием незнакомцев. Ему хотелось поскорее добраться до Нью-Йорка. Джек бывал в этом городе всего несколько раз, но знал, что это единственное место в мире, где всегда и повсюду толпа народу, и неважно, куда ты идешь и который час. В этом городе его никто не узнает, там ему была практически гарантирована нормальная жизнь.

Джек провел два дня, бродя по улицам Манхэттена, спал на потертом сером раскладном диване у приятеля, пил и играл в бильярд в захудалом баре, пытался расшифровать непонятные объявления в метро, ходил где хотел, никем не узнанный. Но все равно думал о Хавьере.

Каждый вертолет, проносившийся над головой, напоминал ему о друге, пилоте-стажере. И хотя спал он в гостиной с открытыми настежь окнами, сквозь которые доносились сирены, крики и звон стекла в мусорных мешках, вытащенных на обочину, мыслями Джек возвращался в Вашингтон или в их комнату в общежитии академии. Даже в Нью-Йорке он не нашел свободы. Городские развлечения не могли пересилить чувство вины, которое терзало его, напоминая Джеку, что он не выполнил обещание, данное Хавьеру. Не заслужил его прощение.

В воскресенье вечером Джек шел по улице, засунув руки в карманы, подавленный очередной неудачной попыткой отвлечься. Еще не было восьми часов, но на улице было пусто, лишь горстка пешеходов проскочила мимо, политический агитатор робко попросил что-то подписать, да барабанщик постукивал по опрокинутым ведрам.

Джек видел, как два подростка подошли к политическому активисту, невысокому мужчине в очках, сжимавшему в руках планшет. В том, как мальчики шли, агрессивно и высокомерно, занимая больше места на тротуаре, чем требовалось, было нечто, напомнившее Джеку его мучителей из академии. Парни постепенно приближались к ничего не подозревающему агитатору, и Джек ускорил шаг.

Мужчина действительно попытался заговорить с парнями, сверкнув широкой улыбкой.

– У вас есть минутка, чтобы поддержать Уэса Джонсона? – спросил он.

Один из парней склонил голову набок.

– Этого коротышку?

– Сенатор Джонсон доказал, что будет защитником для всех американцев, в том числе и тех, кому достались короткие нити, – ответил активист.

– Зачем мне тратить свой голос на кандидата, который собирается сыграть в ящик? Пусть убирает свою унылую задницу коротконитную с дороги. И не позорится.

Второй парень выхватил планшет из рук активиста и жадно просмотрел имена в списке.

– Кому, черт возьми, вообще нравится этот придурок?

Проходившая мимо женщина с ребенком при виде этой сцены нервно схватила малыша за руку и потащила прочь от мужчин, а Джек остановился неподалеку, ожидая сам не зная чего.

– Пожалуйста, отдайте, – вежливо попросил агитатор.

Парень криво ухмыльнулся и с силой швырнул планшет на тротуар. Барабанная дробь неподалеку стихла.

Агитатор мучительно пытался вычислить наиболее безопасный ход действий. Если он опустится, чтобы поднять планшет, то ему придется отвернуться от парней и, что более важно, от стола с ящиком для пожертвований.

Джек огляделся. Единственной свидетельницей происходящего была молодая беременная женщина, стоявшая поодаль. Правой рукой она сжимала телефон, держа его наготове, чтобы набрать 911, если ситуация обострится. «Где же толпа, когда она больше всего нужна?» – подумал Джек. Он кивнул женщине, и она кивнула в ответ, мгновенно ощутив поддержку.

– Разве ты не собираешься его поднять? – спросил парень у активиста, пока его друг подбирался к столу.

«Разве ты не собираешься дать ему сдачи?» Джек будто бы вновь услышал насмешки задир из школы и академии. «Жаль, что твоих родственничков здесь нет. И дяди твоего нет. А ты не такой сильный, как они. Прими наши соболезнования!»

Внезапно Джек вспыхнул от гнева.

– Почему бы вам просто не оставить этого человека в покое, и мы все спокойно разойдемся по своим делам, – твердо произнес Джек, шагнув вперед и давая мужчине пару секунд, чтобы поднять с тротуара свой планшет.

– Почему бы тебе не заняться своими делами, придурок!

– Я не хочу с вами драться, – сказал Джек.

– Тогда отвали.

– Нет, пока вы не позволите этому человеку спокойно вернуться к работе, – ответил Джек.

Парень усмехнулся.

– Ты, наверное, один из них. Вы оба. Коротконитные, – сказал он, и его слова были пропитаны злобой.

Когда Джек отказался ответить или отступить, парень слегка повернул голову, как бы собираясь сдаться, но вдруг быстро развернулся и ударил Джека кулаком в подбородок.

Как ни странно, но Джек закрылся и парировал удар.

Потом второй наглец замахнулся на него сбоку, но Джек снова успел заслониться.

Ошеломленные и разъяренные, мальчишки попытались сделать еще один заход, но Джек все равно отбился. Расстроенным налетчикам неоткуда было знать, что Джек больше не на улице Нью-Йорка. Он снова был на ринге с Хавьером. В спарринге против своего лучшего друга, своего брата. Он подсознательно запомнил приемы Хавьера и способы защиты от них.

Джеку очень не хотелось бить детей, но он решил, что больше ему ничего не остается. Это был единственный выход, поэтому он врезал каждому из напавших на него в живот, не слишком сильно, но все же давая понять, что битва окончена.

И когда парни, пошатываясь, отступили и Джек понял, что произошло, он улыбнулся про себя. Даже когда его не было рядом, Хави все равно побеждал.

После того как признавшие поражение мальчишки скрылись, прибыл полицейский. Он брал показания у агитатора, а молодая беременная женщина, которая, должно быть, и вызвала полицию, подошла к Джеку.

– Ты настоящий боец, – сказала она.

Джека все еще трясло от переполнявшего тело адреналина, запястья болели, но это было ничто по сравнению с болью от той жестокой драки на первом курсе, когда его повалили на глазах у всех его новых одноклассников и Хави пришлось тайком принести лед из кухни, чтобы приложить к его разбитому лицу.

– Спасибо, – произнес Джек. – Обычно я не такой… везучий…

– Я Леа. – Женщина улыбнулась.

– Джек.

– Ну, Джек, сегодня вечером я иду на собрание группы поддержки. И благодаря вам мне будет чем поделиться.

Джек заметил на свитере у девушки золотой значок с рисунком, которого он никогда раньше не видел: две изогнутые линии переплетались, будто змеи, обвившиеся вокруг жезла Гермеса, только эти линии были разной длины.

Леа заметила его любопытный взгляд.

– Это две нити, – объяснила она. – Одна длинная и одна короткая. В знак солидарности.

– Ты сама придумала этот символ? – спросил Джек.

– Брат подарил, – объяснила она. – Кажется, их недавно начали продавать через интернет, но, судя по всему, они быстро завоевали популярность. Даже Уэс Джонсон надел такой знак на прошлой неделе.

Джек подумал, что его дядя, несомненно, будет в ярости.

– Как вы думаете, они действительно так рассвирепели из-за этого? – спросила Леа. – Из-за того, что этот человек работал на Джонсона?

Джек пожал плечами.

– А что они говорили о коротконитных? Невероятно! – Леа вздрогнула.

– Что ж, надеюсь, теперь они дважды подумают, прежде чем сказать что-то подобное снова.

– Спасибо, – торжественно поблагодарила его Леа.

Джека поразило, как серьезно она это произнесла.

– Да просто два хулигана искали приключений, может быть, хотели украсть немного денег, – сказал он. – Ничего особенного.

– Ты увидел несправедливость и не отвернулся, – ответила Леа. – Это не пустяк.

Джек вспомнил, что сказал Хави во время их спора. Что дело было не только в самолюбии Энтони. На кону стояли жизни людей. Живых людей, которым выпала участь гораздо хуже, чем Джеку, сколько бы он ни жаловался на свою семью, желая, чтобы его жизнь сложилась иначе. Хави пытался сказать ему об этом, чтобы вытащить его из привычного кокона мыслей о себе.

И Джек, конечно же, ничего не понял. А Хавьер был прав.

Джек не мог бы с уверенностью сказать, что на него нашло, что заставило его вмешаться, но в тот вечер он возвращался в округ Колумбия с чувством, что, возможно, он не такой уж и слабый, в конце концов. Может быть, ему просто нужен был подходящий момент, подальше от семьи, от камер, от армии, от всех, кому он когда-либо лгал или на кого слишком настойчиво старался произвести впечатление. Может быть, после всех этих лет жизни с Хавьером он научился у своего друга большему, чем просто боксу.

Это было волнующее чувство, ощущение, что ты сделал нечто важное, значимое, повлиял на что-то. Всю жизнь Джек безропотно выполнял приказы, погрузившись в свой мир. Ему казалось, что прежде он тратил жизнь на пустяки.

И наконец совершил нечто важное.

Джек знал, что до следующего приглашения присоединиться к Энтони и Кэтрин на митинге с избирателями остались считаные дни. И возможно, на этот раз ему не будет так страшно.

БЕН

В воскресенье утром, на следующий день после того, как он рассказал родителям правду, Бен проснулся и понял, что до сих пор не написал письмо. Он так и не решил, что сказать Эми, а сегодня была еще одна встреча с коротконитными, еще одно занятие в ее школьном классе. Его последний шанс оставить в обычном месте письмо, притвориться, что ничего не изменилось.

Но, не успев додумать ускользающую мысль, Бен взглянул на экран телефона и вспомнил, какой сегодня день.

Прошло ровно два месяца.

Через час он уже ехал в метро, направляясь в центр города. Ему нужно было посетить вполне определенное место.

Он не был там с того дня в августе, когда парк был переполнен зрителями – как восхищенными, так и разъяренными.

Подойдя к входу в парк, Бен заметил небольшую толпу, собравшуюся у здания, несколько человек даже делали снимки. Бен сразу подумал, не пришли ли они сюда по той же причине, что и он, однако вскоре понял, что они фотографируют граффити на каменной стене.

Когда группа отошла в сторону, Бен увидел то, на что они смотрели: на черно-белую Пандору, героиню древнего мифа, склонившуюся над открытым ящиком. Было слишком поздно: содержимое печально известного сундука – вьющиеся ленты теней и размытые лица демонов – уже вышло в мир, поползло вверх по краю стены. Рисунок отозвался болью в сердце, и Бен быстро отвернулся и пошел в парк.

Память, казалось, сама вела его тело к тому месту, где он стоял в тот день, и, подойдя ближе, Бен с удивлением увидел молодую женщину, которая неподвижно, будто отрешившись от окружающего мира, стояла посреди оживленной пешеходной дорожки. Она стояла не шевелясь, и лишь подол длинной разноцветной юбки легко танцевал вокруг ее лодыжек. Женщина достала из сумки букет цветов и опустилась на колени, чтобы положить их на тротуар.

Она стояла в нескольких шагах от того места, где упал Хэнк, как будто тоже была там в тот день – или, возможно, прочитала описание этого события в новостях. Как бы то ни было, Бен ни на мгновение не усомнился в ее намерениях, и он теперь размышлял, подойти к ней или нет. Он знал о правилах вежливости в городе, о том, с какой враждебностью порой встречают тех, кто бесцеремонно заговаривает с незнакомцами. И если эта женщина действительно оплакивала Хэнка, будет невежливо мешать ее скорби, разве не так?

Медленно направляясь к женщине, Бен пытался понять, кем она может быть. У Хэнка не было сестер, и это была не та женщина, которая увезла его на скорой помощи, не доктор Аника Сингх. Возможно, двоюродная сестра, коллега, бывшая подруга.

– Простите, что беспокою вас, – деликатно обратился к ней Бен, – но эти цветы для Хэнка?

Женщина изумленно оглянулась.

– О да, верно, – сказала она. – Вы его знали?

– Да. – Бен кивнул. – Хотя, полагаю, совсем недолго.

Женщина мгновение помедлила, в раздумье склонив голову.

– Каким он был? – спросила она.

Бен удивился. Он предполагал, что эта женщина знает Хэнка. Но, похоже, они вряд ли были знакомы. Какая-то навязчивая поклонница, услышавшая историю Хэнка?

– Он был одним из самых интересных людей, которых я знал, – вспоминал Бен. Его первоначальная осторожность улетучилась, когда он увидел, какое впечатление произвели на женщину его слова. – Мне всегда казалось, что он не хотел быть обузой или чтобы его жалели. Он хотел быть героем, – улыбнулся Бен. – И к счастью для него, так и было.

– За этим я и пришла, – сказала женщина. – Чтобы поблагодарить его.

Конечно, подумал Бен. Пациентка, которая видела только врача Хэнка, а не человека за стенами отделения неотложной помощи.

– Он был вашим врачом? – спросил Бен.

– Вообще-то нет, – ответила она, и ветерок приподнял пряди ее длинных черных волос, концы которых были окрашены в яркий розовый цвет. – Он… подарил мне мои легкие.

На мгновение Бен почувствовал, что его собственные легкие с трудом способны работать. Он уставился, моргая, на женщину перед ним, ее грудь мерно поднималась, наполняясь осенним воздухом.

Бен не знал, что Хэнк был донором органов; на похоронах об этом никто не упоминал. Но в этом не было ничего необычного, не так ли? Последний поступок героя.

– Прошло два месяца, и я впервые смогла прийти сюда. Но я думаю о нем все время.

– Я уверен, он был бы очень рад узнать о вас, – сказал Бен.

Он вдруг вспомнил разговор с Морой, они рассуждали о крионике и компьютерном сканировании мозга, обо всех сделках и жертвах, на которые люди идут в надежде когда-нибудь жить снова. Но, посмотрев на стоящую перед ним молодую женщину, Бен подумал о ее нити, о том, как каждый кусочек нити, протянувшейся после того августовского дня, был частью, переданной от нити Хэнка к ее нити, как жизнь этой женщины удлинилась просто потому, что Хэнк прожил свою жизнь, и Бен понял, что существует не один способ жить дальше.