Текст книги "Когда порвется нить"

Автор книги: Никки Эрлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Энтони дал жене поплакать минуту, соображая, что сказать.

Нельзя было позволить этой новости сбить их с пути, особенно сейчас, когда его кампания достигла пика. Ему нужна была Кэтрин, рядом с ним. С тех пор как они познакомились в колледже, когда он был старшекурсником и мечтал о юридической школе, а она второкурсницей, он знал, что она будет ему идеальной женой. Она разделяла его мечты и амбиции, а ее происхождение было поистине непревзойденным. Семья Кэтрин вела свою родословную со времен Американской революции, черт возьми! Именно поэтому он терпел ее ханжество, ее иногда чрезмерную самокритичность. У нее были великолепное воспитание и светские манеры, чтобы преуспеть, плюс мужество, чтобы сделать то, что требуется. После того как она – случайно, конечно же, – пролила кофе на его оппонента за две минуты до начала поединка в финале университетских дебатов, он признался ей в любви.

Кэтрин верила в него. Она верила в них. Она вела их вперед. Энтони не собирался от нее отказываться и сейчас.

– У вас очень крепкая семья, – сказал он. – Вы справитесь.

Кэтрин потянулась за салфеткой, чтобы вытереть нос.

– Но что, если это знак и нам следует пересмотреть свои взгляды?

– Ты сейчас просто расстроена. И это понятно, – спокойно продолжил Энтони. – Но это ничего не меняет. Мы так близко к Белому дому, что я чувствую аромат старинных коридоров. Мы заслужили это. Мы оба.

– И ты считаешь, что Джек заслуживает того, что с ним происходит? – спросила Кэтрин, обеспокоенная кажущимся безразличием мужа.

– Нет. Конечно, нет, – Энтони покачал головой. – Но я считаю, что мы заслужили наш успех. Мы защищаем будущее этой страны. Даем людям то, чего они хотят. Помнишь наше первое свидание в кафе, в студенческом городке? Я сказал тебе, что это моя мечта – стать президентом, и ты ответила: «Хорошая цель. Мы ее достигнем». А потом вернулась к потягиванию своего латте, как будто мы обсуждали пустяки. Я не мог понять, сумасшедшая ли ты, или шутишь, или что. Но ты не шутила. Ты говорила серьезно. – Энтони улыбнулся.

– Я помню.

– Ты так верила в нас, даже когда мы были такими юными. – Энтони коснулся щеки своей жены, кожа была мягкой и влажной под его большим пальцем. Он посмотрел ей прямо в глаза. – А сейчас ты в нас веришь?

– Ты знаешь, что верю, – ответила она.

– И ты веришь, что Бог хочет нашей победы?

– Да.

– Энтони обнял жену за плечи, и Кэтрин уронила голову ему на грудь, успокаиваясь в привычных объятиях.

– Мы идем по трудному пути, я знаю, – сказал Энтони, поглаживая жену по голове. – Но только так мы сможем победить.

Только когда Кэтрин уснула, Энтони подумал о Джеке.

Они с женой никогда не хотели детей. Дети точно не вписались бы в их жизнь, и Кэтрин, казалось, вполне устраивало играть роль заботливой тети на днях рождения и выпускных вечерах, помогать брату, когда ему приходилось слишком трудно, а потом возвращаться к захватывающей жизни, которую она строила с Энтони.

Конечно же, Энтони жалел своего племянника, получившего короткую нить. Джек всегда казался ему чужаком среди Хантеров: тощий паренек на семейных встречах, которого обычно выбирали последним в качестве партнера для бега на трех ногах. Энтони не видел в нем присущего другим Хантерам желания бороться и побеждать. Наверное, он унаследовал слишком многое от своей взбалмошной мамаши, которая сбежала в Европу, как какая-нибудь социалистка. Энтони надеялся, что короткая нить Джека не приведет его к необдуманным поступкам, которые могут запятнать их с Кэтрин добрые имена.

И тут его осенило. Протесты и стрельба ярко высветили тот факт, что Энтони не пользуется популярностью среди избирателей с короткой нитью, что было и без того ясно. Возможно, Джек только что подсказал ему решение этой проблемы.

МОРА

О стрельбе на митинге писали несколько дней. Газеты пестрели заголовками вроде «Героический поступок врача нашей больницы». Ведущие телепрограмм оплакивали мученическую смерть самоотверженного врача, который спас конгрессмена и толпу зрителей от возможной трагедии. Лишь в немногих репортажах упоминалось, что Хэнк пришел на митинг только для того, чтобы выразить протест против действий конгрессмена.

В дни и недели, последовавшие за его смертью, Мору мучила тревога, она погрузилась в себя. Но ей все равно приходилось каждое утро заводить будильник, ехать на метро на работу и сидеть за столом, уставившись в электронную таблицу, слушая, как чавкает жвачкой ее коллега. Отдел Моры сокращался, приходилось урезать бюджет, и, хотя Мора никогда не позволяла себе слишком влюбиться в рабочее место, ей нравилась роль в издательстве: она придумывала умные заголовки к постам в социальных сетях, участвовала в обсуждении новых рекламных кампаний, жила среди творческих умов – до последнего времени. А теперь Хэнк умер, ее собственная жизнь рухнула, весь мир, казалось, пылал в огне, а все ожидали от нее, что она продолжит рассылать пресс-релизы и выискивать расходы, которые можно сократить, как будто ничего не изменилось.

Конечно, Море нужна была зарплата. Она не могла просто уволиться из-за своей нити. И она не могла даже помыслить о том, чтобы сделать шаг в любом направлении, не услышав ставших привычными предупреждений: «У тебя короткая нить. Твои возможности ограниченны. Цени свое время. Выбирай с умом».

Именно тогда Мора поняла, почему смерть Хэнка так ее встревожила. Дело было не только в тяжелой утрате или шокирующей жестокости. Дело было в том, что Хэнк был первым.

Конечно, не первым умершим среди знакомых Моры, но первым коротконитным из ее знакомых, который дошел до конца своей нити. У которого закончились возможности, закончилось время.

И это заставило Мору задуматься о том, как все случится с ней. Как ножницы судьбы перережут ее нить.

Нина, с ее великолепной длинной нитью, на самом деле получила два дара: долгую жизнь и возможность считать, что смерть настигнет ее естественным образом, возможно во сне, когда она будет старой, усталой и готовой к уходу. У нее будет мирный конец, которого мы все заслуживаем, но получают его лишь немногие счастливчики.

Море не повезло.

Наука быстро оттачивалась, измерения становились все более точными. Окно, в котором закончится ваша жизнь, сужалось с каждой минутой, и как короткоживущие, так и долгоживущие возвращались к обновленному веб-сайту, чтобы уточнить свои ожидания. Но точность только усиливала страх, поскольку то, что когда-то было годами, сжалось до месяцев или дней.

Мора слышала рассказы о приближающихся к концу нити людях, у которых не нашли тяжелых болезней. Они порой в ужасе подолгу неуверенно стояли у светофора, боясь перейти улицу, и держались подальше от путей в метро. От этого становилось страшно. Накатывало невыразимое бессилие. Мору не удивляло, что некоторые коротконитные, судя по всему, создали целую закрытую сеть для получения особых таблеток либо у сочувствующих им врачей, либо у дилеров за границей, предпочитая потихоньку уйти из жизни рядом с любимыми, чем ждать еще несколько дней, возможно, болезненного несчастного случая. Это был довольно сложный вопрос – журнал Нины как раз освещал эту тенденцию, – поскольку эти коротконитные казались здоровыми, их действия все еще считались незаконными. «Но разве они не имеют тех же прав, что и смертельно больные? – размышляла Мора. – Разве нет у них права поступить по-своему, воспользоваться своей свободой в последний час жизни?»

Мора решила не возвращаться на сайт и не проводить повторное измерение нити, чтобы узнать более точный срок предначертанного ей ухода.

Она знала достаточно.

И то единственное, чего она не знала, терзало ее с утра до вечера, но она изо всех сил гнала от себя этот вопрос. Он все равно возникал, то чаще, то реже.

Когда она позволяла себе поддаться тягостным мыслям, то намеренно воображала конец, который ей наверняка не грозит.

Нападение акулы. Нераскрывшийся парашют. По крайней мере, эти варианты она точно могла исключить.

И разве не было в этом утешения?

Ядовитая змея. Удар молнии. Голод. Это все из области невероятного. И все же смерть Хэнка, застреленного во время протеста, казалась невероятно редкой. Скажи кто-нибудь Хэнку год назад, что он погибнет на митинге коротконитных, он бы даже не понял, о чем речь. Кто бы мог предположить, что в него выстрелит женщина, целящаяся в коррумпированного политика, стоящего у него за спиной?

«Или, возможно, было очевидно, – наконец поняла Мора, – что он умрет так же, как жил, согласно своей клятве: спасая жизни других, даже тех, кто казался недостойным».

Когда Мора приехала в школу в воскресенье вечером, Челси сидела на ступеньках у входа, вяло покуривая сигарету и потея от летней жары, которая едва спадала после заката. До начала встречи оставалось еще несколько минут, поэтому Мора села с ней рядом.

Челси предложила ей сигарету.

– Вы курите?

– Пробовала несколько раз, в колледже, – сказала Мора. – Конечно, травку…

Челси рассмеялась и затянулась еще раз.

– Знаете, если бы док был сейчас здесь, он бы, наверное, накричал на меня за то, что я не бросила курить, – сказала она. – Но иногда кажется, что единственное, что есть хорошего в короткой нитке, – это то, что я снова могу курить. Что бы меня ни настигло, оно уже пришло, будь то рак легких или что-то другое.

На предыдущих встречах, еще в апреле, Мора смотрела на Челси и удивлялась ей, естественным оранжевым оттенкам ее волос, сочетающимся с ее неестественно оранжевым загаром. Мора поразилась, что, даже получив короткую нить, Челси продолжала наносить раз в две недели искусственный загар. Но здесь, на крыльце, наблюдая за тем, как Челси делает последние затяжки сигаретой, Мора вдруг восхитилась ее постоянством. Ну и что, что у нее короткая нить? Она жила своей жизнью, несмотря ни на что. Она хотела ходить загорелой в любое время года.

– Ты уточнила свое время? – спросила Челси. – На новом сайте?

Мора покачала головой.

– Наверное, это правильно, – вздохнула Челси. – Намного легче чокнуться, когда получаешь конкретный ответ. По крайней мере, Хэнк в то утро не проснулся с мыслью: «Ну вот, возможно, сегодня мой последний день».

Челси бросила окурок на землю, затушила светящийся кончик каблуком сандалии и медленно встала.

– Ну что, пойдем?

Когда женщины вошли в класс, остальные члены группы уже разговаривали.

– Он должен был рассказать нам правду о своей нити, – говорила Леа. Это была первая встреча группы после похорон Хэнка.

– Доктор Сингх произнесла хорошую прощальную речь, – заметил Террелл. – Сказала, что Хэнк вдохновил ее присоединиться к организации «Врачи без границ». Сомневаюсь, что кто-то из моих бывших был бы так добр.

– Они узнали что-нибудь еще о стрелке? – спросил Шон.

– Похоже, она целилась в Роллинза, – сказал Бен. – Так что, вероятно, массового убийства не планировалось.

– Только одно можно сказать наверняка, – добавил Нихал. – Ее нить почти закончилась.

Челси громко застонала.

– Она убила нашего друга, и теперь обо всех коротконитных будут думать гораздо хуже.

«Но именно Энтони связал стрельбу с нитью убийцы, – подумала Мора, – это он предположил, что она решилась на убийство в ярости коротконитного». О стрелявшей было мало что известно, почти никаких подробностей. Ей было около сорока лет, не замужем, детей не было. Ни семья, ни друзья не выступили в ее защиту, как и не выразили огорчения.

Но стрельба, как и другие акты насилия до нее, несомненно, подпитает бессознательное предубеждение, которым уже пропитались столь многие, – Мора была в этом уверена. Что, если в следующий раз, встретив коротконитного, люди задумаются хотя бы на мгновение? Какие вопросы они зададут себе? Могу ли я доверять этому человеку? Памятуя обо всем, что ему пришлось вынести? Понимая пережитую им боль? И тревоги?

Разве коротконитные могут быть… нормальными?

Осень

ЭМИ

Осенью некоторые ученики не вернулись в школу.

Некоторые семьи забрали детей из частной школы, не имея возможности оправдать дополнительные расходы, когда короткая нить предвещала скорую потерю дохода. Несколько семей покинули Манхэттен, теперь остро осознавая, что жизнь коротка, и задаваясь вопросом, не лучше ли прожить последние годы за пределами города. Несколько человек вообще уехали из страны.

На самом деле к сентябрю, через полгода после появления первых нитей, «Таймс» собрала достаточно данных, чтобы выяснить, что очень небольшой, но статистически значимый процент американцев покинул страну после появления коробок. Многие из эмигрантов просто пересекли границу с Канадой, а некоторые отправились еще дальше на север, в Скандинавию, в самые счастливые, если судить по опросам, страны мира. Их не удержали даже опасения по поводу бесконечной зимы.

Эми подумывала о переезде давно, задолго до статей и исследований. Она мечтала найти новый дом там, где повседневная жизнь была бы чуть менее дорогой и чуть менее трудной. Но город всегда заставлял Эми передумать, затягивал ее обратно. На каждую крысу, проскочившую мимо ее ног, находился сад за забором, полный великолепных красок. На каждое ночное ограбление, показанное в новостях, приходилась прогулка в парке, где музыканты и певцы на каждом углу сочиняли новые мелодии. Кое-что не могли изменить даже нити.

Вот бы еще школа удерживала ее так же настойчиво, как город.

Еще в августе, через неделю после стрельбы на митинге конгрессмена, директор школы разослал по электронной почте всем сотрудникам письмо, в котором сожалел о продолжающемся насилии по всей стране и выражал соболезнования всем, кто пострадал от появления нитей.

«Я понимаю, что многие учителя вынуждены давать советы своим ученикам в этот сложный период нашей жизни, – написал директор. – Однако, учитывая все более опасный характер темы и последние достижения в возможностях измерения нитей, я советую всем преподавателям воздержаться от обсуждения нитей в своих классах предстоящей осенью».

Ассоциация родителей и учителей, очевидно, пришла к выводу, что такая деликатная тема должна обсуждаться только с родителями. Эми понимала проблемы, с которыми сталкиваются семьи, но она никогда не была согласна с новым правилом, вытесняющим учителей на второй план. Она считала, что у школы есть настоящая возможность принести пользу, не игнорируя нити, а добавив в учебный план книги о смерти и потерях, о сочувствии и предрассудках. Эми даже планировала создать программу переписки между своими учениками и местным домом престарелых, вдохновившись собственной перепиской с Б. Она надеялась, что общение с людьми, пережившими столько десятилетий в меняющемся мире, может быть полезно для тех, кто взрослеет в такие сложные времена, но боялась, что без упоминания о нитях разговоры будут бессмысленными.

Она изложила свои опасения директору школы, но безрезультатно.

– Есть ли у вас дети, мисс Уилсон? – спросил он ее.

– Нет, у меня нет, – ответила она.

– Тогда, как бы я ни восхищался вашим идеализмом, боюсь, вы не можете оценить чувства родителей. Знаете, каждый год я получаю два десятка звонков по поводу сексуального просвещения: одни говорят, что мы начинаем его слишком рано, другие – что слишком поздно, третьи – что содержание самого курса их не устраивает. Невозможно угодить всем. Но родители платят за обучение. Они должны решать, когда, где и как они будут обсуждать нити со своими детьми.

Директор помолчал.

– Когда вы станете матерью, я уверен, вы меня поймете.

Эми кивнула, оскорбленная, но не удивленная.

Через несколько недель администрация школы огласила списки классов на следующий год. Падение числа учащихся было шокирующим.

И вот всего через четыре дня после начала осеннего семестра первого учителя официально уволили.

Приехав утром в Академию Коннелли, Эми увидела группу коллег и нескольких недовольных родителей, уже собравшихся у кабинета директора.

– Это был очень трудный выбор, – сказал директор, пытаясь успокоить толпу. – Но мы должны соблюдать новый кодекс поведения, который был согласован в августе.

– Что случилось? – спросила Эми.

– Дело в Сьюзан Форд, – ответила другая учительница. – Очевидно, вчера она провела презентацию о нитях, что совершенно против правил. Сказала ученикам выпускного класса, что им не нужно бояться получить короткую нить и нельзя бояться коротконитных.

– Не вижу ничего плохого в ее словах, – сказала Эми.

– Да, но некоторые родители пришли в ярость. Это довольно щекотливая тема.

Когда миссис Форд мрачно вышла из кабинета директора, бесцеремонно выбросив коробку с плакатами в мусорное ведро, толпа возмутилась.

– Это просто смешно! – крикнул один из родителей. – Мы платим не за то, чтобы отправлять наших детей в школу с диктаторскими замашками! Мы должны поощрять дискуссии, а не замалчивать их.

– Совет школы и родительский комитет уже приняли решение, – сказал вышедший следом за миссис Форд директор. – Мы можем возобновить разговор на нашем собрании в следующем месяце.

Часы пробили восемь утра, и первые потоки учеников потянулись в здание, заставив недовольных нехотя разойтись, чтобы не тревожить детей. Две протестующие мамы взяли миссис Форд за руки, успокаивая ее, как будто она тоже была ребенком, а не взрослой женщиной.

Эми с грустью смотрела на мусорный бак у кабинета директора, на уголки смятых плакатов миссис Форд, которые высовывались из контейнера, тщетно пытаясь вырваться наружу.

МОРА

В воскресенье вечером Мора добиралась до школы, рассеянно пролистывая страницу социальной сети на экране телефона, пропуская пост за постом с плохими новостями. Она с трудом вынесла еще одну историю об успешной предвыборной кампании Энтони Роллинза и другую, о причинах, по которым такой-то миллиардер считает, что мы должны переселиться на Марс и оставить нити здесь, на Земле, но остановилась на необычном заголовке: «Сайт поддельных нитей закрыт, владелец арестован». Какой-то мужчина в Неваде, по-видимому, делал копии коротких нитей в своем гараже и продавал их в интернете. Прежде чем его удалось остановить, сотни людей приобрели эти поддельные нити, чтобы совершать жестокие розыгрыши, подменяя настоящие нити поддельными короткими. Как будто это худшая участь, которую только можно себе представить. Такие теперь шутки!

Море нестерпимо захотелось разбить свой телефон о тротуар.

Несколько членов группы обсуждали новости, как раз когда Мора входила в класс.

– Кто-нибудь видел историю о поддельных нитях? – спросил Нихал. – Парню действительно нечем было заняться?

– Сначала мы получили этот поганый список, в котором собирали информацию о длине нитей определенных людей, а теперь это? – жалобно спросил Карл.

– Не забудьте о новом законе об оружии, – добавил Террелл. – Раньше эта страна позволяла любому разгуливать со штурмовой винтовкой и никого не волновало, кто будет убит, а теперь, после долгих лет дебатов, правительство вдруг запрещает продавать огнестрел коротконитным?

– Честно говоря, все это меркнет по сравнению с тем, что рассказывал мне папа, – проговорила Челси. – Женщина из его конторы пытается отсудить полную опеку над своими детьми на том основании, что ее бывший муж – коротконитный. Полагаю, она выдумала какие-то неправдоподобные утверждения о его эмоциональной нестабильности или требует защитить детей от ненужных травм.

– О боже, – пробормотал Террелл.

– Ну, я надеюсь, что отец будет за них бороться, – сказал Бен. – Даже если им придется его потерять, по крайней мере, они будут знать, что он не хотел с ними расставаться.

– И я уверен, что будет еще больше протестов, если эта битва за опекунство перерастет в более серьезную проблему, – добавил Нихал.

– Разве вам всем это не надоело? – неожиданно воскликнула Мора. – Это нечестно, что нам приходится делать всю работу.

– Что вы имеете в виду? – спросил Шон.

– Такое ощущение, что мы постоянно оправдываемся. Доказываем, что мы не опасны и не сумасшедшие. Доказываем, что мы точно такие же люди, какими были всегда, до того, как здесь появились нити и все стали смотреть на нас как на изгоев, – сказала Мора, ее голос срывался от разочарования. – Мы все были на протестах. Мы знаем, каково это. Почему мы должны нести ответственность за перемены? Разве у коротконитных и так не хватает забот? Почему против несправедливости боремся только мы?

Когда Мора вернулась вечером домой, она сразу почувствовала исходившее от Нины беспокойство.

– Все прошло нормально? – спросила Нина.

– Да, просто устала, – ответила Мора. – Это были долгие шесть месяцев.

– Хочешь что-нибудь мне рассказать?

Мора вздохнула.

– Ты знаешь, что я чувствовала… казалось, что передо мной закрываются двери… и чувствовала, что застряла на работе, а теперь и новости становятся все хуже, а люди поступают совершенно омерзительно, и я думаю, может быть, мне стоит все же потратить оставшееся мне время на борьбу с этим кошмаром, а не отсиживаться в офисе, – сказала Мора. – Но даже то, что меня заставляют бороться за себя снова и снова, похоже на… ловушку.

– Мне очень жаль, – ответила Нина, ее лицо сжалось от боли. – Могу я тебе чем-нибудь помочь?

Мора закрыла глаза и вздохнула.

– Полежишь рядом со мной, пока я засыпаю?

Женщины бесшумно легли в постель, и несколько минут прошли в тишине, а потом Нина повернулась к Море и прошептала:

– Давай куда-нибудь отправимся?

Мора с удивлением открыла глаза.

– Я и не знала, что ты ночная птица.

– Не сейчас, – улыбнулась Нина. – Но скоро. Куда-нибудь далеко. Туда, где никто из нас не был.

Мора удивилась еще больше.

– Ты это серьезно?

– Если ты чувствуешь себя в ловушке, – сказала Нина, – то, возможно, нам пора из нее выбираться.

– Звучит здорово, но… можем ли мы себе это позволить? – спросила Мора.

– Мы почти никогда не выезжаем из Нью-Йорка, можно себя и побаловать. Хоть раз. Мы давно это заслужили. Особенно если это так важно.

– Ладно, – решила вступить в игру Мора. – И куда мы отправимся?

– Не знаю, куда угодно! Может быть, куда-нибудь в романтическое местечко, например во Франции или Италии.

– Ну, в колледже я год изучала итальянский язык, который мне так и не пригодился… – заметила Мора. Но потом замолчала. – Столько сложностей – и все из-за меня? Не надо.

– Ты шутишь? Ты же знаешь, как я люблю планировать. Мечтаю выбирать интересные маршруты путешествий.

Мора рассмеялась.

– Я просто имела в виду… Я знаю, что иногда все кажется таким мрачным, но… со мной все будет хорошо.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказала Нина. – Ты очень сильная, сильнее всех на свете.

Мора легонько поцеловала Нину в лоб.

– Хорошо, – произнесла она. – Подумаем утром.

Мора упала щекой в подушку, и все мрачные события дня – мужчина, продающий фальшивые нити, женщина, подавшая в суд на своего мужа, – отошли на второй план. Вместо этого она стала думать о плакате, обнаруженном в школе: его края торчали из мусорного бака, который не успели опустошить. Мора заметила его, когда шла с вечерней встречи, и незаметно взяла его из урны.

На плакате были помятые фотографии известных личностей, безвременно ушедших из жизни: Селена Кинтанилья^[18], Коби Брайант^[19], принцесса Диана, Чедвик Боузман^[20]. В верхней части было написано: «Жизнь любой длины может быть исполнена смысла».

Мора не знала, кто и зачем сделал этот плакат, но, держа его в руках, она чувствовала себя не такой одинокой. Кто-то был на ее стороне. Кто-то видел ценность в ее жизни, в жизни всех коротконитных. Возможно, она была не единственной, кто боролся.

Именно тогда, в последние секунды перед тем, как провалиться в сон, Мора решила, куда она хочет отправиться.

Она вспомнила фотографии, которые видела на уроках итальянского языка. Каналы, гондолы, ослепительные маски.

Ужасные предупреждения о том, что город тонет, звучали из года в год.

Все против него, вода постоянно поднимается. «А город стоит, – подумала Мора. – Потому что боец».

ХАВЬЕР

Хави надеялся увидеть драку.

Сентябрьские первичные дебаты рекламировались как матч-реванш между сеющим распри Энтони Роллинзом, чья агрессивная борьба с коротконитными в одночасье сделала его знаменитым, и эмоциональным оратором Уэсом Джонсоном, чья речь на первых дебатах тронула многих, но не смогла удержать Роллинза. Хави ждал, что Джонсон каким-то образом вырвется вперед, но не мог предугадать, какие следующие шаги предпримут оба кандидата.

Джек гостил у отца, поэтому Хави был один в их квартире, включив трансляцию дебатов на своем ноутбуке.

– Я хотел бы воспользоваться своим вступительным словом, чтобы ответить на слухи, которые ходят вокруг моей кампании с июня, – начал сенатор Джонсон.

И произнес следующее:

– Мне не стыдно сказать, что я получил короткую нить.

Джонсон продолжал говорить под ропот в толпе и к удивлению Хавьера.

– Некоторые будут использовать этот факт, чтобы поставить под сомнение мое соответствие должности, – сказал он. – Я хотел бы напомнить им, что восемь наших президентов умерли во время пребывания на посту, включая некоторых из лучших лидеров, которых когда-либо видел наш мир. Именно в их честь я продолжаю свою кампанию.

Сенатор сделал небольшую паузу и перевел дыхание.

– Я также хотел бы обратиться непосредственно к моим братьям и сестрам с короткими нитями, которые слушают меня сегодня. Великий американский писатель Ральф Уолдо Эмерсон^[21] писал: «Дело не в продолжительности жизни, а в ее глубине. Вам не нужна долгая жизнь, чтобы оказать влияние на этот мир. Вам просто нужно желание это сделать».

Восторженные возгласы зрителей отозвались в душе Хавьера. Впервые с тех пор, как он согласился поменяться с Джеком, он почувствовал уверенность в том, что сделал правильный выбор. Он окажет свое влияние на мир. У него было желание, как сказал Джонсон, а нить Джека проложит путь.

Ведущий обратился к конгрессмену Роллинзу, и Хави нахмурился при виде дяди Джека, его волосы были жестко разделены и блестели под светом софитов, фальшивая ухмылка была высечена на гладковыбритом лице. На митинге Энтони в Нью-Йорке был убит человек, и это, казалось, почти его не тронуло.

– Ну, прежде всего, я хотел бы поаплодировать сенатору Джонсону за мужество и… уязвимость, которые он проявил сегодня вечером, – сказал Энтони. – Я знаю, что некоторые критикуют мою реакцию на недавние случаи насилия в нашей стране и считают, что я поступаю несправедливо по отношению к коротконитным. Но это не вопрос справедливости, это вопрос национальной безопасности. Будучи сам объектом нападения, которое, к счастью, не увенчалось успехом, я сделаю все необходимое, чтобы сохранить Америку в безопасности. Поскольку наши возможности измерения нитей становятся все более точными, эта задача становится все более актуальной. Но те, кто утверждает, что я не испытываю никакой симпатии к коротконитным, ошибаются. Мой племянник – младший лейтенант армии США, и я горжусь тем, что являюсь его дядей. У него тоже короткая нить. Когда я стану президентом, я буду руководить не только с силой человека, который защитит нашу нацию, но и с состраданием человека, который почувствовал трагедию нитей в собственной семье.

Пока зрители аплодировали Роллинзу, ошеломленный Хавьер сидел на своей кровати и его приподнятое настроение от речи Джонсона улетучивалось.

Дядя Джека использовал короткую нить Джека – которая на самом деле была короткой нитью Хави – ради политической выгоды.

Хави стало плохо. Его личное несчастье могло привести к власти этого жадного, эгоистичного человека.

Знал ли Джек о плане Энтони?

В последнее время Джек почти не упоминал о своих тете и дяде, но Хави знал, что он наконец-то начал рассказывать своей семье о своей короткой нити, и Хави предполагал, что именно по этой причине Джек все больше времени проводил, мрачно сидя на диване, потягивая пиво и вяло поедая чипсы. Очевидно, он поделился новостями с Энтони. Но знал ли Джек, что дядя собирается использовать его как чертову пешку на телевидении?

Хавьер был слишком зол, чтобы дальше смотреть дебаты, поэтому он закрыл ноутбук, натянул кроссовки и отправился на пробежку. Не останавливаясь, он добрался до Джорджтауна, где, усталый и запыхавшийся, упал на ступеньки у часовни Долгрена.

Хави смотрел на студентов, которые разговаривали, читали учебники и флиртовали на лужайках вокруг него; кампус из красного кирпича гудел, наполненный энергией ранней осени, которую можно ощутить только в школе. Многие колледжи, очевидно, удвоили число консультантов в кампусе на следующий год, чтобы помочь студентам пережить двадцать второй день рождения. Хави слышал, что многие старшекурсники поклялись не открывать свои коробки, когда те придут, хештег #НеОткрывай стал ненадолго трендом в интернете. «Но это легче сказать, чем сделать», – думал Хави. Даже после четырех лет тренировок Хави знал, что невозможно точно предсказать, как он отреагирует в стрессовой ситуации. Неважно, насколько целеустремленными могут чувствовать себя эти ребята из колледжа, настоящим испытанием будет встреча лицом к лицу с коробкой.

Хави вытер пот с подбородка, затем повернулся, чтобы посмотреть на маленькую часовню позади, щурясь в отблесках заката.

Ему было немного неловко от мысли, что он все лето не ходил на мессу. Когда он рос, родители приводили его в церковь каждое воскресенье, и мама подсовывала ему леденцы, чтобы он не ерзал на скамье. В академии он по-прежнему посещал большинство главных праздничных служб, но постепенно стал о них забывать.

Очевидно, что нити привели к возрождению веры у таких же, как он сам, забывших о церкви. Хави вспомнил, что видел многочисленные сообщения в новостях о том, что за несколько месяцев после прибытия коробок количество верующих во всех религиях увеличилось; все это сопровождалось фотографиями переполненных церквей и синагог. Его родители даже отмечали, что в церкви на службах бывало тесно, что было отрадно видеть после стольких лет сокращения паствы.

Детство Хави прошло под знаком религии. Он понимал, почему сейчас люди идут в церковь, обращаются к священникам за помощью. Для многих нити были либо доказательством предопределенности, либо еще одним напоминанием о воле случая в жизни, о неравенстве удачи. Но, конечно, хаос не казался таким хаотичным, если вы верили, что это часть Божьего плана.

И все же Хави не был убежден, что существует какой-то план, и хотел верить, что люди обладают большей властью, чем просто машины на трассе, собранные Богом. Но он не мог отрицать утешения, которое приходило с верой, тайного облегчения в кабинке исповедальни, отпущения грехов священником. Сейчас Хави размышлял, стоит ли ему признаться в подмене, в той лжи, которую он разделил с Джеком. Возможно, это облегчило бы его совесть. Но, по правде говоря, Хави гораздо больше беспокоился о возможном наказании на земле, чем о последствиях на небесах. Военная дисциплина была слишком строгой, а стандарты, как известно, не отличались щепетильностью. Хави до сих пор помнил, как на третий месяц обучения в академии семеро курсантов были отчислены за списывание, и сам видел, как парень в соседней комнате общежития стыдливо собирал свои вещи.