Текст книги "Когда порвется нить"

Автор книги: Никки Эрлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Хави знал, что его друг тяжело переживает последние дни. В то утро на Джеке была футболка с талисманом школы, и Хави понял, что прошло уже много времени с тех пор, как он в последний раз видел Джека в одежде с армейской эмблемой. Хави был рад, что Джек хотя бы что-то чувствует, что поступки родственников его волнуют. И все же Хави хотелось встряхнуть Джека за плечи, заставить его понять, что он так многого может достичь за отмеренный ему срок.

– Я просто не понимаю, почему ты позволяешь дяде делать все, что ему вздумается, – сказал Хави. – Он заходит слишком далеко. И это касается всего, не только коротконитных.

Хави с трудом сдерживал гнев, пока не вспомнил о недавно увиденных в Сети твитах, подтверждающих, что Энтони Роллинз был одним из инициаторов программы ОБПС.

Об этом Джек, если, конечно, ему это было известно, тоже забыл поделиться с Хави.

– Это из-за твоего дяди нам пришлось обо всем лгать! – прошипел Хави.

– Думаешь, я не понимаю? Когда я узнал, что за всем этим, по сути, стоит он, я почувствовал себя последним идиотом! Но я ничего не могу сделать, Хави. Дядя никогда со мной не разговаривает, разве что просит об одолжении. И даже если бы мы поговорили, он не стал бы меня слушать.

– Но ты его племянник, вы одна семья! Ты же можешь что-то предпринять?

– Мы одна семья, – сказал Джек. – Именно поэтому я не могу потребовать, чтобы он вышел из президентской гонки, когда все остальные члены семьи активно его в этом поддерживают.

– Ну так скажи ему хотя бы, пусть перестанет усложнять жизнь людям, которые и так страдают, – призвал Хави.

– Слушай, я понимаю, со стороны кажется, что он в этом главный, но я думаю, что он далеко не одинок в своих стремлениях, – тихо сказал Джек. – Я не пытаюсь его оправдать, но, возможно, он просто чувствует очень большую поддержку.

– Тогда он должен использовать свое влияние, чтобы изменить мнение людей! А не подливать масло в огонь, – произнес Хави, пытаясь понять, почему Джек так спокоен. – А может быть, ты с ним согласен?

– Господи, конечно, я с ним не согласен! – воскликнул Джек, защищаясь. – Я просто не вижу смысла выступать против дяди. Он будет делать все, что захочет, независимо от того, что скажем мы с тобой.

Глядя на поникшего, смирившегося Джека, Хави все больше распалялся.

– Разве тебя не волнует, что на кону реальные жизни? Тот доктор, которого застрелили в Нью-Йорке, погиб из-за твоего дяди!

По лицу Джека Хави понял, что его слова задели за живое.

– То, что случилось с тем доктором, ужасно, – сказал Джек. – Но если я начну критиковать дядю, то добьюсь только одного: от меня отречется вся семья. Как ты думаешь, на чью сторону они встанут? Ребенка, который едва пробился в академию, или человека, который может стать президентом? И я не понимаю, почему я должен исправлять его ошибки. Я не просил его становиться моим дядей, он просто эгоист, который женился на сестре моего отца. Я не могу нести ответственность за его поступки – это не моя проблема.

– Его поступки стали твоей проблемой, когда он вышел на сцену и рассказал о тебе всему миру, – жестко напомнил Хави. – О нас.

К ним шел, позвякивая ключами в карманах, менеджер спортзала.

– Ребята, у вас все в порядке? Поступило несколько жалоб.

– Да, не беспокойтесь, – сказал Джек. – Я все равно ухожу.

Он выплюнул капу в руку и устремился в раздевалку. Хави молча смотрел, как за Джеком захлопнулась дверь, будто поставив точку в их первой настоящей ссоре за более чем четыре года дружбы.

Несмотря на богатство и связи Джека, Хави всегда немного жалел друга, зная, что его детство не было таким же счастливым, как у Хавьера, что он вырос, чувствуя себя потерянным и брошенным. Хави знал, что в семье к Джеку предъявляли много требований, что он носил свою фамилию как бремя, всегда стараясь оправдать ожидания родственников. Именно поэтому Хави не мог понять, почему в решающий момент Джек встал на их сторону, а не на сторону своего лучшего друга.

Неужели он так боялся их упреков? Так отчаянно нуждался в их одобрении?

Или он просто настолько хорошо умел ставить границы, что мог каким-то образом отделить людей, которых любил, от боли, которую они причинили?

Возможно, было что-то еще, о чем Хавьер не подозревал.

Хави уже собирался уходить из спортзала, когда заметил высокий боксерский мешок, одиноко висевший в углу, и со злостью ударил по нему кулаком с такой силой, что мешок качнулся и впечатался в стену позади него.

Дорогой Б.,

я думаю, вы правы насчет длиннонитных. Некоторые из них, возможно, даже не осознают, что делают. Они просто хотят отстраниться от грусти, или от чувства вины, или от любого напоминания о собственной смертности. Неважно, сколько времени им осталось, никто не хочет думать о конце.

Это странно, потому что раньше общество относилось к смерти гораздо спокойнее. В рамках школьного курса, посвященного Викторианской эпохе, я объясняю ученикам, что в те времена люди были окружены смертью. Они носили медальоны с волосами умерших родственников, держали гроб в гостиной во время поминок, они даже фотографировались с умершими близкими на память. В наши дни мы хотим как можно меньше думать о смерти. Нам не нравится говорить о болезнях, мы изолируем умирающих членов общества в больницах и домах престарелых, отводим под кладбища отдаленные участки вдоль шоссе. Я полагаю, что коротконитным досталось испытать это наше отвращение к смерти даже сильнее, чем кому-либо в истории.

Но вы спросили, заслуживает ли каждый человек счастья. Я, конечно, думаю, что да. И не считаю, что короткая нить жизни должна лишать человека счастья. Если я чему-то и научилась из всех историй, которые читала: о любви и дружбе, приключениях и храбрости, – так это тому, что жить долго не то же самое, что жить хорошо.

Вчера вечером я впервые за несколько месяцев посмотрела на собственную коробку. Я не стала ее открывать, но перечитала надпись. «Мера твоей жизни лежит внутри».

Конечно, сказано это о нити, но, возможно, это не единственная мера, которая у нас есть. Вероятно, есть тысячи других способов убедиться в качестве нашей жизни – истинном качестве нашей жизни, – которые находятся внутри нас, а не в каком-то ящике.

И по этим вашим собственным меркам вы вполне можете быть счастливы.

И прожить хорошую жизнь.

Э.

МОРА

Приземлиться в Венеции после сумасшествия в аэропорту было большим облегчением.

В международном терминале было столько народу, сколько Мора в жизни не видела в одном месте. Пока она ждала Нину у газетного киоска, мимо прошли три экскурсионные группы, возглавляемые гидами в фирменных ветровках. Сотни заранее подготовленных поездок из списков «того, что нужно успеть сделать перед смертью», набирали популярность как среди коротконитных, так и среди длиннонитных, всех, кто чувствовал, что солнце заходит за горизонт и их шансы увидеть мир тают с каждым днем.

Напротив нее расположилась пестрая компания туристов с переполненными сумками, пристегнутыми к телу, спальными мешками и ковриками для йоги под мышками. Несколько случайно подслушанных реплик навели Мору на мысль, что они направляются в Гималаи, что было не так уж удивительно. По имеющимся сведениям, толпы путешественников с Запада тянулись в далекие уголки Азии с самого начала появления коробок с нитями.

Еще в апреле, когда кризис только начинался, несколько буддийских монастырей открыли двери для иностранных гостей, ищущих наставлений, но они недооценили огромное количество душ, жаждущих просветления. К лету некоторые регионы Бутана и Индии были настолько переполнены, что правительства ввели новые ограничения на количество путешественников, которых они могли принять. Территории, раньше лежавшие нетронутыми, теперь были покрыты молитвенными флагами туристов; целые тибетские поля пересекались линиями завораживающих радужных полотнищ.

И многие из самых святых мест в мире привлекали на миллионы людей больше, чем обычно: паломники несли свои коробки и нити к Стене Плача в Иерусалиме, в Каабу в Мекке, в грот Масабьель в Лурде; одни стремились вернуться к своим духовным истокам во времена всеобщего смятения, другие молились о чуде.

Мора посещала бесчисленные митинги в защиту окружающей среды и протестовала против чрезмерного туризма. Но она не могла винить путешественников за то, что они хотят исследовать Землю, пока есть возможность. За то, что они задаются вопросом, не найдутся ли ответы в далекой земле, если не удалось отыскать их дома.

Как и те священные места, Венеция тоже была полна гостей, но едва Нина и Мора сели на паром в аэропорту, наблюдая, как из воды вокруг них поднимается город, и потом, когда они с трудом катили свои чемоданы на колесиках по неровностям улиц, вверх и вниз по маленьким мостикам, перекинутым через каналы, с каждым вдохом их легкие наполнялись приподнятым настроением от пребывания на новом месте. Их разум с ликованием пытался выполнить тысячу задач одновременно, вбирая достопримечательности, звуки и запахи; восприятие обострилось, зная, что они переживают особенное, смелое и запечатленное во времени мгновение, которое нужно запомнить.

Хотя был октябрь и пресловутые летние толпы уже рассеялись, семьи и большие скопления туристов все еще заполняли широкие площади, греясь под лучами солнца. Именно поэтому уже на второй день Мора и Нина научились сворачивать с главных площадей и пускаться в более узкие тенистые переулки, на некоторых из которых едва могли разминуться двое пешеходов, следуя по лабиринту города без определенной цели. В эти маленькие переулки, окруженные осыпающимися каменными стенами, почти не долетал окружающий шум. Повсюду, где они ходили, эхо отбойных молотков и слабый звон постоянно напоминали о хрупкости города, его неизбежной гибели. Казалось, Венеция постоянно ремонтирует себя, пытаясь избежать страшной судьбы.

Однажды днем Нина и Мора наткнулись на особенно живописный перекресток, где одна из пустых улочек уступала место деревянному пирсу у тонкого канала, вдали от больших водных путей, по которым на дорогих гондолах переправлялись туристы.

Мора спустилась к причалу, желая пощупать ногой воду, но Нина возразила, сославшись на прочитанную статью о загрязнении каналов и о том, как редко их чистят. Так что они решили просто посидеть рядом с тихо журчащей водой, и Мора положила голову Нине на плечо.

Мора посмотрела на воду внизу, зеленую и непрозрачную, медленно струящуюся мимо. Вода была даже мутнее, чем она ожидала, как будто художник только что сполоснул кисти в канале.

– Нам повезло, что мы видим Венецию вот такой, – произнесла она. – Честно говоря, мне не верится, что этот город построили на воде.

– Я читала об это статью в самолете, – сказала Нина. – Строители вкапывали деревянные колья в грязь и глину под водой, строили деревянные платформы на кольях, сверху клали каменные плиты на них и, наконец, возводили здания.

– И древесина не сгнила? – удивилась Мора.

– Строители использовали водостойкую древесину, и в воде, без воздуха, она не гниет, – добавила Нина. – Город простоял века.

Хотя на улицах иногда пахло, как в рыбацком порту, город завораживал, непохожий ни на один другой, в которых они бывали. Разноцветные пастельные здания, готические арки которых исчезали в сверкающей воде, и ряды гондол у входов, покачивающихся в ожидании, выглядели именно так, как на открытках и в мечтах.

Особенно забавляли их любопытные лица, которые они встречали на каждом углу. Скульптуры на крышах, фигуры на фресках, фасады, украшенные маленькими бюстами, даже дверные ручки, вырезанные в форме голов, – куда бы они ни пошли в городе, повсюду на них смотрели глаза святых и художников.

Однажды Мора чуть не подпрыгнула от неожиданности при виде дюжины нарисованных лиц, глядящих на нее пустыми глазами из окна маленького магазинчика.

Нина последовала за ней внутрь, где каждый сантиметр стен и потолка был покрыт традиционными венецианскими масками, сотнями фарфоровых лиц, каждое со своим особенным выражением. Здесь был шут в колпаке дурака и с бубенцами. Зловещий чумной доктор с длинным клювом. Были маски всех цветов палитры художника. Некоторые были украшены лентами, перьями и изысканной сусальной позолотой. На других лица страдальчески хмурились или озорно ухмылялись. Мора подошла поближе, чтобы полюбоваться белой маской, расписанной тонкими музыкальными нотами.

Вскоре из задней части магазина, опираясь одной рукой на трость из красного дерева, вышла женщина и кивнула Нине и Море. Ее темные волнистые волосы, усеянные седыми прядями, были скручены в свободный пучок, а очки в красной оправе она носила на шее, как ожерелье.

– Чао, – сказала она. – Откуда вы приехали?

– Из Нью-Йорка, – ответила Нина.

– А, «Большое яблоко», – рассмеялась женщина. По-английски она говорила хорошо, хотя и с сильным акцентом. – Вы знаете историю наших масок?

И Нина, и Мора покачали головами.

– Все знают, что мы надеваем маски во время знаменитого карнавала, но было время, когда жители Венеции надевали маски ogni giorno, то есть каждый день. И не только на праздники.

Свободной рукой женщина жестом указала на мир за окном.

– Если вы решали прогуляться по улице, то надевали маску, и никто не знал, кто вы такой.

– Это очень… освобождает, – сказала Мора.

– Свобода. Sì^[24], – торжественно подтвердила женщина. – В Венеции разделение на классы было очень строгим. Но под маской вы могли быть… кем угодно. Мужчиной, женщиной, богатым, бедным. Это немного похоже на ваш Нью-Йорк, верно? Туда едут, чтобы быть кем угодно.

Нина кивнула в знак согласия.

– Тогда почему люди перестали их носить?

– Как бы сказать, есть такое слово… анонимность? Sì. Анонимность имеет свою цену. Кажется, что можно делать все что угодно. Ты пьешь, обманываешь, играешь в азартные игры…

Женщина откинула голову, с улыбкой рассматривая ряды бесконечных лиц, глядящих на нее.

– По крайней мере, у нас остался карнавал.

Мора захотела выбрать маску, чтобы повесить дома на стену, и Нина примерила несколько вариантов, один ярче и экстравагантнее другого. К невероятному изумлению Моры, в каждой маске Нина становилась по-новому неузнаваемой, и девушка вспомнила о том, что сказала хозяйка магазина о свободе, которую дают маски владельцу. Они внушают ощущение неуязвимости. «Возможно, именно так чувствовали себя длиннонитные», – подумала она.

И хотя время, проведенное в Италии, было прекрасным, ничуть не похожим на жизнь дома, Мора не могла не думать о возможности надеть маску, стать на время кем-то другим, кем-то с другой нитью. Ощутить облегчение, покой хотя бы на один день.

Мора наблюдала за тем, как хозяйка магазина с изяществом снимала маску с лица Нины.

– Что произошло здесь, в Италии, когда пришли коробки? – вдруг спросила она. – Большинство жителей посмотрели на свои нити?

Женщина кивнула, как будто ожидала этого вопроса.

– Некоторые посмотрели, но, мне кажется, большинство не стало этого делать. Моя сестра очень строго придерживается традиций. Католичка. Она не открыла коробку, потому что сказала, что пойдет на небеса, когда Бог призовет ее. А я не смотрела, потому что довольна своей жизнью.

Женщина пожала плечами.

– Я слышала об этих американцах, они говорят, что нити заставили их снова задуматься о своей жизни. Вспомнить… как же это сказать, их…

– Приоритеты? – предположила Мора.

– Sì, sì. Их приоритеты. Но в Италии, я думаю, мы это всегда знали. Мы ставим на первое место искусство, еду, страсть, – объяснила она, взмахом руки охватывая весь магазин. – И мы всегда ставим на первое место семью. Нам не нужны были ниточки, которые указывали бы, что важнее всего.

ДЖЕК

Последние походные сумки Хавьера были сложены в прихожей, готовые к погрузке в фургон его отца, в котором им предстояло отправиться в четырнадцатичасовую поездку на военную базу в Алабаме, где Хави предстояло начать обучение в авиации. Но мистер и миссис Гарсия еще не приехали, поэтому Хави сидел на своем чемодане и ждал.

Он не должен был уезжать так рано. Они с Джеком собирались провести еще неделю вместе. Но после их ссоры Хави решил побыть оставшееся время с родителями.

«Конечно, Хави хочется попрощаться с родными», – подумал Джек. Ему нравилась семья Хави. Насколько Джек знал, друг солгал родителям всего раз в жизни, когда сообщил о своей нити, – и это была ложь во спасение. Он избавил их от правды из любви к ним.

Джек никогда не был так честен со своей семьей, по крайней мере когда это имело наибольшее значение. После ухода жены отец Джека полностью посвятил себя карьере, занимаясь надзором за контрактами Министерства обороны. По просьбе своей сестры Кэтрин он встречался с несколькими богатыми женщинами, но работа отнимала все его время и силы. Джек чувствовал, что отцу необходимо добиться успеха, чтобы сохранить статус семьи, стереть пятно, оставленное его матерью, и ему нужно было, чтобы Джек тоже добился успеха.

Дедушка Кэл был, пожалуй, единственным, кто понимал Джека и не стал бы высмеивать или ругать его за то, что мальчик высказал свое мнение. Но Джек никак не мог войти в отделанную дубовыми панелями гостиную своей бабушки, где висели на стене три мушкета, принадлежавшие его предкам, жившим в девятнадцатом столетии, а рядом сияла в рамке бронзовая звезда, и признаться, что не может пойти тем путем, каким прошли до него многие Хантеры. Он просто не мог признать, что, возможно, для него существует другой путь, от мыслей о котором он не станет просыпаться среди ночи в ознобе или мучиться мигренями при размышлениях о будущем. И уж точно он не мог сказать об этом, не предложив альтернативу, что-то респектабельное, вроде юриспруденции или политики. Но дело было в том, что хоть Джек и знал, что армия не его предназначение, он не знал, в чем его судьба. У него не было настоящей страсти, его не привлекал ни один путь (помимо того, на который его наставила семья). Он был не таким, как все: дедушка Кэл, Хавьер, остальные военные, доктор, погибший во время протеста. Даже у Энтони и Кэтрин была цель, пусть и ошибочная. И теперь, после того как «короткая нить» фактически низвела Джека до уровня кабинетной работы в Вашингтоне, он чувствовал себя еще более бесполезным и ненужным, чем когда-либо. Военная форма казалась ему всего лишь плохо сидящим карнавальным костюмом.

Джеку пришлось напомнить себе, что это не такое уж преступление – чувствовать себя потерянным, ведь ему было всего двадцать два года. Разве не в эти годы принято заниматься поиском смысла жизни?

И разве прибытие коробок не ошеломило многих, будто порыв ураганного ветра, сбившего их с курса?

Однако Джека не покидало неприятное ощущение: ему была дана длинная нить, длинная жизнь, но он не знал, как ее провести, в то время как у Хави была настоящая цель.

Джек уже чувствовал себя неудачником во многих отношениях – как солдат, как сын, как приносящий пользу член общества, наконец. Он не хотел стать неудачником и в дружбе.

Джек должен был показать Хави, что сожалеет и благодарен судьбе, которая свела их и сделала друзьями с самого первого дня в академии и до той ночи, когда Хави согласился на его план.

Их дружба была единственным светлым пятном в жизни Джека, в ней он был уверен.

Когда Джек вышел из своей комнаты, Хавьер все еще задумчиво сидел на чемодане.

– Прекрасно понимаю, что я, наверное, последний человек, которого ты хочешь сейчас видеть, но я не мог позволить тебе уйти, не попрощавшись, – сказал Джек. – И я должен перед тобой извиниться.

Хави только молча кивнул.

– Я знаю, что был дерьмовым другом с тех пор, как мы поменялись, и ты не заслуживаешь наказания за мои проблемы, – продолжил Джек. – Надеюсь, ты знаешь, что я очень горжусь тобой, Хави. Ты в два раза лучше, чем я когда-либо буду.

Хавьер поднял глаза на своего друга, казалось, его тронуло это признание. Глаза Джека припухли, лицо покрылось неухоженной щетиной, а Хави выглядел все так же, как и в первый день их знакомства, когда Джек встретился с родителями Хави и заметил, как они нервничают, не решаясь оставить сына. Тогда Джек дал им слово, что будет присматривать за Хави. И они всегда будут вместе.

– Спасибо, что нашел в себе силы произнести эти слова, – ответил Хави.

Джек улыбнулся и кивнул на настольный футбол.

– Хочешь сыграть последнюю партию?

– Пожалуй, мне лучше побыть одному, если ты не против. Сохранить ясную голову.

– Хорошо, конечно. Нет проблем, – сказал Джек. Очевидно, он ошибался, думая, что краткого извинения будет достаточно. – Я, я просто хотел дать тебе кое-что перед отъездом.

Джек протянул Хави тонкий белый конверт. На нем было написано: «Моему лучшему другу». Хави просунул палец под печать, и ему на ладонь выскользнула молитвенная карточка, потрепанная по краям за много десятилетий.

– Я не могу это принять, – произнес Хави.

– Конечно, можешь. Ты заслуживаешь этого больше, чем я.

Хави покачал головой.

– Правда, Джек, я не могу.

– Я знаю, что ты католик, а это еврейское благословение, но… Бог-то один и тот же, верно?

– Дело не в этом, – сказал Хави, положив карточку на книжную полку рядом с собой. – Это наследие твоей семьи. Не моей.

Эти слова больно ударили Джека. Хави был для него большим братом, чем любой из его настоящих родственников. Хави был единственным, кто знал, как Джек относится к Хантерам, к армии, ко всему.

– Ты моя семья, – проговорил Джек.

Хави на мгновение замолчал, лишь приглушенные звуки уличного движения наполняли их квартиру.

– Я ценю это, Джек. Но я тут немного… поразмыслил и пришел к выводу, что пора мне побыть со своей семьей, подальше от всей этой драмы Хантер-Роллинз. Не обижайся, но твои родственники… далеки от меня.

Джек вздохнул. Он не мог с этим спорить.

– Знаешь, единственным из Хантеров, державшим эту карточку в руках, был мой дед, – добавил Джек. – Ему подарил ее Саймон, его друг, чтобы уберечь деда от опасности. Я пытался сделать то же самое.

– Спасибо, Джек. Но я не хочу больше об этом говорить.

Джек уловил в голосе Хавьера нотки разочарования. Он отбросил язвительный тон их предыдущей ссоры, сменив свой гнев на нечто вроде печали. Как будто Джек больше не стоил того, чтобы на него кричать. Вообще ничего не стоил.

– Ладно, тогда я, пожалуй, оставлю тебя в покое, – сказал Джек, неловко шаркая к двери. – Но карточка пусть полежит тут на случай, если ты передумаешь.

Хави отвернулся, и Джек, стоя на пороге, долго смотрел на своего друга. Его взгляд остановился на завязанных шнурках на кроссовках Хавьера – двух ниточках, связанных вместе, как навсегда останутся связанными он и Хави. Джек был искренне благодарен судьбе за то, что с его нитью друг сможет достичь того, к чему он стремился с таким трудом. Но они оба знали, что свою нить Джек предложил Хави лишь отчасти из-за мечты друга: главная причина была в другом.

Джек отдал Хавьеру свою нить, чтобы спасти свою шкуру. И Хави ни разу не уличил его в этом, ни разу не заставил почувствовать себя трусом. Джек все сделал сам.

Хави не нужна была какая-то старая, затертая молитвенная карточка, которая никогда ему не принадлежала. Он сказал Джеку, чего именно хочет, когда они тренировались на боксерском ринге, но этого Джек дать ему был не в силах. Он не мог выступить против своего дяди, как не мог противостоять никому в своей семье. И вскоре власть упадет Энтони в руки, он все ближе к посту президента, а Джек останется тем, кем был всегда. Последним в команде Хантеров. Сыном, брошенным кровными родственниками.

Что, черт возьми, делал Джек? Позволил семье, которая никогда по-настоящему его не понимала, прогнать единственного человека, который понимал?

Джек думал, что знает, какое на вкус одиночество, – вечно отверженный среди своих сородичей, черная овца. Но тогда он ощущал лишь отсутствие любви. Сейчас, когда уходил Хави, это была потеря.

И потерять что-то было намного тяжелее, намного суровее, чем просто остаться без чего-то.

Джек не мог потерять Хави. Не сейчас. Не за годы до того, как ему придется это сделать. И уж точно не тогда, когда в этом были виноваты его собственные слабость и страх.

Джек смотрел на своего друга и бывшего соседа по комнате, и сердце у него разрывалось от боли.

– Я обещаю, что найду способ загладить свою вину перед тобой, Хави, чтобы заслужить твое прощение. И твое уважение. Потому что я тебя очень уважаю, – сказал он. – Я знаю, что армия будет тобой гордиться.

БЕН

Когда Бен встретился с Морой выпить по стаканчику в сентябре, она попросила его об одолжении: устроить сюрприз для своей подруги, пока они будут в Италии.

Именно поэтому, как только они уехали в путешествие, Бен доехал на метро до дома, в котором они жили, поднялся на три лестничных пролета и достал запасной ключ, который Мора дала ему на предыдущей встрече группы поддержки.

Он ожидал увидеть пустую квартиру.

Но когда он открыл дверь и шагнул в гостиную, то чуть не врезался в женщину, державшую над головой комнатное растение.

– Вот черт! – Бен отпрыгнул назад, удивленно теребя ключи.

– Кто вы? – воскликнула женщина, смотревшая на него с таким же испугом, как он на нее.

– Я друг Моры, – объяснил Бен. – Она дала мне ключ.

– Ох, – вздохнула женщина, внезапно осознав, что стоит в странной позе. – Извините, я услышала, как вы вошли, и знала, что вы не можете быть Ниной или Морой, вот и схватила попавшееся оружие.

Бен взглянул на ряд ярко-зеленых растений у нее за спиной.

– Взяли бы лучше кактус, – сказал он. – Кактусом бить больнее.

Женщина улыбнулась, ее плечи расслабились. Она осторожно поставила горшок обратно на полку.

– Я сестра Нины, – представилась она. – Эми.

– Приятно познакомиться, – кивнул он. – Я Бен.

* * *

И Эми, и Бен, очевидно, получили задания на время поездки: Нина попросила Эми поливать растения и приносить почту, а Мора поручила Бену художественный проект.

Бен достал несколько листов бумаги из тубуса, который держал под мышкой, и разложил их на кофейном столике.

– Вы все это нарисовали? – изумленно спросила Эми.

Она наклонилась ближе, чтобы рассмотреть серию набросков: захудалый караоке-бар в центре города, патио кафе, украшенное старинными фонарями, купол оранжереи в Бруклинском ботаническом саду.

– Мора видела, как я рисую, и, видимо, ей понравилось, – засмеялся Бен. – Но я постарался сделать эти работы чуть более профессионально. Я пришел, чтобы измерить стены и подобрать рамки.

Эми кивнула, складывая фрагменты истории воедино.

– Итак, вот где они встретились, и вот где Нина сказала: «Я люблю тебя». А что это за место?

– Здесь было их первое свидание, – ответил Бен. – Мора хотела запечатлеть особенные для них места.

– Прекрасный подарок, – восхитилась Эми. – И рисунки красивые. Вы художник?

– Архитектор.

– Итак, художник, который хорошо разбирается в математике, – улыбнулась Эми.

– А как насчет вас?

– О, я ужасно разбираюсь в математике, – сказала она.

Бен рассмеялся.

– Я имел в виду, чем ты занимаешься?

– Я учительница английского языка, – ответила она. – Никаких цифр, только романы.

Бен уже собирался спросить, в какой школе она преподает, когда раздался стук в дверь.

– Нина! Мора! – позвал перепуганный голос.

Бен быстро открыл дверь и увидел пожилого мужчину, на его худом теле болталась промокшая одежда.

– Кто вы? – спросил мужчина. – Где Нина и Мора?

– Они уехали, – сказал Бен. – Мы их друзья. Мы можем вам помочь?

– Я не знаю. Я не знал, куда идти. Мора и Нина обычно здесь, они мне помогают, – озабоченно пробормотал мужчина. – Что-то случилось. Я думаю, что, должно быть, прорвало трубу. Повсюду вода.

Он чуть не плакал.

– Понятно, сэр, почему бы вам не пройти сюда и не присесть, – мягко сказал Бен, а Эми помогла мужчине опуститься на диван.

– Где прорвало трубу? – спросил Бен.

– Дальше по коридору, квартира 3Б.

– Я возьму полотенца, – сказала Эми, и Бен бросился в квартиру 3Б.

Войдя в тесную кухню, он чуть не поскользнулся на полу. Труба действительно извергала воду, и на черно-белой плитке не осталось сухого места, поток воды быстро захватывал паркетный пол в прихожей и угрожал испортить ковер в гостиной. Бен прищурился и, присев под раковиной, нащупал запорный клапан.

К счастью, он успешно остановил извержение как раз в тот момент, когда Эми вбежала в комнату с банными полотенцами в руках. Если бы Бен не был так ослеплен брызгами воды и переполнен адреналином, он был бы благодарен судьбе за то, что ему удалось разрешить кризис как раз вовремя, чтобы произвести впечатление на девушку.

– Водопроводчик скоро придет, – сказала она, бросая несколько полотенец Бену, который плотно обернул одно из них вокруг протекающей трубы. Пожилая соседка вошла вслед за Эми и настороженно стояла у порога, а Бен и Эми опустились на колени и принялись собирать воду.

– Мне очень жаль, что я вас потревожил, – сказал мужчина, явно стыдясь своей беспомощности. – Я бы и сам все сделал, но испугался поскользнуться и упасть.

– Ничего страшного, все в порядке, – любезно ответила Эми. Сдерживая смех, она посмотрела на Бена.

– Что-то не так? – спросил он.

– Ты просто очень мокрый, – ответила она.

– А ты идеально выбрала время, чтобы войти. – Бен улыбнулся, пытаясь откинуть с лица влажные волосы. – Пропустила самое интересное, когда я с головой окунулся в гейзер.

После прихода водопроводчика старик проводил Бена и Эми в холл и еще раз сердечно поблагодарил их.

– Это был героический поступок, – сказала Эми Бену, когда они несли стопку грязных полотенец в прачечную.

– Мы, математики, известны своей храбростью, – пошутил он.

– Надеюсь, вы также известны своим благоразумием, – добавила она, – потому что мы никогда не сможем сказать Нине, что использовали ее шикарные полотенца для гостей, чтобы бороться с потопом. Она начинает нервничать, если я пью воду слишком близко к дивану.

– Это останется между нами.

Бен улыбнулся.

– А теперь, полагаю, ты больше всего хочешь пойти домой и переодеться, – предположила Эми.

Но Бену не хотелось с ней расставаться. Кто-то будто нашептывал ему в ухо: «Останься».

– Вообще-то… я бы не отказался от бокала вина, – сказал Бен. – И может быть, в хорошей компании?

После бара они перешли на ужин в тратторию за углом, которую предложила Эми, чтобы представить, как будто они тоже в Италии.

– Я попросила Нину привезти брелоки с гондолами для всех моих учеников, – сообщила она, когда они разделались с ужином.

– Это очень мило, – сказал Бен. – Моя мама поступила бы так же. Мои родители тоже были учителями.

– Значит, я напоминаю вам вашу мать? – поддразнила Эми, как раз когда официант принес два дымящихся капучино. – Девушки это любят.

Бен почувствовал, что они с Эми переступали грань между дружескими отношениями и флиртом. Перешла ли Эми эту грань намеренно?