Текст книги "Истинная на сдачу, дракон в комплекте (СИ)"

Автор книги: Ника Калиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Герцог отступил – всего на шаг, но его присутствие всё ещё витало в воздухе. Он смотрел на меня внимательно, чуть тревожно, но в его глазах не было извинений, не было вины. Только честность. Открытая, пугающая и в то же время… тёплая.

– Надеюсь, я вас не слишком шокировал, – произнёс он негромко. – Но я едва ли не впервые сделал то, что мне действительно хотелось.

Мужчина замолчал, будто и сам испугался сказанного. Потом выпрямился, как-то неловко отвёл взгляд, будто только сейчас осознал, насколько хрупким был этот момент.

– Спокойной ночи, – добавил он, слишком быстро, почти шёпотом, – и… спасибо.

После чего ушёл. Почти сбежал, оставив за собой шлейф тепла и недосказанности. А я осталась стоять посреди кухни, растерянная, растревоженная, с сердцем, которое колотилось в груди так, будто только что сбежало с привязи.

Я не знала, что чувствовала в это мгновение и не была уверена, что хочу в этом разобраться. Но точно знала одно – мне не было страшно. Не сейчас.

Я посмотрела на стол, на оставшуюся чашку, на заплутавший в углу луч света от лампы. И вдруг – рассмеялась. Тихо, облегчённо, будто выпустила из себя напряжение, которое тянулось весь этот день. Странные чувства. Очень странные. Такие, от которых сбивает дыхание… и которые заставляют желать невозможного.

Я взяла тряпку, хотя всё уже было убрано, и ещё раз начисто протёрла столешницы – не потому что было нужно, а потому что всё ещё пыталась осознать произошедшее. Потому что движения помогали собраться и успокоиться. Держаться за привычное, когда внутри всё уже менялось.

Когда всё было вычищено до скрипа, я выпрямилась, вдохнула поглубже и, не включая больше света, вышла из кухни. Драконёнок спал свернувшись клубочком в углу у печки, комната дышала тишиной, как будто и она бережно укрывала этот вечер.

Я поднялась по скрипучей лестнице, прошла мимо окон, за которыми медленно темнело небо, и, наконец, вошла в свою комнату. Закрыв дверь, я прислонилась к ней спиной и задержала дыхание – как будто боялась выдохом разрушить хрупкое ощущение чего-то настоящего. И, может быть… важного.

Кристиан Виери

Я вошёл в свою комнату, тихо прикрыв за собой дверь, и лишь тогда позволил себе сделать глубокий вдох, задержать его на несколько мгновений и с выдохом отпустить всё напряжение, которое незримо держало меня весь этот вечер.

Не сказать, что я чувствовал себя глупо или неправильно – нет. Впервые за долгое время я не испытывал ни вины, ни стеснения, ни нужды оправдываться даже перед самим собой. Напротив – внутри разливалось странное, непривычное ощущение лёгкости, почти эйфории, как будто я наконец сделал шаг в ту сторону, куда давно хотел, но не смел повернуть.

Это не был порыв или игра. Я не искал близости, чтобы отвлечься от дел, и не испытывал мимолётного желания, которое угасает вместе с ночной тенью. Всё было куда глубже, тише и чище. Я коснулся её, потому что не мог не коснуться. Потому что её взгляд, её слова, даже её молчание – всё в Александре говорило на языке, который я начинал понимать. И в этом хрупком, мимолётном касании было больше правды, чем во всех моих речах за последние годы.

Я прошёл к окну, отдёрнул занавеску и замер, глядя на залитый лунным светом двор. Вдалеке, за изгородью, все еще копошились гусята, устроившиеся спать в траве, как будто чувствовали себя полноправными обитателями этого дома. Всё было спокойно. Тихо. И я стоял в этой тишине, как будто впервые за долгое время позволял себе просто быть – без обязательств, без чужих ожиданий, без гербов и масок.

И всё же внутри меня звучал вопрос, от которого я не мог отмахнуться. Что я готов ей дать?

Ответ родился не сразу, но когда появился – был кристально ясен. Я не знал, что ждёт нас дальше. Не знал, кто она на самом деле, откуда, зачем оказалась в моём доме и кем станет завтра. Но я знал одно – я сделаю всё возможное, чтобы девушке здесь было хорошо. По-настоящему. Чтобы этот дом стал для неё не временным укрытием, не случайной остановкой, а местом, где можно дышать, смеяться и жить. Где можно быть собой.

И в то же время – если в какой-то день Моя случайная гостья подойдёт ко мне, взглянет в глаза и скажет, что должна идти, что её дорога ведёт дальше – я отпущу. Не потому что мне будет всё равно. А потому что именно это и значит забота. Не держать. Не цепляться. А быть тем, кто рядом – пока нужен и важен.

Я кивнул сам себе, как будто утвердил это решение, и, не раздеваясь, опустился в кресло у окна. Тело устало, но мысли были спокойны, как вода в глубокой реке. Я чувствовал: сейчас всё правильно. Даже если ничего не понятно – всё на своём месте.

Я провёл в кресле у окна несколько минут – или, может быть, дольше. Время текло иначе, растворяясь в ночной тишине, нарушаемой лишь лёгким постукиванием старых ставней. Но даже в этой тишине, даже в этом хрупком покое всё равно жил напоминанием о вещах, от которых нельзя отмахнуться.

Медленно, с нехотящим возвращаться ощущением, я выпрямился, встал и потянулся за походной сумкой, которую оставил в углу. Ткань была туго завязана, ремни – крепко пристёгнуты. Я заранее подготовил всё, что может понадобиться, но не спешил собираться, будто надеялся отсрочить момент. И вот теперь, в этом простом, земном движении – развязывании узлов, перекладывании фляг и коробочек для сбора растений – реальность вернулась со всей своей ясностью.

Прошло уже три дня. Три из тех тридцати, что были даны мне, чтобы я успел собрать всё необходимое для контракта с Градским. Срок, который показался мне щедрым в день подписания, теперь начинал сокращаться с пугающей скоростью.

Для начала я должен добраться до ущелья, отыскать все нужные травы, сохранить их в надлежащем виде, а затем – доставить в особняк маркизы. Она – не тот человек, кого бы мне хотелось обманывать, тем более, что за этим заказом могут последовать другие. Постоянное сотрудничество. Плата. Средства, которые, как бы ни был мне дорог этот дом, необходимы, чтобы он не рухнул окончательно. Но сначала вернуть долг, взятый в залог на особняк и мои земли.

Оставшуюся часть ночи я провёл в сборах, перебирая снаряжение и одновременно – собственные мысли. Всё, что должно было быть подготовлено заранее, я проверял по второму и третьему кругу: коробочки для хранения, плотные свёртки ткани, карту, список трав, ножи, запас воды и пару скромных порций еды, которые Орлин сунул мне днём в полотняный мешочек с хмурым видом, не терпящим отказа. Всё было на своих местах, но я всё равно перекладывал предметы с места на место, будто в попытке отвлечь себя от другого – того, что не помещается в рюкзак и не укладывается по списку.

Мысли возвращались к ней раз за разом. К лёгкому прикосновению взгляда, к теплу, которое осталось на коже после поцелуя, к тому, как Александра не отвернулась. Как осталась.

Я понимал: это всего лишь начало: хрупкое, ещё не окрепшее, но уже слишком живое, чтобы делать вид, будто его не существует. И тем важнее было не разрушить его легкомыслием или ложными обещаниями. Я должен был уйти. Сейчас. Выполнить своё обязательство. Сделать всё, как должно быть. Чтобы потом – если судьба позволит – вернуться не с пустыми руками.

За окном ночное небо уже теряло свою глубину. Звёзды стали бледнее, будто устав от собственной яркости. Тот самый промежуток, когда тьма ещё держит мир в объятиях, но уже отступает, и в ней появляется свет – едва заметный, предрассветный, но неумолимо приближающий утро.

Я поднялся. Тихо, без рывков, будто проснулся не с кровати, а изнутри. Проверил рюкзак в последний раз, убедился, что ничего не забыл, и медленно открыл дверь своей спальни.

Коридор встретил меня тишиной – глубокой, неподвижной, словно дом спал и дышал ровно. Я ступал неслышно, стараясь не тревожить ни половиц, ни тени, что лежала вдоль стены. Когда я проходил мимо двери её комнаты, то, сам не осознавая, задержался на полшага. Дверь, как и положено в этой части дома, была простой, деревянной, с изношенной латунной ручкой. Такая же, как у всех. Но для меня – особенная.

Я не стал подходить ближе, не коснулся ручки, не задержался дольше, чем позволено. Только посмотрел. И пошёл дальше.

Внизу, в холле, я уже затягивал ремень сумки, когда за моей спиной мягко щёлкнула дверь и в проёме появился Орлин. На нём был тот же самый жилет, поверх которого он накинул плащ – небрежно, наспех, как будто выбежал на пару минут, просто взглянуть, кто шумит у входа.

– Не думал, что вы пойдёте сегодня, – сказал он негромко, подойдя ближе. В голосе не было упрёка. Только констатация.

– Время не ждёт, – ответил я. – Уже три дня прошло. Если хочу успеть собрать всё до конца месяца, тянуть нельзя.

Старик кивнул, посмотрел на сумку, на мою куртку, потом – на дверь. Несколько секунд мы молчали. Он не задавал лишних вопросов – знал, куда и зачем я иду, просто, видимо, надеялся, что я задержусь ещё на день. А может, понимал, что я бы не ушёл, если бы мог иначе.

– Берегите себя, – сказал мой старый друг. – В этом году в ущелье грязи много. Склоны сыплются. Смотрите под ноги и не задерживайтесь у реки. Она тоже теперь другая.

Я медленно кивнул в ответ, впитывая в себя эту простую, скупую заботу. Орлин посмотрел на меня чуть внимательнее, потом тихо добавил:

– Удачи вам, Ваша Светлость. – Я уже собирался шагнуть к двери, как он остановил меня одной последней, короткой фразой: – Возвращайтесь.

Я снова кивнул. На этот раз чуть иначе – глубже, с каким-то внутренним согласием, которого раньше во мне не было. Потому что теперь у меня действительно было к кому возвращаться.

Глава 30. В поисках эринея душистого

Я вышел за ворота, и утренний воздух сразу окутал прохладой – чистой, прозрачной, с лёгким привкусом росы и выдыхающего ночь поля. Небо всё ещё было тускло-серым, но на горизонте уже тлел первый намёк на свет, и птицы, кажется, медлили с пением, уступая этот момент тишине.

У дороги стояла знакомая телега. Возница сидел, как обычно, чуть свесив ногу, лениво поглядывая на тракт. Увидев меня, он приподнял шляпу, кивая с лёгкой полуулыбкой:

– Сегодня вы раньше обычного, Ваша Светлость.

– Хочу поскорее со всем закончить, – ответил я, поднимаясь в повозку. – Едем туда же.

Мужичок не стал спрашивать, зачем. Просто кивнул, как человек, которому давно не нужно объяснять очевидные вещи, и чуть хлестнул вожжами.

Лошади тронулись, и мы поехали по просыпающемуся тракту – среди полей, редких перелесков, мимо прижатых к земле хуторов, над которыми ещё стелился туман. Дорога была знакомой до последнего поворота, до каждой ямки, но в этой привычности была своя странная прелесть: как будто сам мир под ногами знал, куда я иду и зачем.

Мы подъехали к большому валуну у развилки – он стоял здесь давно, весь покрытый лишайником, с еле заметной выщерблиной на боку, как старый молчаливый страж. От него вела тропа – узкая, неровная, уводящая в сторону ущелья. Ни указателей, ни следов других путников. Но, как ни странно, дорожка не зарастала. Будто земля сама не решалась взять её обратно.

Вот же странность… Сюда, кроме меня, никто и не ходит. А дорога всё такая же – чистая, открытая, будто ждущая. Видимо, старая магия всё ещё дремлет где-то в корнях деревьев, во мху и камнях. Не рвётся наружу, не светится – но работает. Тихо. Упрямо.

Я спрыгнул с повозки, подтянул ремень сумки, расправил плечи.

– Спасибо, – сказал, протягивая вознице монету.

Он молча взял её, привычно кивнул и только добавил:

– Удачи вам. Вернитесь к ужину.

– Постараюсь не задерживаться, – отозвался, уже шагая по тропе.

Лошади остались позади, повозка развернулась, колёса глухо заскрипели по дороге, а я шагнул в сторону ущелья – туда, где начиналась моя увлекательная работа. И где, как я надеялся, закончится один из моих долгов.

Тропа уходила вглубь ущелья, петляя среди влажных камней и подлеска, где всё пахло мокрой землёй, выдохшимися листьями и чем-то чуть металлическим – то ли от скал, то ли от старой магии, что спала в этой земле, как не до конца забытая песня.

Первыми мне попались кустики росника тонколистного. Я присел, присмотрелся: серебристые края, мелкие капельки на стеблях – всё, как должно быть. Несколько побегов были вполне пригодны, и я аккуратно срезал их ножом, стараясь не повредить соседние. За ними – несколько желтолистов Долесских, те, что любят влажную почву у самого основания склонов. Узкие, с характерной зубчатой каймой, они были не в лучшем состоянии, но два-три листа подошли бы для моего сбора.

И вот, наконец – бельтра синяя.

Я почти прошёл мимо, пока не заметил еле заметную фиолетовую вспышку среди мха у корней. Присел, раздвинул влажные листья – точно. Невысокий, стройный побег, с цветом, больше похожим на сине-серый, чем на ярко-синий, но именно он и был настоящим. Я достал нож, медленно, не торопясь, вырезал три крепких кустика и, не касаясь руками лепестков, уложил в металлическую банку с мягкой тканевой прокладкой внутри.

Бельтры было немного. Маловато, если быть честным. Но не она была целью. Моя главная цель всё ещё ждала впереди – эриней душистый.

Эта трава была сердцем любого чая, в который входила. Не просто вкусом, а глубиной. Не просто ароматом, а настроением. Её дымная, едва терпкая нота словно собирала воедино все прочие вкусы, будто дирижёр собирает оркестр в цельную симфонию. Но не только вкус делал её уникальной – при правильной заварке края чашки покрывались серебристыми искрами, крошечными светящимися нитями, которые указывали: трава собрана в нужное время, высушена в нужном порядке и не потеряла магического ядра.

Продвигаясь дальше, я уже шёл медленнее, вглядываясь в заросли по сторонам, потому что знал – мы приближаемся к границе, где начиналась зона арок. Эти каменные дуги, разбросанные по ущелью, были старыми, покрытыми лишайником, будто выросшими из самой земли. Маги говорили, что когда-то это были врата. Кто-то – что просто природные образования. Но я знал, что именно под ними чаще всего и рос эриней.

Мне уже попадались молодые листья – вытянутые, с характерной рельефной жилкой. И хотя чай можно было заваривать как из листьев, так и из тонких, душистых стеблей, по-настоящему удачной считалась только одна находка – цветущий куст.

Цветёт эриней душистый всего раз в три года. Один-единственный раз. Цветки его невзрачны, светло-дымчатые, почти сливающиеся с фоном, и только если знать, как искать, можно понять, что перед тобой не просто побег – а сокровище.

Я подошёл к первой арке.

Мох густо облепил основание, корни вились между камнями, под ногами скользили влажные листья. Я замедлил шаг, прислушиваясь к собственному дыханию. Сердце било ровно, но в груди ощущалось знакомое напряжение – неторопливое, спокойное, как у охотника, который знает, что зверь где-то рядом.

И я знал: если повезёт – именно здесь будет тот самый куст. Цветущий.

Первую арку я осмотрел внимательно. Мох, влажная трава, следы старых корней – всё казалось знакомым, но эринея здесь не было. Ни молодых побегов, ни тем более цветущего куста. Только пустая земля, будто трава ушла отсюда давно и не планировала возвращаться. Я встал, отряхнул ладони и медленно выдохнул. Не то чтобы я ожидал лёгкой удачи – но всё равно ощутил неприятную тяжесть, когда понял, что время уходит, а главная цель так и не найдена.

Но останавливаться было рано. Я пошёл дальше.

Воздух начал меняться. В нём чувствовалась влажность, чуть больше сырости, чем раньше, и лёгкий запах гнили – не резкий, но ощутимый. Я замедлил шаг. Остановился. Что-то царапнуло слух.

Не звук – ощущение. Будто по склону впереди кто-то прошёл, оставив после себя шорох. Или… скрежет. Не громкий, но неестественный, животный. Я напрягся. Вторую арку я заметил слева, почти сразу – полуобрушенная, заросшая плющом, она пряталась в тени, но всё моё внимание уже было направлено вперёд.

За поворотом, всего в двух десятках шагов, что-то было. Я притормозил, медленно и почти беззвучно шагнул ближе, стараясь не зацепить ни одного камня под ногой, ни единого сучка. Выглянул из-за валуна.

Ржанники. Пара хищников – с волчьими мордами, шкурами, будто покрытыми каменной крошкой, и длинными цепкими лапами, – раздирала тушку какого-то животного, издали похожего на упитанного кролика. Один ржанник навалился на тушу всем телом, другой вытягивал из неё сухожилие, при этом хрипло урча, как будто его можно было сбить только ударом в шею.

Я замер. Дышать старался как можно тише. С этими тварями лучше не сталкиваться лицом к лицу – они редко нападали на вооружённых людей, но и убегать не спешили, если чувствовали запах крови. К счастью, сейчас они были заняты. И я – был не в их списке.

Медленно, почти незаметно для самого себя, я шагнул назад. Один. Второй. И только после третьего шага позволил себе выдохнуть чуть глубже. Арка слева, что казалась второстепенной, теперь стала шансом. Я решил рискнуть.

Местность встретила меня тишиной. Не мёртвой, а настороженной – той, в которой шорохи гаснут в мхе, а капли дождя будто не решаются падать громко. Камни, заросшие мхом и лишайником, тянулись вверх, образуя неровную дугу, под которой воздух становился прохладнее, будто старое место отгораживало себя от остального мира. Я сделал шаг вперёд и замер.

Здесь было что-то… особенное. Неуловимое. Влажность земли, лёгкий туман, приглушённый свет, который с трудом пробивался сквозь заросли над аркой, создавали ощущение, будто я ступаю не просто на тропу, а пересекаю границу между обычным и тем, что держится в стороне – древним, хрупким и молчаливо наблюдающим.

Я двигался осторожно, словно каждое касание ботинка к земле могло нарушить незримое равновесие. Внимание было напряжено до предела, дыхание сдержанное, будто сам воздух мог выдать меня. Пальцы чуть дрожали, когда я раздвигал траву и вглядывался в подножие камней, пытаясь заметить хоть намёк на знакомый силуэт – тонкие изогнутые листья, серебристо-зелёный оттенок, тот едва уловимый рельеф жилок, который нельзя спутать ни с чем другим.

Но ничего не было. Только мох, редкие побеги других растений, да влажная, упрямая земля, будто не желающая делиться тем, что может дать. И всё же – я продолжал идти, шаг за шагом, будто за каждым поворотом может скрываться нужный мне куст. Цветущий. Тот самый. Единственный, что встречается раз в три года. Всё внутри тянулось к нему, как к оправданию – не только похода, но и вообще этого упрямого желания сохранить привычный мир.

И вот – когда надежда почти начала тускнеть – я увидел их.

Два маленьких кустика. Почти спрятанных в тени у подножия обломанного камня, прижавшихся друг к другу, как будто земля сама решила расположить их поближе, уберечь от глаз. Никаких цветов. Ни одного. Только листья. Узкие, с чуть поблёскивающим налётом, и всё же – настоящие.

Я присел рядом и долго смотрел, даже не касаясь. Просто… вглядывался. Убеждался и перепроверял, будто сам не верил глазам. Ткань реальности натянулась, сердце забилось чаще, но не от восторга – от осознания, насколько мал и прост этот момент… и насколько он ценен.

Скромные. Упрямые. Настоящие. Не цветущие – но живые.

Я медленно вытянул нож, с усилием вытянув из-за спины руку, которой будто не хотелось нарушать эту хрупкую гармонию. Касаясь травинок, я чувствовал их прохладу даже через металл, словно сама природа говорила: «Бери… но аккуратно».

Я срезал их по одному. Лист, стебель, побег. Каждый – с уважением. Бережно и не спеша. Как нечто, что требует не техники, а внимания. Как будто я не резал – а принимал дар.

Коробочка легла в ладонь, словно сама просилась быть использованной. Я уложил побеги на подложку, поправил мягкую ткань, чтобы ничего не смялось. И когда закрыл крышку – не хлопком, не щелчком, а почти касанием, – внутри меня родилась наполненная тишина.

Да, это были не цветы. Да, их было всего два. Но я чувствовал: мне не нужно больше, чтобы знать – я не зря пришёл. Не зря искал. Не зря надеялся. Эта находка не кричала о себе, она просто была. И этого оказалось достаточно.

Я аккуратно уложил коробочку с побегами в самое защищённое место сумки, затянул ремни и ненадолго задержал взгляд на том углу, где среди мха и камня несколько минут назад стоял тот самый куст – хрупкий, живой, бессловесно доверившийся. Неожиданно тепло расползалось по груди: было в этом что-то правильное, завершённое, как будто сама земля приняла моё присутствие, позволила взять то, что нужно, и теперь тихо отпускала обратно. На сегодня – этого было вполне достаточно. И даже немного больше.

Я выпрямился, неторопливо потянул плечи, почувствовал, как тело наконец выходит из напряжения пути, как дыхание становится глубже, как мысли начинают стекать в ровный поток. Я уже собирался сделать шаг к выходу, тихо и незаметно покинуть арку, не нарушая того равновесия, которое царило здесь с самого начала, как вдруг…

Мир треснул. Не громко, не внезапно – наоборот, будто тонко, хрустко, где-то на грани слуха, но так, что всё внутри обернулось.

Сначала я ощутил это – не на уровне чувств, а телом, каждой клеткой, словно кожа вспомнила то, что вдалбливается на учениях, шлифуется в гарнизонах, остаётся в крови у тех, кто однажды на войне перестал дышать слишком громко. Лёгкое покалывание в затылке, неприятный холод внизу живота, напряжение между лопаток – именно так я узнавал, что рядом опасность. Ни звериное чутьё, ни шестое чувство – просто опыт. Накопленный, отточенный, ставший инстинктом.

Потом я услышал. Тихий, сдавленный звук, как будто в глубине арки камень выдохнул через сомкнутые зубы – сипло, глухо, с хриплой тяжестью, в которой не было ничего человеческого. Звук не стремился напугать – он просто был, как факт и напоминание: ты здесь не один.

И только затем – увидел.

Пара глаз. Узкие щели, жёлтые, как старое стекло, с тёмной прожилкой по центру. Они не сверкали – нет. Они смотрели прямо в меня: без страха и интереса. В них был только голод: медленный, вязкий, как затянувшаяся жажда, что наконец получила повод крикнуть: «Время пришло».

Я застыл. Мгновенно, инстинктивно, так, как замирают звери в лесу, когда понимают: хищник уже рядом, и любое движение – это шанс, но не всегда – на спасение.

Тени у выхода дрогнули, и я различил очертания двух тел – вытянутые, угловатые, поджарые, с хищной пластикой в каждом изгибе. Один был массивнее, второй – тоньше, но в каждом чувствовалась та самая угроза, что исходит не от силы, а от абсолютной уверенности в своём праве напасть.

Ржанники. Эти твари редко показываются при дневном свете, но в этот раз они пришли за едой. И, похоже, решили, что уже нашли.

Горло непроизвольно пересохло, пальцы медленно сдвинулись к ножу на поясе, но я не тянулся к нему – ещё нет. Я знал, что любое резкое движение спровоцирует вспышку, бросок, и тогда всё пойдёт иначе. Сейчас – тишина. Застывшая, тяжёлая, как разлитый по воздуху страх.

Я стоял. Они – тоже. Мы смотрели друг на друга, замкнутые в этом крохотном мире старой арки, мокрого камня и слишком живого желания остаться в живых.

И никто из нас пока не делал первый шаг.

Их низкое, хриплое рычание раздалось совсем рядом. Не громко – наоборот, приглушённо, как будто ржанники не пытались напугать меня, а... предупредить. Это прозвучало странно даже в моей голове, но я не чувствовал в их взгляде явной агрессии. Ни мгновенной злости, ни желания напасть с ходу. Они смотрели внимательно, настороженно, и в их позах было что-то… колеблющееся.

Ржанники топтались на месте. Лапы то прижимались к земле, то скользили по мху. Один чуть сместился вбок, будто начинал обходить меня по дуге, но не решался продолжить. Второй не сводил с меня взгляда, но всё чаще дёргал ушами, настораживался, как будто прислушивался не ко мне, а к чему-то другому.

Я тоже не двигался. Стоял, держа себя в руках, чувствуя, как напряжение стягивает мышцы спины и плеч. Дыхание стало поверхностным, глаза – цепкими, готовыми заметить любое движение. Рука была недалеко от ножа, но пока я не дёрнулся. Внутри – только одна мысль: если пойдут, действовать сразу. Без колебаний и пауз. Но… они всё не шли.

Я начал замечать: звери смотрят не только на меня. Их внимание всё чаще уходит в сторону, будто в ущелье находился кто-то ещё, и этот «кто-то» беспокоил их сильнее, чем человек с оружием. Они ещё рычали, но звук стал другим – неровным, с хрипотцой. Напряжение в мощных телах не спадало, но уже и не нарастало. В какой-то момент один из монстров дёрнулся, словно внутренне сделал выбор, и через пару секунд – они начали пятиться.

Один ржанник, не спеша, отступил назад, всё ещё не отрывая от меня взгляда, в то время как второй метнулся в сторону, почти скользя по мху, будто не хотел выдать в этом движении ни страха, ни спешки. Всё произошло без рывка, без финального хищного толчка или предупреждающего рыка – они просто ушли, как если бы приняли решение ещё раньше, а теперь просто довели его до конца, оставив после себя гнетущую, недоверчивую тишину.

Я стоял, словно вкопанный. Несколько долгих мгновений просто смотрел в то место, где они исчезли. Ни звука шагов, ни треска травы. Тишина. И лишь тогда, когда мышцы в груди напомнили, что пора бы вдохнуть, я выдернул из ножен меч – с небольшой запоздалостью, но чисто.

Рука не дрожала – движения оставались точными и выверенными, как и полагалось в такой ситуации, но ощущение пришедшего с опозданием действия не отпускало. Я медленно опустил клинок, не спеша убирать его в ножны и продолжая стоять, не отводя взгляда от того места, где до этого скрылись ржанники.

Темнота впереди оставалась неподвижной, ни одна тень не колыхнулась, и в этой тишине было что-то неестественное – слишком спокойное для того, чтобы поверить. Я не двигался, потому что ждал: возможно, это был отвлекающий манёвр, и если они вернутся, то сделают это внезапно и с другой стороны. Такие твари не отступают без причины, и если сейчас всё стихло, значит, где-то есть другой источник опасности, тот, что заставил их изменить своё поведение.

Я оглянулся через плечо, неспешно, без резкости, просто чтобы проверить, не появился ли кто-то или что-то за спиной, и хотя тропа была пуста, это не прибавило уверенности. Напротив – ощущение, будто всё ущелье давит сверху, только усилилось, и я понял, что задерживаться здесь дольше опасно.

Я двинулся к выходу и, стараясь не шуметь, шагал осторожно, следя за тем, чтобы не задеть ногой ни камня, ни сухой ветки. Внимание было сосредоточено на звуках – я улавливал малейший шорох, каждый скрип или каплю, падающую с ветки, и все ощущения оставались напряжёнными. Плечи не расслаблялись, взгляд скользил по сторонам, сумка тянула вниз, а рука всё ещё крепко сжимала меч.

И чем дальше я уходил, тем больше меня охватывало не облегчение, а настороженность. Будто они ушли… не из страха, а из уважения. Или потому что их вызвал кто-то сильнее. Именно эта мысль – тихая, но прилипчивая, не покидала меня, пока я шёл, а над головой постепенно темнело небо, прогоняя остатки дневной теплоты, но не прогоняя тревогу.

Я шёл по ущелью медленно, без лишних движений, словно всё ещё был в эпицентре чего-то, что пока не закончилось. Земля под ногами была влажной и мягкой, камни на поворотах покрыты тонкой зеленью, в воздухе висела затхлая, тёплая тишина, будто что-то огромное недавно ушло, но след ещё не остыл. Каждая трещина в скале, каждый сдвиг гальки под ногами казался мне шорохом, эхом, сигналом – вот-вот, и снова раздастся тот звериный рык из глубины, и два силуэта вернутся туда, где только что уступили.

Но всё оставалось тихим.

Я прислушивался – не просто вслушивался, а жил ухом, жил взглядом, жил напряжённой спиной, ощущая каждую тень как возможную ловушку. Пахло сыростью, туман поднимался вверх, и из-за этого всё пространство казалось ненадёжным, зыбким, будто я шагал по сну, а не по тропе, по которой сам когда-то не раз проходил.

Когда показался валун у развилки – тот самый, знакомый, словно каменный страж, – мне впервые захотелось выдохнуть. Но телеги там не оказалось. Место было пустым.

Я остановился, на мгновение вгляделся в дорогу, от которой отделялась тропа, провёл ладонью по ремню сумки, проверяя: всё ли на месте. Тишина вокруг казалась неправильной, неестественно ровной. И снова – это ощущение: будто кто-то смотрит. Будто два взгляда не исчезли в лесу, а просто отступили чуть дальше.

Повернувшись к дороге, я сделал несколько шагов вперёд и почти сразу услышал стук копыт и скрип колёс по гравию. Воз появился из-за поворота, неспешно, будто лениво, как в обычной вечерней тишине, которая не знает, что ты только что смотрел в глаза хищнику.

Мой помощник, заметив меня, поторопил лошадок, вскинулся на сиденье и замахал рукой.

– Ох, Ваша Светлость… подзадержался я, – нервно заговорил он, едва остановив телегу рядом, смяв в пальцах свой картуз. – Сегодня поле пахали. То самое, выделенное – пшеницей засадили. А на первом участке, у леса… там уже всходы, представляете? Мелкие, но растут.

Я взобрался в повозку без спешки, чувствуя, как мышцы, до этого сжатые, немного расслабляются, хотя голова всё ещё оставалась ясной, будто выточенной лезвием. Я бросил взгляд за спину – на тропу и развилку. И, как ни странно, не удивился, когда на миг мне показалось, что там, в густой листве, замерли две тени. Узкие, вытянутые, будто звери не ушли далеко. Просто наблюдали. Просто… дали пройти.

– Ничего страшного, – сказал я наконец, устраиваясь на сене и упираясь ладонями в колени. – Работать тоже надо.

Возница с облегчением вздохнул, подстегнул вожжи, и лошади тронулись. Колёса заскрипели по старой ухабистой дороге, вздрагивая на каждой кочке, напоминая, что мы возвращаемся в мир, где живут люди, гуси, недоваренный суп и вечерние заботы, а не только звериные глаза и запах мха.

Дорога шла в сторону дома – медленно, но верно. Мы обогнули холм, миновали ручей, и, наконец, показались первые очертания особняка. Крыша, каменные стены, деревянная калитка. Дом.

У ворот, сжимающая край передника и вглядывающаяся в нас из-под ладони, стояла Александра. Когда она увидела телегу, шагнула вперёд. И хотя девушка не махала и не кричала – в её позе было беспокойство, тонкое, сдержанное, но настолько явное, что я сразу почувствовал, как у меня внутри что-то оттаивает. Мягко. Неожиданно. По-настоящему.

Она ждала. Не как работница ждет своего хозяина, и даже не как друг. А просто… как человек, который волновался. Я невольно улыбнулся, потому что теперь я точно знал: я вернулся не просто с травами.

Я вернулся – домой.