Текст книги "Разнести повсюду весть (ЛП)"

Автор книги: Ник Вилгус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Его отсутствие вносило дисгармонию. Тишина была дисгармонией.

Я стоял в этой тишине, прислушиваясь к звуку того, как открывается его дверь, к звуку его шагов по ковру, ожидая увидеть его лицо, светлое безумие его волос, озорную усмешку, которая говорила мне, что он что-то задумал. А он всегда что-то задумывал, этот ребёнок.

Казалось, я уже ждал так долго, но эти звуки, эти картины никак не появлялись. Ждал и ждал, но мне не отвечало ничего, кроме тишины, ничего, кроме тишины, не кричало на меня, тишина, пустота и отсутствие. Я желал услышать то, чего никогда не услышу снова, не важно, как сильно я жаждал этого и нуждался.

Я сел за кухонный стол и обхватил голову руками, меня охватывала знакомая боль.

Говорят, время лечит раны, но это кувшин горячей, вонючей блевотины. Может быть, ты научишься хромать и притворяться, что не хромаешь, но это есть – и все это знают. Может быть, ты говоришь себе, что всё наладится, и может так будет, а может и нет. Может быть, ты научишься смеяться в лицо катастрофе, но ты знаешь, у кого в руках карты, и это не ты. Ты говоришь себе разную счастливую ерунду, но, в конце концов, когда тишина кричит на тебя как чёртов оркестр, правда бьёт по яйцам.

Мне нужно было собрать вещи, помочь подготовиться Джексону. Мы пробудем дома всего ничего. Мне нужно привести в порядок свои “дела”. Вместо этого я подошёл к комнате Ноя и открыл дверь. Я включил свет у его кровати, присел на неё, проводя рукой по покрывалу.

Глава 34

Но этого недостаточно

– Всю ночь ты был не в настроении, – сказал Джексон, делая паузу в сортировке наших счетов и документов на кухонном столе.

Я ничего не ответил.

– Ну? – подтолкнул он.

– Я просто устал.

– Ты так говоришь, когда злишься и не хочешь говорить об этом.

– С чего бы мне злиться?

– С того, что мы переезжаем?

– Ты получил то, чего хотел, разве нет?

– Я не хочу делать это, если ты будешь из-за этого злиться.

– Я не злюсь.

– Тогда в чём дело, Вилли? У нас есть всего дней десять, чтобы разобраться с дерьмом. Я могу вернуться и разобраться с мебелью, но у нас куча вещей, которые нужно отослать – одежда, книги, твои письменные принадлежности, всё, что ты хочешь взять. Мне бы не помешала помощь.

Я вздохнул немного слишком тяжело.

– Что, Кантрелл? Господи!

– Думаю, я пойду спать.

– Я сказал, что мне нужна помощь!

– У меня нет настроения, чёрт возьми!

– Не обязательно на меня ругаться!

– Ох, слезь с моих сисек, Ледбеттер!

– Мы должны с этим разобраться!

– Бьюсь об заклад, ты не можешь дождаться, когда выберешься отсюда, да? Иди фамильярничай со снобами Бикон-Хилл и слушай, как твоя мать насмехается над калеками и бедняками.

– Вилли, какого чёрта?

– Ничего в нашей жизни не имеет для тебя значения?

– Что это должно значить?

– Ты заставил меня собрать все вещи Ноя и сложить их в мамином доме, чтобы нам не приходилось на них смотреть. Теперь ты хочешь оставить и эту квартиру, единственное, что у меня осталось от него, и ты так чертовски торопишься с этим.

– О чём ты?

– И этого недостаточно! О нет! Теперь ты хочешь переехать на другую сторону мира…

– Господи, Вилли!

– Это всё, что у меня осталось. Это место. Где мы жили. Где мы завтракали. Ходили плавать. Смотрели телевизор. Это всё, что у меня осталось – а ты хочешь избавиться и от этого.

– Какого чёрта с тобой не так?

– Не жди, что я буду счастлив!

– Какого чёрта?

– Может, это место для тебя ничего не значит, Джек. Может, твоя большая модная квартира в Бостоне намного более удобная или стильная или новороченная, но это мой дом. Это наш дом. И он для меня что-то значит.

Джек замолчал, глядя на меня с непроницаемым выражением лица.

– Я пойду проедусь, – сказал я, хватая ключи.

– Куда ты собираешься?

– На черта тебе это знать?

– Я твой чёртов муж, вот на черта!

– Ага, и что?

– Не разговаривай так со мной!

– Это ты всегда его отталкивал…

– Я?

– Да, ты, Ледбеттер. Это ты сказал, что я должен сказать ему умереть. Просто умереть. Просто покончить с этим, чёрт побери, чтобы мы могли продолжать свои весёлые чёртовы жизни.

– Это несправедливо! Господи! Как ты можешь так говорить?

– А затем ты не мог дождаться, когда избавишься от его вещей…

– Это неправда!

– Так что нам пришлось собрать их все и перевезти к маме. А сейчас, благодаря тебе, у меня не останется совсем ничего. Так что да. Может, я просто пойду проедусь, чёрт возьми. Почему бы тебе не собрать всё это грёбаное дерьмо самому, если ты так спешишь? Ещё лучше, почему бы тебе просто не собрать свой хлам и не свалить в чёртов Бостон самому?

Я прошагал к двери и позволил ей захлопнуться после моего ухода.

Глава 35

Это ты себе говоришь

Я остановился у винного магазина на бульваре МакКалоф.

Мы не держали в квартире алкоголя. Даже не хранили аспирин из страха, что Джексон Ледбеттер размельчит его и втянет порошок в свой чёртов нос.

Я был неравнодушен к «Американ Хани», так что выбрал себе бутылку, подумал получше, и схватил бутылку побольше.

Я никогда не делал ничего наполовину.

По дороге в Нью-Олбани, где жила мама, я пил прямо из бутылки.

Я снова был в одном из таких настроений.

Я проехал мимо дороги к маминому дому и кружил по центру города, в конце концов, оказавшись на кладбище на краю города, где с девятнадцатого века хоронили католиков. Через кладбище проходила извилистая дорога, и перед моими фарами стояли надгробные плиты. Я бутылкой отсалютовал знаку “Закрыто с шести вечера до шести утра”, пока ехал к новой секции, и остановился.

Мои шаги несли меня по знакомой тропе. Я поднял воротник, защищаясь от холода, думая, что следовало бы надеть перчатки и шапку. Впереди, в конце ряда Е – так его назвали, когда мы пришли и спросили о покупке участка – была маленькая могила.

Я сделал приличный глоток «Американ Хани», проглотил, сделал ещё один глоток, долгое время стоя и глядя на могилу своего сына.

Сверху на продолговатой надгробной плите лежал ягнёнок. Чёртов ягнёнок. Я понятия не имел, кто, чёрт возьми, принял это решение, но это был не я. Мой сын не был чёртовым ягнёнком. Возможно, мамина чепуха. Она считала всех детей лучами от чёртового нимба Иисуса.

Я сделал ещё один глоток – на самом деле, чуточку слишком большой – и выплюнул немного. Я не знал, что добавляют в эту штуку, но это определённо хороший способ промочить горло. Я вытер губы рукавом пальто.

Я прочёл слова, которые запомнил давным-давно:

Любимый сын

Ной Вильям Кантрелл

Родился 5 июля 2002

Умер 18 октября 2015

Я наклонил бутылку.

Куча чёртового дерьма, надгробных плит и могил, и кладбищ, полных мёртвых тел и мёртвых мечтаний. У буддистов правильная идея. Просто сжечь проклятое тело и покончить с этим. Какой смысл держать труп, чтобы мучиться всю оставшуюся жизнь?

Я смотрел на эти слова, у меня перед глазами всё расплывалось.

Любимый сын

Я снова наклонил бутылку, удивлённый тем, что уже выпил больше трети. Я не был алкоголиком, но пытался, и «Американ Хани» был единственной вещью, которая могла отнести меня туда, куда нужно.

Там стояла надгробная плита с нелепым ягнёнком на верхушке.

– Что? – спросил я, глядя на плиту и чувствуя себя воинственно. – На что ты смотришь?

Какой ты отличный отец…

– Да? Ну и к чёрту тебя!

Уверен, он был бы горд видеть, что ты стоишь и пьёшь алкоголь…

– Он не был чёртовым баптистом, знаешь ли. Мы католики – нам можно выпивать!

Значит, ты говоришь себе…

– Отвали!

Он заслуживал намного большего…

– Я сказал, отвали! Эти твои гранитные уши не работают?

У него должна была быть лучшая жизнь.

– У него была хорошая жизнь! – с жаром, со злостью произнёс я. – Не говори мне, чёрт возьми, о том, что у него могла быть лучшая жизнь! Я делал для него всё! Не говори мне, чёрт возьми, ничего другого! У этого мальчика была лучшая жизнь, которую я мог ему дать!

Но это было не много да?

– Что ты об этом знаешь?

И вот ты здесь, снова заставляешь его гордиться!

– Иди к чёрту!

Продолжай пить, ковбой. Это заставит его гордиться…

Я сделал ещё один глоток, почувствовав себя решительно нехорошо. Я начинал дрожать от холода и прекрасно осознавал, что должен двигаться дальше, прежде чем один из помощников шерифа проедет мимо и увидит меня. Они не воспринимали с добротой посетителей кладбища после закрытия.

– Как ты мог так со мной поступить? – спросил я, теперь глядя не на плиту, а на саму могилу.

Ответа не было.

В этом дело – ответа не было никогда. Моего бедного мальчика поглотила тишина, небытие, пустота. И никогда не было ответа. Куда бы он ни ушёл, он просто исчез, полностью и совершенно исчез. Вырывался из этого существования. Исчез в небытии, будто его и вовсе никогда здесь не было. Стёрся прямо из книги нашей жизни.

– Как ты мог это сделать? – спросил я слишком громким голосом. – Ты неблагодарный маленький засранец!

Где-то залаяла собака.

– Я делал для тебя всё, – объяснил я, в моей голове уже всё плыло, лицо пылало. – Я старался изо всех сил. И вот, как ты мне платишь! Это неправильно! Я не говорил, что ты можешь это сделать! Я твой отец, и я не давал тебе разрешения на это! Ты меня слышишь? Ты не имеешь никакого чёртового права поступать так со мной. И я знаю, что был дерьмовым отцом. Я это знаю. Ты не думаешь, что я это знаю? Ты не знаешь, что я думаю об этом каждый чёртов день? Обо всём дерьме, что я сделал не так? Но я старался исправиться перед тобой. Я старался, маленький ты засранец! И что хорошего ты мне сделал? Ты всё равно ушёл.

Я пил, вытирал глаза, пока что-то раскрывалось внутри меня.

– Ты знаешь, что? – произнёс я, кивая головой, будто в согласии. – Почему бы тебе не взять свою плиту, и свою могилу, и свой гроб, и свой склеп, и свои слуховые аппараты, и свой костюм для воскресной мессы, и своего Железного человека, и свой Xbox и все свои чёртовы игры, и всё эти чёртовы книги, которые я покупал тебе, которые ты никогда не читал, и свою одежду, и свою зубную щётку – почему бы тебе не взять весь этот хлам и просто не засунуть всё прямо в свою чёртову задницу? Хах? Как насчёт этого, Любимый сын? Любимый, хрен там! Если бы ты любил меня, то не бросил бы! Теперь ты меня слушаешь? И почему бы тебе не взять свои нимбы и свои солнечные лучи, и свой райский хор, и своё “новое, идеальное тело”, и свою “безупречную, безгреховную одежду”, выстиранную в крови чёртового ягнёнка – почему бы тебе не… почему… как ты мог так поступить? О Господи, Боже, как ты мог так со мной поступить? Я действительно был настолько плохим? Ты был моим маленьким мальчиком. Моим драгоценным маленьким мальчиком! Почему ты так меня оставил?

Я закрыл рот рукой, пытаясь остановиться и не говорить ничего дальше.

Я сел на край дороги, сделал очередной глоток, дрожа, пока тёплый огонь проходил вниз по моему горлу.

Продолжай пить, ковбой…

Я притянул колени к груди, пытаясь согреться.

Это глупо, вот так быть здесь ночью.

Но…

Ты знаешь, что он заслуживал лучшего.

– Ты заткнёшься, чёрт побери? – прокричал я вне себя. – Я пришёл сюда говорить не с тобой. Я пришёл сюда поговорить с моим мальчиком.

Будто он тебя слышит…

– Он просто отлично меня слышит!

Не то, чтобы ему не наплевать…

– Ему не плевать на меня! Он бы не бросил меня без причины! Он должен был уйти. Ты не понимаешь? Он должен был! Он бы не бросил меня здесь без причины… должна была быть причина… Бог хотел вернуть его обратно… Бог хотел… должна была быть какая-то причина. Ты этого не понимаешь? Он бы не ушёл без причины…

Но он ушёл, разве нет?

– Заткнись! – крикнул я. – Заткнись, заткнись, заткнись! Я не слушаю твоей чёртовой брехни!

Я прижал бутылку «Американ Хани» к груди, думая о днях, когда прижимал к груди Ноя, когда он был просто маленьким малышом, когда его страхи метамфетаминового малыша выходили из-под контроля – как я обнимал его, гладил по спине, охал и ахал ему на ухо, гладил по волосам, как называл его милым, сладким и малышом, как любил его, пока демоны не смягчались.

Теперь это исчезло. Всё это. Исчезло бесследно. Исчезло, будто никогда не было. Просто, чёрт возьми, увязло во тьме и небытии.

Это неправильно.

Это просто неправильно.

Я прогнал его демонов.

Почему он не мог прогнать моих?

Глава 36

Что ты здесь делаешь?

– Давай, ковбой, пойдём домой.

Джексон Ледбеттер вдруг оказался рядом, тянул меня за руку, пытался поднять на ноги.

Он появился из ниоткуда, молчаливый как призрак, его лицо отражало тихое неодобрение.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я заплетающимся языком.

– Ох, ты знаешь, – произнёс он многострадальным тоном.

– Как ты узнал, где я?

– Будто ты никогда раньше этого не делал, Кантрелл. Честное Рождество!

– Я разговариваю со своим мальчиком!

– Вилли, пожалуйста. Пока полиция не приехала. В последний раз тебя чуть не арестовали. Это закрытая территория, знаешь ли. Хоть раз в своей проклятой жизни ты можешь не быть чёртовым идиотом?

– Я разговаривал со своим мальчиком!

– Я знаю. А теперь идём.

– Я сказал ему брать свою плиту и свой гроб и…

– Я знаю, детка. Идём. Здесь холодно.

– Как он мог так со мной поступить? – спросил я, искренне недоумевая.

– Вилли, ты пьян, и здесь холодно, и я не в настроении для твоей чепухи.

– Но как он мог так поступить?

– Ты это прекратишь? Пожалуйста, Вилли!

– Он чёртов неблагодарный маленький засранец!

– Прекрати!

– Как он мог так поступить?

– У него не было выбора, болван! И он держался так долго, сколько мог. Это ты неблагодарный засранец, Вилли. Он старался изо всех сил ради тебя. Ты должен отпустить его. Пожалуйста, Боже, сколько раз я должен тебе это говорить? Ты должен это прекратить.

– Я не должен ни хрена делать!

– Нет, должен. Если ты хочешь усыновить того маленького мальчика в Бостоне, ты должен взять себя в руки, чёрт побери. Если ты хочешь будущего, Вилли… если ты хочешь вообще какой-то жизни… ты должен это прекратить. Что ещё, мать твою, мне сделать, чтобы заставить тебя это увидеть?

– Но это неправильно!

– Его нет, Вилли. Но я здесь. Твоя семья здесь. Тот маленький мальчик в Бостоне здесь. И нам нужно, чтобы ты тоже был здесь. С нами – а не со своим мёртвым сыном. Ты должен его отпустить.

– Но я не могу.

– Можешь и сделаешь.

– Не могу!

– Почему бы тебе не пойти и не сказать тому глухому мальчику в Бостоне, что ты не можешь быть его папочкой, потому что устроил праздник жалости к себе, и тебя нельзя тревожить?

– Отстань от меня!

– Пожалуйста, Вилли. Я больше не могу этого выносить.

Я услышал что-то странное в его голосе и повернулся, намереваясь что-то сказать – мой язык иногда жил своей жизнью, особенно, когда я пьян – и с удивлением увидел, что Джексон Ледбеттер плачет.

Ледбеттер не был плаксой. Я доводил его до слёз раз или два, но не более того.

– Какого чёрта? – произнёс я, стоя на нетвёрдых ногах.

– Ты должен это прекратить, Вилли, – несчастно сказал он. – Ты разрушаешь мою жизнь! Ты выбрасываешь всё, ради чего мы работали! Ты должен переступить через это и двигаться дальше – прошло шесть чёртовых лет! Я тоже его потерял, знаешь ли, и не прошло ни дня, чтобы я о нём не думал, но мы должны двигаться дальше. И знаешь, я тоже здесь. Ты никогда об этом не думаешь? Я здесь. Я твоя семья. И я устал жить в тени нашего мёртвого сына. И я устал от тебя и устал от твоей чёртовой чепухи. Прошло шесть лет. Шесть чёртовых лет! Сколько можно!

– Ох, что ты об этом знаешь?

– Что я об этом знаю? Ты издеваешься? Ты потерял одного ребёнка. Одного, Вилли. Хочешь знать, скольких я потерял за годы работы медбратом – как много детских смертей я видел, скольких родителей, уничтоженных горем? Ты, чёрт возьми, издеваешься надо мной, Вилли Кантрелл? Думаешь, я не знаю, каково это? Рак, лейкемия, СПИД, каждая странная болезнь на этом свете – химиотерапия, радиация, поясничный прокол, одна операция за другой, эти маленькие дети надрываются, пытаются пережить ещё один день, чтобы побыть с их семьями… и ты думаешь, я не знаю, каково это? Иди к чёрту, Вилли!

Я замолчал, внезапно не зная, что сказать.

– Знаешь, что, – тихо произнёс Джексон, – я возвращаюсь в Бостон. Я уезжаю. Если хочешь со мной, то возьми себя в руки, чёрт возьми. В противном случае – отвали. Я больше так не могу. Последнее время ты не в себе. И хочешь узнать кое-что смешное? Я видел так много женатых пар, которые проходят через то же самое. Один из их детей умирает, и всё кончено. Они просто, чёрт возьми, разваливаются. Я думал, у нас всё будет по-другому. Я думал, мы справимся – но теперь я вижу, что у нас не получается. И мне жаль, но я устал, и я больше не могу справляться с твоим дерьмом. Так что я сдаюсь. Поступай, как знаешь. Я позвоню Биллу и скажу ему приехать и забрать твой зад, потому что ты не сядешь за руль, не в таком состоянии. Где твои ключи от машины?

– Ты не заберёшь мои ключи!

– Хотел бы я посмотреть, как ты попробуешь меня остановить.

– Мне не нужна твоя помощь!

Выговорившись, Джексон сейчас был убийственно серьёзен, ощупывая карманы моего пальто в попытках найти ключи.

– Прекрати! – раздражённо воскликнул я.

– Дай мне чёртовы ключи!

– Я поеду домой сам.

– Дай мне ключи, Вилли!

– Нет!

– Чёрт побери, – еле слышно произнёс он. Он грубо, агрессивно толкнул меня. Я споткнулся о свою же ногу и упал на холодную землю. Я в удивлении моргнул, глядя на него.

Он был готов выбить вселюбящего Иисуса прямо из меня.

– Ключи, – сказал он, протягивая руку.

– Я оставил их в машине.

– Я не попадусь на это второй раз, придурок. Я хочу ключи, и я хочу их сейчас.

Я вытащил ключи из кармана штанов.

Он выхвати их из моей руки и ушел прочь во тьму.

Глава 37

Можешь одолжить десять долларов?

Я проснулся, развалившись на диване Билли. Его сын, Эли, ученик выпускного класса старшей школы, сидел в кресле, играл в телефон и смотрел мультфильмы.

В этот момент его подросткового хулиганства, волосы Эли были почти такими же длинными, как мои.

– Йо, дядя Вилли, зацени, – сказал он, показывая мне на телефоне фотографию девушки с развратным пирсингом в языке. – Это такой отстой. Я сказал маме, что хочу шипы, а она такая: “Эли Кантрелл, если ты когда-нибудь придёшь домой с шипами, можешь собирать свои вещи и убираться из моего дома!” Я такой: “Остынь, мама. Чёрт! Не напрягайся”. Кстати, ты должен отвезти меня в школу. Дядя Вилли, ты меня слушаешь, чувак?

Я сел, в моей голове гремело, стучало, всеми видами несчастья.

– Отвезти тебя в школу?

– У меня сегодня только один урок. Я должен быть там в час. Я как раз готовился тебя будить.

– Где твой отец?

– Он ушёл на работу.

– И мама тоже?

– Да, и слава Богу.

– Здесь только ты?

– Только я. Боже, дядя Вилли, ты был в хлам, когда папа привёз тебя домой вчера ночью. Мама распсиховалась. “Я не хочу видеть какого-то пьяницу в своём доме!” Ты её знаешь. Папа сказал, что ты снова был на кладбище. Это такой отстой. Дядя Вилли, чувак, ты сумасшедший! Как думаешь, ты мог бы одолжить мне десять долларов?

– Где моя машина?

– Папа забрал её сегодня утром. Маме пришлось отвезти его туда по дороге на работу. Она так злилась. Кстати, о тех десяти долларах. Как думаешь, ты мог бы…

– Мне нужно отлить, – сказал я, поднимаясь и спеша в ванную.

Лицо, которое смотрело на меня в ответ в ванной, выглядело измождённым и старым.

Каким же я был дураком.

Глава 38

Ты меня слушаешь?

– Люди никогда не умирают, когда дремлют, – сказала Тина. – Когда-нибудь замечал это?

– Прости?

– Ты когда-нибудь открывал газету и смотрел на некрологи, и это было как: “О, мисс Джейн умерла, пока дремала”? Там всегда говорится, что мисс Джейн умерла во сне. Мистер Джек умер во сне. Думаю, когда я состарюсь – а я не состарюсь, это чисто теоретически – но думаю, когда я постарею – если это когда-нибудь случится – я больше не буду спать. Я просто буду дремать. Ты когда-нибудь думал об этом? Серьёзно! Кто умирает, пока дремлет? Никто. Никогда! Знаешь, думаю, я на кое-что наткнулась.

– Вау, – произнёс я.

– Так что, в любом случае, я недавно ходила увидеться с мамой, и ты знаешь, что они сделали?

– Что?

– Они начали использовать маломощные “экологически безвредные” лампочки. Ты знаешь, о чём я говорю? Я ни черта не вижу в том доме. Я спотыкалась по дороге в гостиную, и я такая: “Мама, какого чёрта?” И она: “Твой отец”. “Твой отец”. Потому что, ты знаешь, она винит папу всегда и во всём. И она такая: “Твой отец сказал, что мы должны их попробовать. Попробовать их. Он так сказал. Попробовать их! Так что мы сменили все лампочки. Мы сэкономим деньги, сказал он. Сэкономим деньги! Ну, ты знаешь, что я сегодня сделала, Тина? Я села на кота! Я чуть не убила бедняжку. Я не видела, что он сидит в моём кресле! Я пыталась сесть, а затем в следующий момент мне в зад вцепилось пять килограммов чистого кота. Как я должна так жить? Мне пришлось использовать фонарик, когда я пошла в туалет, чтобы не наложить в ванну”. Ты меня слушаешь, Вилли?

– Вроде того.

– Не говори, что ты пригласил меня на ланч только для того, чтобы мог меня игнорировать.

– Прости.

– Кстати, ты ужасно выглядишь. Тебе действительно нужно оставить фантазии. Тебе это не идёт.

– Я знаю.

– Итак, ты мне об этом расскажешь?

– О чём расскажу?

Тина потянулась через стол, взяла меня за руку.

– Я люблю тебя, Вилли. Бог знает, если бы ты не был гомиком, и если бы моя сестра не была замужем за твоим братом… В смысле, мы практически кузены… но не бери в голову. Я люблю тебя, Вилли. Так что не пойми это неправильно, ладно? Но ты придурок. Ты это знаешь? Засранец высшей степени с большой буквы “З”.

– Я не могу его отпустить.

– Вот, где ты ошибаешься. Ты можешь его отпустить, и отпустишь, но ты должен сделать шаг вперёд, вытащить себя из амбара горечи, распустить вечеринку жалости к себе. Это было ужасно, Вилли. Мы все это знаем. Ужасно, ужасно, ужасно. Но жизнь продолжается. Не думаю, что я когда-нибудь видела маленького мальчика, который любит своего папочку так, как этот мальчик любил тебя. Ты дал ему это, Вилли. Ты дал ему так много. Ты сделал его жизнь достойной жизни. Ты дал ему причину вставать по утрам и продолжать держаться, и он держался чертовски долго. Я просто хотела бы, чтобы ты мог увидеть что-то хорошее и перестать мучить себя. И ты просто знаешь, что он где-то там, смотрит на тебя сверху, качает головой, хмурится и думает: “Мой бедный папочка, какой этот человек бедный старый идиот и засранец”.

– Он всегда называл меня тупицей.

– Это хорошее слово. Ты тупица. И вот кое-что о скорби, Билли. Нет чистого пореза, счастливого конца. Ты не можешь проснуться однажды, и чтобы всё вдруг закончилось. Всё продолжается. И ты научишься с этим жить. И если ты умный – а я думаю, что ты умный, хотя последние события заставили меня задуматься – но если ты умный, ты узнаешь, какая жизнь ценная и замечательная, и как быстро она проходит. Я знаю, этот маленький мальчик не хотел бы, чтобы ты так растрачивал свою жизнь. Он хотел бы, чтобы ты двигался дальше, продолжал жить, продолжал идти. И ты прав. Есть другие маленькие дети, которым в жизни нужен Вилли. И этому твоему мужчине тоже нужен ты, и это не ерунда. Тебе нужно заняться жизнью. Предоставь мёртвым мертвых. Так говорится в Библии, и это одна из нескольких вещей, с которыми я согласна. Не теряй свои завтра, держась за вчера.

– Я знаю, – тихо ответил я.

– Что нужно сделать, чтобы это действительно дошло до твоей большой жирной головы?

– Может быть, тебе придётся поработать надо мной своим талисманом, – предложил я. Кузина Тина увлекалась ведовством и язычеством и… да плевать.

– У этой Болотной бабы нового века много ведьминых уловок в рукаве, но это тебе и богине ещё предстоит выяснить. Я на самом деле начинаю думать, что мы могли бы провести обряд экзорцизма, потому что тебя захватил дух тупости.

– Я не настолько плох!

– Хочешь правду?

– О, нет.

– О, да. Тина на это пойдёт. Тина скажет правду. Не злись. Ладно? Но, правда в том… что ты напуган.

– Не напуган!

– Да, напуган, и ты не одурачишь меня. Переезд в Бостон. Прочь из своей зоны комфорта. Рискуешь – по-настоящему рискуешь. Может быть, впервые в жизни. Рискуешь всем ради мужчины. Заводишь новую семью. Живёшь с ним на его условиях – действительно, впервые. Разбираешься с его роднёй, с этой ужасной женщиной, которая его родила, с этим его отцом-психиатром. Делаешь всё так, как хочет он. Живёшь в большом городе. Ты напуган.

– Я не напуган!

– Да, напуган. Ты это знаешь, малыш. Ты большой толстый трус.

– Может быть, немного.

– Пока вы здесь, у тебя есть преимущество. Если ему это не нравится, он может уехать. Он должен мириться с тобой потому, что у тебя все карты. Но сейчас… Папе Вилли придётся научиться нескольким новым трюкам, не так ли?

– В твоих словах может быть смысл, – сдался я. – Очень маленький, почти незначительный смысл.

– Ты знаешь, что я права. И ты боишься отпускать Ноя. Ты держался за эту боль и за скорбь так долго, что, наверное, не знаешь, что будешь делать без них. Но я скажу тебе, что ты будешь делать – ты будешь просто отлично справляться. И если ты любишь этого мальчика – а я знаю, что любишь – то отпусти его. Почти его, Вилли. Почти его память, то, что он сделал, кем был. Ты превращаешь этого мальчика в привидение тем, как цепляешься за него. Он не сможет приступить к следующему, что бы для него ни было следующим, ты цепляешься за него и удерживаешь его здесь. Отпусти его, малыш.

Тина, которая в эти дни определённо выглядела как активная лесбиянка, с короткими торчащими волосами и без макияжа, взяла картошку фри и указала ею на меня.

– Раз уж ты известный писатель, думаю, ты должен заплатить за ланч, – с улыбкой сказала она. – И если ты не собираешься есть эту картошку, тебе действительно нужно переложить её на мою тарелку, прежде чем всё окончательно остынет.

– Значит, у твоей мамы новые лампочки, ха?

– Ты хоть слушаешь, что я говорю?

– Слушаю, – сказал я. – Я просто не знаю, как это сделать.

– Нет никаких “как”, Вилли. Просто сделай это и перестань оправдываться.

– Я не могу.

– Можешь.

– Ты будто произносишь один из этих слоганов кампании Обамы.

Она улыбнулась.

– Я скучаю по нему, – признался я. – Каждый день…

– Я знаю, малыш.

– Нет, не знаешь. У меня такое чувство, будто умерла часть меня.

– Это потому, что так и есть – но остальной ты должен продолжать жить.

– Но я не могу.

– Можешь. И сделаешь, потому что у тебя нет выбора. Когда ты устанешь от всего этого… когда ты накажешь себя достаточно… когда ты устанешь биться головой об эту бетонную стену… однажды ты проснёшься и поймёшь. Пора двигаться дальше. И я надеюсь, что ты сделаешь это, прежде чем разрушишь свою жизнь и жизнь Джека.

Я подумал о Джексоне и нахмурился. Я не мог вспомнить, что он сказал мне прошлой ночью, но был момент, когда я посмотрел на него и понял, что пересёк своего рода черту.

– Он будет злиться, – тихо произнёс я.

– Только он? – спросила Тина, беря очередную картошку фри.

Глава 39

Несговорчивый

Когда Джексон Ледбеттер пришёл домой в начале первого ночи, он обнаружил кучу собранных коробок в гостиной, готовых к отправке.

Он прошёл в дверь, снял зимнее пальто, накинул его на кресло и посмотрел на меня. Он хмурился так сильно, что в образовавшиеся морщины можно было засунуть тюки сена.

– Прости, – сказал я.

Он не ответил.

Я чувствовал себя полным дураком.

– Будешь строить из себя несговорчивого, да? – произнёс я, пытаясь поднять настроение.

Он смотрел на меня пустым взглядом.

– Пожалуйста, прости меня, – сказал я, опускаясь на колени и складывая вместе руки. – Я придурок. Полный, абсолютный придурок. Я облажался. Мне жаль. Так достаточно хорошо?

На его губах появился слабый намёк на улыбку.

– Хочешь, чтобы я пресмыкался? – спросил я. – Потому что я сделаю это. Я буду пресмыкаться перед тобой, Джексон Ледбеттер. Упасть ниц? Знаешь, как делают священники, когда их посвящают в духовный сан? Несколько поклонов заставят тебя чувствовать себя лучше?

– Ты когда-нибудь заткнешься? – спросил он.

– Однажды пытался. Это были худшие тринадцать минут в моей жизни.

– Тебе удалось тринадцать минут ничего не говорить? Я удивлён, что это не занесено в Книгу рекордов Гиннесса.

– Это значит, что ты прощаешь меня?

– Иногда я тебя ненавижу, Вилли. Ты это знаешь?

– Знаю.

– Я говорю совершенно серьёзно. Иногда я тебя на дух не переношу и не знаю, какого чёрта остаюсь. Я бы дал тебе пинок под зад, но мешает твоя голова.

– Спасибо. Я не идеален, но, по крайней мере, я южанин.

– Ты сам себе злейший враг.

– Проповедуй это.

– Но есть часть меня, которая тебя любит. Бог знает, почему. Но я раньше сидел на экстази, так что откуда мне знать?

– Верно, брат. И если ты собираешься улыбнуться, лучше сделай это сейчас, пока у тебя ещё есть зубы.

– Можешь уже вставать, идиот.

– Думаю, ты должен меня наказать.

– И как я это сделаю?

– Заставь меня отсосать тебе или ещё что.

– Примирительный секс?

– Я слышал, он действительно хорош.

– Может, тебя нужно хорошенько отшлёпать.

– Это лучше, чем если бы ты связал меня по рукам и ногам и говорил, что у меня грязный рот. Будет больно?

– Конечно.

– Я в деле.

Он подошёл и встал прямо передо мной. Я уткнулся лицом в его живот, обвив руками его бёдра. Он гладил меня по волосам.

– Мне действительно жаль, – произнёс я, поднимая на него взгляд. – Я пытаюсь отпустить. Правда, пытаюсь. Ты должен отдать мне должное. Но иногда меня заносит…

– Это я знаю.

– Так ты прощаешь меня?

– Я был на ногах двенадцать часов и собираюсь в душ. Если я найду тебя голым в кровати, когда выйду из душа, то вытрахаю из тебя мозги, и не думай, что я этого не сделаю. Тогда посмотрим, как тебе жаль, и как сильно я тебя прощу.

– Это будет до или после того, как ты меня отшлёпаешь?

Он не ответил. Вместо этого он схватил меня за длинные волосы и довольно болезненно дёрнул мою голову в сторону. Он смотрел на меня недовольным взглядом.

– Тебе нужно собраться, Вилли, и я не шучу. Это больно – то дерьмо, что ты делаешь. Я мирился с этим, потому что я был наркоманом, и ты оставался рядом со мной, но моё терпение становится ужасно, чертовски тонким. Ты меня понимаешь, ковбой?

Я кивнул, чувствуя себя виноватым, как страдающий комплексом вины католик, которым я и был.

– Ты должен отпустить всю эту ерунду и двигаться дальше, – сказал он.

– Я знаю.

– Я серьёзно, Вилли. Нам нужно думать о том, как прожить оставшуюся жизнь – и я не собираюсь всё это время скорбеть по умершему ребёнку. Ты меня понимаешь?

– Я стараюсь.

Глава 40

Уверена, так будет намного лучше

– Ты что? – требовательно спросила мама, замирая со стаканом эгг-нога с водкой у рта.

Это был канун Нового года, и мы находились в мамином доме с Билли, Шелли и детьми.

– Я переезжаю в Бостон, мама, – сказал я.

– Господи! – недовольно пробормотал Билл. – Ты никогда ничего не говорил о переезде!