Текст книги "Сборник "Похитители душ""

Автор книги: Ник Перумов

Соавторы: Полина Каминская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 70 страниц)

Глава девятая
ИГОРЬ

Сегодня утром Игорь выписывал Анексашина. Прощаясь, доктор Поплавский призвал на помощь все свое воспитание и умудрился скроить на лице некое подобие благожелательной улыбки. И старательно бубнил что-то насчет несовершенства медицины. Не моргнув глазом клеветал на родную науку. Дескать, и метод наш не всесилен, и попадаются случаи, когда необходимо смириться, а идите-ка вы в свою родную районную поликлинику, там вам массаж пропишут, или электрофорез, стимуляции всякие, счастливого пути, выздоравливайте, к нам больше не попадайте, а то я вас собственными руками придушу… Шутка.

Анексашин стоял с дурацким видом человека, которому обещали на трамвайный билет выигрыш – машину, а в последний момент не дали. Сказали, что машин не хватило. Обманули, граждане. А куда пожалуешься? Так и ушел он со своей кривой шеей, словно оборачиваясь на ходу. Не будет больше в отделении непрерывного хохота. А мне – нового чешского унитаза.

За последние две недели доктор Поплавский выглядел постаревшим лет на десять. Дежурная медсестра Юля не смогла скрыть удивления:

– Игорь Валерьевич! Что с вами? Вы заболели?

– Заболел, Юля, заболел, – бросил он на ходу и быстро скрылся в ординаторской. Звуки человеческой речи вызывали в Игоре раздражение. А любой вопрос, заданный лично ему, так и вовсе злобное желание наброситься и, как минимум, покусать.

Так. Давайте закроемся на ключ, сядем за стол и аккуратненько припомним все последние сюр-призы и сюр-подарки. Можно даже взять листочек бумаги и записать. В хронологическом порядке.

Итак, номер один. Бляхман. Нет, пожалуй, Бляхмана поставим номером вторым. А номером первым у нас пойдет господин Штепсель-Тарапунька. Надо признаться, что теперь, с учетом профессии гостя, его псевдоним вызывал самые неприятные ассоциации. Ну, что-то типа: воткнем в сеть – живо заговоришь. Тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо, не дай Бог с ним на этой почве столкнуться! Итак, что мы имеем про Штепселя? Или, как это говорят у них: «на» Штепселя. А то, что мы ничего не имеем, а вот они хотят нас иметь. А мы не согласны. О чем и уведомили соответствующего господина. Мимоходом мы, правда, дали ему поиграть в наши погремушки, но ему, похоже, не понравилось. И он ушел. И больше не придет. Ха-ха. Мне кажется, в наше время даже девочки-первоклассницы уже не настолько наивны, чтобы поверить в такое. Значит, так и запишем. Штепсель. Проблема номер раз. Поставь три восклицательных знака.

Далее. Бляхман. Да нет же, опять не он. Номер два – это разговор с Виталием Антоновым. Мне кажется, так погано я себя не чувствовал с тех пор, как летом после первого класса меня застукали около соседской вишни с полным ртом спелых улик. Отец тогда имел со мной Крупный разговор о Чести, Достинстве и Нравственности. Как мне казалось, всех вышеперечисленных понятий я аккуратно придерживался на протяжении последующих двадцати восьми лет. Так вот господин Антонов всего за пятнадцать минут убедил меня в обратном. Да так хорошо убедил, что вместо того, чтобы расколошматить на глазах Виталия Николаевича пресловутый прибор и послать всех подальше, я стоял с опущенной головой, как провинившийся мальчишка, и подыскивал глазами подходящий угол, где мог бы отбыть заслуженное наказание. Для тех, кто не смог выкарабкаться из предыдущего длинного предложения, поясню коротко. Я дал честное слово, что больше никогда и никого не пущу в кабинет психологической разгрузки без личного распоряжения шефа. То есть вышеназванного господина Антонова. Что отсюда следует? Автоматически отсюда следует подпункт два проблемы номер два: Жукова Светлана Вениаминовна. Чует мое сердце, что мой прибор ей еще понадобится. А личного распоряжения не будет. Ну? Поставь три вопросительных знака.

Номер три. Наконец-то, добрались до вас, любезнейший Юрий Адольфович. Проблема самая интересная и самая тонкая. И тоже – из двух подпунктов. (Ух, и крючкотвор вы, доктор Поплавский!) Во-первых, эти злополучные десять минут Неслучайное, надо полагать, совпадение. Десять минут я скакал, как ошпаренный над бездыханным телом Бляхмана, пока его душа парила фиг разберет, где И ровно же на десять минут вперед нюхает нос Юрия Адольфовича, опережая остальные чувства в настоящем. А во-вторых… Страшно вымолвить, но, похоже, эта самая душа так и не вернулась в многострадальное тело. То есть она наверняка возвращалась и дело свое сделала – вернула рукам пианиста былую живость. А сама потом ушла. Обиделась? Потерялась? Украли? Поставь сто вопросительных знаков.

Все? A на сладкое – малю-юсенькая фигу-лечка-проблемулечка. Последнее путешествие красавицы Илоны оказалось – один к одному – как в прошлый раз. Любопытно? Но не более. Поставь точку.

Игорь поставил точку и внимательно перечитал написанное. После чего аккуратно сложил лист вдвое, затем вчетверо, потом передумал и развернул, начал складывать снова. Получившийся самолетик запустил в угол ординаторской. Летел тот плохо, но на полу заскользил, заскользил и оказался под шкафом. Игорь долго пыхтел, шаря рукой по полу, достал самолетик, сел тут же на пол и начал методично рвать столь тщательно составленный список. Получилась белая пушистая кучка, похожая на маленький сугроб. Сильно подмывало дунуть на него, чтобы разлетелся по всему полу, но Игорь с детства уважал труд уборщиц. Он сам собрал обрывки, все, до последнего клочка, и выкинул в мусорное ведро. Вот так бы и с проблемами расправиться…

Как ни странно, это простое действо с написанием и выбрасыванием произвело положительный эффект. Настроение у Игоря значительно улучшилось.

Он вздохнул, отпер дверь ординаторской и отправился в лабораторию.

Уже при входе на этаж он услышал какой-то шум в коридоре.

– Маша! Вы понимаете, что в результате вашего безответственного поведения поставлен под угрозу срыва весь эксперимент? – Так. Опять наша Маша-растеряша что-то не туда налила или, наоборот, недолила. Рассеянность новой лаборантки по своим последствиям вполне уже конкурировала с крахом очередной Альбининой любови. Второй раз за последний месяц Игорю приходилось хныкать в подол Марьяне Георгиевне Пальмо, перенося сроки сдачи эксперимента. Интересно, в чем провинилась наша Золушка на этот раз? И кому она теперь попалась под горячую руку? – Я делаю вам последнее предупреждение! Если такое повторится еще раз, я буду вынужден поставить вопрос о вашем пребывании в лаборатории! – Не веря своим глазам, Игорь увидел Александра Иосифовича Тапкина, грозно размахивающего колбой перед Машиным лицом. Лаборантка стояла с таким видом, будто ей предлагали немедленно выпить яд.

– Здравствуйте, – сказал Игорь, подходя. – Что случилось?

– Маша перепутала антибиотик! – Вскричал (!) Тапкин. – Мы высеяли трансформанты не на ампицилиновые, а на канамициновые чашки! Результаты недельной работы – псу под хвост! – За все время работы с Александром Иосифовичем Игорь впервые слышал от него столь сильное выражение. Да и видел таким…

Хватит притворяться, светило российской науки, признайся себе, что после вашего разговора, а особенно – после сеанса Тапкин поразительно изменился. Откуда-то появились твердость в голосе, настойчивость, даже жесткость. Нет, Александр Иосифович ни в коем случае не превратился в хама, просто его деликатность перестала, наконец, принимать болезненные формы. Вчера, например, он вполне справедливо отчитал обнаглевшего Дуняева, прогулявшего неделю без уважительной причины. Поставил на место печальную Альбину, которая, забывшись, снова начала ковырять в зубах при всех. Даже Марьяна заметила перемену в Тапкине. "А-алэксандэр Ио-осыфовыч оч-чэнь вы-рос за послэднее врэмя, вы-ы нэ находит-те? – гудела она, перебирая бумаги на своем столе. – Он под-дал мнэ дфе заяфки на участиэ в мэждународ-дных симпозиумах-х!" Молодчина, Тапкин.

Игорь изнывал от любопытства, но не решался спросить, ГДЕ Александр Иосифович набрался недостающей ему мужественности. То есть ГДЕ – это как раз понятно. Под аппаратом Поплавского. Лучше спросить: КАК? Нет, не решусь. Неудобно. Какие-то предположения у меня, конечно, есть. Или подозрения? Не знаю, как правильней сказать. Откуда подозрения? Очень странный эпизод произошел не далее как позавчера. Игорь встречался с… впрочем, не важно, с кем, важно, что на Васильевском. Внезапно обалдевший троллейбус не свернул на Средний проспект, а провез Игоря аж до Большого. Пришлось бежать обратно дворами. Так вот на улице Репина – странной, заваленной строительным мусором улочке, – Игорь внезапно наткнулся на Александра Иосифовича. Тот стоял на узеньком тротуаре и, запрокинув голову, смотрел на окна в доме напротив. Увидев Игоря, Тапкин ужасно засмущался, пробормотал что-то невразумительное и спешно ушел. Почти убежал. Вот так. Не иначе, какая-то романтическая история, господа…

Стоящий на сейфе телефон резко зазвонил. Не переставая распекать Машу, Александр Иосифович снял трубку.

– Лаборатория! Здравствуйте. – Прошу учесть, что, возмужав, Александр Иосифович не утратил ни грамма своей умопомрачительной вежливости. – Да, здесь. Игорь Валерьевич, это вас.

А я догадываюсь. Меня опять куда-то вызывают, причем срочно, сей же момент. По-моему, у нас в Нейроцентре уже вошло в привычку – дергать бедного доктора Поплавского, словно тряпичную куклу.

– Игорь Валерьевич! Пройдите, пожалуйста, в Оздоровительный центр.

Ну? Что я говорил?

Открыв дверь в "Фуксию и Селедочку", Игорь понял, чего ему сейчас больше всего хочется. Закрыть поскорее эту самую дверь и свалить к чертовой матери из этого сумасшедшего дома.

В коридоре стоял тот самый, похожий на телохранителя, внук Оксаны Сергеевны Людецкой. Из-за его спины робко выглядывал Юрий Адольфович Бляхман.

– Нет, – устало повторял Игорь, сидя за столом. – Нет. И еще тысячу раз – нет. Я вам искренне сочувствую, Юрий Адольфович, но помочь ничем не могу. А вам, молодой человек, я настойчиво советую сходить к психиатру.

– Хорошо. Мы уходим. – Мрачный внук дотронулся до локтя пианиста и двинулся к двери. Тут ему, видимо, пришла в голову какая-то мысль, и он резко повернулся к Игорю:

– Мы, конечно, справимся и без вашей помощи. Но я очень прошу вас, ради Юрия Адольфовича, только одну ампулу SD-стимулятора. Я – молодой, я вытяну, а вот ему обязательно нужен будет укол.

– О чем это вы? – Игоря удивила не столько осведомленность непрошенного гостя, а скорее непоколебимая уверенность, звучавшая в его словах.

– Мне не нужен ваш аппарат, – спокойно ответил Самойлов. – Я САМ умею путешествовать. И я умею даже больше, чем вы. Я умею делать СМЕШАННЫЕ миры, в которых могут путешествовать двое! – Тут его голос вдруг зазвучал почти торжественно:

– Я обещаю, что больше никогда не потревожу вас своими проблемами. Только, пожалуйста, дайте нам ампулу…

Игорь, плохо понимая, что делает, встал со стула, открыл сейф, достал оттуда ампулу и протянул Самойлову.

– Вы обещали. – Он хотел сказать это твердо, под стать Саше, но получилось почти умоляюще. Игорю действительно хотелось, чтобы эти люди исчезли из его жизни навсегда. На черта мне эти дурацкие заморочки? У меня нормальная, спокойная жизнь, интересная работа, друзья, деньги… Уходите отсюда со своими загадками и тайнами, уходите!

– Спасибо, – сказал Самойлов, принимая ампулу. – Прощайте.

Когда они вышли, Игорь вспомнил, что Юрий Адольфович, кажется, за все время не произнес ни единого слова. И только поздно вечером, уже дома, стоя у окна и глядя на Каменноостровский проспект, Игорь вдруг удивился, почему дал этому настырному внуку только одну ампулу.

Интерлюдия VIII

Мне темно! Можно здесь включить какой-нибудь свет?

– Пока нет. Потерпите до завтра.

– А как же мне идти?

– Ориентируйтесь по запаху. Стены пахнут плесенью и мокрым камнем. Из дверей дует. Справа будет кухня – этот запах узнаете сами. Слева прачечная и сушилка – тоже сообразите. Дальше осторожней: одна из левых дверей ведет в темницу и зал для пыток. Не спутайте с кухней, у нас на ужин – рыба и тушеные почки. Дальше – архив, оружейная и винный погреб. Запомните, что чернила у нас делают из черничного сока, а пишут на рисовой бумаге. А вот пыль и в архиве, и в винном погребе, как ни странно, пахнет одинаково. В добрый путь.

– Спасибо. Но я ясно чувствую запах горящей свечки! Здесь должен быть свет!

– Простите, но так пахну я. – Над ухом смущенно кашлянули.

– А света вы случайно не даете?

– Увы. Сегодня – нет. Я же только что сообщил вам, что свет будет завтра.

– А сегодня?

– Сегодня только запахи. Какой вы непонятливый. Сразу видно, из Тривиального мира. Вас что, не предупредили?

– О чем?

– О том, что у нас тут строгий порядок. Не то, что у вас. – Ворчливый голос стал удаляться. – Свет, звук, запах – все вместе! Все вперемешку! Каждый день! Кошма-ар! Невыносимо! Мне по долгу службы пришлось как-то провести у вас целый день. Я чуть не сошел с ума! Кошма-ар! – Голос совсем затих, но тут же вернулся:

– Вы что, так и собираетесь здесь стоять?

– Мне нужно двигаться?

– Если вы не собираетесь работать здесь в качестве статуи, можете следовать за мной.

– Не собираюсь, – согласился Саша и двинулся на голос. – Ни зги не видно, – вслух удивился он и тут же получил возмущенный ответ:

– Конечно! Откуда ей тут взяться? Она – дама порядочная, по подвалам зря не бегает.

– А где она бегает? – Саша поморщился от запаха жареной рыбы и понял, что миновал кухню.

– Она вообще не имеет привычки бегать. В ее-то возрасте бегать…

– Простите… – начал Саша, но в этот момент наткнулся на стену и тихо выругался.

– А вот это вы зря. – В голосе загадочного сопровождающего окончательно утвердились назидательные нотки. – Так выражаться у нас не принято. Вы, насколько я понимаю, произнесли эти слова, ни к кому конкретно не обращаясь?

– Конечно. – Саша потирал ушибленный лоб.

– Вот. А позвольте довести до вашего многоуважаемого сведения, что вокруг находится достаточное количество обитателей подвала, которые могут принять ваши крайне обидные слова на свой счет. Искренне советую вам впредь следить за своей речью.

– Спасибо. – Саша вконец растерялся и остановился. – Вы не могли бы сказать, куда мы, собственно, направляемся?

– Не мы, а вы, – поправил голос. – Направляетесь вы. А я лишь выполняю свои профессиональные обязанности и вас сопровождаю. При этом в данный момент вы вовсе никуда не направляетесь, а стоите на месте прямо перед входом в камеру пыток. Желаете полюбопытствовать?

– Нет, спасибо, – дрогнувшим голосом ответил Саша, ощупывая дверной косяк и двигаясь дальше. – Вы не могли бы ответить мне еще на один вопрос? – Изысканная вежливость сопровождающего так сильно подействовала на него, что Саша даже не обратил внимания, что на предыдущий вопрос не получил ответа.

– Буду рад, – отозвался голос откуда-то слева, и Саша вовремя успел повернуть.

– Вы сказали, что у вас здесь все по порядку.

– Совершенно верно, – с гордостью подтвердил голос.

– И свет будет завтра.

– У вас поразительная память! – снова вставил голос. И опять вовремя – на этот раз следовало повернуть направо.

– Тогда почему я и чувствую запахи, и… – Саша вляпался в мерзкую на ощупь плесень на стене и брезгливо вытер руку об штаны, – …осязаю, и слышу?

– Потому что сегодня – четверг! – объяснил голос. – Вас что, не предупредили, в какой день вы прибываете?

– Нет, – растерянно ответил Саша, которого никто и ни о чем не предупреждал вообще. Даже о том, что он, оказывается, куда-то прибывает.

– Бюрократы, – небрежно заметил голос. – Послали человека и не удосужились даже предупредить, что сегодня четверг. Да-а, тяжеленько вам здесь будет… – У Саши мороз прошел по коже от этих слов. – .А почему вас не прислали в понедельник?

– Я не знаю. Я, знаете ли, вообще с трудом представляю, куда попал, – признался Саша.

– Ну вот. Я так и знал. – Саша услышал тяжелый вздох прямо над ухом. – Как мое дежурство, так присылают новичков. Можно подумать, я в няньки им тут нанимался! Сегодня же пожалуюсь в регистратуру.

Сильный порыв зловонного ветра ударил Саше в лицо. Он едва успел отскочить в сторону, больно ударившись о каменный выступ. Что-то большое и мягкое пронеслось мимо, задев Сашино лицо. Можно 1 было бы сказать, что это было крыло.

– Грифы, – заметил голос, не дожидаясь Сашиного вопроса. – На службу полетели.

Летающие по темным коридорам грифы в сочетании с расположенной неподалеку камерой пыток навели Сашу на самые печальные размышления.

– Осторожней – ступеньки! – предупредил голос. Саша остановился в нерешительности. Ступеньки. Хорошо, ступеньки. Но скажите хотя бы, куда они: вверх или вниз? Саша поелозил впереди ногой, но никаких ступенек не обнаружил. Не было их ни справа, ни слева.

– А где… – начал говорить Саша, делая шаг назад, и тут же понял, что падает.

– Ну вот. Я же предупреждал, – укоризненно сказали рядом.

Саша катился кубарем, стараясь уберечь голову, и недоумевал: как лестница могла оказаться у него за спиной, если он до этого на протяжении шагов двадцати, как минимум, никуда сворачивал?

Летел он довольно долго и, по расчетам, должен был переломать себе все кости. Но приземлился мягко и лишь слегка прикусил язык. Что было очень кстати, потому что сейчас Саша был готов высказаться по полной, невзирая на обидчивость местных обитателей.

Внезапно зажегся свет. Саша от неожиданности зажмурился.

– Пятница, – удовлетворенно произнес знакомый голос, и Саша поспешил открыть глаза, чтобы разглядеть, наконец, своего говорливого спутника.

И никого не увидел.

Он сидел на каменном полу, слегка покрытом соломой, в большой комнате с низким потолком и без окон. В первый момент Сашу больше всего поразило отсутствие лестницы, по которой он спустился столь неудобным способом. Ее не было. Как не наблюдалось вообще ни единого отверстия в стене. Все это освещалось тусклым масляным светильником, стоящим на полу.

– Добро пожаловать, – торжественно произнес голос.

– Спасибо, – автоматически ответил Саша. И глупо спросил:

– А вы где?

– Здесь. А с кем вы, по-вашему, разговариваете?

– Не знаю.

– Ах, да! – Раздалось резкое шипение, и перед Сашиным изумленным взором материализовался полупрозрачный кувшин тонкого зеленого стекла. – Простите, увлекся. Забыл, что по пятницам необходимо принимать вид.

– Вид чего? – Еще глупее переспросил Саша, чувствуя некоторое неудобство оттого, что приходится разговаривать с посудой.

– Это неважно, – небрежно ответил кувшин. – Вид. Чего угодно. Важно, чтобы было на чем остановить взгляд. Вас устраивает?

– Нет, – честно признался Саша.

– Почему?

– Я не привык разговаривать с неодушевленными предметами.

– Какая чудовищная дискриминация! – возмутился кувшин. – Не хотите ли вы сказать, что разговариваете только с животными и растениями? – Он внезапно рассыпался на тысячи зеленых осколков, которые тут же поднялись в воздух и превратились в пчелиный рой.

– Нет, я… – Саша опасливо покосился на пчел, которые кружились вокруг его головы.

– Слава Богу! – выдохнул голос, и на полу вновь появился кувшин, – а то я уж испугался…

– Я хотел сказать, что привык разговаривать только с людьми, – смущенно закончил Саша, ожидая нового взрыва негодования. И не ошибся.

– Что?! – Кувшин покачнулся и упал. Упаси Боже жить в таком мире, где кухонная утварь запросто треплется с тобой на философские темы и чуть что валится в обморок! Надо сказать, кувшин довольно быстро взял себя в руки (если можно, конечно, применить это выражение) и снова стал ровно. – Вы предлагаете мне, – теперь в голосе явно слышались истерические НОТКИ, – принять облик ЧЕЛОВЕКА?!

– Совершенно не обязательно. Вы меня совсем не смущаете в таком… виде, – поспешил успокоить кувшин Саша.

– Спасибо. – Кувшин чуть приподнялся над полом и проделал плавный круг по комнате. Видимо, собирался с мыслями. – Итак, как вам у нас нравится?

– Пока не знаю. Все очень необычно.

– Да? Вас это сильно смущает? Я могу чем-то помочь? Если хотите, мы могли бы что-нибудь изменить, сообразно вашим вкусам. – Кувшин даже изобразил что-то вроде поклона, слегка изогнув горлышко. Надо сказать, выглядело это крайне неестественно. – Как вам интерьерчик? – Раздался тихий щелчок, и мрачный подвал мгновенно изменился. Солому на полу заменил синтетический палас в клетку. А вместо масляного светильника у стены стал торшер. Лампочка в котором ярко светилась, несмотря на то, что ни розеток, ни проводов вокруг не наблюдалось. – Так лучше?

– Да, да, спасибо. Все хорошо. Единственное…

– Слушаю вас, – с готовностью откликнулся кувшин.

– Вы не могли бы сказать, как вас зовут? У нас принято называть свои имена при встрече.

– Ах, да! Я совсем забыл! Варварские обычаи, да, да. С удовольствием пойду вам навстречу, если вы предварительно объясните, зачем вам все эти сложности?

– Сложности? Мне всегда казалось, что имена придуманы как раз для того, чтобы было проще общаться.

– Да как же проще? – Кувшин от возмущения, наверное, присел на месте, моментально став похожим на ночной горшок. – Вы засоряете свою память миллионами – заметьте, миллионами! – бесполезных имен и названий, постоянно держите в уме все эти ярлыки, я не говорю уже о дикой путанице языковых барьеров!

– Какую ерунду вы говорите! – возмутился Саша. – Бесполезных? Почему бесполезных? Как же иначе людям общаться? – Он на мгновение даже растерялся, настолько нелепыми показались ему претензии кувшина. Поэтому сразу же привел максимально дурацкий пример:

– Ну, как вы скажете фразу: "Вася, дай мне, пожалуйста, носки", если нет ни имен, ни названий? Что же это получится? "Эй, ты, длинный, дай мне такие штуки, которые надеваются на другие штуки, на которых мы ходим"?

– Вы забыли «пожалуйста», – заметил кувшин.

– Вы издеваетесь?

– Нет, – кротко ответил кувшин. – Просто мне кажется, что в пылу спора вы подобрали не самый удачный пример.

– А, по-моему, вполне удачный, – уперся Саша. – И это еще не самая сложная ситуация.

– Вот уж действительно – не самая! Я бы даже сказал: ситуация, доведенная в своей простоте до абсурда!

– Мне кажется, мы друг друга не совсем понимаем, – предположил Саша.

– Мне тоже так кажется! Иначе зачем вы приводили столь дурацкий пример?

– Да почему же дурацкий?! – крикнул Саша.

Ох, приятель, ты меня сейчас выведешь, я не посмотрю, что ты разговаривать умеешь, – возьму за горлышко и тресну об стенку!

– Да потому что не может такого быть! Чтобы один человек такое сказал другому: "Вася, дай мне, пожалуйста, носки"!

– Еще как может! – И Саша тут же очень живо представил себе утро в общаге числа, например, девятого марта. И Мишку Шестакова, лежащего на Сашиной кровати. Как всегда, полностью одетого, но без носков, которые аккуратно висят на спинке кровати. Есть у Мишки такая привычка: по большой пьянке укладываться спать, раздевшись именно до такой степени. Самочувствие у всех – сильно ниже среднего, но Шестакову хуже всех, потому что он вчера заканчивал пивом. Встать он категорически не может, но желание привести себя в порядок имеет. Он протягивает слабую руку по направлению к родным носкам и слабым голосом умирающего, объявляющего свою последнюю волю, говорит: "Сашка (или Вася, что в данном случае не принципиально), дай мне, пожалуйста, носки…" – Очень даже может!

– Хорошо, – удовлетворенно сказал кувшин. – Но говорить-то зачем? Что этот ваш, с позволения сказать, Вася, сам НЕ ЗНАЕТ, что нужно дать Шестакову утром девятого марта?

– Конечно, нет, – ответил Саша и так и остался стоять с открытым ртом. – А… вы знаете Шестакоза?

– Не имею чести, – сухо ответил кувшин. – И искренне надеюсь впредь избежать знакомства со столь вульгарным субъектом, заканчивающим празднества пивом.

– Тогда откуда вы все это знаете?

– Как – откуда? Вы сами только что о нем подумали. Должен заметить, кстати, что у вас получилась очень яркая внутренняя картина. Вы не пробовали себя в качестве имажин-художника? Могу составить вам хорошую протекцию.

– Для начала я хотел бы выяснить, где очутился и что мне дальше делать, – с нажимом ответил Саша. Говорливый кувшин начинал действовать ему на нервы.

– Простите, я, кажется, увлекся. Если не возражаете, мы могли бы продолжить наш спор как-нибудь в другой раз.

– С удовольствием, – саркастически сказал Саша.

– А пока, исключительно для вашего удобства, можете называть меня Пематангсиантар.

– Как-как?

– Пематангсиантар. Вам не нравится? Ну, тогда – Панкалпинанг. Может быть, вам больше подойдет Телукбетунг?

– Вы опять издеваетесь, – укоризненно заметил Саша.

– Отнюдь. И попрошу вас аккуратней выбирать слова, характеризующие мои действия, – строго сказал кувшин. – Во-первых, не издеваюсь, так как в принципе не имею такой привычки. А, во-вторых, не «опять», как вы изволили выразиться. Слово «опять» в вашем контексте указывает на повторение действия. А я, как замечено выше, такой привычки не имею. – Кувшин обиженно замолчал, и если бы не полная симметричность формы, Саша был готов поклясться, что тот отвернулся.

– Мне просто такое не выговорить, – объяснил Саша. – Вы выбираете очень сложные имена.

– Вы считаете, что «Панкалпинанг» труднее выговорить, чем "Вася"?

– Да.

– Вы меня окончательно сбили с толку, – признался кувшин. – Но, впрочем, ладно. Сделаем так: выбирайте сами.

– Ну-у, давайте, я буду звать вас… ммм… – Саша растерялся.

– Ну-ну, смелее, не стесняйтесь. Мне абсолютно все равно, – подбодрил ехидный кувшин.

– Я не знаю. Мне трудно подобрать вам подходящее имя.

– Вот видите!

Где-то далеко послышался звук гонга.

– Ужин, – пояснил кувшин. – Нам пора.

– Почему ужин? Пятница ведь началась совсем недавно, – удивился Саша.

– А какая связь между пятницей и ужином? – в свою очередь удивился кувшин.

– Никакой, кроме того, что вначале дня обычно идет завтрак.

– Что вы говорите! Любопытно, любопытно. Я постараюсь это запомнить.

– Ничего любопытного. Я, кстати, хотел спросить: этот гонг на ужин меня случайно не касается?

– Касается, касается! Мы как раз сейчас направляемся в столовую. Вы голодны?

– Я бы поел, – признался Саша.

– Искренне за вас рад. Не забывайте только, что сегодня пятница.

Как ты меня достал со своей пятницей, черт бы тебя подрал!

– А почему мне не следует об этом забывать?

– Потому что, боюсь, сегодня процесс поглощения пищи не вызовет у вас адекватных вкусовых ощущений.

– Не понял. Что значит – адекватных? У вас что – рыба со вкусом мяса?

– Не старайтесь сбить меня с толку своей казуистикой. Если вы хотели тонко пошутить, вам это не удалось.

– Я не хотел шутить.

– Тогда прошу вас следовать за мной.

И Саша последовал. Но перед самым выходом не смог удержаться – подошел к торшеру и резко его поднял. Как и следовало ожидать, никаких проводов, уходящих в пол, он там не обнаружил. Лампочка весело светилась сама по себе.

– Что-то не так? – озабоченно спросил кувшин.

– Да как вам сказать… Просто я привык к несколько другой конструкции.

– Пустяки, – заверил его кувшин. – Так гораздо удобней.

Путь в столовую занял не более пяти минут, так как теперь коридоры были хорошо освещены. Единственной неприятной деталью опять стало поведение кувшина. Который пустился в дорогу, приняв вид студенистой капли, двигавшейся конвульсивными рывками примерно на уровне Сашиного лица. Не забывая при этом трепаться без умолку.

– Переизбыток информации. Вот главная проблема любого мало-мальски динамично развивающегося сообщества. Опыт показывает, что самые совершенные системы гибнут именно от переизбытка информации!

– Ну-ну, – хохотнул Саша, опасливо проходя мимо комнаты с бронированной дверью, – динозавры, например. Книжек перечитались и повымерли все.

– Динозавры? – Зеленая капля притормозила, задумавшись. – Вы имеете в виду этих крупных пресмыкающихся, страдающих замедленностью нервных импульсов?

– Почему "этих"? – удивился Саша. – Как раз очень даже «тех». Не припомню точно, когда с ними приключилась такая неприятность, но точно – о-очень давно. Поэтому они уже ничем не страдают.

– Да, да… – Рассеянно согласился проводник. – Ничем. А вот пример вы привели неудачный. Я говорил о динамически развивающемся сообществе. А ваши динозавры, простите, никуда не развивались.

– Тьфу, да почему же они мои? – совершенно развеселился Саша.

– Ну не мои же! – очень убежденно отреагировала капля, поворачивая направо. – А вот и столовая. Милости прошу.

Столовая представляла собой длинную мрачную комнату с низким деревянным потолком и огромным камином. Саша сел перед единственным столовым прибором, чувствуя себя настолько же неловко, как если бы уселся перекусить на краю футбольного поля. Студенистая капля – его назойливый собеседник – непринужденно устроился прямо на столе, изображая на этот раз вазу с цветами. Никто Саше не прислуживал, блюда появлялись сами собой и так же исчезали.

Проклятие! Теперь я, наконец, понял смысл той дурацкой фразы про адекватность (или неадекватность?) моих вкусовых ощущений. Какая тут, к дьяволу, адекватность! – вкуса просто не было! То есть – абсолютно! Та самая жареная рыба, и тушеные почки, и салат из морковки с чесноком – все это пахло, пахло, пахло, но на вкус… Промокашка. Вот как это называется. Хорошо вымоченная промокашка.

Саша, который набросился было на еду, буквально через минуту озадаченного жевания повернулся к говорящему букету:

– А где у этой еды вкус?

– Вкус-то на месте, уважаемый гость. Но вы, видимо, забыли, и я вновь напоминаю вам, что сегодня – пятница!

– Вот что, говорливый ты мой гербарий, – угрожающе начал Саша, переходя на «ты», – а ну-ка, немедленно объясни мне, что у вас тут за заморочки с днями недели и как это все отражается на качестве пищевых продуктов!

– Объясняю, – торопливо согласился «гербарий». – В соответствии со строгим недельным распорядком, по пятницам единственным отключенным чувством является чувство вкуса.

– Так, – задумчиво произнес Саша. – Я, кажется, начинаю понимать… В четверг не было света. Значит…

– Вы на правильном пути, – подбодрил его букет. – У вас хорошо развито логическое мышление. Я не премину сообщить об этом начальству.

– Значит, по четвергам у вас отключают зрение?

– И зрение, – поправил букет.

– То есть… – Саша быстро прикинул про себя, – в понедельник у вас тут вообще ничего не видно, не слышно и не вкусно?

– Совершенно верно! Понедельник – день отды ха. Зрение, обоняние, осязание, слух, вкус – все чувства отдыхают.

– А во вторник? С чего начинаете врубать?

– Простите?

– С какого чувства начинаете?

– С осязания.

Саша мысленно порадовался за себя, что очутился в этом специальном мире к концу четверга.

– Попробуйте вино, – гостеприимно предложил букет.

– Спасибо. Я лучше водички попью. Все равно никакой разницы, – отказался Саша.