Текст книги "Земля Серебряных Яблок"

Автор книги: Нэнси Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Ох, пусть перестанет, – простонала дама.

Взахлеб плакали и мужчины. И Джек отлично знал почему: он ведь не просто так предложил Пеге спеть этот гимн.

Мальчика до глубины души возмутили насмешки эльфов над Торгиль и Пегой. Конечно, им просто-напросто хотелось поиздеваться над смертными. Никто из людей не в состоянии состязаться с эльфам, а эти скучающие, пресыщенные – как там сказала Торгиль? – хлюпики расфуфыренные жаждали только развлечений и ничего больше. Ну что ж, они получили больше, чем заказывали. Этот гимн – дар Небес, а Небеса – то единственное, в чем эльфам отказано. А гимн Кэдмона напомнил им о недоступном райском блаженстве. Притом и безупречный голос Пеги явился неприятным сюрпризом. Джек злорадно заулыбался: ни малейших угрызений совести из-за этой маленькой мести он не испытывал.

– Замолчи! – прозвенел приказ.

Пега запнулась. Партолон склонялся над Партолис: королева потеряла сознание.

Этне с криком бросилась к королеве.

– Ах вы, коварные, подлые смертные! – бушевал Партолон. – Вы принесли скорбь в чертоги, что вот уже целую эпоху не знали горя! Брюд! Отведи людей в подземелья! Позже я решу их судьбу.

Получив такое дозволение, пикты ринулись в зал. Джек ухватил Торгиль за запястье:

– Мы не можем с ними сражаться.

– Я не боюсь битвы! – вскричала девочка-викинг.

– Конечно нет, отважная воительница, – откликнулся Брут. – Час сражения еще настанет, но не здесь, в самом сердце иллюзий. Доверься мне. Я в таких вещах разбираюсь.

Торгиль сплюнула под ноги Гоури, но все-таки убрала нож.

Пикты окружили детей и повели их прочь.

Глава 33
Узники

Пленников вели все вниз и вниз по длинным, извилистым туннелям. Свет тускнел и мерк, звуки внешнего мира заглохли вдали. Джек ожидал страха. С подземельями он познакомился в Дин-Гуарди: его заперли в камере, где под сводами звенели вопли морских чудовищ. Однако ж страх не приходил. Напротив, чем дальше они шли, тем лучше Джек себя чувствовал. В голове прояснялось: а он и не сознавал, как затуманено его сознание! Потоком нахлынули воспоминания.

Брюд шел впереди с пылающим факелом. В пикте ощущалось что-то знакомое, и внезапно Джек осознал, где видел его прежде.

– Ты – тот самый, с невольничьего рынка! – воскликнул он.

Пикт втянул голову в плечи, отказываясь вступать в разговор.

– Ты покупал рабов у Олава Однобрового! Ты предложил отменный меч за Люси и дешевый ножик за меня. Небось больше я и не стоил, – с сожалением заметил Джек.

– Да он это, он! – закричала Торгиль. – И как это я сразу его не узнала? Между нами, лучше б я все-таки сбагрила ему Люси. От нее ж с тех пор одни сплошные неприятности. Hauu nehahwa oueem?

– Hwatu ushh, – отрезал Брюд.

Торгиль громко расхохоталась.

– Ты говоришь по-пиктски? – удивился Джек.

– Я знаю несколько слов. Я спросила его, куда ведет этот туннель. А он ответил: жри троллье дерьмо!

– Как мило.

– Это я во всем виновата, – убивалась Пега.

Всю дорогу она проплакала.

– Чушь, девонька, – отозвался Брут. – Наоборот, вам неописуемо повезло. Верхние пределы насквозь пропитаны чарами. Там невозможно мыслить здраво. А здесь, внизу, воздух чист.

«А ведь он прав», – осознал Джек.

Воздух здесь был и впрямь бодрящий и свежий, что странно, учитывая, как далеко они углубились под землю.

– Я-то думала, мне понравятся эльфы, – рыдала Пега. – А они… они такие бессердечные!

– Все, кроме Этне, – вступился Джек.

– Да, все, кроме Этне, – согласилась девочка.

Джек попытался представить себе Этне. Прочие эльфы были несравненно прекрасны, и однако ж мальчуган не мог вспомнить их лиц, как ни старался. А образ Этне стоял перед глазами, словно наяву.

– Она более… настоящая, – промолвил Джек, пытаясь понять, в чем же разница.

– Она одна не смеялась над Торгиль, – согласилась Пега.

– Это кто еще там надо мною смеялся? – вознегодовала воительница.

– Никто, – быстро заверил Джек.

Но про себя подивился еще больше. Из всех эльфов только Этне знала сострадание.

Вдалеке послышался странный звук. Он эхом разносился по извилистому коридору, точно ворчание какого-то животного: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба». Может, это тюлень? Или сова?

Маленький отряд завернул за угол – и оказался перед железной дверью. Охранял ее человек, которого Джек уже и не чаял увидеть снова: дюжий здоровяк размером с медведя – и в два раза страшнее. Он возбужденно раскачивался из стороны в сторону, размахивал длинными ручищами и бормотал: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба».

То был Гутлак – тот самый, одержимый крупным бесом. А Джек полагал, бедолага утонул в источнике Святого Филиана. Судя по его виду, бес так и не оставил своей жертвы.

– Назад! – зарычали пикты, оттесняя Гутлака к стене.

Брюд быстро вытащил ключ и отворил дверь.

– Внутррррь! – скомандовал он. – Стрррадайте.

– И тебе тоже hwatu ushh, – отозвался Джек, уворачиваясь от удара.

Едва пленники оказались внутри, дверь захлопнулась – и пикты выпустили Гутлака.

– Гаааааа! – взревел он, кидаясь на железный заслон.

Джек слышал, как страж всем телом бьется о дверь и колотит по ней кулаками. Спустя какое-то время шум стих; теперь слышалось только монотонное: убба-убба… убба-убба.

– Хорошо, что дверь заперта, – заметила Торгиль.

В камере оказалось не так уж и плохо: Джек видал и похуже. Пол устилала свежая солома, на столе стояли кувшин с водой, чашки, и тут же – хлеб и сыр. Смерть от голода узникам не грозит. От светильника на столе разливалось озерцо желтого света. Совсем небольшое; однако ж благодаря ему центр камеры выглядел не так уж и мрачно.

– А я думал, Гутлак погиб, – промолвил Джек.

– Так было бы милосерднее для него самого, – раздался голос из темноты. Все так и подпрыгнули; Брут выхватил меч. В ответ послышался горький смех.

– Ты пришел убить нас?

– Неееет, – донесся стон из противоположного угла.

– Мужайся, – произнес первый голос. – Если повезет, отделаешься всего-то-навсего несколькими тысячами лет в чистилище.

Брут убрал меч. Джек вгляделся в темноту.

– Почему ты не выйдешь на свет? – окликнул он.

Повисло молчание, затем из первого угла донесся шорох. Из темноты появился монах – медленно, с трудом волоча ноги и увязая в соломе.

– А я тебя помню, – проговорил монах. – И тебя тоже, сатанинское отродье.

Он яростно зыркнул на Торгиль.

– Ты его узнаешь? – спросил Джек.

Торгиль пожала плечами.

– Да мы столько монастырей разграбили, всех разве упомнишь?

– Неважно. От меня уж только тень осталась. А скоро и ее не будет.

Монах доковылял до скамьи и осторожно опустился на нее.

И тут Джек и впрямь узнал его. Перед ним сидел тот самый монах, которого продали пиктам на невольничьем рынке. Только в ту пору он был изрядно тучен.

– Я сердечно рад видеть тебя живым, господин, – промолвил Джек. – Я думал, тебя съели… эти… гхм…

– Пикты? – Монах рассмеялся и тут же закашлялся. Из дальнего угла вновь донесся стон. – В наши дни они человечинкой уже не закусывают, хотя слухи такие распускают, что правда, то правда. Чтобы запугать людей: ведь пикты просто обожают, когда их боятся. Сейчас у них обычаи куда похуже.

– Что может быть хуже людоедства? – При виде жалкого состояния монаха у Джека просто сердце сжималось.

Узник превратился в настоящий скелет, на котором свободно болталась ряса. Кашель сотрясал все его тело; на щеках проступили лихорадочные алые пятна.

– Они поклоняются демонам и приносят им жертвы. Именно это и произошло с моими сотоварищами. Сперва они предложили нас эльфам в рабы. А тех, от кого эльфы отказались, в новолуние отвели в чащу. Я не видел, что там происходило, но я слышал крики.

– Неееет, – вновь простонал кто-то в темном углу.

– Слушай, чего там, во мраке, такого хорошего? Шел бы ты сюда, к нам! – позвал Джек.

– Он убьет меня.

– Кто? Монах?

– Нет! Ведьмино отродье, исчадие Вельзевула, слуга Нечистого.

– Знакомые проклятия! – хмыкнул Брут и шагнул в темноту. Послышалась какая-то возня – и Брут появился снова, таща за ногу отца Суэйна.

– Пощады! Пощады! – визжал аббат монастыря Святого Филиана, цепляясь ногтями за пол.

– Помню, все помню, как наяву! – ликовал Брут. – И побои, и ночи, проведенные за дверью в снегу, и целые недели на хлебе и воде.

И он рывком поставил отца Суэйна к стене.

– Но ты ведь не станешь мне мстить, – захныкал аббат. – Я же о твоей душе радел.

– Ага, и Гутлаку ты, надо думать, тоже только добра желал, – вмешался монах. – Что-то он к прощению не особо склонен.

Снаружи слышалось приглушенное: убба-убба… убба-убба.

– Поэтому пикты и приставили его к двери, – простонал отец Суэйн. – Чтобы меня помучить. Он одержим одной-единственной мыслью: разорвать меня на куски.

– А я и не подозревал, что он выжил, – удивился Джек.

– Он и не выжил. Ну, то есть не совсем, – объяснил монах. – Благодаря моему собрату он был уже на полпути к иному миру, но эльфы вернули его назад. Гутлак застрял между жизнью и смертью. Освободить его было бы истинным милосердием.

– Прости, господин, я столько дней провел рядом с тобой на корабле Олава Однобрового и так и не спросил, как тебя звать, – посетовал Джек.

– Зачем спрашивать об имени обреченных? – глухо отозвался монах. – Но в лучшие времена я звался отцом Севером.

– Отец Север! – хором воскликнули Джек и Пега.

– Да я, похоже, стяжал какую-никакую славу, – криво усмехнулся монах.

– Это ведь ты спас брата Айдена! – закричала Пега. – Он так тепло вспоминал тебя! Конечно же, он будет в восторге, узнав, что ты жив!

– Так, значит, Айден уцелел-таки при разграблении Святого острова, – прошептал отец Север. Суровые черты монаха смягчились. – Он всегда был славным пареньком: кротким, незлопамятным… Надо отпраздновать его спасение доброй трапезой, пусть даже наши собственные шансы уцелеть ничтожны.

При виде такого безысходного уныния Джек с трудом сдержал улыбку: со времен плавания на корабле Олава монах ничуть не изменился.

Торгиль нарезала хлеб и сыр, Пега разлила по чашкам воду. Почти все слопал отец Суэйн. У отца Севера аппетита не было, остальные только что побывали на пышном пиру. Вода оказалась на диво свежей: куда вкуснее, чем у эльфов за трапезой. В отличие от той она прекрасно утоляла жажду.

Джек рассеянно коснулся посоха и, к вящему своему удивлению, ощутил под рукою знакомую вибрацию. По телу разлилось тепло, к сердцу прихлынула радость.

– Торгиль, я чувствую жизненную силу! – воскликнул мальчуган.

Воительница схватилась за висящую на шее руну – и кивнула.

– На самом деле чувствуете вы отсутствие чар, – сурово одернул их отец Север. – Божий мир как факт – куда могущественнее эльфийских наваждений. Эльфы думают, что жизнь без иллюзий – это тяжкое наказание, а вот я охотнее стану есть простой честный хлеб да спать на доброй старой земле, чем погрязну в том, что в здешних чертогах считается жизнью.

– А ты там часто бываешь? – спросил Джек.

– Да, нередко. Эльфы находят меня… забавным. Потому они и держат при себе смертных: в качестве либо рабов, либо шутов. Эльфы не в состоянии испытывать подлинных чувств и могут лишь смотреть на них со стороны, точно нищие под окном.

После еды отец Суэйн забился в свой угол. Джеку казалось, что прятаться в темноте – куда как невесело, но аббату, похоже, не хотелось лишний раз попадаться на глаза.

Отец Север зажег второй светильник и вручил его Бруту, чтобы можно было осмотреть подземелье. Но сперва он продемонстрировал свое приспособление для отсчета времени: треснувшую чашку. Монах наполнил чашку водой и замерил, как скоро вода вытечет до последней капли.

– На Святом острове у нас были песочные часы, – объяснил он, – но эта штука работает ничуть не хуже.

Джек в жизни не видел ничего подобного.

«Ну не глупость ли? – подумал мальчуган. – Любое занятие – будь то охота, стрижка овец, сев, ткачество – требует ровно столько времени, сколько нужно; что толку считать-то?»

Но монах рассказал, что в монастырях ход времени жизненно необходимо отслеживать.

– Порядок должно соблюдать, – объяснял отец Север. – Часы подскажут, когда браться за работу, когда – молиться, когда – предаваться благочестивым размышлениям. Иначе человек, чего доброго, впадет в леность. А от лености и до других грехов недалеко.

И он многозначительно посмотрел в ту сторону, где укрылся отец Суэйн.

– В монастыре Святого Филиана песочные часы тоже были, – заметил Брут. – Но насколько я знаю, измерение времени никого от лености не спасло – ну разве что рабов.

Джек, Пега и Торгиль осмотрели темницу. Брут шел впереди, указывая путь. Подземелье оказалось весьма обширным. Под потолком виднелись отверстия, откуда веяло легким сквозняком. На глазах у Джека из одной такой дыры вывалилась мышь – и шмыгнула в солому.

– Должно быть, эти отверстия выводят наружу, – промолвила Торгиль.

– Нам-то что с того? – вздохнула Пега. – У меня даже рука сквозь них не протиснется.

– Кроме того, мы глубоко под землей, – напомнил Джек.

В темнице обнаружился ручей: он вытекал из-под камня и вскорости нырял в какой-то провал. Отхожее место находилось в боковом помещении. У двери громоздился ворох соломы – для подстилки. Обойдя угол отца Суэйна подальше, Брут и дети вернулись к столу, где по-прежнему сидел, закрыв глаза, монах: он с головой ушел в размышления.

Дети с Брутом вновь обошли подземелье по периметру: проверить, не пропустили ли они чего важного. Но нет. Темница выглядела столь же уныло и безрадостно, как показалось на первый взгляд. Чтобы подбодрить узников, Брут завел рассказ о Ланселоте и о том, как Владычица Озера подарила предку Брута меч Анредден.

– А ты вообще умеешь с мечом обращаться? – спросила Торгиль.

– Умею – не хуже Ланселота, – широко ухмыльнулся Брут.

Отец Север встрепенулся, наполнил водяные часы – и принялся молиться.

«Вообще-то темница эта не из худших, – подумал Джек, сворачиваясь калачиком на чистой соломе. – Есть постели, есть и вода. Отец Север уверяет, что пикты приносят еду через равные промежутки времени. Словом, ничего ужасного; хотя если сидеть здесь в темноте день за днем, неделями и месяцами, то и впрямь не порадуешься. Просто удивительно, до чего начинаешь скучать по солнечному свету, когда ты его лишен».

Да и к Гутлаку попривыкнуть непросто, вздохнул Джек. Монотонное «убба-убба… убба-убба… убба-убба» не смолкало всю ночь.

Глава 34
Дикая охота

Джек пробудился. Он не ведал, ночь сейчас или день, но так хорошо отдохнул он в первый раз, с тех пор как попал в Землю Серебряных Яблок. В пещере хобгоблинов он спал урывками и не высыпался. Должно быть, чары выпивают всю твою силу. А может, сна в Эльфландии, в этом царстве иллюзий, вообще нет. В отхожем месте горел светильник, но основное помещение было погружено во тьму.

Джек расчистил на полу небольшой пятачок, оставив на нем лишь пучок соломы, и воззвал к жизненной силе. Нет, костер разводить он вовсе не собирался. Просто его обнадеживало и подбадривало само присутствие силы – точно доброго старого друга. Солома вспыхнула, осветив сидящего у стола отца Севера. Лицо его напоминало череп, обтянутый тонкой кожей. Джек поежился.

– А ты, похоже, обучился паре-тройке фокусов с тех пор, как мы виделись в последний раз, – отметил монах. – Ты разве не знаешь, что чародейство – это грех?

Когда-то Джек не дерзнул бы спорить с отцом Севером: отец воспитал его в почтении к монахам как к существам высшего порядка; но с тех пор как испуганного мальчишку привели на невольничий рынок, многое переменилось. Джек стоял у подножия Иггдрасиля, пил из источника Мимира.

– Я взываю к жизни. Жизнь – не грех.

Монах рассмеялся.

– Вы только послушайте его – старших учить вздумал! Жизнь – это возможность впасть в грех! Чем дольше она длится, тем больше зла налипает на душу, пока ты не рухнешь под этим бременем. Ты, чего доброго, еще скажешь мне, что магия – это то же самое, что чудеса!

– И скажу, – кивнул Джек. – В монастыре Святого Филиана чудеса случались каждый день, и никто и бровью не вел.

– Никакие это не чудеса, – отрезал отец Север. – Не чудеса, а богомерзкие мошенничества. Монахи грабили бедных и слабых, драли с них семь шкур. Будь я главой монастыря, уж я бы этих так называемых слуг Божьих привел к порядку. Упорный труд и пост пошли бы им куда как на пользу. – Отец Север поставил светильник на стол. – Будь добр, впредь – никакой магии. Мы будем пользоваться простым кремнем и кресалом.

Джек про себя считал, что рождение огня от кусочка металла и камня – по сути дела, та же магия. Но спорить мальчугану не хотелось. Отец Север изможден, обессилен, возможно, умирает. И, невзирая на всю свою сумрачную безысходность, в глубине души он и добр, и великодушен. Его почтение к «божьему миру как факту» недалеко ушло от бардовского почитания жизненной силы.

– Ты кувшин не наполнишь, паренек? – попросил отец Север.

Джек кинулся исполнять просьбу. Пробежал мимо Торгиль – та тут же проснулась – и мимо Пеги, что зарылась в солому, точно мышка: только макушка торчала.

Когда мальчуган вернулся с водой, отец Север уже расставлял на столе чашки и доски.

– Скоро придут пикты. – Монах невесело улыбнулся. – Иногда я определяю время по бурчанию в животе.

– А зачем они вообще здесь, эти пикты? – спросил Джек. – По-моему, они не рабы.

– Они околдованы, – объяснил отец Север. – Давным-давно, когда миром правили римляне, пикты подпали под власть чар дивного народа. Это не обычные пикты, это древние: они отвернулись от божьего мира. Они не женятся и не выходят замуж. Смертные женщины для них недостаточно хороши.

– Но если у них нет детей, – недоуменно переспросил Джек, – почему они до сих пор не вымерли?

– Ты не понимаешь. Это те же самые люди, что сражались с римлянами и бежали в полые холмы. Они не стареют – кроме как в те редкие моменты, когда ненадолго выбираются в Срединный мир.

– И… сколько же им лет?

– Сотни и сотни, – отвечал отец Север. – Не завидуй им. Долгая жизнь не прибавила им мудрости. Они лишь глубже погрязли в грехе.

При мысли о подобной временной бездне Джек похолодел. Мальчугану и год-то казался бесконечным. Неделя и то тянется невыносимо долго, если ждешь чего-то с нетерпением. Из темноты, почесывая голову, появилась Пега, за ней – Торгиль с Брутом. Отец Суэйн по-прежнему прятался в своем углу.

– Я Гутлака не слышу. Это значит, уже утро? – спросила, позевывая, Пега.

– Ты права, – подтвердил отец Север. – Перед тем как принести еду, пикты выводят его на прогулку. Иначе очень трудно войти и выйти.

Послышались голоса и звук отпираемой двери. Брюд вошел первым, освещая путь факелом. Прочие пикты внесли хлеб, сыр, яблоки и жареных голубей – самых обыкновенных, с двумя лапками. Обнаружив спящего в углу отца Суэйна, Брюд склонился над ним и прошептал: «Убба-убба».

– Что? Что такое? Спасите, помогите! – завизжал священник, вскакивая на ноги.

Пикты так и покатились со смеху.

– Ты пошшшел, – прогудел Бруд, маня пальцем Брута.

– Нет уж, спасибочки, – фыркнул раб.

– Госпооооожа трррребует тебя.

– А! Так бы сразу и сказал. – Брут стряхнул с одежды солому, пригладил пальцами волосы. – Долг зовет, – объяснил он Джеку.

– Что еще за долг? – сощурился Джек.

– Ну как же – развлекать Нимуэ. Она, верно, упросила Партолис простить меня.

– Ты нас бросаешь? – вознегодовал Джек.

Он ушам своим не верил: раб, не задумываясь, готов покинуть своих друзей, будто так и надо!

– Приходится – вы ведь хотите вернуть воду в Дин-Гуарди. – И Брут вышел за двери, насвистывая сквозь зубы вопиюще развеселый мотивчик.

«А почему ж ты до сих пор воду не вернул?» – так и вертелось на языке у Джека, да только он знал ответ.

Негодяй отлично проводит время в Эльфландии, куда ему торопиться-то?

Пикты захлопнули за собою дверь.

– Ведьмино отродье, – буркнул отец Суэйн, накладывая на свою доску побольше еды.

Вместе с Брутом из подземелья ушла радость. Джек мог сколько угодно досадовать на бывшего раба, но его непринужденное обаяние всем поднимало настроение. Завтрак в темнице в обществе мрачного монаха и полоумного аббата оказался заменой не из лучших. Вскорости с прогулки привели Гутлака («Убба-убба»), и отец Суэйн вновь забился в свой темный угол, прихватив с собою и снедь.

Джек, Пега и Торгиль поведали отцу Северу о своих приключениях. Монах наполнил «водяные часы» – и слушал рассказ, пока чаша не опустела.

– Довольно, – приказал он, поднимая руку. – Во всем необходимо соблюдать очередность. Иначе время потянется слишком медленно. Вот я, например, люблю перемежать молитву благочестивыми размышлениями о грехе; но вам недостает дисциплины. Юным идет на пользу работа.

– И много ли работы здесь сыщется? – возразила Пега, обводя взглядом обширное, пустое помещение.

– Да сколько угодно! – с жаром воскликнул отец Север. – Можно подметать пол, мыть посуду, выбирать из соломы блох, измерять пол ладонями…

– Измерять пол? – удивилась Торгиль. – Что в том пользы?

– Польза велика: вы не будете сидеть без дела. Неважно, есть в работе прок или нет; важно, чтобы выполнялась она с должным смирением и любовью к Господу.

– Хель! – пробурчала под нос Торгиль, выругавшись именем богини, чьи ледяные чертоги отведены для клятвопреступников.

– Именно, – откликнулся отец Север. – У вас – чертоги Хель, у нас – ад; как раз об аде я и беспокоюсь. Насмотрелся я, что происходит с монахами, у которых слишком много свободного времени. Иные становятся развратными и злобными, другие сходят с ума.

И он кивнул в сторону темного угла, где отец Суэйн, причмокивая, высасывал мозг из голубиных косточек.

«Интересно, это одержимость мелким или крупным бесом?» – подумал Джек, подавляя смешок.

– Уверяю тебя, все очень серьезно, – нахмурился отец Север. – Возможно, мы тут заперты на долгие годы. Или, скорее, вы. Мне-то уж немного осталось.

– Да, господин, – кивнул мальчик.

В перерыве между работой дети рассказывали истории, разминались, разгадывали загадки – отец Север знал их бессчетное множество. А еще он учил их латинским словам и странной магии под названием «математика». Шесть раз на дню он созывал их на молитву; одна лишь Торгиль объявила, что поклоняться богу рабов – ниже ее достоинства.

Без этого распорядка Джек, верно, сошел бы с ума. Дни тянулись однообразно и монотонно; внутрь не проникало ни лучика солнечного света. Все равно что быть погребенным заживо. Джек огрызался на Пегу, которая этого не заслуживала, и как-то раз подрался с Торгиль (она-то как раз заслужила). Отец Север сурово отчитал мальчика. Но монах понимал его отчаяние – и назначал ему одну работу за другой, чтобы успокоить мысли.

Так, Джеку было велено ловить мелких зверушек, что проваливались в отверстия под крышей, и выпускать их сквозь дыры в полу. Мальчуган не ведал, выберутся ли они на волю, знал лишь, что в темнице они неминуемо погибнут. Отец Суэйн обожал их мучить. Если ему удавалось поймать зверька живым, он утаскивал добычу в свой угол – и оттуда долго еще доносился жалобный писк.

С каждым днем аббат становился все более опасен. Он отбирал львиную долю еды – ведь он был самым сильным. Съедал он не все; что оставалось, гнило и портилось. Из угла тянуло вонью, однако никто не смел подойти поближе и убрать объедки. Порою отец Суэйн принимался чванно расхаживать по темнице, угрожая всеми карами тем, кто дерзнет выказать ему неповиновение. Затем настроение его резко менялось, он вновь забивался в темный угол и громко стонал. Отец Север молился за него, да только без толку.

Торгиль шепотом возвестила, что, если аббат нападет на кого бы то ни было, она убьет его. Джек беспокоился только о том, что Торгиль не справится.

Однажды – на шестой или седьмой день после того, как гостей бросили в темницу. – Джек попросил отца Севера рассказать, как тот спас брата Айдена. Дети вот уже два оборота «водяных часов» упражнялись в «математической магии», и Пега расплакалась над задачей: «У тебя было десять копченых угрей; два ты съела в первый вечер и восемь – во второй; сколько угрей у тебя осталось?»

– Нельзя съесть восемь угрей за один присест, – рыдала она. – Угри – они ж здоровенные.

– Олав Однобровый слопал бы и не поморщился, – возразила Торгиль.

– Все равно, «нисколько» копченых угрей не бывает, – настаивала Пега. – Случается, что в доме нет еды, – но тогда откуда знать, угрей у тебя нет или чего другого?

Понятия «ноль» Пега в упор не понимала. Впрочем, как и Джек.

Отец Север объявил, что настало время для историй; тут-то Джек и спросил его про брата Айдена.

– Я в ту пору жил в лесу, – отвечал монах. – Отбывал епитимью, если понимаете, о чем я.

Джек тут же вспомнил, как брат Айден упоминал про какой-то скандал с участием отца Севера и русалки. Мальчугану отчаянно хотелось узнать подробности.

– Красивое было место, величественное, – вспоминал монах. Суровое выражение его лица смягчилось. – Я построил себе хижину; с трех сторон ее окружали могучие дубы, защищая от дождя и ветра. Родниковая вода казалась слаще росы; летом повсюду вокруг созревала земляника. Осенью я не испытывал недостатка ни в орехах, ни в яблоках; даже на зиму их запасал. Может показаться, будто в лесу одиноко, но это не так. У моего порога резвились олени, барсуки и дикие козы. А в ветвях пели птицы.

– Тоже мне, наказание! – промолвила Пега.

– Уверяю тебя, я очень страдал, – возразил отец Север. – Как бы то ни было, однажды ночью я услышал, как по лесу мчится охота: ночью, повторяю, когда всем добрым христианам полагается спать. «Как они дорогу-то видят?» – удивился я. Трещали кусты, лаяли псы. Слышалась поступь бегущих ног и звонкий голос рога. Тут я понял: это не христианская охота, а нечто иное. Я рухнул на колени и принялся молиться о спасении – или хотя бы о мужестве вынести то, что уготовила мне судьба. Спустя какое-то время шум охоты затих вдалеке. Я возблагодарил Господа за Его милосердие. И тут я услышал…

– Что? – не выдержала Торгиль. Яркие, живые описания не оставили ее равнодушной.

– Детский плач. Там, снаружи, в пустынной глуши, плакал маленький мальчик – плакал так, словно у него сердечко разрывалось. Я взял светильник и вышел в лес на поиски, но голос тут же стих. Ребенок испугался меня. Но я примерно представлял себе, где он прячется, и на следующее утро отнес в то место горшок с овсянкой.

– А где ты взял овсянку в лесной глухомани? – полюбопытствовала Пега.

– Мне дозволили взять с собой запас овса, гороха, бобов и ячменя, – объяснил монах с нотой раздражения в голосе. – Ты довольна?

Джек толкнул Пегу локтем: не перебивай, дескать!

– В ту ночь овсянка исчезла; так я понял, что ребенок жив.

– Клянусь сиськами Фрейи, это прям настоящая сага, – объявила Торгиль.

– Я приручил немало лесных зверушек, – промолвил отец Север, неодобрительно нахмурившись: Торгиль, как всегда, в выражениях не церемонилась. – Вот так же и с ребенком вышло. День за днем я выставлял наружу еду, садился под его любимым деревом и рассказывал истории. Мальчик меня не понимал, как выяснилось впоследствии, – но звук моего голоса, должно быть, его успокаивал. Однажды он показался. Я не тронулся с места. Просто сидел там и продолжал говорить. И наконец ребенок научился доверять мне настолько, что сам пришел к хижине. Бедное, изголодавшееся, исстрадавшееся дитя! Малыш был весь в синяках. Тощий – кожа да кости. И полумертвый от усталости. И тут я увидел знаки у него на коже – и все понял.

Отец Север умолк и отпил воды. Он был превосходный рассказчик: умел остановиться вовремя.

– Что понял? – нетерпеливо воскликнула Торгиль.

– Я немного устал, – вздохнул монах. – Пожалуй, доскажу завтра.

– Доскажи сейчас, ну пожалуйста! – взмолилась Пега.

Джек отметил, как у отца Севера чуть дрогнули уголки губ. Вот и с Бардом все так же, когда он в очередной раз убеждается, что его слушают не дыша.

– Вы уверены? – переспросил отец Север с глубоким вздохом.

– Да! Да! – завопили Пега и Торгиль.

– Хорошо же. На теле мальчика была татуировка: полумесяц, пронзенный сломанной стрелой. А под ним – горизонтальная черта, перечеркнутая пятью короткими штрихами: руна, означающая «айден», то есть «тис» по-пиктски. Полумесяц – это знак Старика-с-Луны, а сломанная стрела – символ Владыки Леса. Вы, верно, ничего о них не знаете.

– Еще как знаем! – заверил Джек.

– Это демоны, которым поклоняются пикты; а татуировка означала, что ребенок предназначен в жертву!

– Ох, нет! – вскричала Пега.

– Увы, да, – отозвался отец Север. – Ребенок и был дичью для Дикой охоты. Его ждала смерть – но он уцелел. Я знал, что в лесу он никогда не будет в безопасности, ведь пикты вернутся. Потому я забрал его на Святой остров. Обучил его саксонскому языку и латыни; а вот добродетели мне его учить не пришлось – ею дитя и без меня наделено было с лихвой. Мальчик вырос – и стал братом Айденом, библиотекарем Святого острова.

– Замечательный финал, – вздохнула Пега.

– А по мне, лучше б монахи вернулись в лес и перебили всех пиктов, – возразила Торгиль.

– Монахи этого не делают, – покачал головой отец Север.

– Вот поэтому их так приятно грабить, – самодовольно ухмыльнулась воительница.