Текст книги "Украинские сказки и легенды"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

КАРМАЛЮК И БЕДНАЯ ДИВЧИНА

Как подходит уже ярмарка, так нету купцам в городе покоя. Тот материи на свет вытаскивает, тот всякое сало да масло ощупывает, приглаживает, а тот разные сладости раскладывает; все снуют, суетятся, чтобы как-нибудь обмануть бедного человека, забить ему голову, да и выдурить кой-какую копейку. А жила в этом городе одна бедная еврейка. Тяжко она бедствовала, мучилась, была бедная-бедная, аж синяя вся. Вот как и наш, сказать бы, брат-халупник [29]29
  Халупник – безземельный крестьянин, имевший только хатенку-халупу.


[Закрыть]. И как откроется ярмарка, возьмет она ведрышко, наберет чистой холодной воды, опустит глаза в землю, да и ходит промеж людей – может, какая-нибудь добрая душенька найдется и подаст ей какой грош. Вот ходит она, ходит, вдруг «бух» – и упала, и вся вода на нее. Глядь – а над ней стоят парубки и от хохоту заливаются. Это они бедной палку под ноги подставили.

– А ну, – говорят, – танцуй, а не то капут тебе будет!

А она в слезы, и просит, и молит, да разве это поможет? А парубки эти, жулье несусветное, уже и толкать ее начинают, ишь, какую забаву себе нашли.

– А что это вы, хлопцы, делаете?

Парубки глянь назад, а это Кармалюк стоит.

– Это мы, – говорят, – так себе…

– А кто вы будете?

– Да мы, – говорят, – все достойных родителей дети.

– Ага, вижу, – говорит Кармалюк, – вижу, что достойных родителей; вдовьи дети такого паскудства не сделали бы. Вижу, – говорит, – вижу!..

Да и подзывает тогда людей и говорит:

– А что им, милые люди, сделать за это?

Ну, а люди, известно, люди: один одно кричит, тот другое. А Кармалюк говорит тогда этим парубкам:

– Ну, проваливайте отсюда, бродяги! А увижу вас еще раз, то уж так исполосую, что и собаки вас не узнают.

Да и пошел. А народ расходится и говорит:

– Вот он какой, Кармалюк! Будь то хоть цыган, хоть татарин, но раз бедный человек, то он тебя за него жестоко покарает!..

КАРМАЛЮК И ЗЛЮЩАЯ ПАНИ

В одной польской усадьбе работала бедная дивчина-сирота, А усадьба эта была одной презлющей пани. Дивчина пасла панских гусей, но никак нельзя было той помещице угодить – она вечно мучила дивчину и била ее.

Однажды заклевал ворон на поле одного гусенка, а дивчина тогда кинулась за другим. Вот пригоняет дивчина гусей на хутор, и несет убитого гусенка в руках, и рассказывает пани, что так, мол, и так; «Кинулась за другим, а этого ворон заклевал», – и ревмя ревет, бедная.

А пани как закричит на нее, выхватила у ней из рук гусенка и давай им бить дивчину по голове. Бедная дивчина так и обмерла, аж заливается, а пани знай все ее лупит и лупит… Вдруг въезжает во двор на коне красивый-красивый пан и говорит этой пани:

– А за что вы дитя бьете?

– А за то, – говорит, – бью, что добра моего не бережет.

– А-а, раз так, – говорит господин, – то и я побью. – И прыг с коня, берет у пани мертвого гусенка – и хвать им пани по роже, по роже. Пани тогда в крик, выбежали из покоев слуги, а пан выхватил пистолет и целится в них; просится пани, а тот человек и говорит:

– А поклянись, что больше никого не будешь бить.

– Ой, не буду! – говорит пани. – Клянусь святым Исусом.

– Ну, так смотри! Ты самому Кармалюку клянешься, а не исполнишь клятву, то будет тебе Исус и матка боска [30]30
  Матка боска – божья матерь.


[Закрыть].

Вскочил на коня – только его и видели.

ПРО УСТИМА КАРМАЛЮКА

Пан, у которого Кармалюк был крепостным, сильно его невзлюбил и всегда давал ему самую что ни на есть тяжелую работу, он хорошо знал, какой большой силы человек этот.

Вот раз заставил он его снопы укладывать на самую высокую скирду. Кармалюк отказался. Тогда пан велел высечь его розгами. С той поры стал Кармалюк его злейшим врагом и пошел по свету ходить. Услыхал про него царь и захотел увидеть его, что он за человек. Но Кармалюк убежал, потому была в нем такая сила, что, как намалюет в тюрьме на стене челн, сядет в него с молодцами, да и выедет на волю.

Вот везли его в Сибирь, но и оттуда он убежал, написав на границе Сибири, на столбе:

 
А бежал я из Сибири,
Из тяжкой неволи,
Кандалов хоть не имею,
Все ж я не на воле.
 

Только богатых да панов Кармалюк очень не любил, обирал их и все это бедным раздавал, ведь и сам-то он из бедняков был, немало и на своем веку горя да неправды претерпел.

Помню я еще те времена, – рассказывал мне один крестьянин, – когда про Кармалюка говорили: вот там он то сделал, а там – то… Раз было так. Едет однажды Кармалюк в поле и видит, что запряг мужик пару молодых волов и работать их заставляет.

– Ты зачем таких малых мучаешь? – спрашивает его.

– А что ж мне, – говорит, – делать, ежели не на что больших купить?

– На тебе, – говорит Кармалюк, – сто рублей, да купи себе две пары крепких волов.

Тот поблагодарил, так и сделал. А пан как увидел у мужика таких хороших волов, то все и допытывается, где он украл их. Мужик говорит, что какой-то человек дал ему сто рублей и на эти, мол, деньги он и купил. Пан не верит и тех волов отбирает.

Встретил опять Кармалюк того крестьянина (а он такой был, что как проходит возле кого, то никто не видит его) и спрашивает, куда он дел деньги и почему волов не купил, как было ему сказано. Рассказал мужик все, как было.

– Ну, на тебе еще сто рублей, а это вот письмо пану отнеси да скажи, что я к нему в гости буду, я – Кармалюк.

Как услыхал это пан, собрал тотчас дворню, крестьян и думал, что Кармалюк никак не подступит. Да не тут-то было. Добрался

Кармалюк, взошел на крыльцо и к крестьянам обращается, все слышат его голос, а самого его не видят, – что могут они, мол, расходиться, так как пану они уже не нужны.

Был Кармалюк человек справедливый, проучал панов, которые над крестьянами измывались. Бедняки его сильно уважали, потому что как возьмет он что у богатых, то все бедным и раздаст.

…Спрашивают одного селянина: «А в этих Медоборских лесах Кармалюк прятался?» – «Он не прятался, да зачем ему было бы прятаться, если был он Кармалюк».

СЕМЕН ПАЛИЙ

Семен Палий хотел панов уничтожить, чтоб не было их, чтобы вся Россия была одна, простонародная. Они, те паны, приезжали поначалу к нам деньги зарабатывать, в прежние времена, ну, а теперь, видишь, как оно стало: куда ни глянь, куда ни кинь – все ихнее. Так вот и хотел Палий всех панов-господ перевести начисто, чтоб не было этой погани.

А Мазепа был чужеземец, хотел всех разорить.

Царь душой покривил перед Семеном Палием: не дал ему гетьманщины, – клялся, а обманул.

И подался Палий от царя на острова, перед царем не склонился. Он и поныне жив. Как нарождается молодой месяц, то и Палий молодеет, а как на ущербе, то стареет и он.

Время придет – будет воевать Палий с царем за простой народ.

СКАЗКА ПРО СЕМЕНА ПАЛИЯ

Был Семен Палий лыцарем великим. Про него много чего, бывало, рассказывали запорожцы нашим отцам, а отцы уж нам.

Где-то, говорят, жили казаки, и был среди них молодой казак Семен. Раз кошевой собрал войско и махнул воевать орду и ляхов, а Семен добро сторожить остался. А в ту пору хат еще было не очень-то густо, жили больше в куренях. Вот и дохозяйничался тот Семен, пока не сжег курень кошевого. «Что тут делать? – думает он, – приедут – несдобровать мне». Взял он рушницу, да и подался.

Долго он пробирался по лесным оврагам и зашел в такие пущи, что одно только небо видно. Сел и отдыхает. И надвинулась вдруг туча, начал накрапывать дождь, потом гром, молния. Смотрит Семен на скалу – вдруг выскакивает бес. Как загремит гром – он под скалу, как затихнет – он вылезет и бога хулит. И думает Семен: «Что теперь делать? Или ему смерть, или мне». Только выскочил бес на скалу, а Семен прицелился и попал.

– Ой, бей еще раз, бей еще, – просит бес.

– Хватит с тебя и одного разу.

Он знал, что если выстрелит второй раз, то бес убежит. Зарядил Семен рушницу и стал пробираться через камыши в пущу. Идет он и идет, а камыш-то густой да высокий, и свету не видать. Слышит он – трещит камыш и что-то прямо на него сунется. «Что бог даст!» – говорит, и туда. Глядь – показался дед, старый-престарый и седой.

– Здорово, – говорит, – сын!

– Здорово, дедусь!

– Куда тебя бог несет?

– Так, мол, и так, – говорит, – счастья ищу, дедусь, или зверь меня съест, или дойду до Великого Луга в Запорожье. – И начал ему Семен рассказывать. – Сжег, – говорит, – я курень, и боюсь гнева казацкого: или палками прибьют, или на виселицу.

Дед и говорит:

– Сейчас за тобой погоня – сорок человек; только ты не бойся, – ступай к кошевому, он простит.

Потом показывает дед свою рушницу и говорит:

– Тут такая мушка, что стоит только нацелиться – и попадешь. Давай, – говорит, – поменяемся.

А наверху над камышами летел чирок. Дед нацелился, бахнул, он и упал.

– Хороша рушница, – говорит Семен, – а моя-то еще лучше. Я, – говорит, – не только зверя убил.

А дед опять и говорит:

– Ну, раз не хочешь меняться, то дарю я тебе эту рушницу за то, что ты убил сатану. И будешь ты, – говорит, знатным лыцарем, будешь побеждать неприятеля. И будешь ты, – говорит, – как месяц меняться: когда будет месяц на ущербе – и ты состаришься, взойдет молодик – станешь и ты молодым. Возвращайся же, сыне, к кошевому.

Сказал это дед и бог весть куда делся, не простой, видно, был человек, а святой апостол. Помолился Семен и пошел к кошевому. Пришел – да прямо в курень. А кошевой только что умылся, утирается, молитву творит. Семен на колени.

– Ну что, – говорит, – нечестивец, явился?

– Не возлагай, – говорит, – тато, на меня великого гнева, это я спалил твой курень.

– Счастье твое, – говорит, – что не поймала тебя погоня, заколола б.

Потом кошевой и говорит:

– А за то, что спалил ты курень, зовись ты, нечестивец, Палием.

Стал он ходить в походы, стал такой сильный, что никто его не одолеет. Бывало, как воюют, казаки, то где Палий – там и удача. Выбрали его казацким начальником в Сечи, кошевым, значит. Вот приехал шведский король к проклятому Мазепе, и давай они пить-гулять; пили-гуляли, а потом и кликнули к себе Семена Палия. Король и говорит:

– Погуляем, братцы, да возьмемся бить русских начисто.

– Не дождешься того! – говорит Семен Палий.

Как вскочит тут король, как вскочит проклятый Мазепа, да к Семену Палию.

– Хватайте его, вяжите, слуги, такого-сякого!

Взяли Семена Палия, в кандалы заковали руки и ноги, и в темницу замуровали. И долго же он там просидел, не евши, не пивши, – двадцать лет. А через двадцать лет пошел швед войной на царя Петра, пошел с ним и проклятый Мазепа. Стали под Полтавою. У царя сила войска великая, а у шведа и проклятого Мазепы еще больше. Стал швед нажимать на русских, а Петр и говорит:

– Дай мне, швед, хоть немного передохнуть.

Тот дал. Петр пошел в свой стан и спрашивает:

– А нету ли, братцы, среди вас богатыря или вещуна какого?

Вызвался хлопец шестнадцати лет и говорит:

– Я бы помог, да еще лета у меня не вышли, а вот есть, – говорит, замурованный в темнице Семен Палий, тот шведа побьет.

Послал царь за Палием. Отмуровали его, глянули, а у него борода и коса по колени, усы – аж по самый пояс. Сорочка, штаны на нем опали, страшно и глянуть. Надели на него одежду, подвели коня. А Семен Палий что ни сядет – так конь по колена и вгрузнет. Сколько ни подводили – ни один конь не выдержал. Привели тогда коня царского. Он сел и поехал. Приезжает к царю. Усадил его царь за дубовый стол, потчует и правду спрашивает.

– Что, – говорит, – Семен Палий, одолеем шведа?

– Одолеем, – говорит, – дай только три дня отдохнуть, хлеба святого поесть.

А была у шведа знахарка-баба. Глянула она на Петрово войско и говорит:

– Ой, что за напасть нам будет великая! Вели, – говорит королю, – скорей коней ковать и давайте бежать!

Пока швед коней подковал – вот и Семен Палий уже отдохнул. Надел он дорогую одежду, сел на коня и двинулся с войском на шведа.

Долго ли бился он там или нет, – а выбежал на курган и царя спрашивает:

– Видишь шведа?

– Вижу, – говорит, – через гору подался.

Выбежал тогда Палий на кряж и опять спрашивает:

– А теперь видишь?

– Вижу, – говорит, – друг друга саблями рубят.

– А короля видишь?

– Побежал, – говорит, – король степями, а за ним проклятый Мазепа, так пыль и поднялась.

Как помог Палий одолеть шведа, Петр и говорит:

– Ну, Семен Палий, теперь дам я тебе денег, сколько угодно, дам тебе и панские земли.

– Нет, – говорит Палий, – не надо мне. ни денег, ни панских земель, дай мне только милую Украину, за которую я двадцать лет страдал, больше я у тебя не прошу ничего.

Дал Петр Палию Украину, и стал Палий ворогов выживать. А как вывел всех, то и сам бог весть куда делся. Он, говорят, и теперь где-то живой, и, как велел ему господь, меняется он, словно месяц: то стареет, то молодеет.

ПРО ЗАПОРОЖЦЕВ

Приедут, бывало, запорожцы из Сечи в Киев, человек десять, двадцать, да и начнут гулять. Вот понакупят бочек с дегтем, да и разольют их по базару. Понакупят сколько есть горшков на базаре и поразбивают их на черепки, накупят сколько найдется возов рыбы, да и поразбросают ее по всему городу: «Кушайте, мол, люди добрые!»

А потом на коней садятся, шапки на них оксамитные, червонные, а жупаны то синие, то красные, штаны такие, что и гривну бы дал, чтобы только полюбоваться. Музыканты играют, а они, взявшись в боки, и идут мимо бурсы, такие гетманы, что ну!.. Вот бурсаки, бывало, и выйдут за ворота, глазеют на них, да и плачут. А на другое лето глядь – половина бурсы на Сечи и окажется!

А уж какой запорожец доживет до глубокой старости, то и просит выделить ему деньги из кружки, а как выделят, то и придется на него пай тысяч в пять.

Вот набьет он черес [31]31
  Черес – кожаный пояс, в котором носят деньги.


[Закрыть]червонцами, захватит с собой приятелей – душ тридцать или сорок – и идет в Киев с миром прощаться. Вот уж тут и гуляют они недели две, такой пир зададут, что весь Киев сходится на них поглядеть: «запорожец, запорожец с миром прощается!» И вот как идут, бывало, по улице, то весь народ у ворот. А они одеты-то как… словно мак в огороде!

Кони под ними словно орлы, так и играют, а золото и серебро в очах на солнце так сверкает, что и взглянуть невозможно. Тут и бандуры, тут и гусли, тут и песни, и пляски, и всякие выкрутасы! Вот так-то запорожец с миром прощается!

А погулявши этак недели две и наудивлявши весь Киев, идут затем в Межигорский монастырь, Кто идет, а кто с тем самым, что прощается, до самого монастыря танцует.

Седой, как голубь седой, в дорогих кармазинах, отплясывает, идучи впереди, запорожец. А за ним народу, народу!.. Словно в день светлого воскресенья возле куличей или на Иордани на льду. И за его счет всех поят, все танцуют, веселятся, аж земля гудит!

А уж как подойдут к самому монастырю, то и стучит запорожец в ворота.

А там спрашивают:

– Кто такой?

– Запорожец.

– Чего?

– Спасаться.

Открываются ворота, он входит туда один, а товарыство с народом и музыкантами остается за воротами. А он только войдет в монастырь, сразу же черес с себя и отдает на церковь, жупаны кармазиновые с себя, а надевает иноческую власяницу, да и начинает спасаться.

КАМНИ-БОГАТЫРИ

Сказывают старые люди, что некогда, в стародавнюю старину, сошлось два богатыря, один стал по левую сторону Днепра, а другой по эту, да и кричат один другому через Днепр; один говорит:

– Уступи мне место, я поселюсь здесь со своим народом!

– Нет, – говорит другой, – я заселю этот край, а ты убирайся отсюда.

Тогда богатырь с правого берега и говорит:

– Коли так, то давай лучше силой померяемся, кто кого одолеет, того и земля будет.

– Давай, – говорит богатырь с левого берега.

Взяли они, отковырнули со скал камни равного весу, стали на горе над Днепром, один с той стороны, а этот с этой, и давай кидать. Как минул богатырь с левой стороны камень, он и упал у этого берега в воду, недалече от Стрельчей скалы. Тогда с правой стороны богатырь как кинул свой камень, он так и залетел на ту сторону, на сухой берег. Тогда богатырь с левой стороны и кричит:

– Ну, коли так, пойду я дальше, а ты заселяй землю. – И пошел богатырь дальше, а этот поселил свой народ и на этой и на той стороне. И остался на том камне, что с левой стороны, и до сей поры след как раз на том самом месте, где богатырь брался руками, – так руки и видать, и пальцы, и ладони.

КИРИЛО КОЖЕМЯКА

Шил в давнее время в Киеве некий князь-лыцарь, и был возле Киева Змей, и каждый год посылали ему дань: молодого парубка или дивчину.

Вот подошел черед и дочке самого князя. Нечего делать: раз горожане давали, надо и ему давать. Послал князь свою дочку в дань Змею. А дочка была такая собой красивая, что и не рассказать. Вот Змей ее и полюбил. И стала она к нему подольщаться и спрашивает у него однажды:

– Есть ли, – говорит, – на свете такой человек, кто мог бы тебя одолеть?

– Есть, – говорит, – один такой в Киеве, живет над Днепром.

Как затопит он печь в хате, так дым под самые небеса и подымается; а как выйдет к Днепру кожи мочить (ведь он кожемяка), то несет не одну, а сразу двенадцать; и как намокнут они в Днепре, а я возьму да за них и уцеплюсь, вытащит, мол, он или нет? А ему все одно: как схватится, то меня заодно с ними на берег вытащит. Его одного только я и боюсь.

Вот и запало в голову княжне, думает: как бы это ей весточку домой подать да на волю к отцу выбраться? А при ней не было ни души, только один голубок. Выкормила она его еще в то счастливое время, когда жила в Киеве. Думала, думала, а потом взяла и написала отцу-батюшке: «Вот так, мол, и так, говорит. Есть у вас, батюшка, в Киеве человек, звать его Кирило, а по прозвищу Кожемяка. Упросите его через старых людей, не согласен ли будет со Змеем сразиться, не вызволит ли меня, бедную, из неволи! Просите его, милый батюшка, и словами и подарками, да чтоб не обиделся он за какое случайное слово. А я за него и за вас буду век богу молиться».

Написала так, под крылышко голубю привязала, да и выпустила в окно. Взмыл голубок под облако и прилетел домой к князю на подворье. А как раз в ту пору по двору бегали дети и увидели голубка.

– Татуся, татуся, – говорят, – видишь, голубок прилетел от сестрицы?

Возрадовался князь поначалу, а потом подумал, подумал и опечалился: «Уже, верно, проклятый ирод загубил мое дитятко».

А потом приманил к себе голубка, глядь– а под крылышком грамотка. Он за грамотку. Читает, а дочка и пишет: так, мол, и так. Вот призвал тотчас к себе всю старшину.

– Есть ли такой человек, что прозывается Кирилом Кожемякой?

– Есть, князь. Живет над Днепром.

– А как бы к нему подступиться, чтоб и не обиделся и послушался?

Вот так и сяк посоветовались, да и послали к нему самых старых людей. Подходят те к его хате, отворили потихоньку со страхом двери, да так и оробели. Смотрят – сидит на земле сам Кожемяка к ним спиной и мнет руками двенадцать кож, и только видать, как седой бородою качает. Вот один из посланцев – «кахи!»

Встрепенулся Кожемяка, а двенадцать кож только – тресь, тресь! – полопались все. Обернулся к ним, а они ему в пояс:

– Вот так, мол, и так, прислал к тебе князь с просьбицей.

А он и не смотрит, не слушает: рассердился, что двенадцать кож из-за них порвал.

Они снова его просить, давай его умолять (на колени стали). Беда – не слушает! Просили, просили, да так и пошли головы понуря.

Что тут делать? Печалится князь, печалится и вся старшина. А не послать ли нам еще молодых? Послали людей помоложе, – и те ничего не поделают. Молчит да сопит, будто не к нему и обращаются. Так разобрало его за те кожи. Потом пораздумал князь и послал к нему малых детей. Те как пришли, как начали просить, как стали на колени да как заплакали, тут уже и сам Кожемяка не вытерпел, заплакал, да и говорит:

– Ну, уж для вас я сделаю это!

И пошел к князю.

– Так давайте мне, – говорит, – двенадцать бочек смолы да двенадцать возов конопли!

Обмотался коноплей, осмолился хорошенько смолой, взял такую булаву, что, может, в ней пудов десять, да двинулся к Змею.

А Змей ему и говорит:

– Ну что, Кирило, биться пришел иль мириться?

– Да где уж мириться? Биться с тобой, с иродом окаянным!

Вот и начали они биться, так земля и гудит. Что ни разбежится Змей, то и ухватит Кирилу зубами, так кусок смолы и вырвет; что ни разбежится да ухватит, так клок конопли и вырвет. А он его здоровенной булавой как ударит, так в землю и вгонит. А Змей, как огонь, пылает, так ему жарко; и пока, сбегает к Днепру напиться да вскочит в воду, чтоб слегка поостыть, а Кожемяка уже коноплей и обмотался да смолой осмолился. Вот выскакивает из воды проклятый ирод и только разгонится навстречу Кожемяке, а тот его булавою и хвать! Что ни разгонится, а он его знай булавой – хвать да хвать, так и отдается. Бились, бились, аж пыль поднялась, так искры и брызжут. Такой грохот пошел, словно у кузнеца в кузнице весной, когда каждому нужен лемех для пахоты; тут и сам кузнец бьет и хлопцы бьют, а мех только шипит, без устали сопит, а искры из горна да от железа отскакивают и шипят, а кузница так вся ходуном и ходит: слышна кузнецкая работа далеко по селу, – такой же вот грохот и стук поднял и Кирило со Змеем, так крепко и часто дубасил его железною булавой по голове. Словно из горна пышет синий огонь, так и у Змея пышет пламя из пасти, из глаз, из ушей. Разогрел Кирило Змея получше, чем кузнец лемех в горне, – так и фыркает, аж захлебывается окаянный, а под ним земля только стонет.

А люди в колокола зазвонили, молебны служат, а на горах народ стоит, словно неживой, сцепив руки: ждет, что оно будет! А тут Змеище – бубух, так земля и затряслась!

Народ так и всплеснул руками: «Слава тебе господи!»

Вот Кирило, убив Змея, освободил княжну и отдал ее князю. И не знал князь уж, как его и отблагодарить и наградить.

Вот с того времени и стало называться то урочище, где он жил, Кожемяками.