Текст книги "Украинские сказки и легенды"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

СКАЗКА ПРО ИВАНА-ЦАРЕВИЧА

Жили-были царь с царицею. Детей у них не было. И были… они такие бедные, что даже есть нечего было. Вот пошёл раз царь на заработки; захотелось ему по дороге пить, вдруг видит – криница. Только он наклонился воды напиться, как вдруг его что-то за бороду и ухватило. Стал он проситься:

– Пусти меня, кто ты?

А оно и говорит:

– Нет, не пущу! Пообещай отдать мне то, что у тебя дома после жены всего милее.

Он подумал: «Что же у меня милее жены? Нету ничего» – и пообещал. А оно и говорит из криницы:

– Я к тебе спустя три года за ним приду.

Царь домой воротился, а жена встречает его с сыном Иваном. Он так ему обрадовался, но тут вспомнил, что сын уже не его, и горько-горько заплакал.

Прошло три года, и явился тот бородатый за царевичем. Но царь выпросил оставить сына дома еще на три года. Прошло три года, и явилось оно опять и говорит:

– Чего ждете? Присылайте его мне немедля!

На другой день напекла царица сыну на дорогу паляниц, рассказала, куда идти, да его еще за село немного проводила. Вот идет он, вдруг видит – стоит хатка. А уже смеркалось, и зашел он туда на ночлег, а там живет Пятничка. Увидела его и говорит:

– Здравствуй, Иван-царевич! По своей воле или по неволе пожаловал?

– Нет, Пятничка! Больше, чем по неволе! – и рассказал ей, куда и зачем идет. Вот она ему и говорит:

– Умен, что ко мне зашел: я тебя научу, куда идти; есть там двое ворот, так ты не иди в те ворота, что на засов заперты, а в те, что с замком, и торчит на них голова человечья. Но ты не бойся! Только постучись, ворота вмиг сами откроются; потом ступай все по дорожке, подойдешь к озеру и увидишь: купаются в нем двенадцать сестер, и все обернутся уточками. А платья их будут на берегу лежать – всех одиннадцати вместе, а одной отдельно; так ты то и возьми и с ним спрячься. Вот оденутся все сестры и пойдут, а та станет свое платье искать, а потом скажет: «Отзовись, кто мое платье взял – я буду тому матерью». А ты молчи. Она опять скажет: «Кто мое платье взял – буду тому сестрою». Ты все молчи. Тогда она скажет: «Кто взял мое платье – буду тому женою». Вот ты тогда и отзовись, и отдай ей платье.

Он так и сделал. Только отдал ей платье, а царевна и говорит:

– Ступай-же, Иван-царевич! Как придешь ты к моему отцу, он скажет тебе, чтобы ты выбирал себе из нас жену, и поставит всех нас в ряд; ты увидишь, что все сестры будут очень красивые, а на меня нашлют всяких прыщей. А ты все же на меня укажи, что эту, мол, возьму! Будут над тобой все смеяться, а ты ничего не слушай. На другой день царь поставит опять всех нас в ряд, и будут все сестры в золоте, а я в черном. Но ты опять меня выбери. Царь и на третий день нас покажет, но будем мы уже все одинаковые, только ты смотри: я выставлю ногу вперед, и ты опять на меня укажи. А больше уж тебя спрашивать не будут, и стану я твоею женой.

Как сказала она, так все и сделалось.

На другой день кликнул царь к себе Ивана-царевича:

– Смотри, чтоб ты мне до зари такой сад насадил, какого ни у кого нету, да чтоб уродились там такие яблоки, золотое яблоко и яблочко серебряное!

Вот пришел он к жене и плачет. А она спрашивает:

– Чего ты, Иван-царевич, плачешь?

– Как же мне не плакать, если твой отец задал мне такую работу, что мне и в век не сделать!

– Молчи, богу молись да спать ложись; к утру будет все готово.

Он лег, а она вышла на двор, махнула платочком – посбежались люди и спрашивают:

– Что тебе, царевна, надобно?

Она приказала, чтоб ни свет ни заря было все то, что отец велел. Вот царь утром встал, смотрит – все уже сделано. Дождавшись вечера, кликнул опять зятя и говорит:

– Смотри ж, чтоб завтра к утру построил мне такой мост, чтоб золотая жердинка да серебряная жердинка.

Вот пришел он опять к жене, стал плакать и рассказал, что ему царь велел сделать. А она опять говорит:

– Ничего, богу молись да спать ложись!

И только он лег спать, вышла она и как крикнет – посбежались люди и до света все сделали. Царь опять поутру встал, увидал, что все сделано, призвал вечером зятя и говорит:

– Смотри, сделай мне до утра целый дворец да такой красивый, чтоб лучшего ни у кого не было.

Пришел он опять домой, заплакал и стал рассказывать, что ему царь велел. Она уложила его спать, а сама вышла, крикнула– сбежались люди, она им приказала, чтоб до света все было готово, и люди все это и сделали. Тогда царь увидал, что зять у него такой: что ему что ни прикажешь, все сделает! Больше ничего не заставлял его делать и стал его пускать гулять по саду.

Вот пошел он раз в сад и взошел на курган; вдруг видит, а у отца его по двору бегают детки. Он догадался, что то его братишки, заплакал да и пошел к жене. А она его спрашивает:

– О чем ты плачешь?

– Как же мне не плакать? У моего отца так весело, все мои братишки там по двору ходят. Я видел это с того курганчика, что в саду.

Вот она ему и говорит:

– Не плачь. Мы к отцу твоему убежим.

И трижды плюнула в доме, чтоб за нее слюна говорить стала. И пошли они.

На другой день ждал отец, ждал их снедать, а они не идут, пошел тогда сам звать, стал под дверьми и кличет, а слюна отвечает: «Погодите, сейчас приду!» Он подождал и опять кличет, а слюна опять отвечает, что приду, мол. Он рассердился тогда и велел ломать двери. Глядь – никого нету, и уж тогда так разгневался, что тотчас велел вдогонку верховых разослать, во все стороны. А царевич с женой уже далече!.. Вот приложила она ухо к земле, слушает, а погоня-то уже близко. Вот и говорит ему:

– Обернись ты дьяком, а я церковкой стану. И как будет тебя кто спрашивать, не видал ли, мол, где человека с женщиной, ты ничего не говори, а все читай.

Вот подъезжает гонец, вошел в церковку, увидал дьяка, спрашивает:

– Не видал ли ты где человека с женщиной?

А дьяк все читает.

Плюнул гонец да и назад поехал.

Вот пошли они опять. Отойдя далеко, опять царевна легла послушать: не едут ли за ними? И слышит – погоня уже близко! Говорит тогда Ивану-царевичу:

– Обернись ты пастухом, а я свиньей стану. И как будет тебя кто спрашивать: не видал ли где людей каких? Ты говори одно: «Я свинью пасу!» А больше ничего не сказывай.

Так и сделали. Приехал гонец. Расспрашивал и, ничего не дознавшись, плюнул да и назад поехал. Тогда они опять пошли, а отойдя стали слушать, не едут ли за ними? Вдруг слышат – сам царь едет. Она и говорит:

– А теперь будь ты окунем, а я речкой стану!

Так и сделали. Приехал отец, увидел, что ничего уже не поделаешь, разгневался и сказал:

– Так будь же ты три года речкою! – и домой воротился.

Вот начала речка говорить своему мужу:

– Ступай ты домой, там ты встретишь много своих братьев и сестер, но как бы они тебя не просили их поцеловать – ты их не целуй; а не то ты сразу меня забудешь.

Так он и сделал. Пришел домой и поцеловался только с отцом и матерью, а больше ни с кем, как его ни просили. Уже и третий год проходит, и вот однажды забыл он запереть на ночь хату, где ночевал. И вбежала к нему одна из сестер, увидела, что он спит, подошла тихонечко да и поцеловала его. Проснулся он и позабыл свою жену; а через месяц его сосватали и стали к свадьбе готовить. Вот в субботу, как стали уже свадебные «шишки» из теста лепить, пошла одна девка за водою к колодцу и только в него наклонилась, чтобы вытащить, глядь, – а там такая красавица-панна. Она вбежала в хату, всем рассказала, те пошли туда, да только уже ничего не было, а как вернулись в хату, то та самая уже в хате была.

– Я, – говорит, – пришла вам помочь «шишки» готовить.

Слепила двух голубков да и посадила их на окошко: и стали те голубки меж собой беседовать, а все так и удивились. Вот и молвит один голубь другому:

– А неужто ты забыл, как была я церковкой, а ты дьячком?

– Забыл, забыл!

– А ты разве забыл, как была я свиньей, а ты пастухом?

– Забыл, забыл!

– А неужто забыл, как была я речкою, а ты окунем, и как заклял меня отец, чтоб была я три года речкою, и я тебя просила.

чтоб ни с кем, ни с братьями, ни с сестрами не целовался, а не то меня забудешь?

И вспомнил тут Иван-царевич все, узнал свою жену, бросился к ней, стал ее целовать и просить отца, чтоб их по-своему обвенчали. Утекло с той поры много воды, а они все живут да хлеб жуют.

ТРЕМ-СЫН-БОРИС

Жили себе муж да жена. Вот вышли они раз в поле жать, а был у них маленький ребеночек; повесили они его в люльке на лесной опушке. Откуда ни возьмись – орел, схватил ребеночка и потащил в свое гнездо.

А жили в лесу трое братьев. Вышел один брат, слышит – кто-то кричит. Входит в хату и говорит:

– Братья! Кто-то кричит, голос человечий слышно. Пойдем-ка поищем!

Пошли и нашли ребеночка – мальчика, понесли его к попу и думают, какое бы ему имя дать. Придумали так: «Нас ведь трое братьев, назовем его Трем-сын-Борие». Ну, взяли его и втроем воспитали.

Подрос мальчик и просит:

– Хочу я от вас, отцы, уйти.

А они его спрашивают:

– Что ж тебе дать за то, что ты работал у нас?

– Не хочу я, – говорит, – от вас ничего, дайте мне только жеребеночка.

– Что ж ты, сын, с жеребеночком будешь делать? Бери больше.

– Нет, – говорит, – не хочу, дайте мне маленького жеребеночка.

– Ну, бери!

Взял он и пошел. Идет по лесу, видит – что-то светится. Надо подойти узнать.

– Ах, кабы ты меня, жеребеночек, хоть бы малость подвез! (Он, вишь, все пешком шел, заморился, а жеребенок-то малый еще.)

– Э, Трем-сын-Борис, повремени маленько, – ответил жеребенок. – Я тогда сам тебе скажу, когда на меня садиться.

Подошли туда, где светилось, глядь – а там перо Жар-птицы, Вот Трем-сын-Борис и говорит:

– Возьму я это перо.

– Нет, – говорит жеребенок, – не бери, это перо не простое, а всем перьям перо, возьмешь – горе узнаешь.

А он все-таки взял его. Дошли до царского дворца – нанялся Трем-сын-Борис к царю в конюхи. А были там такие лошади, что на них только навоз возить, – вот его и назначили тех лошадей чистить. Вот он их тем пером и почистил, стали они сиять.

Все тому дивуются, а те лошади, что царю запрягали, стали ему неугодны, стали ему тех запрягать, что навоз возили. Сильно полюбил царь Трем-сын-Бориса и начал его допытывать.

– Какой, – говорит, – ты на коней счастливый! Слово, должно быть, знаешь, что они такие красивые стали?

А Трем-сын-Борис божится, что ничего-де не знает.

Вот конюхи стали за ним следить и донесли царю, что есть мол, у него перо Жар-птицы.

– Он, – говорят, – может не только перо Жар-птицы достать, а и самую Жар-птицу добыть.

Вот царь и зовет его к себе:

– Что, Трем-сын-Борис, достал ты с Жар-птицы перо?

– Достал, – говорит.

– Так достань мне и Жар-птицу. А не достанешь – мой меч, а твоя голова с плеч!

Идет Трем-сын-Борис к своему коню и плачет.

– О чем, Трем-сын-Борис, плачешь? – спрашивает жеребенок.

– Да как же мне не плакать, если царь задал мне загадку, что ни мне, ни тебе не отгадать.

– Ну, что! – говорит. – Я ж тебе говорил: не бери пера, а ты меня не послушал. Ну, не тужи. Поди скажи царю, пускай дает четверть гороха да четверть первейшей водки.

Вот пошел он и сказал царю. Царь с радостью дал. Выехал Трем-сын-Борис в чистое поле и выкопал там глубокую яму – так ему конь посоветовал. Дал ему царь четырех людей в помощь. Насыпал он в яму гороху и водки налил. Прилетела Жар-птица, наелась гороху и водки напилась. Конь и говорит:

– Гляди, как только Жар-птица – напьется, ножками вверх перевернется и задрожит, тут ты ее и хватай!

Он ее и поймал, а она говорит:

– Не тебе я, Трем-сын-Борис, назначалась, а тебе досталась.

Принес он ее царю, а царь так обрадовался, так обрадовался, что не знает, как и принимать Трем-сын-Бориса, куда его и усадить. Великой казной наградил его за это.

Сколько людей в том дворце было, а никого так царь не полюбил, как его. Вот и стали иные Трем-сын-Бориса поддевать, невзлюбили его, стали царю наговаривать:

Он мог не только перо Жар-птицы и саму Жар-птицу достать, а может добыть из моря красавицу-девицу.

Зовет его царь к себе.

– Достал ты, – говорит, – перо Жар-птицы, достал и Жар-птицу, так добудь же мне и красавицу-девицу с моря. А не достанешь – мой меч, а твоя голова с плеч!

Идет Трем-сын-Борис к коню, плачет, а конь его спрашивает: О чем, Трем-сын-Борис, плачешь?

– Да как же мне не плакать, если царь загадал загадку такую, что ни мне, ни тебе не отгадать.

– Какую ж?

– Такую, чтоб добыл я красавицу-девицу с моря.

– Ну, что! Я тебе ж говорил: не бери пера Жар-птицы, горе наживешь… Ну, не кручинься. Ступай скажи царю, пускай даст сети с зеркалами, тысячу платьев да ящик побольше.

Пошел он к царю, царь и дал все. Поехал Трем-сын-Борис, расставил зеркала вокруг моря и платья развесил. Вот вышла из моря Настасья, красавица-девица. Одевалась, наряжалась в каждое платье да в каждое зеркало гляделась, сама себе дивовалась:

– Ах, какая же я красивая!

Надела последнее платье. Тут и схватил ее Трем-сын-Борис, а она как крикнет:

– Ах, Трем-сын-Борис, отпусти меня из неволи на волю, я тебя отблагодарю: дам тебе свое кольцо обручальное, и будешь ты с ним счастлив.

Не пустил он ее. Разорвала она тогда на себе двенадцать низок мониста и в море бросила. Потом привез он ее в царский дворец. Царь опять его наградил и очень обрадовался.

Стали опять ему все удивляться и завидовать, стали опять его поддевать, что может он, дескать, узнать все, что на свете делается; но царь никого не слушает. И говорит тут Настасья Трем-сын-Борису:

– Достал ты Жар-птицу, достал и меня, красавицу-девицу. Добудь же теперь из моря и мои двенадцать низок мониста.

А царь говорит:

– Не достанешь – мой меч, а твоя голова с плеч!

Идет он к коню, плачет. Спрашивает конь:

– О чем, Трем-сын-Борис, плачешь?

– Да как же мне не плакать? Загадал царь такую загадку, что ни мне, ни тебе не разгадать.

– Какую?

– Да чтобы достал я из моря двенадцать низок мониста, что Настасья разорвала.

– Ступай, – говорит конь, – к царю да проси, чтобы дал сто бочек бычьего мяса да сто тысяч людей.

Царь дал. Вот конь и говорит:

– Как приедешь к морю, разложи бычье мясо вокруг моря, и как вылезут раки за мясом, ты хватай беленького: это их царь. Они будут у тебя его отпрашивать, а ты не давай, пока не принесут всего мониста.

Так он и сделал. Только вылезли раки, схватил он беленького. Плачут раки, кланяются:

– Что тебе надобно, то и представим, только его отпусти!

А Трем-сын-Борис и говорит:

– Достаньте мне монисто, в море рассыпанное, тогда отпущу.

Кинулись они в воду: один одну бусинку тащит, другой – две, так всё монисто и собрали. Хотел он отпустить беленького, а конь кричит:

– Не пускай, еще одной бусинки нету!

Как бросились раки на поиски, как метнулись, так и вытащили ему щуку, а в той щуке – бусинка. Распорол он щуку, нашел бусинку, отпустил беленького рака.

Привез Трем-сын-Борис монисто, все удивляются. А Настасья и говорит царю:

– Пошлите его разведать у Солнца: отчего всходило оно прежде рано и красное, а теперь поздно и белое.

Идет Трем-сын-Борис к коню и плачет.

– О чем плачешь? – спрашивает конь. – Не горюй: царь и не такие загадки загадывал, и то мы знали, что делать!

Вот и пошел он. Видит – стоят возле сада сторожа, спрашивают его:

– Куда ты, Трем-сын-Борис, идешь?

– Иду, – говорит, – разведать у Солнца, отчего оно всходило прежде рано да красное, а теперь поздно и белое.

– Поспроси же там, – говорят, – и о нас; этот вот сад прежде родил и весь свет кормил, а теперь и самих сторожей не прокормит.

– Хорошо, спрошу.

Идет он дальше, стоят два солдата, спрашивают его:

– Куда, Трем-сын-Борис, идешь?

– Иду разведать у Солнца, отчего всходило оно прежде рано и красное, а теперь поздно и белое.

– Поспроси там и про нас: до каких пор стоять нам прикованными? Вот идет он, идет дальше, а там на дубу муж с женой пару голубей ловят и его спрашивают, куда, мол, идет он. Сказал он им:

– Так напомни, – говорят, – там и о нас: до каких же пор нам голубей ловить?

– Ладно, напомню.

Идет, идет дальше, видит – стоит шинкарка, переливает из колодца в колодец воду.

– Куда ты, Трем-сын-Борис?

Он сказал.

– Поспроси там и обо мне: долго ли мне еще переливать из колодца в колодец воду?

– Ладно, спрошу.

Идет, идет дальше, видит – лежит кит-рыба, по ней люди проезжают и такую дорогу проложили, что все ребра видать, ей пить хочется, а никто ей не дает, только ртом она чавкает. Вот и спрашивает кит-рыба:

– Куда ты, Трем-сын-Борис, идешь?

Он и ей сказал.

– Напомни там и обо мне: доколе же будут люди по мне ходить да ездить?

– Ладно, напомню.

Идет он, идет дальше, видит – хатка стоит. Уже под вечер подошел к хатке. Вошел в нее, а там старуха, старая-престарая, Солнцева мать.

– Куда ты, – говорит, – Трем-сын-Борис, идешь?

– Иду разведать у Солнца, отчего оно прежде всходило рано и красное, а теперь поздно и белое.

– Да я ведь, – говорит, – сыночек, его мать!

Стал он ей рассказывать.

– Видел я, – говорит, – солдат, цепями прикованных, видел я и сад большой; прежде он родил да весь свет кормил, а теперь и сторожей не прокормит. Видел я: муж с женой голубей на дубу ловят, да никак не поймают. И видел я: шинкарка воду из колодца в колодец переливает, никак не перельет. Видел: кит-рыба лежит, а по ней люди ездят, ходят, все уже ребра видать, а воды ей не дают.

Дала Солнцева мать ему поужинать. Пришло Солнце – спрятала она Трем-сын-Вориса. Улеглись они спать.

Встали на зорьке. Вот и говорит она Солнцу:

– А что мне, сын, снилось!..

– А что, мама?

Снилось мне, будто растет где-то сад большой: прежде он родил и весь свет кормил, а теперь и сторожей не прокормит.

– Да, мама, есть такой сад большой, но в нем закопаны деньги разбойничьи, и начнет он родить, как те деньги выкопают.

– А что мне, сын, еще снилось!..

– А что, мама?

– Будто стоят два солдата, цепями прикованные.

– Верно, есть такие: вот если бы те деньги, что в саду закопаны, пожертвовали они бедным, то и пошли бы по домам.

– И еще мне, сынок, что снилось!..

– А что?

– Будто где-то муж с женою пару голубей ловят да никак поймать не могут.

– Что ж, и будут ловить, пока свет стоит: ведь когда были они молодыми, двух деток загубили.

– И еще что мне, сынок, снилось!..

– Что?

– Будто шинкарка из колодца в колодец воду переливает, да никак не перельет.

– Э, есть такая. За шинкарство хуже всего приходится! И будет она переливать, пока свет стоит! Как была она помоложе, то одному перельет, а другому не дольет.

– И еще что мне, сынок, снилось!..

– Что, мама?

– Будто где-то лежит кит-рыба, и по ней люди ездят.

– Э, есть и такая. Если б она выхаркнула корабль с людьми, то вернулась бы на свое место.

– И еще что мне, сынок, снилось!

– Что, мама?

– Что будто ты когда-то всходило рано и красное, а ныне поздно и белое.

– Э, было оно и так. Когда была моя любимая девушка в море, то выйдет она, бывало, а я и застыжусь, покраснею, взойду рано и красное; а теперь нет моей девушки, вот и всхожу я поздно и белое.

Вот Солнце ушло. Удивилось оно, что приснилось матери такое, что на свете делается. Вот записало Солнце все, что оно рассказало, и дало своей матери записку. Ушло Солнце, и дала тогда Солнцева мать Трем-сын-Борису позавтракать и отдала ему записку.

Возвращается он назад. Лежит кит-рыба.

– Ну, что, спрашивал?

– Спрашивал, – говорит. – Если бы ты из себя корабль выкашлянула, то и вернулась бы на свое место.

Тогда кит-рыба как кашлянула, так весь свет и встрепенулся.

Идет он дальше – стоит шинкарка.

– А что, спрашивал ты обо мне?

– Спрашивал. Сказано, что будешь переливать, пока свет стоит.

– Так я, – говорит, – и спешить тогда не буду.

Идет дальше, а там муж с женою голубей ловят.

– Ну, что, спрашивал о нас?

– Спрашивал. Сказано, что будете ловить, пока свет стоит.

– Ну, раз так, мы и спешить-то не будем, а то все думаем – вот-вот поймаем.

Идет, видит – стоят два солдата, спрашивают:

– Ну, что, о нас вспоминал?

– Вспоминал. Сказано, если пожертвуете на бедных деньги, что в саду закопаны, то по домам пойдете.

Они сказали, что пожертвуют, и сразу же пошли.

Идет он дальше. Спрашивают сторожа:

– Ты о нас допытывал?

– Допытывал. Сказано, если выкопаете разбойничьи деньги, тут закопанные, то сад опять будет родить.

Они выкопали, и начал сад снова родить.

Воротился Трем-сын-Борис в царский дворец.

Обо всем разведал, и царю рассказал, и записку вручил Солнцеву.

Наградил его царь, полцарства отдал, у себя оставил и стал жить с ним, как с братом родным.

ДЕД САМ С КУЛАК, А БОРОДА В САЖЕНЬ

Было у отца три сына: двое умные, а третий – дурень. Пошли они в поле пахать, да забыли соху взять. Пришли на поле и стоят.

– Что ж вы стали да стоите, ничего не делаете? – спрашивает дурень.

– А что ж нам делать?

– А зачем вышли на поле?

– Пахать вышли.

– А чего ж не пашете?

Дурень ты, дурень! Как же нам пахать, если у нас сохи нету, дома забыли.

– Ну так ступайте домой за сохой.

– Уже солнце скоро зайдет. Когда там еще за сохою ходить? Пойдем завтра домой и возьмем соху, а теперь разведем костер и каши наварим.

Начали они костер разводить, глядь – нету кресала, из дому не взяли; крупу взяли и казанок взяли, а огня ни у кого нету. Пошел старший брат огня раздобыть, идет и идет, идет и идет, видит – стоит дуб, высокий-высокий. Взобрался он на тот дуб и оглядывается кругом, не горит ли где огонь. Смотрит, блестит в лесу под деревом огонь, и сидит у огня дед, сам с кулак, а борода в сажень; сидит себе этот дед и кашу варит. Слез он с дерева, пошел к деду:

– Дай, дед, огня!

– Коль скажешь неправду – дам огня, а не скажешь – сдеру от зада до носа кожи ремень, мякиной натру и пущу.

– Нет, не скажу.

Выдрал дед от зада до носа у него кусок кожи, мякиной натер и пустил. Воротился тот к своим братьям и говорит:

– Ступайте-ка вы огня искать. Я искал-искал, да не нашел.

Пошел второй брат огня искать. Идет и идет, идет и идет, глядь – стоит дерево, высокое-высокое. Взобрался он на то дерево и оглядывается кругом, где бы огонь увидать. Смотрел, смотрел – не видать; взобрался повыше, вдруг видит – под деревом огонь горит, и у огня дед сидит, сам с кулак, а борода в сажень. Подошел он к деду и просит:

– Дай, дед, огня!

– Скажешь, сынок, неправду, тогда дам. А не скажешь, сдеру с тебя от зада до носа кожи ремень, мякиной натру и пущу.

– Нет, не скажу.

Содрал дед от зада до носа у него кожи кусок, мякиной натер и пустил. Воротился он к братьям и говорит:

– Пускай еще дурень пойдет огня поищет. Я уж искал-искал, не могу найти.

А о том и молчит, что содрал дед с него кожи ремень.

Пошел дурень искать. Идет и идет, глядь – стоит дерево. Взобрался он на дерево, видит – огонь под деревом горит, и сидит у огня дед, сам с кулак, а борода в сажень.

Подошел к деду:

– Здорово, дед!

– Здорово, сынок!

– Дай, дед, огня!

– Огня тебе дам, коль скажешь мне неправду, а не скажешь, сдеру с тебя от зада до носа кожи ремень, мякиной натру и пущу!

– Скажу, – говорит.

– Ну, ладно, говори, послушаю.

– Вот пошел я, – говорит, – раз в лес и поймал зайца. Сел на того зайца и домой еду, а был у меня за поясом топор. Еду я, еду, оглянулся, а мой топор зайцу задок отрубил. «Что тут, – думаю, – делать? Надо же чем-нибудь задок привязать?» А тут как на зло и веревки из дому не взял. Искал я, искал везде, думал, найду хоть бечевку какую-нибудь – ничего нету. Гляжу – стоит куст дубовый. Взял я молоденькую ветку, свил ее, привязал зайцу задок, сел и еду. Еду и еду, обернулся назад, не оторвался ли, думаю, задок. Глядь – а у меня за плечами вырос дуб высокий-высокий, такой вышины, что прямо до самого неба. «Что тут, – думаю себе, – делать? Полезу-ка я на небо, погляжу, что там святые делают». Как полез – на самую макушку взобрался, а дуб еле-еле до неба не дорос… Не хотелось мне назад ворочаться. Подпрыгнул я раз – ничего не выходит, подпрыгнул второй – не доскочил, как подскочил в третий, так на небо и попал. Вот иду я себе по небу, присматриваюсь, всюду приглядываюсь, там, вижу, ангелы, там – праведники, там – грешники в пекле мучаются; на все насмотрелся, видал и твою душу, – в пекле она сидит.

– Ну, – говорит дед, – хорошую ты мне неправду сказал: теперь дам я тебе огня. Бери сколько хочешь.

Набрал дурень огня и пошел к своим братьям.

– Ну что, дурень, нашел огня? – спрашивают.

– Нашел, – говорит, – вы вот сколько ходили да не нашли, а я, видите, недавно пошел да и нашел.

– Где ж ты, дурень, огня добыл?

– Где я огня добыл? Вот взобрался на дерево, вижу огонь

горит, у огня дед сидит, сам с кулак, а борода в сажень. Подошел к нему и набрал огня.

– А не содрал он у тебя от зада до носа кожи ремень?

– Нет, – говорит дурень, – не содрал. А у вас не содрал порой?

– Нет, и у нас не содрал, – говорят.

– Ну, так варите кашу, – говорит дурень, – а то я есть крепко хочу.

Наварили братья молча каши, поужинали, переночевали и домой за сохою пошли.