Текст книги "Украинские сказки и легенды"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

ИВАН ЦАРЕВИЧ И КРАСНАЯ ДЕВИЦА-ЯСНАЯ ЗВЕЗДОЧКА

Жили-были царь да царица, и было у них три сына. Да вот их мать-царица никогда из дворца не выходила. Стали сыновья в школу ходить, и начали над ними школяры смеяться, что их мать, дескать, никогда из дворца не выходит. Возвращаются они домой и жалуются матери, что над ними в школе из-за нее смеются. Вот царица взяла однажды и вышла. И вдруг, откуда ни возьмись, черный ворон из черного царства. Подхватил ее и унес. Погоревали они некоторое время, а потом и говорят:

– Благословите нас, тятенька, пойдем мы нашу мать разыскивать.

Снарядил их царь, да и отпустил.

Вот идут они, идут, глядь – стоит хатка, а в той хатке бабка; они к той бабке:

– Не знаешь ли, бабка, как пройти к черному ворону из черного царства?

– Нет, – говорит, – не знаю, может, мои работники знают.

И как свистнет, как крикнет – бежит всякий зверь: волки и львы.

– Не знаете ли, – спрашивает, – дороги к черному ворону из черного царства?

– Нет, – отвечают, – не знаем.

Пошли они дальше, идут и идут, глядь – стоит другая хатка, а в той хатке бабка.

– А не знаешь ли ты, бабка, дороги к черному ворону из черного царства?

– Нет, – говорит, – не знаю, может, мои работники знают.

И сразу же как свистнет, как крикнет – бежит всякий гад: ящерицы и змеи.

– Не знаете вы, – спрашивает, – где дорога к черному ворону из черного царства?

– Не знаем, – говорят.

Пошли они дальше, глядь – стоит опять хатка, а в хатке – третья бабка.

– А не знаешь ли, бабка, где дорога к черному ворону из черного царства?

– Нет, – говорит, – не знаю, может, работники мои знают.

И как свистнет, как крикнет – летит всякая птица: орлы и воробьи, ястребы и вороны.

– Не знаете ли, – спрашивает, – где дорога к черному ворону из черного царства?

– Нет, – говорят, – не знаем, вот, может, птичка-обтрепыш знает.

А была у нее такая птичка с обтрепанными перьями, да к тому же неряха и с одним только крылом.

– Послать, – говорит, – за ней!

Мигом метнулись, притащили ее.

– Знаешь ты дорогу к черному ворону из черного царства?

– Знаю, – говорит.

– Так отведи этих людей, да смотри мне. Прямо доставь к красной девице-ясной звездочке, а не то и другое крыло отрежу.

Вот поблагодарили они и пошли, а птичка-обтрепыш впереди, то скоком, то летом вперед идет и привела; глядь – стоит огненный щит, так огнем и пышет.

– Теперь, – говорит птичка, – прощайте, ступайте себе смело вперед.

Старшие братья побоялись и остались, а Иван-царевич пошел и велел им: «Ждите, – говорит, – или меня, или мать, а уж кто-нибудь из нас да придет».

Вошел в тот щит, щит и расступился. Иван-царевич и прошел. Вот идет и идёт, глядь – стоит дворец, а у ворот шесть львов, языки повысунули, пить хотят. Он зачерпнул воды, сам напился и их напоил; вот поклонились они ему и дали дорогу. Вошел он в тот дворец, смотрит, а там спит такая красавица из красавиц, красная девица-ясная звездочка. Он с дороги устал, склонился на руку, ну и заснул. А она как проснулась – и к нему, схватила саблю, хотела его зарубить, а потом одумалась: «Он меня не рубил, за что ж я его буду?» Разбудила его, стала спрашивать, зачем он сюда пришел.

– Да вот черный ворон из черного царства украл нашу мать, так я и пришел ее выручать!

– Так это же, – говорит, – мой отец; ступай-ка ты к другой сестре, та дорогу тебе укажет.

Поблагодарил он и пошел.

Приходит, видит – стоит второй дворец, а у ворот двенадцать львов, рты пораскрыли, языки повысунули, пить хотят. Он зачерпнул воды, сам напился и их напоил. Они ему поклонились и дали дорогу. Вошел он в тот дворец, а там прекрасная девица-ясная звездочка, еще покрасивей. Полюбовался он на нее, склонился на руку и заснул. А она только проснулась – и за саблю, да к нему, а потом: «За что ж я его буду рубить? Ведь он, когда я спала, меня не рубил». Разбудила его, расспросила.

– Ты, – говорит, – нам теперь, стало быть, брат.

Вот погуляли они, а потом:

– Ступай, – говорит, – к третьей сестре.

Попрощались, пошел он. Приходит, видит, стоит опять дворец, а возле него уже двадцать четыре льва у ворот, рты пораскрыли, языки повысунули, пить хотят. Зачерпнул он воды, сам напился и их напоил. Они его и пропустили. Дошел он туда, глядь – а там красная девица-ясная звездочка, красавица, куда получше. Полюбовался он на нее, склонился на руку и заснул. Но и эта хотела его зарубить, да одумалась и разбудила, а как расспросила, то дала ему яблочко.

– Возьми, – говорит, – это яблочко, куда оно покатится, ступай прямо за ним, как раз и дойдешь.

Вот поблагодарил он и пошел. А яблочко и привело его как раз во двор к воронам. Вошел он туда, а там и мать.

– Здравствуй, мамаша.

– Здравствуй, сын.

Поговорили, расспросили друг друга обо всем, и дает она ему большое шило и булаву.

– Стань, – говорит, – вон за тем столбом, и как прилетит ворон, сядет он на столбе отдыхать, а тебя и не заметит.

Вот спрятался он за столбом, а тут и ворон летит. Сел на столбе, озирается, нету ли чего поесть, тут его и заметил.

– Ха, – говорит, – вот и закуска мне будет!

А он:

– Врешь, падаль собачья, подавишься! Я сам тобой пообедаю.

А черный ворон как кинется к нему… он отскочил, да к нему на спину, и всадил в него шило и булавой все бьет.

Как понес же его ворон, уж и под облаком, и выше облака, а он все булавой его бьет-поколачивает, и бил, пока тот упал и лопнул. Пошел он тогда к матери:

– Одевайтесь, – говорит, – мама, будем в свои края отправляться.

Вот мать оделась, запрягли они огненную коляску, забрали тех девиц-красавиц и поехали, а Иван-царевич и расхвастался им, что, вот, мол, он и сам без огненной коляски пройдет сквозь тот щит. Те на своей коляске проскочили, а он и остался.

Ходил он, ходил, бродил, бродил, а потом и подумал: «Вернусь на старые места, может, хоть что-нибудь поесть найду». Пришел, видит – ничего нету, одно лишь только яблочко, что младшая красная девица ему дала. Сел он и заплакал, глядь – откуда ни возьмись, выскакивает Иван Стриженый.

– Какого ты черта плачешь? – спрашивает.

Да нету у меня ничего, кроме вот этого яблочка.

– А что тебе надо? Давай-ка его сюда!

И покатил он сразу то яблочко, – и явились и пития и яства, а три музыканта так и режут… Пообедали они, а Иван Стриженый и говорит:

– Пойдем заберем коней и к тебе поедем.

Полезли в подвалы, разбили двенадцать дверей, порвали двенадцать цепей, вывели двух коней, как огонь. Как сели, да как поехали, так и не заметили, как огненный щит пролетели.

А те двое его братьев, когда мать уж приехала к ним, и с нею красавицы-девицы, видят, что нету Ивана-царевича, и подумали: «Пожалуй, уже он никогда не вернется», – и велели девицам, чтобы те сказали, будто они спасли их. Вот, вернувшись домой, и давай они свадьбу справлять, но как раз в это время приезжает Иван-царевич с Иваном Стриженым. Приехали они, наняли себе где-то у солдата квартирку и прислушиваются, что сказывают люди. А братья готовятся к свадьбам, но красные девицы за них не хотят идти. Говорят: «У нас и платьев таких, как следует, нету; а коль сделаете нам такие же платья, какие были у нас, когда с отцом мы жили, да не глядючи и не мерючи, точка в точку и строчка в строчку, то пойдем».

Созывают они всех портных мастеров, всех швей – никто не берется. А Иван Стриженый и говорит тому солдату:

– Иди, берись.

Тот отказывается.

– Ступай, – говорит, – да требуй золота мерку.

Солдат пошел и объявил, что согласен, мол, а Иван Стриженый скорей на коня и туда, в черное царство. Забрал там их платья и к рассвету домой воротился.

– На, – говорит утром солдату, – неси!

Как увидели красные девизы, одна другой «морг-морг», а ничего не говорят. Надели платья. «Вот, – говорят, – если б к этим платьям да еще черевички».

Кинулись братья к сапожным мастерам, опять же никто не берется, они – к солдату. Солдат отказывается, а Иван Стриженый:

– Берись, – говорит, – да требуй вперед два воза золота.

Пока солдат получил, что положено, а Иван Стриженый уж и в черное царство слетал и ихние черевички привез. Увидали их красные девицы, еще больше обрадовались. «Он, – говорят, – где-то здесь. Ну, а теперь, – говорят, – сделайте нам еще по такому ж платочку».

Братья уже ни к кому и не идут, а прямо к солдату.

– Сделай, такой-сякой!

Иван Стриженый к утру и платочки притащил. Тогда давай красные девицы того солдата допытывать, кто да кто, мол, ему все это сделал. Он и рассказал. Они тогда к царю…

– Вот кто, – говорят, – нас спас, а братья его – воры…

Призвали его, расспросили, так оно и есть. Привязал братьев тогда царь к хвостам коней необъезженных и разорвал, а Иван-царевич на младшей женился, и живут себе, поживают.

Там три фонаря горело, шло трое панов, три яблочка лежало, одно мне, другое – Лазарю, а третье тому, кто сказку сказал.

ЦАРЕВНА-ЖАБА

Где-то в некотором царстве жили-были царь с царицей. И было у них три сына, как соколы ясные. Вот повыросли уже сыновья, такими парубками стали, что ни вздумать, ни взгадать – только в сказке рассказать. Подошла пора им жениться. Царь с царицей, пораздумав хорошенько, сыновей созвал и говорит:

– Сыны мои, соколы! Вот вы уже на возрасте, пора вам себе и невест подыскивать.

– Пора, – говорят, – батюшка, пора!

– Собирайте же, – говорит, – дети, колчаны серебряные и стрелочки медные накладывайте да пускайте в чужие земли далекие: на чей двор стрела попадет, там тому и невесту брать.

Вот вышли они, натянули луки и давай стрелы пускать. Пустил стрелу старший – загудела стрела по поднебесью и попала в другое царство, прямо к царю в садик. На ту пору по саду царевна прогуливалась, подняла стрелу, любуется. Пришла к отцу, похваляется:

– Какую я, батюшка, красивую стрелочку нашла!

– Не отдавай же, – говорит царь, – ее никому, а только тому отдай, кто тебя в жены возьмет.

А тут спустя некоторое время приезжает старший царевич, просит у нее стрелу.

– Не дам, – говорит, – этой стрелы никому! Только отдам тому, кто меня замуж возьмет.

– Я, – говорит царевич, – тебя возьму.

Сговорились. Поехал он.

Пустил стрелу средний царевич – взвилась стрела ниже облака, выше леса и упала в княжий двор. Княжна в ту пору на крылечке сидела, увидала, подняла стрелочку.

– Какую я, батюшка, красивую стрелочку нашла!

Так не отдавай же ее никому, – говорит князь, – а отдай только тому, кто тебя замуж возьмет.

Вот приезжает и второй царевич, средний, просит стрелочку. Ответила она так же, как и та.

И этот говорит:

– Я тебя возьму.

Сговорились. Поехал.

Подошел черед пускать стрелу младшему. Иван-царевич – звали его Иван-царевичем – как выстрелит, загудела стрела ни высоко, ни низко – повыше хат, и упала ни далеко, ни близко – возле села в болото. А на кочке жаба сидела и подняла ту стрелочку. Приходит Иван-царевич, просит:

– Верни мне стрелу!

– Не отдам, – говорит жаба, – этой стрелки никому, а отдам только тому, кто меня замуж возьмет.

Подумал Иван-царевич: «Как-таки так зеленую жабу в жены брать?» Постоял над болотом, погрустил и пошел домой, плача.

Вот уже время им к отцу идти, говорить: кто какую себе невесту сыскал. А те двое – старший и средний – уж так рады, что боже ты мой. А Иван-царевич идет и плачет. Отец у них спрашивает:

– Ну, расскажите-ка, сыны мои, мои соколы, каких вы мне невесток нашли?

Старший и говорит:

– Я, батя, царевну нашел.

Средний:

– Я – княжну.

А Иван-царевич стоит и слова не вымолвит – так плачет, так плачет!..

– А ты, Иван-царевич, чего плачешь?

– Как же, – говорит, – мне не плакать, если у братьев жены как жены, а мне из болота зеленую жабу приходится брать. Разве она мне ровня?

– Бери, – говорит царь, – видно, доля твоя такая!

Вот и поженились царевичи. Старший взял царевну, средний – княжну, а Иван-царевич – зеленую жабу из болота. Вот поженились они и живут себе, поживают. Вздумалось раз царю узнать: какая из невесток лучше рушники сумеет соткать. И наказывает: «Чтоб назавтра к утру рушники соткали да принесли показать; погляжу, какая из них ткачиха получше?»

Идет Иван-царевич домой, плачет, а жаба вылезла навстречу, спрашивает:

– О чем, Иван-царевич, плачешь?

– Да как же мне не плакать, если велел наш отец, чтоб назавтра каждая невестка рушник ему выткала.

– Не плачь, все уладится! Ложись да спи!

Лег он, уснул. А она взяла жабий кожушок с себя сбросила, вышла на двор, крикнула-свистнула – откуда и взялись девчата-прислужницы, выткали рушники, красиво орлов понашивали и отдали ей. Она взяла, положила их возле Ивана-царевича, опять жабий кожушок на себя надела и сделалась такой жабой, как и была.

Просыпается Иван-царевич, глядь – а рушники готовы, да такие, каких он еще отродясь не видывал. Обрадовался он, понес царю. Благодарит его отец за рушники очень. А рушники те – так себе, простенькие, царь их на кухню отдал, а жабьи у себя на образа повесил.

Вот отдал отец новый приказ, чтоб напекли невестки гречаников и ему принесли: кто лучше приготовит?

Идет Иван-царевич домой, опять плачет. Вылезла жаба ему навстречу, квакает:

– Иван-царевич, о чем плачешь?

– Как же мне не плакать? Велел отец гречаники напечь, а ты не умеешь!

– Не плачь, напечем! Ложись да спи!

Он лег, уснул. А те две невестки подошли к окну, смотрят, что она будет делать. А она взяла, опару пожиже заквасила, не густо подбила, не густо и замесила; потом полезла на печь, пробила дырку, вылила туда, а гречаники так по поду и расплылись. А невестки поскорей домой, и ну и себе так делать. Напекли таких гречаников, что разве только собакам выкинуть.

А она жабий кожушок с себя скинула, и только те ушли, вышла на двор, крикнула-свистнула, и откуда взялись девчата-прислужницы. И велела она им, чтоб до восхода солнца гречаники были! Те в скором времени принесли ей гречаники – как солнышко, такие красивые! Она взяла, положила их возле Ивана-царевича, а сама жабий кожушок на себя – и стала опять такой же зеленой жабой, как и была.

Просыпается Иван-царевич, видит – а возле него гречаники, один другого краше. Обрадовался он, понес царю. Весьма царь ему благодарен. А гречаники тех невесток собакам отдал, а эти к столу велел подавать.

Вот приказал царь опять своим сыновьям, чтоб в такой-то и такой-то день пожаловали к нему на пир вместе с женами. Старшие братья радуются, а Иван-царевич идет домой, голову повесил и плачет. Вылезла жаба ему навстречу, спрашивает:

– О чем, Иван-царевич, плачешь?

– Как же мне не плакать, если отец велел нам с женами на пир к нему ехать. Как же я тебя повезу?

– Не плачь, – говорит, – ложись спать-почивать, как-нибудь да поедем!

Он лег и уснул. Вот дождались того дня, когда пир, – пригорюнился снова Иван-царевич.

– Не печалься, – говорит, – Иван-царевич, поезжай ты сначала один! А как станет дождик накрапывать, знай, что жена твоя дождевою росой умывается; а как заблестит молния – жена твоя в дорогие одежды одевается; а как загремит гром – то уже едет.

Оделся Иван-царевич, сел и поехал. Приезжает, видит – старшие братья со своими женами уже там. Сами красиво одеты, а жены в золоте, в шелках, в оксамитах [3]3
  Оксамит – бархат.


[Закрыть], в монистах драгоценных. Стали братья над ним подсмеиваться:

– Что же ты, братец, один приехал? Ты бы ее хоть в платочек завязал да привез…

– Не смейтесь, – говорит, – после приедет…

Только стал дождик накрапывать, а Иван-царевич и говорит:

– Это моя милая женушка дождевой росой умывается!

Братья над ним смеются.

– Ты что, одурел, – говорят, – что мелешь такое?

Только блеснула молния, а Иван-царевич и говорит:

– Это моя женушка в дорогие одежды одевается!

Братья только плечами пожимают: был брат такой, как следует, да вот одурел, видно.

И вдруг как зашумит, загремит гром, так весь дворец и задрожал, а царевич и говорит:

– Это ж моя голубушка едет!

И вправду, подлетела к крыльцу коляска в шесть коней запряжена, а кони – как змеи! Вышла она оттуда… Так все и оторопели – такая красавица!

Вот обедать уселись. Царь, и царица, и оба старшие брата на нее не наглядятся: сказано – такая красавица, такая красавица, что и не рассказать! Обедают, а она кусочек в рот, а кусочек за рукав прячет, ложку в рот, а ложку за рукав. А те невестки на нее глядят и себе тоже: ложку в рот, а ложку за рукав, кусочек в рот, а кусочек за рукав.

Вот пообедали, вышли на двор. Заиграли музыканты – стал отец к танцам приглашать. Те невестки не хотят: «Пускай, мол, она танцует». Вот и пустилась она с Иваном-царевичем в пляс, как начала танцевать, и земли не касается – легко да красиво! Махнула вдруг правым рукавчиком, в который кусочки прятала, – и сделался; вмиг сад, а в том саду столб, а по тому столбу кот ходит: идет вверх – песни поет, вниз идет – сказки сказывает. Танцевала, танцевала – махнула потом левым рукавом – в том саду речка сделалась, а на речке лебеди плавают. Все так и дивуются, словно дети малые. Вот потанцевала она, села отдохнуть. А те невестки в пляс пустились. Танцуют, и как махнули правым рукавом, так косточки и вылетели да прямо царю в лоб. Махнули левым – царю глаза забрызгали.

– Хватит, хватит, а то глаза мне еще повыбиваете!

Они и перестали. Уселись все на завалинке. Музыка играет, уже царские придворные танцуют.

А Иван-царевич на жену поглядывает и себе тоже удивляется: как вдруг так из зеленой жабы да такая красивая молодица сделалась, что и глаз не оторвать! Потом велел подать себе коня, поскакал домой наведаться: откуда она все это понабирала? Приезжает, вошел в светлицу, глядь – а там лежит жабий кожушок. В печке топилось – он тот кожушок в огонь, – только дымок пошел… Опять к царю возвращается, – как раз к ужину подоспел. Долго они еще там гуляли, – только перед рассветом разъехались. Поехал и Иван-царевич со своей женой.

Приезжают домой. Вошла она в светлицу, огляделась, глядь – нет кожушка… Искала-искала…

– Не видал ли, – спрашивает, – ты, Иван-царевич, моей одежды?

– Какой?

– Да я здесь, – говорит, – свой кожушок сбросила.

– Я его сжег, – отвечает Иван-царевич.

– Ох, что ж ты мне наделал, Иван! Не трогал бы ты его, была бы я вечно твоей, а теперь придется нам разлучиться, может, навеки…

Плакала-плакала, кровавыми слезами обливалась, а потом и говорит:

– Прощай! Ищи меня в тридесятом царстве, у бабы-яги, костяной ноги!

Взмахнула ручками, обернулась кукушкою; окно было открыто – вылетела, порхнула.

Долго Иван-царевич за женой убивался, долго плакал горькими слезами, раздумывал, людей спрашивал, что ему делать? Никто не мог дать совета. Взял он лук серебряный, набрал в торбу хлеба, через плечо тыкву повесил, – пошел на поиски.

Идет и идет. Попадается ему навстречу дед, как лунь седой, и спрашивает:

– Здорово, Иван-царевич! Куда тебя бог несет?

Иду, – говорит, – дедушка, куда глаза глядят, свою жену разыскивать, где-то она в тридесятом царстве, у бабы-яги, костяной ноги; иду, сам не знаю куда… Может, вы, дедушка, знаете, где она живет?

– Как же, – говорит, – не знать? Знаю.

– Так скажите, дедушка, будьте добры, и мне!

– Э, да что тебе говорить: говори не говори – все одно не дойдешь!

– Дойду не дойду, а скажите: я за вас век буду бога молить!

– Ну, если уж тебе, – говорит, – очень надобно, то на тебе клубочек, пусти его – куда покатится, туда и ты за ним ступай: как раз и попадешь к самой бабе-яге, костяной ноге.

Поблагодарил Иван-царевич деда за клубочек, взял, пустил: покатился клубочек, а он следом пошел.

Идет и идет таким дремучим лесом, что кругом даже темно. Попадается ему навстречу медведь. Наложил он медную стрелу на серебряный лук, собрался стрелять. А медведь ему и говорит:

– Не бей меня, Иван-царевич, я тебе в великой беде пригожусь!

Он пожалел его – не убил.

Идет дальше, вышел на опушку леса, – сидит сокол на дереве. Наложил он медную стрелу на серебряный лук, хотел стрелять. А сокол ему и говорит:

– Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе в великой беде пригожусь!

Пожалел он его – не убил.

Идет и идет, клубочек впереди катится, а он за ним следом идет и дошел до самого синя-моря. Видит – лежит на берегу щука зубастая, без воды пропадает на солнце. Он хотел ее взять да съесть, а она и просит:

– Не ешь меня, Иван-царевич. Кинь лучше в море, я тебе в большой беде пригожусь!

Бросил он ее в море, пошел дальше. Вот и дошел уже до самого тридесятого царства. Глядь – стоит хатка на курьей лапке, камышом подперта, – а то б развалилась. Он вошел в ту хатку, а там лежит на печи баба-яга, костяная нога, ноги на печи раскинула, а голову на край положила:

– Здравствуй, Иван-царевич! Волей или неволей пожаловал? Сам ли от кого прячешься или кого ищешь?

– Нет, бабуся, не прячусь я, а ищу свою жену милую, жабу зеленую.

– Знаю, знаю! – говорит баба-яга.

– Где ж она, бабуся? Скажите!

– У моего братца в работницах служит.

Вот и начал он ее упрашивать, чтоб сказала, где ее брат живет, а она и говорит:

– Есть там на море остров, там его дом находится. Только смотри, чтоб беды тебе не было: как увидишь ее, хватай поскорей и беги с ней без оглядки.

Поблагодарил он бабу-ягу, пошел. Идет и идет, дошел до моря, глянул – а морю и конца-края не видно. И где тот остров, кто его знает! Вот бредет он по-над морем, голову понурив, печалится. Вдруг выплывает щука:

– О чем, Иван-царевич, печалишься?

– Так, – говорит, – и так: есть на море остров, да никак не могу до него добраться.

– Не горюй! – говорит.

Ударила хвостом по воде – сделался такой мост, что и у царя такого нет: сваи серебряные, золотые перила, а помост стеклом настелен, – идешь, словно по зеркалу. Иван-царевич и пошел по тому мосту и дошел прямо до самого острова.

Дошел до острова, глядь – а там такой лес дремучий, что ни пройти, ни пробраться, и темный, претемный. Ходит Иван-царевич по-над лесом и плачет, ходит и плачет. А тут и хлеба уже не хватило– есть нечего. Сел он на песочке, пригорюнился: «Пропал!» – думает. Вдруг бежит мимо него заяц, и вдруг откуда ни возьмись сокол, ударил зайца, убил. Взял Иван-царевич зайца, снял с него шкуру, добыл огня, потерев палочку об дерево; сжарил зайца на вертеле, съел.

Вот наелся и призадумался: как теперь до дворца добраться? Ходит опять по-над лесом; а лес, сказано, такой, что не пройти. Ходил, ходил, вдруг – глядь – идет медведь.

– Здравствуй, Иван-царевич! Что это ты тут бродишь?

– Хочу, – говорит, – как-нибудь во дворец пробраться, да никак из-за леса нельзя.

– Я тебе помогу!

И как взялся медведь дубы ломать, такие дубы с корнем выворачивает, в полтора обхвата!

Выворачивал, выворачивал, пока утомился. Пошел воды напился и как начал опять ломать!.. Вот-вот тропочку проложит.

Опять пошел воды напился, опять ломает. Проложил тропочку прямо до самого дворца. Пошел Иван-царевич.

Вот идет Иван-царевич по той тропочке – видит, среди леса такая красивая поляна, а на поляне той стеклянный дворец стоит. Он пошел туда, в тот дворец. Отворил одни двери, железные – никого нету; отворил вторые, серебряные – и там никого нету; отворил третьи, золотые – глядь, а там, за золотыми дверями, сидит его жена, пряжу прядет, – и такая она грустная, что и глянуть на нее страшно…

Как увидала Ивана-царевича, так и бросилась к нему на шею:

– Как я по тебе, голубь мой сизый, соскучилась! Если еще бы немножко, может, ты никогда бы больше меня и не увидел…

Так от радости и плачет! А уж он и не знает, то ли он на этом или на том свете!.. И обернулась она снова кукушкой, взяла его под крыло – полетели!

Вот прилетели в его царство, и обернулась она опять человеком и говорит:

– Это меня мой батюшка проклял и отдал на целых три года Змею в услужение, а теперь я свое наказанье отбыла.

Воротились они домой и стали себе жить счастливо да бога хвалить, что помог им.