Текст книги "Кероглу.Азербайджанский народный эпос.(перепечатано с издания 1940 года " Кёр-оглы")"

Автор книги: Автор Неизвестен

– Послушай, Плешивый, – сказал Кероглу. – Какая чесотка? Какие мозги? Выходи! Надо мне с тобой рассчитаться.

Видит Кероглу, он по доброй воле не выйдет, и подошел ближе. Испугался мельник и забился в самый дальний угол. Кероглу сделал еще шаг. От страха мельник полез было дальше, да зацепился и быть бы ему под колесом, но Кероглу схватил его за ноги и вытащил. Смотрит – какое там, это вовсе не Хамза, а мельник, и понял, что Хамза провел его. Бросился он во двор.

А теперь узнайте, что сделал Хамза.

Хамза, ухаживая в Ченлибеле за Дуратом, исподволь обхаживал и Гырата. А у Гырата был такой нрав, – кому Кероглу вручал его поводья, тому он позволял садиться на себя. Это и было на руку Хамзе. Как только Кероглу вручил ему поводья своего коня и пошел искать мельника, Плешивый, приласкав и погладив Гырата, вскочил на него.

Вышел Кероглу и видит Хамза сидит верхом на Гырате и держится в сторонке от мельницы. Разгневался Кероглу, хотел было обнажить египетский меч и броситься на Хамзу, да понял – пользы от этого не будет. Если Гырат понесется, птица и та не догонит его. И принялся увещевать Хамзу.

– Послушай, Бодливый, я гнал коня и он весь в мыле. Не мучай его так. Сойди, возьми за уздцы и дай ему пройтись немного, чтобы он поостыл.

– Не беда, – ответил Хамза, – я поеду шагом, он поостынет.

И Хамза начал описывать на коне круг. Увидел Кероглу – Хамза жалкий ездок. От страха так дергает поводья, что удила врезаются в желваки коня.

Не выдержало сердце Кероглу и запел он:

 
Душа моя, око, Хамза,
Не мучай Гырата, Хамза.
Вот просьба моя, Хамза, —
Не мучай Гырата, Хамза.
 
 
Моя опора Гырат.
Без него – и жизни не рад.
Тебя заклинаю, брат, —
Не мучай Гырата, Хамза.
 
 
Гырат – это очи мои.
Слезы очи точат мои.
Слова слушай мои —
Не мучай Гырата, Хамза.
 
 
Коль увидит паша и бек —
Будет смеху на целый век
Не мучай коня, человек,
Не мучай Гырата, Хамза!
 

– Кероглу, ты игид, отозвался Хамза. – Славное у тебя имя. Месяц я питался крохами с твоей суфры и не попрекай меня в этом. Это тебе не к лицу. Да и стоит ли какой-то коняга того, чтобы из-за него столько просить и молить меня?

– Хамза, – сказал Кероглу. – Я знаю, ты не станешь ей ездить на этом коне, ни держать его у себя. Скажи мне правду, кто подучил и подослал тебя?

– Кероглу, знай: все, что я говорил тебе в Ченлибеле, – правда. Эта плешивая башка моя сделала мир тесным для меня. Нет мне места в нем. Ни одна душа не сжалится и не пустит меня к себе в дом. Теперь я веду этого коня в Тогат, отдать Хасан-паше, чтобы, наконец, узнать светлые дни.

– Послушай, все это придумал Хасан-паша, или ты сам додумался? – спросил Кероглу.

– Это мысль Хасан-паши, он послал меня.

– Сын мой, раз так, слезь и отдай мне коня, а я тебе дам за него все, что пожелаешь, любое богатство.

Усмехнулся Хамза и сказал:

– Кероглу, ты человек бывалый, видел жизнь, свет и людей. Или ты не знаешь, что сам аллах не сумеет провести плешивого. Да разве, если я сойду с коня, ты, Кероглу, оставишь меня в живых? Нет, приятель, не хитри! Плешивого не проведешь, как говорится, он за водой не пойдет!

– Послушай, Плешивый, неужели ты теперь отнимешь у меня коня и отдашь его Хасан-паше?

– Знаешь, Кероглу, и у плешивых бывает мужское сердце. Не только твоего коня, даже одного твоего волоска я бы не дал Хасан-паше. Я ведь знаю, рано или поздно, а ты придешь и завладеешь своим конем. Но надо же и мне среди этих людей добиться своего счастья. Приедешь ты в Тогат, я сам подержу стремя и подсажу тебя на коня. А теперь, прощай, я еду, меня ждет далекий путь.

Увидел Кероглу, что Хамза уводит коня и сказал:

– Ну, Хамза, раз ты делаешь по-своему, уводишь коня, так постой, я скажу тебе его настоящую цену, чтоб ты не обманулся и не продешевил.

Кероглу прижал к груди саз и запел:

 
Постой, я Гырату сейчас тебе цену скажу:
За семьдесят тысяч бойцов, за добро – не отдай
За семьдесят тысяч сереброрунных отар,
За семьдесят тысяч, за серебро – не отдай!
 
 
За семьдесят тысяч коней, табунов, скакунов,
За семьдесят тысяч даней со всех краев,
За семьдесят тысяч сох и быков и плугов
Отточенных, в солнце горящих остро, – не отдай!
 

– Будь спокоен, Кероглу, – ответил Хамза. – Я не отдам коня за деньги и богатство. У меня с пашой свое условие. Я приведу ему коня и женюсь на его младшей дочери Доние-ханум.

– Ах, злодей, да разве можно такого коня променять на девицу! – вскричал Кероглу, прижал к груди саз ж закончил песню:

 
На равнину богатство свезу я с нагорных мест:
За семьдесят тысяч бери, что увидишь окрест.
Но его – за семьдесят тысяч вдов и невест,
За семьдесят тысяч, одетых пестро, – не отдай!
 

– Я открыл тебе всю правду, Кероглу, – сказал Хамза. – А теперь как сам знаешь. Как хочешь, называй меня. Ну, я поехал!

– Что ж, Хамза, раз так, езжай, добейся своего. Но только хорошенько смотри за конем, не давай его в обиду, береги до моего приезда! Ведь ты знаешь, конь – это брат игида.

Защемило сердце Кероглу. Снова прижал он к груди, саз и запел:

 
Хамза, ты береги коня,
Скакун – игиду брат.
Ты день за днем смотри за ним:
Скакун – игиду брат.
 
 
В жару – веди тропой лесной,
Подковывай его весной
И бархатом покрой зимой:
Скакун – игиду брат.
 
 
Люби ты сызмальства коня, —
Чтоб на гору летел звеня.
Дай сорок мерок ячменя:
Скакун – игиду брат.
 
 
В пути, коль не видать ни зги,
Укрой попоной, помоги.
Подкова – в полторы хогги: [93]93
  Хогга —мера веса.


[Закрыть]
Скакун – игиду брат.
 
 
С игидами соединясь,
Сражался я – за часом час.
И конь спасал меня не раз:
Скакун – игиду брат.
 
 
Купай не в ледяной воде.
Смотри, чтоб не было в хвосте
Репья, чтоб конь не чах в беде:
Скакун – игиду брат!
 

– Не беспокойся, Кероглу! – ответил Хамза. – Поможет аллах, приедешь – увидишь!

– Езжай, Хамза! – сказал Кероглу, – но смотри, передай Хасан-паше и эти мои слова:

 
Ступай и паше передай – я прошу:
Гырата возьму, у него не оставлю.
Богатства возьму, уничтожу пашу.
В табунах – жеребят, лошадей не оставлю.
 
 
Чашу я осушил – и сгустился туман.
По Гырату тоскую, безумен и пьян.
Знай, паша, что тебе не удастся обман.
Все разрушу, твоих крепостей не оставлю.
 
 
Коль пойдет Кероглу, значит, праведна месть.
Хлынет дождь – и обвалов в нагорьях не счесть.
Знаю, девушек много припрятанных есть:
Ни одной, кипариса стройней, не оставлю!
 

– Охотно, Кероглу, передам. Но и ты приезжай поскорее! Сказав это, Хамза стегнул Гырата и скрылся с глаз. Кероглу приехал вернуть Дурата, а упустил из рук Гырата. Сел Кероглу на землю у ворот мельницы и послушаем, что спел:

 
Если мельником стал, то людей созывай, —
Чтоб зерно для помола нашел Кероглу,
Получил ты Дурата, Гырата отдав, —
Так терзайся, печален и зол, Кероглу.
 
 
Нет Гырата, ушел он из рук, словно тень,
И осталась тоска, и нерадостен день,
Так мели свое просо, пшеницу, ячмень,
И потом получай за помол, Кероглу.
 
 
Брал ты приступом гору, высокий хребет,
И рассеивал войско, питомец побед,
Слыл ты хитрым и опытным множество лет, —
Где ж твой опыт, куда он ушел, Кероглу?
 
 
Словно тень убежал, ускакал мой Гырат.
И в душе моей страшные раны горят.
Что скажу удальцам своим? Жизни не рад,
Плачь, о камень стучи головой, Кероглу!
 

Кероглу сам проголодался и конь его остался без ячменя. Мельник же заперев воду, удрал. Кероглу так и уснул, не поев, не попив. Когда же настало утро, смотрит, идет какой-то крестьянин, погоняя двух навьюченных быков. Крестьянин подошел, посмотрел на Кероглу, оглядел его одежду и сказал:

– Послушай, брат, где мельник?

– Мельника нет. Теперь на мельнице я, – ответил Кероглу.

Крестьянин не поверил. Но Кероглу, не дав ему опомниться, быстро снял чувалы [94]94
  Чувал —большой мешок из домотканой ковровой ткани.


[Закрыть]и поволок на мельницу.

– А что, брат, есть тут ячмень? – спросил он. – Конь голоден. Боюсь, как бы не заболел. Позволь, я отсыплю ему немного ячменя.

– Два чувала с ячменем, а два с пшеницей, – ответил крестьянин.

Смотрит Кероглу, чувалы с ячменем не полны. Торопливо пересыпал он весь ячмень в один чувал и поставил перед Дуратом. Крестьянин хотел было схватить мешок, но Кероглу только покосился на него, и крестьянин понял, что мельник этот особенный – начнешь с ним спорить, да без головы останешься. Отошел и стал в сторонке. Кероглу и сам был голоден. Пока Дурат ел свой ячмень, он перемолол всю пшеницу. Потом, налив в корыто воды, замесил тесто, развел огонь, испек чурек. Заколол одного быка и изжарил шашлык. Поел так, что пояс чуть не лопнул, и тогда обернулся к крестьянину. Видит, крестьянин молча уставился на него и глядит широко раскрытыми глазами.

– Ну, дядюшка, – сказал Кероглу, – не пугайся, во что ценишь все, что я съел?

Крестьянин молчал. Увидел Кероглу, что тот слова вымолвить не может от страха, вынул деньги и уплатил ему и за ячмень и за муку, и за быка вдвое больше того, что они стоили. Крестьянин остался доволен. Вскочил тогда Кероглу на Дурата и поехал.

Удальцы и женщины были в большой тревоге за Кероглу. Не сводя глаз с дороги, сидели они и ждали его. Смотрят, идет Кероглу. Идет, но как? Дурят следует за ним на поводу, сам же он идет, понурив голову, точно это не Кероглу, а мельник. Удальцы и женщины поняли, что Хамза обманул Кероглу и увел Гырата. Все опустили головы. Ни поклона, ни привета.

Кероглу подошел. Вышел ему навстречу Эйваз и послушаем, что спел:

 
Теперь ты сделался купцом —
Со сделкой поздравляю!
Ты научился торговать —
Со сделкой поздравляю!
 
 
Зачем ты здесь [95]95
  Кял-оглан —презрительное прозвище плешивого Хамзы.


[Закрыть] средь бела дня:
Ночь нынче в сердце у меня.
Ты Кял-оглану дал коня, —
Со сделкой поздравляю!
 
 
Эйваза, что оставил ты,
Игидов, что ославил ты,
В придачу что прибавил ты?
Со сделкой поздравляю!
 

В каких переделках ни бывал Кероглу, но никогда-еще удальцы не встречали его так. На этот раз и женщины на него не взглянули, и воины не поклонились ему. Горькие упреки Эйваза тяжким камнем легли на душу Как ни крепок был Кероглу, а и он чуть не заплакал. Прижал к груди свой саз и печально запел:

 
Все изменчиво в мире – и время, и нрав.
Почему ты печальна, душа, веселись.
Удальцы не ответили мне на поклон.
Почему ты печальна, душа, веселись.
 
 
Я игид, я храбрец, я из крепких пород.
Этот мир – он царя Сулеймана оплот.
А богатство – как грязь – то придет, то уйдет,
Почему ты печальна, душа, веселись.
Кероглу, я сейчас изнываю от мук.
 
 
Грудь в крови – и душа загорается вдруг.
Мне довольно того, что пою, что ашуг!
Почему ты печальна, душа, веселись!
 

Но даже эти печальные слова не смягчили сердца у игидов, до того были они раздосадованы. Ни один не взглянул на Кероглу. А иные даже проворчали:

– Коль скоро наши слова для Кероглу все равно, что пустой орех, к чему нам тогда оставаться здесь?

Очень все это обидело Кероглу. И Гырата он упустил, и попался на удочку плешивого Хамзы. Мало ему своего горя, а тут еще терпеть такую обиду от удальцов.

Не сдержался он и сказал:

– Никого из вас насильно не держу. Кто хочет уйти, – дорога открыта. Конь был мой, я его отдал, и сам перед собой в ответе.

Не привыкли к такому разговору удальцы. Вознегодовали все и решили покинуть лагерь. Но тут поднялась Нигяр, и удальцы остановились. Кому, кому, а ей никто никогда не перечил. Дели-Гасан вернулся и сел на свое место. Уселся и Эйваз. Сел Демирчиоглу. Постепенно один за другим вернулись и уселись все. И сама Нигяр села с ними, отвернувшись от Кероглу. То, что Нигяр отвернулась от него в столь печальный час, еще больше ранило сердце Кероглу. Обернулся он к ней и запел:

 
На вершины сияющих гор
Подниматься ты где научилась?
И безумное сердце мое
Сокрушать у кого научилась?
 
 
Что же ты стала надменною вдруг?
Поцелуй твой – нет радостней мук.
Как рассерженный сокол, вокруг
Озираться ты где научилась?
 
 
Снег с горы – пусть уходит во мглу,
Пусть растает, омоет скалу.
О, возлюбленная Кероглу,
Обижаться ты где научилась?
 

Нигяр смолчала, не подняла головы, даже не взглянула на него. Видит Кероглу, нет, это не простая ссора. Тяжко было ему терпеть такую обиду от любимой подруги. Прижал он к груди саз и послушаем, что спел:

 
Нигяр, свет очей голубых,
Почему от меня отвернулась?
Жизнь свою за тебя отдаю:
Почему от меня отвернулась?
 
 
За ягнятами – овцы вослед…
Все мне видится ног твоих след,
Был предательский, видно, навет,
Почему от меня отвернулась?
 
 
Пусть сопутствует счастье везде
Храбрецу – в поединке, в мечте:
Кероглу я, когда я в беде —
Почему от меня отвернулась?
 

Нигяр-ханум взглянула на него в упор и спросила:

– Как мог сказать ты своим удальцам – уходите? Протянула она руку, отобрала у него саз и запела:

 
Цену прекрасным кудрям
Уроду откуда знать?
Воробышкам цену роз
И всходов откуда знать?
 
 
Кто в поле быков не вел,
И хлеб свой не клал на стол,
Кто в жизни не видел пчел —
Цену меда откуда знать?
 
 
Стыдись, Кероглу удалой!
Иль ты опьянен высотой?
Достигшему славы такой
Жизнь народа откуда знать?
 

Рассказывают, что после песни Нигяр-ханум, Кероглу не сказал ни слова. Видно, понял он свою вину. Встал, вышел и упал ничком на зеленую траву. Так пролежал он без пищи и без питья ровно три дня и три ночи.

И удальцы поняли, что поступили плохо. Не подбодрили его, не утешили и тем еще больше умножили его горе. Как они ни ходили вокруг, Кероглу не поднимал головы. Рассказывают, что в такие минуты Кероглу ложился ничком и спал ровно три дня и три ночи.

– Нигяр-ханум, – сказал Демирчиоглу, – уладить все это больше некому, кроме тебя и Эйваза. Чтобы утешить его, надо найти путь к его сердцу.

– Хорошо, – согласилась Нигяр, – пусть он спит. А вы, перед тем, как ему проснуться, разойдитесь. Не показывайтесь ему на глаза. Эйваз приведет его ко мне, и я все улажу.

Оставим удальцов за беседой, а я расскажу вам о Кероглу.

На исходе третьего дня снится Кероглу, что он в Тогате перед Хасан-пашой, а Гырат пляшет под ним. Вздрогнул он и проснулся. Смотрит, Эйваз сидит у его изголовья в такой печали, в такой печали, что, кажется, скажи ему одно слово, и он горько заплачет. Вспыхнуло, запылало сердце Кероглу подобно саламандре. [96]96
  Существовало поверье, что саламандра рождается в огне.


[Закрыть]Прижал он к груди саз и запел:

 
О Эйваз, что ты хочешь, скорей говори.
Вырвать жизнь, как занозу, иль что-то другое?
Что струится сейчас из твоих очей,
Кровь ли это, иль слезы, иль что-то другое?
 
 
Где твой кравчий, который бы розлил вино?
Ты мне боль причиняешь, на сердце темно.
Грусть в лице твоем, пасмурно нынче оно —
То туман, или грезы, иль что-то другое?
 
 
Кероглу, подожди, все слова объясни,
Сам себе растолкуй – что же значат они?
Спишь – очнись от тяжелого сна и взгляни —
Видишь призрак, угрозу, иль что-то другое?
 

Эйваз сказал:

– Вставай, пойдем! Удальцы и женщины ждут тебя.

– Нет, Эйваз! – сказал Кероглу. – Ты говоришь, неправду. Очень я обидел удальцов и женщин, не захотят они теперь даже смотреть на меня.

Как ни уговаривал Эйваз, Кероглу не поднялся с места.

– Нет, Эйваз, – говорил он, – пока я не приведу Гырата, не могу я выйти к ним.

– Это верно, – сказал Эйваз. – Ну, тогда вставай, одевайся, возьми оружие и отправляйся в путь.

Кероглу встал. Только он сделал шаг, как слышит, о всемогущий аллах, кто-то играет на сазе и поет, да так, что словами не передать. Прислушался Кероглу и узнал голос Нигяр-ханум. Так она пела, так играла, что птицы в небе готовы были остановиться и слушать.

Посмотрел он, увидел, что Нигяр стоит на лужайке у Ягы-горуга, смотрит на него и поет:

 
О люди, о судьи, в надежде смотрю —
Когда бы он милым моим оказался!
Не это ль начертано в книге судеб? —
Когда бы он милым моим оказался!
 
 
Пусть не будет под солнцем бесплодных садов
И живет благодатная тяжесть плодов,
И у девушки каждой да будет любовь!
Когда бы он милым моим оказался!
 
 
О жестокий, мне жизнь без тебя – не дар.
И ресницы твои – как стрелы удар.
И жизнь отдала б за него Нигяр, —
Когда б он милым моим оказался!
 

И сказал тогда Эйваз:

– Ну что, видел? Теперь пойдем!

Кероглу направился к Нигяр. Подошел он к лужайке и что же увидел? Там устроили такое пиршество, что и описать нельзя. Удальцы и женщины, разодетые, разнаряженные, сидят и ждут его.

Кероглу сел среди них. Эйваз сам стал кравчим. Поели, попили, развеселились сердца, – ссора и обида были забыты, и стало все, как было прежде. Кероглу рассказал им, как было с Хамзой. Затем взял саз и спел:

 
Уповая на бога, пускаюсь я в путь.
Бедам в этой груди оставаться не дам.
Ожидает Гырат, моему скакуну
Я на вражьем пути оставаться не дам.
 
 
Вся пылает в огне и вздымается грудь.
Добиваться победы пустился я в путь.
Может, месяц пройдет – мне Гырата вернуть.
Только целому году пройти я не дам.
 
 
Кероглу я, умелый боец и храбрец.
Невозможно, чтоб вышел из боя боец.
Сокол – я, а стервятник падет, наконец.
И добычу свою унести я не дам!
 

Переоделся Кероглу с ног до головы, привесил к поясу египетский меч, булаву, поверх боевых доспехов надел тулуп, перекинул через плечо саз и один, пешком пустился в путь – прямо в Тогат.

Долго ли шел, коротки ли, ночи сливались с днями, дни с ночами, когда, наконец, добрался он до Тогата. Смотрит, смеркается. Постучался он в двери к одной старухе и спросил:

– Послушай, старушка-бабушка, примешь меня гостем на одну ночь?

– Отчего не принять? – ответила старуха. – Всякий гость – гость аллаха.

Вынул Кероглу горсть монет и сказал:

– Тогда возьми и приготовь мне поесть! Увидела старуха, что денег много и спросила:

– Что истрачу-истрачу, а куда дену остальные деньги?

– Какие остальные деньги? Купи на все! – ответил Кероглу.

– На что тебе одному столько?

Рассмеялся Кероглу и сказал:

– У меня будут гости. Приготовь еду на десять человек! Распорядившись так, Кероглу вошел в дом и сел. А старуха поспешно собралась и засеменила на базар. Накупив масла, рису, мяса, принесла она все это домой и приготовила ужин на десять едоков.

Когда все было готово, пришла она и сказала:

– Ужин готов, а твоих гостей все нет и нет. Что же нам теперь делать?

– Они, верно, уже не придут. Неси все сюда!

– Все? – спросила старуха.

– Да, все, – ответил Кероглу.

Старуха сперва не поверила. Потом увидела – нет, он не шутит. «Что же, – подумала она, – принесу, подам. Ведь не чудовище же он в самом деле? Желудок-то у него один! Что съест-съест, а остального хватит мне дней на десять-пятнадцать».

Словом, поставила она посередине медный поднос и выложила на него весь плов. Плов высился, как белая горка. Бедная старуха сколько ни тужилась, не могла поднять с пола поднос. Тогда Кероглу встал, поднял поднос и внес в комнату, поставил, засучил рукав и сел. «Нехорошо, – подумала старуха, – если я сяду вместе с ним и буду есть. Пусть он поест, насытится, а остальное потом я буду есть помаленьку».

– Старушка-бабушка, иди покушай, – окликнул Кероглу старуху.

– Кушай ты, я не голодна – ответила старуха.

– Да что ты там ела, что не голодна? Иди! Потом будешь каяться.

– Нет, кушай ты! Я насытилась одним запахом.

– Старушка-бабушка, иди! Смотри, потом будешь жалеть… И Кероглу принялся за плов. Только раз глотнул, а вершины горки как ни бывало. Видит старуха, протяни он руку еще раза два-три и на подносе ничего не останется. «Ох, – сетовала она, – заболею, распухну я от запаха плова».

Однако она сказала «не хочу» и теперь пришлось стоять на своем – подойти уж нельзя. Сидела она, смотрела и думала: «Ой, аллах, хоть бы окликнул меня еще разок, и я бы поела хоть немножечко!»

Вдруг Кероглу сказал:

– Старушка-бабушка, иди же, потом пожалеешь.

Старуха тотчас уселась у подноса. Словом, поели, попили, насытились. Потянулся Кероглу расправил кости. Покрутил свои длинные усы, заложил их за уши. А старуха унесла остатки, убрала су фру, села, и они разговорились.

– Гость мой, по сазу вижу, что ты ашуг, а обликом не похож на наших ашугов.

– Я с той стороны Гафа, – ответил Кероглу. – Люди в наших краях все такие.

– А есть у тебя дом, двор, семья, родные?

Понял Кероглу, что она неспроста расспрашивает и ответил:

– Нет. Я одинок. Никого у меня нет.

Помялась немного старуха и спросила:

– А почему до сих пор не женился?

– Не знаю. Не мог найти подходящей невесты. Старуха рассмеялась, раскрыла рот, увидел Кероглу, что во рту у нее от зубов остался только один сломанный корешок и спросил:

– А почему ты спрашиваешь об этом, старушка-бабушка?

Рассердилась тут старуха и заворчала:

– Почему ты называешь меня старухой? Смотришь на мои зубы? Они выпали от цинги.

– Ну что ж, будь не старушка-бабушка, а гялинбаджи! [97]97
  Гялинбаджи —обращение в молодым женщинам.


[Закрыть]Теперь так и стану называть тебя.

– И зря. Какая я тебе сестра?

Понял Кероглу, что у старухи на уме, и спросил:

– Хорошо, старушка-бабушка, скажи, как ты живешь, что у тебя есть, чего нет?

– По-милости твоей всего у меня в достатке. Телушка есть, куры есть. И несутся каждый день.

– А семья? Кто у тебя?

– Никого, – ответила, жеманясь, старуха. – Я тоже, как и ты, одна-одинешенька.

Кероглу понял, куда она гнет. Увидела старуха, что гость помалкивает, не поддерживает разговор, и сказала:

– Твои гости не пришли. И ты так и не поиграл на сазе.

– Ничего, придут завтра, поиграю.

– Завтра меня не будет дома. Я пойду на свадьбу Хамза-бека.

– Какого Хамза-бека? Кто он такой?

– Хамза-бек – зять Хасан-паши, большой игид. Он пошел к самому Кероглу, слыхал, может, о нем?

– Да, да, слыхал.

– Да, Хамза пошел и привел коня этого самого Кероглу, и Хасан-паша возвел его в беки, да в придачу дал свою дочь Донию-ханум. Завтра их свадьба. Я тоже буду среди молодых женщин и девушек.

– Послушай, старушка-бабушка… ах, нет, прости, гялин-ханум, а где держат этого коня?

– В конюшне Хасан-паши. Но, говорят, проклятый ужасно норовист. Никого не подпускает к себе. У Хасан-паши не осталось ни одного конюха, всех он изувечил. И теперь ячмень и сено сыплют ему прямо из дыры на крыше.

Короче говоря, Кероглу разузнал все, что надо было разузнать, расспросил обо всем, о чем надо было расспросить, и тогда сказал старухе:

– Ночь проходит. Пора нам спать.

– Ну что ж? Я тоже спозаранку должна пойти на свадьбу. Хочешь, приходи и ты. Поиграешь, споешь немного и получишь подарки и денежки.

Словом, легли они и уснули. Утром Кероглу встал, оделся, умылся, позвал старуху, снова дал ей пригоршню монет и сказал:

– Если я приду к ночи, купишь, что надо, поедим. А не приду, оставишь себе. Но постой, хочу сказать тебе два-три слова. Дай, скажу их, чтоб они не остались у меня на сердце.

И Кероглу взял саз:

 
У старухи я гостил —
Бес во взгляде у нее.
Лишь одна корова есть
В целом стаде у нее.
 
 
Безобразна, как скелет,
А в ногах-то силы нет.
Яйца – к ужину, в обед
Дважды на день у нее.
 
 
Старою назвать – боюсь.
Юной – бед не оберусь.
Грудь как треснувший арбуз,
Плоско сзади у нее.
 
 
Смелым Кероглу слывет,
Много у него забот.
У нее ж – беззубый рот,
Веет смрадом от нее!
 

Окончив песню, Кероглу перекинул саз за плечо и вышел. Не спеша дошел он до дворца Хасан-паши. Смотрит, такой пир, такая свадьба тут, что и не описать. Кругом все паши, ханы, беки и купцы.

Услыхали они, что пришел ашуг. Все обрадовались. Повели Кероглу к гостям. Но видят, ашуг тот совсем не похож на ашугов, что им доводилось видеть. Высок, широкоплеч, грудь, как у быка, шея могучая, усы, словно бычьи рога. А лицо строгое, суровое. Один из пашей спросил:

– Ашуг, откуда ты родом?

– С той стороны Гафа, милый мой, – ответил Кероглу.

– А знаешь ли ты Кероглу?

– Хорошо знаю. Раз он учинил надо мной такое, что до скончания века буду помнить о том.

– А что такое? – спросил Хасан-паша.

– Да продлит аллах твою жизнь, паша! – ответил Кероглу. – У этого разбойника есть конь, чтоб его поразила язва, зовут его Гырат.

Один из пашей хотел было сказать что-то, но Хасан-паша остановил его:

– Говори, говори! – обратился он к Кероглу.

– Да, паша! – продолжал Кероглу. – Прекрасный это был конь да бешеный. Как-то раз иду это я своей дорогой, с этим вот сазом за плечом. Вдруг чую, кто-то схватил меня сзади. Завязал глаза и поднял. Куда повез, как мы ехали, не знаю. Развязали мне, наконец, глаза, смотрю, а я уже на вершине какой-то горы. И передо мной стоит кто-то здоровенный – шея как у быка. Оказывается это был Ченлибель, а стоял передо мной сам Кероглу. Теперь спроси-ка, для чего привезли меня туда? Оказывается на коня его напало бешенство. Сколько его ни лечили, каких лекарств ни пробовали – толку никакого. Не допускает к себе никого, да и все. Кто ни подойдет к нему – увечит, калечит. А надо вам сказать, у Кероглу был дружок, лекарь хаким Кимягэр. Вот и разыскали его. А лекарь этот, чтоб ему не найти себе места на том свете, говорит, что в коня вселился джин. [98]98
  Джин —злой дух.


[Закрыть]Надо, чтоб три дня и три ночи около него играли на сазе и пели, может тогда он и угомонится… В ту пору Кероглу еще не мог ни петь, ни играть на сазе. Вот почему, оказывается, и привезли туда меня злосчастного. Словом, не буду досаждать вам, втолкнули меня в конюшню. Одному аллаху известно, что я натерпелся за эти три дня. Ну, как говорится, материнское молоко пошло у меня носом.

Тут Хасан-паша не выдержал и спросил:

– Ну, а как конь? Присмирел?

– Присмирел! Как раз после того и сам Кероглу начал играть и петь. Рассказывают, будто и теперь, через каждые десять-пятнадцать дней конь снова бесится, и Кероглу сам ему играет, поет и тем лечит его.

Опять кто-то из пашей раскрыл было рот, но Хасан-паша так посмотрел на него, что тот так и остался с раскрытым ртом.

Затем Хасан-паша призвал повара и приказал:

– Отведи, накорми, напои ашуга, а потом приведи сюда.

Повар повел Кероглу на кухню. Подождал Хасан-паша пока они вышли, затем шепнул пашам:

– Пусть поест, попьет, насытится и придет. Раз он раскрыл нам недуг коня, значит и исцелять заставим его самого.

Все в один голос одобрили эту мысль и воздали хвалу паше. Началось веселье. Оставим гостей пировать, посмотрим, что стало с Кероглу.

Повар привел его на кухню, поставил перед ним большое блюдо с пловом и полную чашу вина.

– Что это? – спросил Кероглу.

– Это для тебя, ешь! – ответил повар.

– Послушай, да ведь этого мне и на один зуб не хватит. Что тут кушать?

– Злосчастный, куда тебе съесть больше этого? Посмотри, сколько тут.

– Брось шутить! Давай-ка сюда!

Протянул Кероглу руку и придвинул к себе один из котлов. Раз, два, три… Видит повар, что он добрался уже до дна и схватил Кероглу за руку:

– Заклинаю тебя твоей верой, скажи мне, кто ты? Откуда пришел?

Кероглу решил, что повар этот из тех, кто в душе, стоит за него и ответил:

– Может, слышал о Кероглу?

Не успел он вымолвить это, как повар заорал благим матом. Хотел он поднять шум, но Кероглу вскочил и схватил его за горло.

Стараясь не шуметь, согнул он повара пополам, всунул в один из пустых котлов, прикрыл крышкой, а сам уселся сверху и придвинул к себе второй котел.

Сколько котлов и бурдюков опустошил он, не знаю. Наконец, решил – сыт. Выпрямился. Провел жирными руками по усам встал и пошел к Хасан-паше.

– Ну что, ашуг, сыт? – спросил тот.

– Спасибо, родной, сыт, – ответил Кероглу.

– Ну тогда поиграй, спой нам немного, мы послушаем.

Кероглу настроил саз и сказал:

– О чем же мне спеть вам?

– Ты говоришь видел Гырата. Спой хотя бы о нем. О его нраве, повадках, посмотрим, что это за конь.

– Да будет долговечной жизнь моего паши, это чудо-конь, не будь он бешеным, чтобы его поразила язва!

 
Потом прижал к груди свой саз и запел:
Вот он каков, мой Гырат, паша:
Уздечка шелкова ему нужна,
Гладкая шея, словно эмаль,
Как месяц, подкова ему нужна.
 
 
У него, точно груша, форма копыт,
Горяч, норовист, он на бой летит,
Желудок – что жернов, лихой аппетит,
И мгла вместо крова ему нужна.
 
 
Его не собьешь, ни тьмой, ни огнем,
Не бросит вовек седока пред врагом,
Вино может, пить Кероглу на нем.
Лишь лихость снова ему нужна.
 

– Ашуг, – сказал Хасан-паша. – Гырат, о котором ты пел, сейчас в моей конюшне. Теперь ответь, раз мне удалось отнять у Кероглу этого коня, кто из нас игид – я или Кероглу?

– Паша, если это так, тогда, конечно, игид ты. Но, мой паша, геройство имеет десять примет. Ты сказал про одну. А теперь, послушай, я перечислю тебе остальные:

 
Каким, спрошу я, должен быть игид?
В бою с врагами смелым должен быть.
Он в бой идет – и враг пред ним бежит,
Горяч душой и телом должен быть.
 
 
«Сдаюсь» – не крикнет, страхом поражен,
В смертельный час не бросит друга он,
Вовек не будет недругом склонен,
Как лев, он озверелым должен быть.
 
 
Да, Кероглу в сражении суров.
Разрубит вражью грудь и вражий кров.
Чтобы отбить барана у волков,
И сам он волком зрелым должен быть.
 

– Что же, ашуг, – сказал Хасан-паша, – пока у меня есть хоть одна из этих примет, а девять других ты еще увидишь. Сейчас я поведу тебя к Гырату. Посмотри, скажи, тот самый это конь или нет?

Услыхав это, Кероглу прижал к груди своей саз и пропел:

 
Тоска моя, мой свет далекий,
Гырат, живой ли ты еще?
Дают в конюшнях у Хасана
Тебе овса, воды еще?
 
 
Тебя ль попоной украшают
И чашу залпом осушают?
А может, саблей сокрушают?
Шаги твои тверды еще?
 
 
Ты, Кероглу, душою щедрый,
Умей постичь – кто друг, кто недруг.
Эйваз, Гырат, в каких ты недрах?
Где мне искать следы еще?
 

Поднялся Хасан-паша и сказал:

– Пойдем, ашуг!

– Пойдем, паша? – ответил Кероглу. – Но я ставлю свое условие. Пойдемте все к конюшне. Я спою одну из песен Кероглу, а вы смотрите в щелки. Если мое пение и музыка успокоят коня, тогда я войду. Если ж нет, хоть казните меня, а входить к нему я не стану. Уж я-то его повидал раз, и знаю!

Паша согласился. Кероглу впереди, гости за ним двинулись к конюшне.

Хотя Хасан-паша и согласился на условие ашуга, но исподтишка кивнул своим гостям – как только, мол, он мигнет им, они должны втолкнуть пришельца в конюшню и запереть двери. Пусть хоть из страха, а вылечит он коня.

Подошли все, наконец, к дверям конюшни. Заглянул Кероглу в щель и видит, клянусь аллахом, Гырат, как будто почуял его. Уставился прямо на двери и смотрит так, что душу переворачивает. Отошел Кероглу поскорей от двери и сказал:

– Ну, паша, теперь я спою и сыграю, а вы следите за конем.

Гости паши, словно пчелы, облепили все щели.

Кероглу запел:

 
Нашей отчизны родной удальцы
Смелы в сраженьях с врагами бывают.
Головы сложат, но не побегут,
В бликах победы их знамя бывает.
 
 
Дом не поставят на выступах скал,
Трус оскорбленьям вовек не внимал.
Волком не станет трусливый шакал,
Но и волчата волками бывают.
 
 
Выйдет на битву отважных отряд,
Сабли у пояса солнцем горят,
В бегство тотчас же врагов обратят,
Как Кероглу, смельчаками бывают.
 

Едва Гырат услышал голос Кероглу, как чуть не опрокинул конюшню. Так заплясал, так забил копытами, что не передать. От радости и Хасан-паша не оставил на своих гостях живого места. Кого толкнет, кого щипнет, кого ногою пнет. Не успел Кероглу кончить песню, как Хасан-паша кинулся к нему:

– Ну, ашуг, скорей входи в конюшню. Я озолочу тебя. Теперь Кероглу узнает, чего мы стоим. На каждые пять слов, что будет он петь о себе, десять споет о нас.

Словом, отперли двери конюшни и втолкнули Кероглу к Гырату. При виде Кероглу Гырат заржал так, что содрогнулись горы и скалы. Взыграло сердце Кероглу, прижал он к груди саз и запел:

 
Из Ченлибеля я к тебе пришел!
С горящим глазом, мой Гырат, приди!
Я в сталь одет, в железо я одет.
С блестящей шерстью, мой Гырат, приди!
 
 
К утру ли хватит для тебя зерна?
И подошли к седлу ли стремена?
Меня повергли в гнев, душа темна.
С горящим глазом, мой Гырат, приди.
 
 
Мой конь, ты скачешь, прыгаешь, летишь.
Остры и чутки уши, как камыш.
Ты – непродажен, ты, как солнце рыж.
С горящим глазом, мой Гырат, приди!
 

Кончил петь Кероглу, отложил саз в сторону. Обнял, поцеловал коня в морду, в глаза и, как говорится, облизал его всего, точно соль. А Гырат, тычась мордой в грудь Кероглу, обнюхивал его, как корова своего теленка.