Текст книги "Поэзия вагантов"

Автор книги: Автор Неизвестен

Матвей Вандомский
Из «Письмовника»

Столько всяческих благ школяр для родителя молит,

Сколько не может вместить и стихотворный размер.

 
Милый отец, отцовской любви высокий образчик,
Родины честь и краса, цвет мирозданья, привет!
Перл меж отцов, благочестием славный, во всем справедливый,
Слава сынов и любовь, гордость сынов и оплот,
Наша надежда и наша опора, чья длань благодатна,
Чьи лучезарны дела, чья неумолчна хвала!
Слава твоя нас славой дарит, почет твой – почетом,
Доброе имя – добром, блеском – сиянье заслуг.
Соки от корня текут по ветвям, и красуются ветви;
Чистым истоком своим влага речная горда;
Горд я отцом, безопасен вождем, заступником властен,
С кормчим таким на корме бездны морской не боюсь.
Я одному лишь дивлюсь – что есть отцы, для которых
Отчее имя – лишь звук, коего смысл позабыт.
Отчее имя их – ложь, и отчее званье – личина,
А под личиною скрыт холод недоброй души.
Тот не отец, кто о сыне своем попеченье оставил —
Будет он сыну врагом, словно Пелопу Тантал.[228]228
  Тантал, по мифу, известному средневековым читателям через «Метаморфозы» Овидия, убил и разрубил на куски своего сына Пелопа, чтобы угостить его мясом богов и тем испытать их всеведение.


[Закрыть]
Разве тигрица тигренку не даст от сосцов своих? Разве
Ключ откажет реке в водном притоке своем?
Не от природы отец есть отец, а от родственной ласки —
Лишь по отцовским делам видим отца мы в отце.
В чувстве виден отец, в сострадании явлен родитель,
Дар – отцовства залог, помощь – свидетельство уз.
Часто обманчивый вид прикрывает собой нерадивость,
Часто скрывается зло в облике отчей любви.
Всякое имя тотчас обращается в противоимя,
Гнев обнаружив в отце или нещедрую длань.
Близости нет никакой, коли доброе чувство бесплодно,
Близость верна и мила, коль коренится в делах.
Ты от подобных пороков свободен, ты отпрыска любишь,
И оделяешь его благотворящей рукой.
И оттого-то в тебе взыскую опоры в нужде я
И припадаю к стопам, к слуху мольбы вознося.
Ах, в какой я нужде! Ни книг у меня, ни одежды!
Все твои деньги пожрал жадною почвой Париж.
Деньги – корм для наук: безмерны школярские траты,
Коим школяр предстоит с тощей своею сумой.
Снедь нужна школяру, немалою меряна мерой,
И от нее-то у нас быстро пустеет кошель.
Кров потребен для нас, и тягостен алчный хозяин,
………………………..
Дальше – чернила, бумага, писец, покупные писанья,
Масло для лампы ночной, той, при которой пишу.
Выльешь грязный горшок – и платишь опачканной бабе,
Чтобы конец положить злобной ее воркотне.
Мало того: над нами сидят три гарпии хищных —
Преподаватель, декан и надзиратель при них.
Первому – первая доля, второму – доля вторая,
И ни один, ни другой малою долей не сыт.
Третий тянется вслед, пропитанный запахом кухни,
И неотлучен при них – как от него ускользнуть?
Этих нещадных слепней претерпев язвящие жала,
Нищий, о помощи я к отчей заботе воззвал.
 
 
Не усомнись одарить меня желаемым даром —
Что ни посеешь, на все жатвенный серп заостряй.
Пристань близка моему кораблю: не минет и года —
Я испытания сдам, помощь твою получив.
Если о памяти память жива, а отцовской любови
Цвет в душе не отцвел, – будь к испытаньям в Париж.
Будь, чтоб свершеньям моим не перечила злая нехватка,
Чтоб дозревающий труд не закоснел, недозрев.
Вспомни, вспомни, отец, о том, как для блудного сына
Сытной жертвою пал вскормленный тучно телец!
В просьбах моих, в моленьях моих взывает природа,
Родственный голос – залог благоволенья ко мне.
Да не претерпит затменья сиянье родительской чести:
Ты – причина, а я – следствие: помни меня!
Да не пребудет созревший посев без того, кто посеял,
Да не забудет гребец о корабельном весле,
Да не откажется древо от им порожденного плода,
Или от устья – исток, иль от творенья – творец!
Следствие – к первопричине, к горшечнику – глина, к истоку —
Устье, к корню – побег, отпрыск взывает к отцу.
Верности в верности нет, коль верность плодов не приносит,
И сиротеет любовь без вспоможенья забот.
А вспоможенье забот оживляет душевную склонность:
Радостен верности долг, если вступается дар.
Будь по даяньям отец, а не только по родственной крови:
Щедрая легкость руки – лучший отцовства залог.
 

Сыну отцовский привет, любя, посылает родитель,

Добрый являя пример отчей заботы своей.

 
Здравствуй, сын дорогой, погруженный в ученую мудрость,
Радость и гордость отца, слава отца и любовь!
Ранние годы свои ты зрелыми нравами красишь,
В должном ученье своем радостно дни проводя.
Радости полон и я, что в юности мудрость седеет,
Что и в цвету молодом чуется ум старика.
Радуюсь я и тому, что славою и дарованьем
Выше ты сверстных своих, равен ты лучшим мужам.
Честь от чести, успех от успеха, от прибыли прибыль,
От похвалы похвала, – от твоего и мое.
Я одному лишь дивлюсь – что поспешны сыновние пени,
Что упреждают они предрасположенный срок.
Ты ли живешь в нищете? Оставь пустые стенанья,
Или же мне, берегись, мотом покажешься ты.
Деньги тебе посылал я, но, видно, они доставались
Своре продажных волчиц или коварной игре.
Зернь – искусный ловец, умелый искатель богатства:
Где бы ни крылось оно – сыщет грабитель-софист.
Зернь – вредоносной судьбы вероломный и хищный служитель, —
Легкую руку зовет к спору себе же во вред.
Гнев – сопутник при ней, безумие – оруженосец,
Скорбь – наследник ее, ложь – ее вечный сосед.
Вот грабители те, которым, наверное, предал
Деньги отцовские ты – зло в подкрепление зла.
И для того, чтобы грех подкреплений таких не лишался,
Ты простираешь к отцу жадную руку свою?!
Этого я не боюсь – боюсь за школярскую участь.
…………………..[229]229
  Лакуна в подлиннике.


[Закрыть]
Те, кто к ученью сошлись голодной толпой многолюдной,
Званьем школярским своим кроют смертельное зло.
Тень учения в них, но нет в них сути ученья —
Стыдно личине скрывать лик неизбывного зла.
Все они учатся там по имени, а не на деле,
Имя ученья – лишь тень, тень, благодатная злу.
В ляжках ученье у них, в блудилищах ихние бденья,
Попран ими устав и превозвышен позор.
Блуд заменит им труд, блудница заменит страницу,
Выльется верность в обман, благопристойность – в позор.
Ежели гарпии[230]230
  Гарпии – хищные птицы-чудовища из античного мифа об аргонавтах.


[Закрыть] есть над людьми, то это – блудницы:
Ластятся лестью, плетут петли и в когти гребут.
Мед на устах, а лед на уме: под шкурой овечьей
Скрыта волчица, в тени спрятала роза шипы.
С виду овца, по нраву лиса, по злобе тигрица,
Похотью – как воробей, хищною пастью – как пес;
Ликом – жена Одиссея, пороком – супруга Ясона,[231]231
  Жена Одиссея – Пенелопа, образец примерной супруги; супруга Ясона – Медея, ревнивица и преступница.


[Закрыть]
Грабит – Сциллы жадней, губит – Харибды страшней.
Спутники, девка и зернь, двойным сокрушают крушеньем
Юности утлый челнок – брега ему не достичь.
Блудный зуд срамоты и чума игорной растраты
Могут расхитить добро Пигмалионовых[232]232
  Пигмалион – брат Дидоны, убивший ее мужа Сихея и завладевший его финикийским царством и несметными сокровищами.


[Закрыть] царств.
Ежели ставки стоят, и резвятся игривые кости, —
Полон надеждою страх, страхом надежда полна.
Дух дрожит о деньгах и о милости беглой Фортуны,
Ты – на распутье судьбы, бедность висит на весах.
Но обращается в ложь надежда, но снова и снова
Вязнет рука в мотовстве, тратя по крохе доход.
Зернь обирает юнцов, зернь – мачеха доброй их славы,
Зернь заставляет плечо чувствовать тягость одежд.
Губит вас этот порок, бездолит вас эта зараза:
Кто погрязает в игре, тем и отец не отец.
Нет, я не верю тому, что запятнан ты этою скверной, —
Но ведь отцовской любви зрится повсюду беда.
Не обвиняй же отцов, оставь искушения зерни,
Хищные кости забудь, чинно учиться учись.
Пусть лишь эта напасть не растлит твоей нежной лилеи,
Цвета цветок не лишит и благовония – нард.
Пусть не подточит червяк под алою розою стебель,
Пусть бесценком цена в низком не станет грехе.
Малою мерою мерь расходы: припомни о сестрах,
Ибо на деньги мои все твои сестры живут.
Будь уверен: тебе открыты отцовские средства —
Хоть невелики они, все же подспорье и в них.
Пусть же кровные узы не станут кровной обидой,
Пусть для сына отец истинным будет отцом!
Да не восстанет вовек на побеги цветущие – корень,
Ствол – на гибкую ветвь, или на сына – отец!
Да не восстанет причина на следствие, да не отвергнет
Лепщик – сосуда, цветка – стебель, и родича – род.
Если останусь я жив и здоров, то в должные сроки
Буду к тебе я в Париж с отчей любовью моей.
Цвет расцветающий твой – утеха моя и отрада,
Честью твоею сильна слабая старость отца.
Мысль о твоей добродетели мне – как веточкам листья,
Солнце – потемкам, дрова – пламени, реки – морям.
Будь же здоров и помни меня: потомкам о предках
Надобно помнить, и грех сыну отца забывать.
 

Просит влюбленный любви, как древле Назон у Коринны,

И у Елены Парис благоуспешно просил.

 
Нет мне надежды на жизнь, и вот, как лебедь прибрежный,[233]233
  …как лебедь прибрежный – реминисценция из послания Дидоны к Энею в «Героидах» Овидия, также открывающегося этим образом.


[Закрыть]
Смерть почуяв свою, эту слагаю я песнь.
О, звезда между звезд, бриллиант девичьего круга,
Целого мира краса, светоч натуры, привет!
Ты – мой от века удел, отрада моя и услада,
Ты – исцеленье от мук, нет без тебя мне любви.
В горьком сомненье тебя умоляю, но лучше признаться
В смертных ранах моих, чем, умирая, молчать.
Мне упованье велит дерзать, а страх воспрещает,
И в колебанье моем страсть указует: «Пиши!»
Благоговейно склонясь пред тобою, тебе предаюсь я —
Пусть же милость твоя даст мне желанный покой.
 
 
Ты озаряешь меня сияньем, живишь благодатью,
Лик твой – пища для глаз, сам же я – пища любви.
Бледность моя и вздохи мои выдают мою жажду,
Сохнет тело мое, изобличая любовь.
В каждом слове моем, в каждом взгляде, в движении каждом
Весть о страсти моей, глас о жестокой любви.
Ты мне смертная казнь и ты мне крестная мука, —
Лишь о твоей красоте целыми днями томлюсь.
Ночью на ложе моем испускаю стенанья и стоны;
Изголодавшись во сне, влажно блуждают глаза.
Ночью воочью стоишь предо мной, – любуюсь любимой
Шеей, лилеи белей, лбом, как слоновая кость.
Всем хороша ты, и статной походкой, и светлой улыбкой,
И остротою речей в юной твоей простоте.
Мнятся мечте поцелуи твои, объятия манят,
Праздной влекусь я мечтой к ложу стыда твоего.
Мнятся Венерины царства, еще не покрытые пухом,
Царства, таящие сласть в недрах медовых своих.
Это мечта; но если мечта поженится с былью,
Стану блаженнее я, чем громовержущий бог.
Божеской волей моей тебе назначаю я ложе,
Перед тобою излив ласки, моленья, слова,
Речи мои изливаю, Улиссовым мечу чеканом
Каждое слово мое – так обольщают богинь.
Слов подсказчик моих – искуснейший в мире вития:
Пламень жаркой любви, рвущейся к цели своей.
Видя тебя пред собой, я словно звезду свою вижу,
И, побледнев, ослабев, я цепенею, любя.
Нем становлюсь, смеркается ум, безмолвствуют речи,
Дух витает вовне, робкое слово дрожит.
Заговорить решась, не решусь, и начавши, не кончу,
Слово со словом и мысль с мыслью утратили связь.
Ум похитила мой Венера жестокая, ибо
Перед тобою моя стала невеждой любовь.
Все пять чувств у меня единой Венере покорны,
Зренью вослед торопясь общую службу служить.
Горше всего для любви утратить дары осязанья —
Что не дано наяву – в воображенье придет.
Вид твой питает мой взор и дразнит мое осязанье —
Сладость вкушают глаза, голодом мучится ум.
Ежели дастся покой, и сон благодетельным гостем
Томные вежды сомкнет, – это во славу твою.
Мне в страданьях моих сострадают ночные виденья —
Сон благодетельный мне мнимую негу дарит.
Зло, которое въяве, – добром, которое мнимо,
Рану – бальзамом мечты лечит целительный сон.
Образы ночи меня ободряют, обманы ласкают,
Мнимости благотворят, зыбкие лики целят.
Я пробуждаюсь, встаю, вздыхаю, и внутренний враг мой
Вновь предо мною, и вновь гнет меня гневный Амур.
Припоминаю ночные утехи, о призрачных ласках
Вспомню, и сердце мне жжет память минувших услад.
Жалуюсь горько, что ночь коротка; мимолетная радость
Пленному сердцу милей, чем повседневная боль,
Вот мечта моя, вот мольба моя; ты мне причина
Муки, ты для меня стань исцелением днесь.
Страх терзает меня, отчаянье мучит мне душу,
В тщетном желанье моем скорбной кончиной грозя.
Знай, что твоя красота угрожает пороком тебе же —
Омут злонравий людских топит людскую красу.
Только злонравье твое меня в отчаянье ввергло —
Мачеха добрых чувств, матерь жестоких и злых.
Горе несчастному мне! Я вижу: лилейная прелесть
Зимний скрывает мороз, злобный питает обман.
Тень омрачает лучи, червяк под розовым стеблем
Тлит цветущий цветок, роза без розы грустит.
Розу губят шипы, дуновение губит лилею,
Зеркалу гибель – туман, солнца сиянию – ночь.
Червь крадет цветок у цветка, затмевается мраком
Солнце, денницу темнит всеиссушающий Нот.
Лик пленителен твой, но твою красоту повреждает
Веред гордыни, увы, в розовых этих устах.
А ведь умеют они благосклонными быть, снисхожденье
Знать и покорную лесть в нежных словах изливать.
Если бы всех ты равно отвергала, поверь, я не стал бы
Твой добродетельный пост тщетной мольбой сокрушать.
Но ведь меня одного ты гонишь, а рыцаря любишь:
Страсть презираешь мою, страстью к другому горя.
Гнусь я – он горд; молю я – он царь; пригубил я – пьет он;
Я вдалеке – он вблизи; я потянусь – он берет.
Я позабыт – он в чести; я пылаю любовью – он тлеет;
Он избранник – я червь; он торжествует – я раб.
Он наслаждается – я терзаюсь; он властен – я предан;
Он наступает – я прочь; он попирает – я в прах.
Я засеваю – он жнет; я охочусь – ему вся добыча;
Требует он – я прошу; царствует он – я клонюсь.
Таю – он тверд; терплю – он гнетет; стенаю – смеется;
Я в нищете – он богат; я лишь люблю – он любим.
Вот чего я боюсь, и ты – причина боязни;
Страх – сородич любви, страх – и сообщник любви.
Страх разлучает друзей, страх женщину делает мерзкой,
Страх протечет, как река, – станет соперником друг.
Я уйду – он придет; я дам – он даст, соревнуясь;
Чувствую, в сердце моем ревностью вздута любовь.
Я страдаю, а действует он: страданье от действий
Отделено; переход – не для того, кто влюблен.
Да, спряженье любви в страдательном скрыто залоге,
И для меня «любить» – непереходный глагол.
Где же действию быть? На себя лишь оно обратимо:
Мучусь, томлюсь, бешусь – в этом страданье мое.
Я люблю, но я не любим: глагол злополучный
Сам о спряженье своем, недоучась, позабыл.
«Я люблю» – плачевнейший звук! но сделай замену
«Лю» на плавное «им» – будет блаженнейший звук![234]234
  Обыгрывается латинское спряжение слов «я люблю» (amo) и «я любим» (amor).


[Закрыть]
«Я любим» – и счастье со мной, и боюсь лишь отмены
Слога слогом, чтоб вновь не получилось «люблю».
Если расплавится плавное «им», то расплавится сердце:
С плавной согласною сам, плавясь согласно, сольюсь.
Вся надежда моя – на стойкость плавного слога;
Ах, надежда слаба: плавность скользит из-под рук.
О, какими цепями сковать мне флексию с корнем?
Горек корень любви, коль во взаимность не врос.
«Я любим» – есть мужеский род, а женский – «любима»;
В мужеском роде, увы, это словцо не в ходу.
Как же иначе? Слова «я любим» бескорыстием дышат,
В жизни же нашей царит своекорыстия тлен.
Может ли кто сказать «я любим»? Никого не полюбят,
Если подарка не дашь: любят не давших, а дань.
Если посредником в деле не выступят властные деньги, —
Не приведет ни одна к цели желанной тропа.
Просишь меня о подарке? Люби не меня, а подарок!
Что принесут, принимай; тех, кто принес, прогони.
Деньги всеми любимы, любовь безденежна страждет:
Всем, что владела любовь, ныне владеет кошель.
Даром должны дариться дары, велит нам Венера,
Ибо с торгов благодать блага не может нам дать.
Род мой смущает тебя? Поверь, я из знатного рода,
А добродетель во мне – знатность вторая моя.
Действовать дай мне залог! Откажись отказывать доле!
Вдоволь страдав за тебя, действие я заслужил.
Ведь никому не дано целомудренной быть и красивой:
Враг стыда, красота служит Венере одной.
То, о чем я молю, ты дашь или мне иль другому:
Более я отстрадал, большего я заслужил!
Твой я и буду твоим; склонись к молящему слезно,
Верности клятву прими, в муках его исцели!
Быть благосклонной спеши: промедление – враг обещанья,
Ибо мешает оно меру заслуг оценить.
 

Та, кто любима, тому, кто влюблен, посвящает посланье,

Искрою дружбы стремясь пепел бесплодный возжечь.

 
Жатвы желанной тебе не собрать от сеемых севов,
Если стенанья твои честному браку во вред.
Знаешь каких посягательств, каких домогательств, ласкательств
Окружена я кольцом, – всяк вожделеет меня.
Но не на блуд, а на брак мои стремятся желанья —
Брачного ищут венца толпы моих женихов.
Больше никто меня не склонял к порочным усладам —
Ты единый посмел о сладострастье молить.
Если бы кто обратился ко мне с таковыми словами —
Тотчас бы грянул над ним гнев мой жестокий грозой.
Ты говоришь: ты влюблен, и любовь влюбленного нудит
Любвеобильем речей девы испытывать слух.
Ты не влюблен, а вспален! не любовь, а кровь, закипая,
Горько безумит тебя – праздной ты пашешь сохой.
Ты обмануть меня мнишь – тебе ль называться влюбленным?
Свой утративши стыд, ныне ты льстишься на мой?
Нет! скорее умру, чем первины девической чести
Я пожелаю принесть в жертву нещадной молве.
Да, скорее умру, чем торг совершая позорный,
Я позволю себе общею стать и ничьей.
Благоухание доброй молвы сильней сребролюбья —
Пусть же к моленьям твоим честь моя будет глуха!
Пусть не придется вовек мне постыдную взыскивать плату
И, как продажная тварь, в грязном доходе смердеть!
Брать ничего не хочу и давать ничего не хочу я,
Чтоб на посмешище всем девичий выставить стыд.
Ты бы должен мне быть примером добра и спасенья, —
Ныне же в грех и порок твой меня вводит пример.
Я не Таидою[235]235
  Таида – имя блудниц в античной комедии.


[Закрыть] быть, Пенелопою быть я желаю,
Я не в блудилище рвусь, а в Гименеев чертог.
Лгать не хочу, скрывать не хочу лица под личиной:
Ты в Пенелопе не льстись сердце Таиды найти.
Даже если бы я склонилась пред волей Венеры,
То не к тебе, школяру, а к мирянину склонюсь.
Ваш удел – болтовня: вся грязь, что вошла в ваши уши,[236]236
  Это описание клирика – одно из самых выразительных мест во всей антиклерикальной литературе средневековья.


[Закрыть]
Не задержавшись в уме, рвется у вас с языка!
Вы ненавистны для всех надменностью вашею вредной,
Брюхом, торчащим вперед, жадно берущей рукой.
Ваша тонзура сулит обещания без исполнений,
И необузданный гнев, и ненадежную страсть.
В чем ты усерден, о том и на мельнице слух и в пекарне:
Все, кто о том говорят, дурно о том говорят.
В чем не усерден, причина тому – одно лишь притворство:
Хуже то, что ты скрыл, нежели то, что открыл.
С клириком жить – незавидный удел: народ попрекает,
Шут смеется в лицо, блудные девки язвят.
Всем я позорище, черни посмешище, людям потеха:
Чудище видят во мне, пальцами кажут мне вслед.
Клирику сына родишь – его и травят и мучат:
Кличут: «безмозглый дурак», кличут: «алтарный сынок».
Об иерее своем злословит толпа площадная:
«Ленится днем!» – говорят, «Трудится ночью!» – кричат.
«Гляньте, – кричат, – на попову жену: вот-вот разродится!
Не от святых ли даров вспухла утроба у ней!»
Клирик идет – перед ним идет его тучное брюхо,
Шея, как башня, стоит, жирные складки висят.
Коль тароват иерей, тароват он на сладкие яства:
Жиром полнится плоть, жаждою полнится дух.
Глотка его, разинувши зев, поглощает бездонно
Все, что способен вместить емкого тела сосуд.
Словно пиявка, он тянет вино из стеклянных бокалов,
Но святотатством почтет Вакха разбавить водой.
Буйство хмельное кипит, бушуют Вакховы силы,
И возгорясь во хмелю, пагубно пышет любовь.
Далее сон подступает к нему и валит на ложе,
И устрашающий храп вмиг сотрясает весь дом.
Пучится бурно живот, в нем пища сражается с пищей,
Ветры проносятся вглубь, винные волны мутя,
Вот-вот грянет гроза, – но не стану описывать дале:
Стыдно девичьи уста мерзким рассказом пятнать.
Ежели нищенка станет просить у него подаянья, —
Право, скорее подаст адский владыка Плутон.
Ежели вдруг и решится подать, – помрачится священник,
Тучей нахмурится бровь, молнией вспыхнут зрачки.
Ежели некогда медлить – подаст и раскается тут же,
Кликнет служанку с вином, будет браниться и пить.
Многое можно сказать о том, что относится к делу,
Только девический стыд мне говорить не велит.
Клирик неверен в любви, любовь у него быстролетна,
Мыслит он лишь об одном – розу девичества смять.
Лилии чистый цветок он рвет бесстыдной рукою,
В прах бросает и прочь к новым летит цветникам.
Всюду недолгий он гость, отовсюду беглец торопливый,
Злато девических ласк он расточает, глумясь.
Вот она, пагуба, вот почему подозрителен девам
Клирик, и разве у них безоснователен гнев?
Вот почему на твои не решаюсь склониться призывы,
Чтобы с торгов не пойти на посмеяние всем.
Мне ли стыдиться поста? Я служу целомудрия в храме,
Вход охраняю святой, грешная мзда мне претит.
Я отвергаю любовь, я на ласки скуплюсь не из чванства —
Нет, дороже мне честь, нежель любовная лесть.
Ты полагаешь, моя красота тебе обещает
Быстро достичь и легко цели желаний твоих?
Это бездумье твое говорит в тебе! Облик пригожий
Есть не отмена стыда, а утвержденье любви.
Не во вражде красота с добродетелью: пусть хороша я
Телом моим и лицом – все-таки лучше душой.
Ты упрекаешь меня, что любовь меня к рыцарю клонит?
Зря упрекаешь, поверь: мной не заслужен упрек.
Рыцарь таков же, как ты, он так же кружит надо мною,
Так же сбиваясь с пути, так же теряя слова.
Гонится он – я бегу; он плачет – я радуюсь сердцем;
Я отвращаюсь – он льстит; я презираю – он льнет;
Рвется – гоню; стремится – бегу; умоляет – противлюсь;
Плачется – я веселюсь; царствую – он преклонен;
Требует – я не даю; вздыхает – я слух замыкаю;
Он наступает – я прочь; он пламенеет – я лед;
Взгляды его на меня – мои от него; он любезен —
Я надменна; скорбит – тешусь; стенает – нема;
Он говорит – я молчу; он хвалит меня – забавляюсь;
В двери стучит – я запрусь; любит – а я не люблю.
Множит мольбами мольбы, посулами множит посулы —
Видно, привык достигать цели желаний своих.
Стыдно ему неудач – и притворному рад он успеху:
Коль не под силу грешить – рад он и виду греха.
Сеет, чтоб жатв не видать; плывет, чтобы ввергнуться в бурю;
Семя бросает в песок, судно бросает на риф.
Юности цвет, багрец добродетели, рода вершина —
К этому рвешься, бедняк? Многие молят о том!
Годы еще не пришли мне учиться в Венериной школе,
Шею склонять под любовь – слишком сурово ярмо.
Если Венере ты служишь и сеешь Венерины стрелы,
Должен ты знать, что любовь жжет беспощадней, чем Пирр.[237]237
  Пирр – сын Ахилла, жгущий Трою, – образ из «Энеиды» Вергилия.


[Закрыть]
Впрочем, ты ведь красив, и был бы любви ты достоин,
Если бы лишь пожелал к миру вернуться опять.
Что неприятно в тебе? Гуменце, пробритое сверху,
А на затылке торчит жесткая щетка волос;
Вечное пенье псалмов и шарканье сбитых сандалий,
Ряса – лоскут к лоскуту, с давних не мытая пор!
Знаю, что нравлюсь тебе, что любишь меня, что страдаешь;
Тронуто сердце мое; все же сильней неприязнь.
Тем, кто служит любви, иное обличье пристало —
С виду пригожи они, кроткое сердце у них.
Ты мне любезней других, и твоим я отвечу желаньям,
Если не станешь искать чести девичьей моей.
Неблагодарною быть не хочу, тебе отплатить я
Рада добром за добро; ежели хочешь – прими!
Сделай, что говорю, – иначе труды твои тщетны;
Сбрось свою рясу, женись – верною буду женой.
Пусть отрастут волоса на твоей обритой макушке,
Пусть, ниспадая до плеч, в мир мирянина вернут.
Или прими мой совет, или вовсе оставь упованья,
Ибо дурного просить – значит дурное таить.
Так обуздай же себя, поверь, что победа славнее
Там, где сильнее порок, попранный духом твоим.