Текст книги "Проклятье Ифленской звезды (СИ)"
Автор книги: Наталья Караванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Вода едва заметно пахла травами. Кинрик выпил её залпом.
И почти сразу заснул.
Гун-хе
Ночь для начала весны была довольно тёплой, но южанин всё равно кутался в меховой плащ. Не так давно он и вовсе готов был покинуть негостеприимный Танеррет и вернуться на родину. Примирило его с мальканской зимой только знакомство с зимой ифленской, промозглой, ветреной, полутёмной, да ещё и длящейся чуть не полгода.
После всего одной зимовки в городке Рутвере Гун-хе резко передумал и счёл Тоненг местом, где можно жить.
Чеор та Манг полностью подтвердил слова компаньонки, но при этом всё равно осталось странное неприятное чувство, что он что-то скрывает. Впрочем, прижать его не удалось: когда Вельва его звала на помощь, рядом присутствовало ещё несколько дам, и все радостно подтвердили, что он рассказал всё, как было. Хорошо хоть, компаньонка рэты догадалась не болтать всем подряд, какая именно помощь им понадобилась.
Гун-хе решил запомнить этого сиана и понаблюдать за ним при случае, а пока – он торопился в город. Известный ювелир жил в старой, каменной части Тоненга, неподалёку от цитадели, и что важно – в одном доме с собственной лавкой.
Свет в доме не горел – хотя час ещё нельзя было назвать поздним. У входа тускло помаргивал фонарь. Дорогое удовольствие для Тоненга – масляный фонарь у входа, который горит всю ночь. Обычно его гасят, как только хозяин запирает двери. Мало кто здесь может себе такое позволить. Вот на островах – там да. Там ночами светятся даже витрины. И «световые вешки» там вдоль улиц не редкость, ведь хозяевам есть чем заплатить сианам за это удобство…
Гун-хе помедлил, понимая, что так и так придётся будить слуг, а потом и самого хозяина, но всё же для начала просто подошёл к крыльцу лавочки. Посмотреть.
Вообще, ювелиры – народ осторожный. На входе могут быть ловушки сианов. А внутри – ещё и живая, и очень злая собака. На родине Гун-хе там так же на ночь могли быть выпущены ядовитые пауки, а могли быть расставлены и звериные капканы. Но с другой стороны – если гость не будет бить окон и пытаться проникнуть внутрь, просто легонько постучит…
Вряд ли ловушки сработают.
А если сработают, будет повод вызвать на допрос ставившего их сиана. Потому что так можно и случайному прохожему навредить.
В общем, подошёл Гун-хе к двери лавки со всей возможной осторожностью. Внимательно осмотрел крыльцо, дверную ручку, шнурок колокольчика. Крыльцо покрывала лёгкая наледь, и понять по ней, когда тут стоял последний посетитель, было совершенно невозможно.
Гун-хе всё-таки постучал в дверь, а потом легонько потянул к себе. Просто чтобы убедиться, что внутри никого нет, и придётся будить хозяев.
Дверь со скрипом подалась вперед, внутри что-то громко упало, зацокало, и через миг помощника главы тайной управы оглушил тоскливый, всепроникающий собачий вой.
На голом рефлексе Гун-хе отскочил назад, одновременно выхватывая нож, но собака не пожелала покидать помещения. В свете фонаря лишь сверкнули подозрительно красные глаза. И снова разнеслась над улицей собачья тоска.
Пёс-сторож!
На его вой мигом должен примчаться и сам ювелир, и все его родственники и соседи. Кто-то – чтобы защитить своё имущество, а кто-то – чтобы утихомирить нарушителей ночного спокойствия.
Но никто не появлялся. Очень, очень долго.
Лишь через четверть часа прихромала завернутая в мужской плащ старуха.
Зло посмотрела на Гун-хе, обругала хозяина, что дверь не запер. Потом лихо свистнула, и пёс тут же заткнулся.
Гун-хе хотел было окликнуть её и расспросить, но женщина уже сняла с петли фонарь, распахнула дверь и, придерживая пса за ошейник, вошла внутрь. С лязганьем что-то откатилось с её пути. Послышался тихий скулёж. Загорелись свечи… а потом вдруг раздался глухой вскрик, и женщина вместе с псом выскочила на улицу. Разглядеть её лицо Гун-хе не успел, но и так догадался, что в лавке случилось что-то очень печальное и необратимое. И скорей всего, поговорить с её хозяином не получится…
Ювелир действительно обнаружился внутри. Он расслабленно сидел в высоком кресле за прилавком, и казалось – спал. Но он не спал. Гун-хе осторожно подошёл ближе и обнаружил вероятную причину смерти. Рядом на полу растеклась густая тёмная лужа. Жидкость стекала с трупа, но кровью не была. Ювелир, очевидно, пил крепкое и дорогое коанерское вино, когда почувствовал недомогание. Опустевший глубокий бронзовый кубок лежал на коленях.
Видимо, яд был медленный. Хозяин успел проводить гостя или гостей, распечатать презент, выпустить собаку… а вот двери закрыть или не успел, или час был ещё ранний, и закрываться он не собирался.
Об этом мог говорить и непогашенный фонарь у входа. Это не из-за расточительства он горел – просто погасить было некому.
Гун-хе подумал, что, кажется, ночь будет долгой: в смерти ювелира предстояло разбираться подробно и серьёзно.
Вскоре вернулась хромая старуха с собакой и двумя крепкими парнями – дневной охраной ювелира. Гун-хе вздохнул с облегчением: есть и кого опросить, и кого послать в Цитадель за помощью. И за чеором та Хенвилом.
Благородный Шеддерик та Хенвил
Подозреваемого увели. Хотя, какой он подозреваемый? Скорей уж соучастник, а был бы поумней – вовсе бы остался в свидетелях.
Этого лысоватого бровастого чеора некогда приблизил к себе благороднфй чеор Эммегил. Но на удивление, когда сам попал в опалу, его с собой не забрал. Ни в чём противозаконном или хотя бы предосудительном человек этот замечен не был, так что его не трогали. Люди Гун-хе лишь присматривали за ним на случай, если вдруг окажется, что он продолжает поддерживать связь с прежним кормильцем.
И вот он, наконец, прокололся: так поспешил сообщить Эммегилу, что план сработал, что даже не стал дожидаться окончания приёма. Понятное дело, его посланца перехватили, да и сам чеор не ушёл от допроса, но знал он не много.
Впрочём, кое-что Шеддерик из него вытряс, и сам удивился новому знанию: не было никакого особого плана. Во всяком случае, за историей с ожерельем стоял кто-то другой, не Эммегил. Эммегил же приказал чеору просто приглядывать и сообщить о любом подходящем для атаки моменте.
Интрига была в духе благородной чеоры та Роа… но, пожалуй, это даже для неё – слишком явно и слишком дерзко. Кто-то, сообщник Эммегила, кто-то, кому выгоден скандал и, как итог – отсрочка свадьбы. Может, тайный союзник светлейшего чеора. Возможно – сиан. Та Манг?
А возможно – наёмник из дома Шевека, которому заказали рэту…
И над этим тоже следовало как следует подумать.
Намёк на возможную атаку на Цитадель неких тайных сторонников светлейшего чеора Эммегила Шеддерика встревожил, но он всё-таки довёл допрос до конца.
А потом слуга передал записку от Гун-хе, и Шедде, у которого наступающая ночь была расписана до мгновения, затейливо выругался и помчался в город. Смерть ювелира ломала многие планы и теории. Она была очень некстати. Но притом – вдруг она как-то докажет причастность к нападению на Темершану чеора Эммегила?
В доме ювелира были освещены почти все окна. Дверь в лавку охраняли солдаты из ночного патруля. К тайной управе они отношения не имели, но чеора та Хенвила узнали и пропустили внутрь без вопросов.
Гун-хе как раз руководил двумя своими сотрудниками, уже загрузившими тело ювелира на носилки, но ещё не решившими, стоит ли нести его на улицу, или оставить пока в помещении, хотя бы до тех пор, пока не прибудет из городского здания управы прочная телега.
Отправляться в тёплый мир хозяину лавки предстояло по утреннему морозцу. А хромая старуха, как оказалось, приходилась ему двоюродной тетушкой и требовала, чтобы тело племянника выдали ей немедленно.
Ювелир – человек не бедный, и хотя бы из уважения к этому самому богатству, предполагаемая наследница собиралась устроить ему морское погребение по всем канонам старинного ифленского обряда.
Дознаватели не соглашались: они надеялись, более тщательно осмотрев тело, если не вычислить яд, то хотя бы исключить все прочие возможные причины смерти.
На первый взгляд зацепиться было не за что: ни тебе запаха жжёного миндаля, ни расширенных до размера радужки зрачков. Цвет кожи тоже казался нормальным, настолько, насколько он вообще может быть нормальным у трупа.
Впрочем, за последнее Шедде не поручился бы. В свете свечей всё выглядит совсем иначе, чем в солнечных лучах.
Неплохо было бы, чтобы на тело взглянул один из штатных сианов управы. И Гун-хе должен был за ним послать. Однако можно только гадать, когда он прибудет. Сиан-то, конечно, штатный, да только за свою работу в управе он в месяц получает денег меньше, чем за один удачный день частной практики. Так что он вполне может смело послать гонца в любом удобном направлении и продолжить спать как ни в чём не бывало.
Правда, кое-что можно проверить и самому. Шедде, дождавшись, пока закончатся приветствия и объяснения, и все присутствующие вернутся к своим делам, осторожно приподнял руку покойного.
Всё в этом мире возможно, конечно, но трудно представить себе опытного ювелира-сиана, который бы не обзавёлся парой-тройкой защитных побрякушек. А то и парой десятков.
На что, верней, против какого именно воздействия украшения заряжены, он, конечно, не определит. Но вот наличие этого самого «заряда», его объем – это проще. Это надо снова лишь снять перчатку.
Все перстни на руке ювелира несли следы магической обработки. Но именно что следы. Все они были опустошены кем-то или чем-то. Притом – совсем недавно, иначе общий фон, ощущаемый как лёгкое покалывание кожи возле саруг, уже успел бы сравняться с окружающей средой.
И только тут до него дошло. Шеддерик даже пальцами прищёлкнул, когда картинка сложилась. Всё просто! Ювелир и был тем самым сианом, который наложил образ кандального ошейника на цепочку, подаренную Темершане. И погиб он, конечно, в тот момент, когда Шедде коснулся своими саругами этой самой цепочки! Магический откат, видимо, оказался настолько сильным, что не помогла никакая защита. Что ж, может и поделом… но эта ниточка, похоже, оборвалась.
Шеддерик отозвал Гун-хе в сторонку и изложил свою версию событий. Коротко, в двух словах. Но всё же, чисто для подстраховки, велел дождаться сиана, и проверить тело ещё раз…
Может быть, стоило вернуться в Цитадель. Да, определенно, стоило вернуться.
Но путь предстоял не близкий, и Шедде просто вышел на улицу – пройтись, послушать тишину. Обдумать, что нужно будет сделать завтра в первую очередь, а что допустимо и отложить.
Площадь была пустынна, можно неспешно идти вдоль домов, не выпуская из виду приметное крыльцо ювелирной лавки: просто стоять не получилось: и ноги, и голова требовали движения.
Через минуту Шеддерика привлёк лёгкий шум из-за угла двухэтажного, тёмного по случаю позднего часа дома.
Словно там кто-то осторожно тащит что-то тяжёлое. Переставляет с места на место, останавливается, вздыхает; снова поднимает груз, делает несколько шагов. Роняет. Тащит волоком шаг или два, снова поднимает…
Шедде, как мог осторожно, заглянул за угол. Он не боялся ни воров, ни грабителей: двуствольный ифленский пистолет улучшенной конструкции осечек почти не давал. А если что, Шеддерик и сам был не дурак врезать по слишком наглой, слишком надоедливой или просто оказавшейся не в том месте и не в то время морде.
Тёмный переулок, чистое небо и почти полная луна, выбеливающая крыши и верхние этажи зданий по левую сторону дороги. И два тёёмных силуэта, склонившихся над чем-то посреди улицы.
Шеддерик осторожно взвёл оба курка и пошёл к фигурам, надеясь, что в темноте да на фоне старой серой кладки ближайшего дома его трудно будет заметить. Двое так увлеклись своим делом, что пройди Шеддерик мимо них, нарочно топая и насвистывая ифленские народные гимны, они и то не заметили бы.
Если это честные горожане, то применять пистолет не придётся.
Если жулики – дело кончится одним выстрелом в воздух.
Если же здесь происходит что-то…
Додумать он не успел.
Что-то тяжёлое и пыльное попыталось испортить ему вечер и парадный чёрно-синий мундир, который глава тайной управы так и не успел сменить на что-то менее броское.
Правда, нападавшие просчитались – увернуться он успел. И даже успел понять, что штука эта прилетела из окна второго этажа, представляла собой мешок с чем-то увесистым, и целила в голову.
Вслед мешку полетело мальканское грязное ругательство, но Шеддерик та Хенвил не вслушивался. Он отпрыгнул от мешка (из него на половину улицы просыпались лошадиные яблоки), и оказался прямо перед двумя испуганно замершими мальканскими мужиками, у ног которых лежал третий, очевидно, мертвецки пьяный мальканский мужик.
Вроде бы обошлось… хотя сверху продолжала лететь брать в адрес всех ифленцев и наместника в частности, но у сквернослова явно не было никакого более грозного орудия, чем мешок лошадиного дерьма. Увы, мешок был один, и его уже использовали.
Вдруг лежащее тело икнуло, рыгнуло, и со слезой в голосе сказало:
– Рэту… у-у-убили!.. Ты прав, друг! Надо им ааатамааа….
– Каэ зар! Баластра… – ругнулся Шеддерик.
Однажды он спросил у Гун-хе, что это значит. Южанин долго не хотел отвечать, при этом его всегдашняя невозмутимость существенно поблёкла. «Точного перевода, – сказал он осторожно, – боюсь, не существует». Шеддерик попросил перевести хотя бы дословно, и бледный и особенно каменолицый южанин ещё более осторожно перевёл: «Белый… э… задница… солёный прут».
Шедде понял, что точного значения, пожалуй, знать и не хочет. Но изредка, в минуты душевного волнения, ёмкое ругательство горячих южных мореходов всё-таки использовал.
Словно проснулись и те двое, что сопровождали тело. Ну, ещё бы! Сначала что-то с шумом и руганью валится сверху, а потом вдруг, без всякой магии, превращается в злобного, одетого по всем военным традициям нашествия ифленца.
А если вспомнить, что всего с четверть часа назад они втроём дружно поносили заморских гадов, нетрудно представить, что мужики решили – ифленец, да ещё и с пистолетом, пришёл их арестовывать, а может, и убивать!
– Ы! – сказал один и попятился.
Второй выразился чуть более связно, но так затейливо, что Шеддерик на всякий случай запомнил: пригодится.
А потом вдруг лихо, с отвагой, продиктованной только что испитыми напитками, малькан выпрямился, выпятил грудь и с надрывом изрек:
– Стреляй! Стреляй в моё честное сердце, ифленская свинья! Я умру за свободу! Так же как рэта Иии-ик! Итена!..
Шедде не глядя, но очень осторожно, чтобы не возникло случайной искры, опустил курки.
– Где ты так набрался, герой?! – с досадой спросил он.
Мужик неопределенно махнул рукой в сторону полуоткрытых ворот ближайшего строения – того самого, из которого только что прилетел грязный мешок.
На кабак это место похоже не было. Скорей, на жильё какого-нибудь широкой души хозяина, у которого всегда найдётся стакан-другой кислого вина для хорошего человека.
Себя Шеддерик та Хенвил к хорошим людям относил довольно условно, но, с другой стороны, и идти он туда собрался не за выпивкой…
Перестав обращать внимание на пьянчуг, он вошёл в ворота и даже поднялся на крыльцо. Потом вспомнил вдруг про свою «парадную» форму и снова тихонько выругался, слишком красочно представив сцену «ифленский дворянин спасается на люстре от взбешённых малькан с вилами».
Почему с вилами? Потому что субстанция из мешка, которой немного попало всё-таки на одежду, была лошадиным пометом. А где он, там и тяжёлый крестьянский труд, который без вил не обходится.
А вот почему на люстре, Шедде не ответил бы. Он вообще сомневался, что в этом старом мальканском доме может быть люстра или что-то похожее.
Дверь вдруг открылась.
Высокая фигура, появившаяся в проёме, выстрелила вперёд сжатым кулаком. Шедде ждал чего-то подобного, потому успел и отшагнуть, и встречным ударом отвести руку напавшего в сторону. А потом ещё и вывернул так, что жертве оказалось ни избавиться от захвата, ни даже просто распрямиться.
Впрочем, почувствовав это, человек сразу перестал сопротивляться.
– Пойдём в дом? – почти вежливо спросил Шеддерик. – Покажи дорогу, поговорим…
Глава 14. Свадьба наместника
Рэта Темершана Итвена
Темери сказала Шионе, что хочет побыть одна, и та, не расспрашивая, ушла. Вельву вызвали на допрос, её не было, а прислуга только обрадовалась возможности покинуть «эту непонятную мальканку».
Да что с ней происходит? Вроде бы всё закончилось неплохо: и гости успокоились, и все живы, даже большого скандала удалось избежать. Но почему ей самой никак не удаётся успокоиться? Почему хочется не то бежать куда-то и срочно что-то делать, не то – забраться с головой под одеяла и уж там, в тишине и темноте, ждать, что же будет. И лишь тихонько надеяться, что беда пройдёт мимо, не заметив такую маленькую и слабую её.
Маленькую и слабую?
Темери плеснула в таз воды. Притащила к зеркалу подсвечник. Быстро умылась.
Маленькую и слабую. Как десять лет назад. Тогда она послушалась собственного страха и взрослых. Тогда она предпочла спрятаться под одеяло.
Второй раз так не будет. Темершана Итвена… или всё-таки просто Темершана та Сиверс?.. кое-чему научилась за прошедшие годы.
И пусть чеор та Хенвил сколько угодно повторяет, что она в монастыре Ленны попросту пряталась от жизни. Нет, всё было не так – она жила там! Не боясь ни служения, ни тяжёлой работы. Там был её дом и её родня. И то, что, в конце концов, та её родня от неё отказалась, ещё не значит, что сама она отказалась от родства. И не значит, что эти десять лет исчезли из памяти.
Да, в Тоненге воспоминания нахлынули, подхватили и почти утянули в водоворот прошлого. Но любой опыт – это сила. Ведь простить – не значит забыть. Да и с этим самым «простить» у неё всё время выходит как-то неправильно.
Ничего она не забыла и не простила, но…
Но, кажется, снова запуталась.
В монастыре у неё был советчик и отдушина – Золотая Ленна слышит своих подопечных и всегда готова утешить тех, кто нуждается в утешении. А тем, кому надо всего лишь подтвердить их правоту… им она тоже всегда подскажет и поможет. Ведь не зря же она – мать. Мать всего, что в мире мыслит, чувствует, всего, что живет.
С того дня, что Темершана покинула монастырь, она ни разу не обращалась к Золотой Матери ни с просьбой, ни за советом. Ей казалось – так будет честно. Ведь сёстры без её благословения никогда не отдали бы Темери ифленцам.
Темери тысячу раз повторила себе, что всеблагая Мать прозревает будущее, и точно знает, как поступить правильней и лучше… повторила, но вот поверила ли?
Прикусив губу, Темери принялась искать свой простенький посох-эгу. Где она его оставила? Не в доме же чеора Ланнерика? Нет, она точно его привезла в цитадель… и даже… ах, да. Служанки. Чтобы служанки его не сожгли и не выкинули, Темери спрятала посох в складках балдахина кровати. Там можно было спрятать не только посох, но и целый небольшой алтарь с идольцами, а рядом ещё осталось бы место для двух-трех некрупных пресветлых сестёр…
Раньше она всегда говорила с Ленной в храмовом зале. Там, ей казалось, она ближе к престолу богини и быстрей сможет услышать ответ. Здесь же… надёжные каменные стены сейчас ей только мешали. И Темери убедила себя, что ей нужно выбраться куда-то на воздух. Куда-нибудь, где есть большие окна, и сквозь них видно не такие же каменные замшелые стены, а небо и крыши. И солнце. Ну, или хотя бы луну.
Главная башня цитадели подходила идеально…
Подходила бы, если бы туда вели тайные ходы в стенах. Но её перестраивали вместе со всей новой частью замка, так что идти придётся на виду у всех.
Да и пусть смотрят! Они же всё вслух так радостно говорят, что она здесь хозяйка, а не пленница. Вот и прогуляется. По-хозяйски. Даже…
Караульный у входа выпрямил спину, стоило двери приоткрыться. Но странный приказ мальканки выслушал с таким выражением лица, словно она каждый день ходила куда-то в его сопровождении.
То, что караульному гвардейцу любопытство не чуждо, она поняла, когда они уже поднялись на башню и остановились под закрытым на две задвижки люком.
– Мне сопроводить вас наверх? Там может быть холодно. И… птицы.
Чайки. Они любят гулять по стенам и крышам цитадели. Они никогда ей не мешали. Хотя отец – она помнила – грозился приказать солдатам перестрелять хотя бы половину. Чтобы не гадили.
– Нет, благодарю. Я хочу поговорить с Золотой Матерью, это не займёт много времени.
Гвардеец едва сдержал разочарованный вздох. Он знал, как молятся Ленне: долго стоят, опираясь двумя руками на ажурный деревянный посох, лицом на восход, с закрытыми глазами… и всё. Только губы, может, будут шевелиться.
Темери убедилась, что люк закрыт, и несколько мгновений стояла, зажмурившись – вдыхая ночную прохладу, напоенную привычными запахами ветхого дома – запахом гнилых досок, плесени, чаячьего помета. Все здесь было, как в тот раз, когда она поднялась сюда впервые, семилетней девочкой, показывающей свои владения гостю из соседнего Коанеррета. Гостю было девять, возиться с малолеткой ему не хотелось, но кажется, Темери всё-таки заслужила толику уважения «большого мальчишки» – когда привела его сюда, под дощатую кровлю самой высокой из башен. И гордо заявила, что это её любимое место для игр, и она сюда вообще-то часто сбегает.
Город внизу, посеребрённый луной, казался нагромождением коробочек и сундучков. Он был весь у её ног… и бухта, почти штормовая, холодная, мерцающая в свете луны. Леса вдалеке на востоке. Всё было близко, и одновременно так далеко, что не дотянешься.
И ещё вдруг накатило внезапное чувство провала в прошлое. Город ночью был совсем другим. Совсем прежним. Не видно следов от пожаров, а окна в новых ифленских домах мерцают совсем так же, как мерцали в тех, что стояли здесь десять лет назад.
И людей мало, и сверху не видно, какого цвета у них волосы и глаза…
Темери сжала посох между ладоней.
Ей не нужно было ничего говорить вслух, ведь Золотая Мать Ленна всегда знает, когда к ней обращаются.
Привычно колыхнулись тени тонкого мира, звёзды перестали быть холодными искрами, раздвинув пространство разноцветными лучами…
Ленна никогда не являлась ей раньше.
Она всегда говорила лишь со старшими сёстрами.
Темери и предположить не могла, что ответ на её безмолвный зов будет таким быстрым.
И таким особенным…
Богиня, больше всего в мире чтящая прощение и любовь, богиня, которой Темери когда-то доверила свою жизнь, появилась рядом, словно из городского воздуха, из этих лохматых, тепло мерцающих созвездий над головой. И сразу стало понятно, почему её называют Золотой.
У неё были огромные полупрозрачные золотистые крылья и тёмные, медовые глаза.
Золотая Мать Ленна была драконом – огромным и прекрасным.
Темери задохнулась от удивления и восторга. Раньше она никогда не задумывалась, почему главный храм украшен изображениями древних огненных ящеров – теперь знала.
Но это тоже был только образ, словно платье, которое примеряет модница, чтобы впечатлить подруг…
Потому что через мгновение, всего через миг, Темери вдруг её узнала: узнала её добрые, усталые, всё прощающие глаза, её улыбку. Её протянутые навстречу руки…
– Мама… – сами собой шевельнулись губы.
Она стояла в свете звёзд, в простом светлом платье, такая, какой её Темери, может быть, и не помнила, но всегда представляла. Но как? Как такое возможно?
Или верно, что Покровители всегда приходят, когда они больше всего нужны, и именно сейчас настал такой миг?
Но сёстры описывали их… иначе. Не как людей…
Об этом она подумает потом. Потом…
Сама не понимая как, Темери вдруг оказалась в её объятиях. Столько мыслей, слов и вопросов подступило к горлу, но выплеснуть их мешал тугой ком из непролившихся слёз…
Тёплые пальцы голадили Темери по голове, гоня усталость и дурные предчувствия.
Так бы и стоять до скончания дней, над миром, рядом с самым дорогим и родным человеком…
«Мама, что я сделала не так? Почему я пытаюсь помочь, а получается только хуже? И почему мне кажется, что если бы меня не было, всем было бы легче?»
«Почему так хочется плакать?»
«Почему я ничего не могу сделать, чтобы завтра снова не началась война – потому лишь, что кто-то придумал использовать моё имя как знамя, а кто-то – как повод для очередного кровопролитья? И почему один из этих «кто-то» – я сама?»
«Завтра… завтра я попрошу Кинрика побыстрей закончить с обрядом… может, когда нас назовут мужем и женой, ифленские дворяне и вправду успокоятся? И малькане…»…
«Но что мне сделать, чтобы это получилось? Чтобы «завтра» наступило и не оказалось кровавым? Кому сказать, кого предупредить? Как помочь чеору та Хенвилу, и нужна ли ему моя помощь?»
Глупо. Что может подсказать Богиня, которая всего лишь откликнулась на призыв одной из своих бывших служительниц? Даже если она так похожа на маму…
Темери с лёгким сожалением отстранилась. Без обиды, скорей со светлой благодарностью к Золотой Матери Ленне. Ей, похоже, не хватало именно этого – родного человека радом, который одной улыбкой разгонит половину горестей и печалей.
И Ленна ей ответила – не вслух, а словно шепнула в самое ухо, щекотно и тепло:
– Оба брата сделают для тебя всё, что в их силах… но они оба ходят по краю, и если один хотя бы знает об этом, то второй – даже не хочет замечать. Не их нужно бояться…
– Я боюсь, – Темери всхлипнула, получилось совсем громко и по-детски, – я боюсь не их, а за них… и за себя. И за город…
– У тебя сердце Покровителя, но отчаиваться рано: ведь тебе не нужно предупреждать всех… достаточно предупредить одного.
Перед глазами Темери вдруг мелькнул чуть смазанный, словно мельком в толпе увиденный образ:
– Хозяин Каннег… Конечно! Я его найду. Прямо сейчас!
– Не нужно, – ласково шепнула Ленна. – Обернись!
Возле люка, обхватив себя за плечи, стоял Ровве. Выглядел он почти живым. Смотрел хмуро, но решительно.
– Я не встречал этого Каннега, – с лёгкой усмешкой сказал он, – но смогу найти дядю Янне. И, пожалуй, сделаю это прямо сейчас…
Ровве отступил поглубже в тень и просто исчез, как не было. Слился с тенью.
– Кажется, он не хотел идти, – сказала Темери вслух.
О своём Покровителе она до сих пор ничего не знала. Подозревала даже, что он и Покровителем-то её стал только ради Шеддерика, и старалась на его помощь не очень рассчитывать.
– Да. Покровители не любят надолго оставлять без присмотра тех, кого выбрали себе в подопечные. Пора прощаться, Темери.
Темери кивнула. Золотая Ленна больше не была так уж похожа на маму. Но всё равно оставалась чем-то невероятно дорогим и тёплым, чем-то, с чем невозможно расстаться, и что нельзя забыть.
Она кивнула: если пора, значит пора. Но на прощание богиня задумчиво сказала:
– Я больше не умею провидеть будущее, мне ведомы даже не все вехи настоящего, но я всё-таки знаю, что ты найдёшь свой единственно верный путь. И если снова меня позовёшь… я приду.
– Я позову… – совсем смутилась Темери.
Конечно, позовет, ведь если не завтра, то послезавтра они с Кинриком будет стоять у купели и простить ее, Ленны, благословения…
Шкипер Янур и Джарк
Джарк замешкался на одном из перекрестков – всё-таки в верхнем городе, даже в самой дальней от цитадели его части, он бывал редко. Но поколебавшись, всё же свернул направо. Янур с неудовольствием отметил, что поспевать за резвым подростком ему стало тяжело. Надо же, а ведь он-то считал, что ещё вполне может податься в матросы. Годы брали своё. А если быть честным с собой до конца, то не только годы, но и сытная еда и в целом спокойное существование. Конечно, спокойствие это было относительным, но Януру-то было с чем сравнивать, так что на судьбу он не жаловался, а с момента возвращения рэты Итвены и вовсе пребывал в состоянии постоянной лёгкой радости. Как будто от сердца отвалился тяжёленный камень.
А сейчас этот самый камень решил вернуться на привычное место. Янур даже представлял его себе – серый, плотный, холодный камень, с каждым моментом увеличивающийся в размерах и всё больше теснящий из груди сердце. Может, оттого и одышка.
Янур наконец остановился, упёрся руками в колени и попытался выровнять дыхание. Из ближайшей витрины на него смотрело не очень-то приятное перекошенное изображение его самого: шляпа сползла на бок, шейный платок сбился и торчит узлом из-под воротника, верхние крючки куртки успели расстегнуться. Пожалуй, с таким лицом и в таком виде не страшно встретить никаких разбойников. Или разбегутся от страха, или передохнут от смеха.
И тут за спиной своего отражения Янур увидел что-то, что мигом заставило его выпрямиться и резко обернуться. Шкиперу показалось, кто-то стоит в трех шагах у него за спиной – стоит и внимательно смотрит в затылок, примериваясь для удара. Но за спиной была лишь пустота, залитая яркой луной. Янур выдохнул и медленно повернулся обратно, чтобы понять, что именно он увидел в кривоватом стекле витрины небольшой лавки.
Может, кто-то подошёл с той стороны стекла?
Янур сглотнул и невольно отступил на шаг: он не только хорошо разглядел в лунном свете, но и прекрасно узнал привидевшегося человека. Это был Ровве, картограф-ифленец, который погиб этой осенью где-то неподалёку от монастыря Золотой Матери Ленны.
С призраками Янур раньше никогда не сталкивался, да и вообще считал, что это из области страшных бабушкиных сказок, которыми те усмиряют непослушных детей, чтобы охотнее забирались под одеяло.
К тому же призраки в тех сказках всегда выглядели так, будто их только что убили: или с кровавыми ранами, или в цепях, или с верёвкой на шее.
Этот же был таким, каким Янур его помнил: худой тонкокостный ифленец с прямыми жёсткими волосами до плеч, как обычно, в чём-то тёмном и недорогом.
Жуть вызывало именно то, что он точно знал: за спиной никого нет. Есть только это размытое, но узнаваемое отражение. И вдруг – слова. Не услышанные, а как будто понятые сразу целиком. Появившиеся сразу как воспоминание о них, а не как звук или интонация:
– Дядя Янне, вы испугались. Почему?
– От неожиданности, – соврал Янур, и на этот раз подошёл к стеклу ближе, разглядывая собеседника. Призрак с ним заговорил, значит, бояться нечего. Бабки говорят, если призрак с тобой заговорил, значит, беды ждать от него не следует. И конечно, сразу проснулось неуёмное любопытство, которое с возрастом у нормальных людей вообще-то проходит. Но, по мнению Тильвы, её мужу это не грозит: он впадёт в детство раньше, чем повзрослеет. – Так ты, значит, стал призраком? Говорят, призраками становятся лишь проклятые и те, кто не успел выполнить клятву…
– Я не призрак, – обиделся Ровве. – Я Покровитель…
– Чей? Чеора та Хенвила?
– Рэты Итвены, – пожал плечами «не призрак». – И здесь я исключительно для того…
– Батюшка, – не то ворчливо, не то иронично окликнул вернувшийся от перекрёстка Джарк, – Мы же вроде торопились? Что там такое, в этом стекле?
