Текст книги "Виктор Авилов"

Автор книги: Наталья Старосельская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Лариса Авилова вспоминает: «Такой степени рака, как у Вити, просто в природе не существует. Когда сделали томограмму, нам сказали, что живыми, непораженными у него оставалась лишь половина органов. В желудке – опухоль размером с мой кулак, метастазы – в легком, в позвоночнике, в тазовой кости. Как оказалось, Витя болел уже очень долго – лет девять… По врачам не ходил. Всегда повторял: „Опять язва схватила“. Думал, что эту язву сам в себе вылечит…»

Гастроли по Израилю были трудными. О них вспоминала Ольга Кабо: «Мы играли, играли, играли… Каждый день. И вот долгожданный выходной. Труппу пригласили на экскурсию в Иерусалим: храм Гроба Господня, Стена Плача… Все собирались, все замечательно себя чувствовали, а… утром намеченного дня Виктору стало плохо. Очень плохо!

Он уже и играл через преодоление… Мы все его пытались поддержать. После спектакля он, измученный, садился в машину и уезжал. Иногда, во время действия, уходил за кулисы, потому что ему было очень больно. Он просто не мог стоять на ногах… (Я недавно смотрела иерусалимские фотографии и увидела, что лицо Виктора на них получилось просто желтого цвета. Конечно, можно было уже по этому понять, что все серьезнее, чем язва.) Мы стояли на сцене и оправдывали его отсутствие, пытались сделать так, чтобы зрители ничего не поняли. И всегда старались стоять ближе к нему. У нас даже ядро спектакля стало „центрее“. Раньше мы разбивались по всей сцене, а тут осознали, что в каждый момент ему может понадобиться наша помощь…

Так вот, в тот день, когда мы собирались поехать к святым местам, Виктору стало особенно плохо. Невероятно плохо. И сейчас я думаю, может, какая-то связь есть… Тогда я, конечно, об этом не задумывалась… Он играет Дьявола и не имеет права идти к святым местам. Иначе почему именно тогда ему стало хуже и он не смог поехать? А через день он играл спектакль. Так же – через преодоление. Так же – через боль. Но его сила человеческая заключалась в том, что он еще и нас успокаивал: „Да что вы, ребята… Я сделаю. Все будет в порядке. Я сделаю. Вы, главное, не волнуйтесь. Вы играйте. Для нас главное – рассказать эту историю. Сыграть спектакль. Я выдержу все…“».

Метастазы в позвоночнике и в тазовой кости не давали ему долго стоять, мешали ходить, он постоянно испытывал жестокую боль, но пытался преодолеть ее, верил в свои силы. И актеры верили ему – слишком хотелось поверить, что все будет в порядке, что никакой мистики не существует, что Виктор Авилов выдержит все и будет еще долго-долго играть вместе с ними. Ведь он играл роль Воланда один – у Ольги Кабо было несколько замен, еще несколько актрис, которые могли ездить по миру вместо нее, а Виктор отдавал этому проекту все силы: повсюду ездил, играл ежедневно со всей той мерой затратности, что была ему присуща… И часть своей энергетики отдавал артистам, которые, в силу меньшей опытности или просто иного внутреннего устройства, дрожали от страха перед каждым спектаклем. Ольга Кабо рассказывала, что такая неостановимая дрожь охватила их всех в Иерусалиме на первом спектакле – ведь они привезли «Мастера и Маргариту» в те самые места, где происходили главные события романа!.. Никак не могли отделаться от ощущения, что «тьма, пришедшая со Средиземного моря», опускается над спектаклем. И Виктор Авилов, с трудом выходивший на сцену, находил в себе силы поддержать каждого, чтобы спектакль произвел сильное, незабываемое впечатление. Ведь он хорошо знал, что главное – не просто «рассказать эту историю», известную всем и каждому, а сделать ее живой, волнующей, запоминающейся…

Во время гастрольной поездки в Израиле корреспондент одной из русских газет, Полина Лим-перт взяла интервью у Виктора Авилова. Был среди вопросов и такой: «В Израиле вы играете „Мастера и Маргариту“ – произведение, основанное на истории нашей земли. Вы чувствуете эту мистическую связь?

– Да, это очень символично, и поэтому волнует нас, актеров. Вообще, существует такое поверье, что за это произведение браться опасно. Я не суеверный, я просто знаю, что те силы, о которых идет речь в романе Булгакова, существуют. И думаю, что, сыграв пьесу в Израиле, мы выполнили ее тайное предназначение…

– Константин Райкин отказался от постановки этого проекта, Юрий Любимов имел с пьесой много неприятностей, да и вы сами только что рассказали, что пережили из-за участия в этом спектакле (Виктор рассказал о событиях в Берлине. – Н. С.). Не благоразумнее было бы вообще за это не браться?

– Вообще, много чего не делать благоразумнее. Благоразумнее расти, как гриб. Или как дерево. Но на то Бог и создал человека, чтобы он страдал, мучился – и возносился к звездам…

– Про женщин говорят – не родись красивой, а родись счастливой. Если переиначить эту пословицу на мужской лад, то вы – счастливый человек?

– Да. Однозначно».

Ощущение того, что «тайное предназначение» романа Михаила Булгакова дано осуществить ему и другим актерам, занятым в проекте, было у Виктора Авилова очень сильным. Спектакли в Израиле воспринимались Виктором как миссия, заставляя моментами забывать о сильной боли. Не берусь судить, насколько права Ольга Кабо, считавшая, что Виктору стало особенно плохо в выходной день потому, что человек, играющий Дьявола, не имеет права подойти к Гробу Господню и другим святым местам, но вполне возможно, что есть в ее словах та доля мистики, что окутывает это странное, определившее многие судьбы, в том числе и судьбу своего создателя, произведение Булгакова.

Этот разговор происходил за два месяца до того, как Виктора не стало. Он уже все знал – и свой страшный диагноз, и свое не слишком отдаленное будущее… И может быть, рассуждая о том, зачем создал Бог человека, он вкладывал в свои слова о страданиях и мучениях смысл более чем определенный. И тем не менее признавался в том, что он – счастливый человек. Говорил это без какой бы то ни было бравады, без желания порисоваться; больной, до предела истощенный физически и нравственно человек уверенно говорил о том, что он счастлив, уточняя: «У меня есть отдушина – театр, где я сыграл и Гамлета, и Калигулу, и Ланцелота… Так что у меня есть ниша для применения моих актерских талантов… Между театром и кино – огромная дистанция. Театр – это некая вершина, а кино – это там, внизу».

«Там, внизу» кино ощущалось для него в эти последние месяцы именно потому, что не сумело и не захотело разгадать его истинных способностей, его истинных возможностей. Ведь было время, когда Авилов был увлечен кинематографом настолько, что хотел сам снимать фильм, вложил в этот проект немало сил, но… не случилось. И тогда, вероятно, пришло разочарование – не в искусстве, нет, но в самой нужности этого – ведь самое массовое некогда из искусств сильно изменилось в перестроечные и постперестроечные времена: глубина, тонкие психологические оценки, истинность боли, мучения и страдания человека – все то, что составляет основу актерского мастерства в театре, стало ненужно в кино. Авилов чувствовал это очень остро и – глубоко переживал «падение» кинематографа. Он, как мы уже говорили, большую часть своих собственных фильмов так и не видел – не вызывали любопытства, не хотелось смотреть на результат…

Это интервью знаменательно заканчивалось. Полина Лимперт задала Авилову вопрос: «Часто мужчин называют рабами трех „т“: тахты, тапочек и телевизора. Это к вам относится?

– У меня этого совсем нет! – ответил Виктор. – У меня три „т“ другие: театр, творчество, труд.

– Но разве вы не любите валяться на диване и смотреть телевизор?

– Хотелось бы иногда. Но – не получается. Может, это и есть – актерское счастье…»

И в последние месяцы жизни его три «т» оставались такими же, как все прежние годы; на первом месте был и остался театр как главная ценность жизни, ее единственная истинность.

После Израиля была еще поездка на Сахалин. Даже для совершенно здорового человека подобная климатическая и часовая смена затруднительна, что уж говорить о том, кто проживал последние два месяца?.. С Сахалина он вернулся совсем больным. Алексей Гущин, встречавший его в аэропорту, говорил, что «встречал я не Авилова, а саму смерть. Спина не разгибается. Болит…». Прямо из аэропорта, ночью, Виктор позвонил Галкиной: «Выйди, я девчонкам икры привез». Она вышла к подъезду встретить его: «Он с какой-то тяжестью вышел из машины, здоровые такие банки икры мне протягивает: дай им, пускай едят. Тогда меня впервые „кольнуло“. Виктор был в ужасном состоянии. Этого человека представить беспомощным совершенно невозможно. „Что с тобой?“ – „Я просто устал. У меня очень болит спина…“ Мне показалось, что он даже заплакал, махнул рукой, сел и уехал. И все. Это была последняя наша встреча».

Ему оставалось жить меньше двух месяцев.

Себе он лгать уже не мог.

Кстати, почему-то в том давнем неопубликованном интервью речь зашла о лжи. И тогда Виктор сказал: «Я думаю, что любому человеку часто приходится лгать. Такая жизнь. Ну, грубо говоря, случается – опоздал туда, куда обещал в определенное время. Ну, ты опоздал по одной причине, а чтобы выкрутиться, возьмешь и придумаешь другую причину. Соврешь. Ну и что? Это ж тоже ложь… Или, допустим, я был в каком-то ужасном месте и знаю, что человеку будет неприятно, если я скажу. Существует же такое понятие, как ложь во благо?.. О лжи можно рассуждать бесконечно. Можно целые тома ей посвятить. В таком случае, тут же возникает праведность, правда, полуправда… Ложь бессовестная, ложь беспардонная, ложь во благо… В принципе смотря с какой точки зрения… А наша профессия – лживая! Мы же лжем, мы же не являемся Гамлетами, Мольерами… В принципе актерское искусство считается небогоугодным. Может быть, из-за этой лживости?..»

Об этом он много думал в последние месяцы жизни. Избрал себе «небогоугодное» дело как единственный способ существования, служил верой и правдой всю жизнь этому делу, отдавая все силы, нервы, эмоции, мысли. Чему служил? И может быть, и впрямь не смог поехать к Гробу Господню, потому что играл Дьявола?.. Кто знает?..

Роль жизненного опыта в игре Виктор Авилов отрицал – причем совершенно осознанно. Он считал, что актерское искусство основано на боли, а что можно здесь «подглядеть»? Как она изображается? Но ведь это совсем иное – надо пережить эту боль и дать пережить ее своим зрителям, только тогда это будет настоящий театр, ощущение «полной гибели всерьез». Наверное, в этом он был абсолютно прав – во всяком случае, искусство Виктора Авилова было болью пронизано: живой, незаемной, не подсмотренной где-то у кого-то. Потому и казалось на каждом спектакле, будь то «Гамлет» или «Мольер», что он умирает по-настоящему, всерьез.

И вот он умирал мучительно, с нечеловеческой болью уже не на сцене, а в жизни. Умирал, прекрасно понимая, что с ним происходит.

В последние годы он много говорил о своей усталости, о желании отдохнуть. В самых разных интервью встречаются эти признания. «Года три-четыре назад я бы с удовольствием пожил в одиночной камере, – говорил Виктор Авилов в 2001 году. – Конечно, не так долго, как Монте-Кристо, и не на хлебе с водой. Хотя согласен и на скромный рацион – я человек довольно аскетический. Иногда мне просто нужно отгородиться от людей. Я плохо чувствую себя на тусовках. Это – не принципиальная позиция, а мое самочувствие… Может, потому я и полюбил одиночество, что слишком устал. Так, что даже болезнь пришла вовремя. Ибо ничего не бывает случайного… Хочется в избушку на берег реки и вволю посидеть с удочкой. Я – заядлый рыбак. И если бы мне предложили Адриатическое море или рыбалку на Волге, то я, не задумываясь, выбрал бы второе».

Вспоминает Алексей Гущин: «Когда поставили диагноз, мы стали тыркаться по больницам. Я говорю „мы“, потому что все это время были действительно вместе. Меня даже потом, когда уже в Новосибирск приехали, спрашивали:

– Кто он вам, родственник?

– Да нет, – отвечаю, – друг.

– У вас, что ли, семьи нет?

– Есть. Жена. Сын.

– ???

Ну так вот… В онкоцентре сказали, что Виктор неоперабельный. Предложили химию. А он у нас с Ларой спрашивает: „Вы меня представляете без волос и зубов?“ – и отказался. В ответ онкологи посоветовали запастись морфием и терпением.

Стали думать что делать. Посылали снимки и анализы в Израиль. Во Францию. Из Франции пришел идиотский запрос: „Живого ли человека это анализы?“ Таких показателей, мол, не бывает».

Кто-то рассказал о врачах-чародеях из Новосибирска. Виктор решил ехать туда, хотя кое-кто и говорил ему, что там – чистое шарлатанство, что нельзя верить врачам, которые берутся исцелить рак. Авилов действительно очень хотел жить, поэтому готов был уцепиться за любую возможность – только бы продолжать работать, только бы успеть то, что задумано, что необходимо еще выполнить.

Алексей Гущин продолжает свой рассказ: «…Решили ехать в Новосибирск. Начали лечение. Я, правда, приехал не сразу, через несколько дней. Вхожу и смотрю – лежит. Я сразу орать: „Вставай!“

– Врачи не разрешают…

– На… врачей! Нельзя сдаваться!

И Витя встал. Потихоньку, с поддержкой начал передвигаться. Эх… Убила же эта пушка опухоль. Потом многие кричали, что к шарлатанам обратились. К каким шарлатанам?!! Я же помню, как в Москве он смотрел затравленными, измученными болью глазами и просил;

– Сделай укол, ради бога!

А там на мой вопрос, не нужно ли обезболивающее, отвечал:

– Ну, кольни.

Чувствуете разницу в интонации? Явно ведь на поправку пошел. И вдруг!.. Сердце да и весь истерзанный организм не выдержали. Опоздали мы. Вместо Израиля бы… Или хоть вместо Сахалина… И может быть… Чем черт не шутит…

Одно хорошо. Мучения ему уж точно это лечение облегчило. Уходил он не так страшно, как это бывает у раковых больных. Когда мы врачам отдавали неиспользованный морфий, они поразились:

– Как же он боль терпел?

Да не терпел он. Не было такой запредельной боли, которую нельзя терпеть. В Новосибирске нам объяснили, что непосредственно раковые клетки процедуры убили. Поэтому боли и купировались…»

Но могли ли купироваться невыносимые душевные боли человека, который отчетливо понимал, что проживает последние дни своей жизни? За пять часов до своего ухода Виктор, по воспоминаниям Ларисы, попросил ее положить ему на плечо голову, погладил ее по волосам и сказал: «Лара, я тебя люблю. Ты прости меня за все…» А спустя короткое время Виктор приснился Ларисе. «Витя, как же так получилось, что ты ушел?» – спросила она и услышала в ответ: «Я не знаю, меня позвали роль учить, и я пошел…»

«Все мы смешные актеры в театре Господа Бога», – написано в одном прекрасном стихотворении, и, наверное, есть в этих словах истина. «Позвали роль учить» – и он ушел туда, где обретаются наши души, потому что в многообразной труппе театра Господа Бога, видимо, не нашлось артиста такой нечеловеческой самоотдачи и такой постоянной готовности к работе…

Лариса Авилова рассказывает: «Новосибирск. Центр „Вирус“. Марков Геннадий Александрович. Он – гений. Пушка – это образно. Установка похожа на станок. Я ее действие испробовала на себе. Знаю, что почками я больше страдать не буду… У меня выровнялся гемоглобин. Мы там познакомились с женщиной, которая приехала туда в огромном бандаже. У нее была грыжа плюс рак. Когда мы уже вывозили тело Вити, встретили ее – женщина сняла пояс. Опухоль пошла на убыль. Но ей еще не было сорока, у нее, слава богу, все органы, кроме пораженного раком, были здоровы. А Витя… Туберкулез, прободение язвы… Врачи очень хотели помочь. Ночные сеансы проводили. Я с Витей все проходила, потому что он один не соглашался ложиться на процедуры. Если я пристраивалась рядом и терпела, он тоже ложился и терпел. Были очень неприятные ощущения. Тот орган, который болеет… На него как бы начинается давление. Один станок очищает кровь. Второй поражает больные клетки. Третий заставляет здоровые клетки усиленно делиться. Чего только не делали! Но все бесполезно. У Вити практически не функционировал ни один орган. Но спасибо уже за то, что ушел он без страшных мучительных болей…»

Двадцать первого августа Валерий Белякович репетировал в Нижнем Новгороде «Ромео и Джульетту». Не только он сам, но и артисты нижегородского театра «Комедiя» знали уже о страшном диагнозе Авилова – газеты трубили о болезни артиста во все трубы, все тайное уже стало явным.

Репетировали эпизод гибели Меркуцио, роль которого исполнял очень хороший артист Сергей Бородинов. И вот он произносит финальные слова: «Я в этой жизни всегда был слишком переперченным… Чума возьми семейства ваши оба!..» – и медленно опускается на подмостки. Буквально в эту секунду раздается звонок мобильного телефона: «Валерий Романович, Витя Авилов только что умер в Новосибирске…» И, видя лицо режиссера, который не произнес ни звука, артисты со сцены бросаются к нему: «Что? Авилов?..»

Спустя несколько лет Валерий Белякович сказал мне: «Если в кино такое сделать, скажут, что это неправда, что в жизни такого не бывает…»

…Ясным августовским днем хоронили Виктора Авилова. Отпевание происходило в небольшой церкви Михаила Архангела, расположенной прямо напротив театра. Гроб на руках отнесли в театр, где небольшое помещение не могло вместить всех, кто хотел попрощаться с любимым артистом. На сцене стоял гроб, зрительские ряды были переполнены, словно на премьере. Звучали слова, искренние, теплые, было много слез, у большинства артистов лица были потерянные, какие-то нездешние – словно они и впрямь не знали, как будут теперь жить и играть, что им делать. И как странно устроена все-таки наша память! – неожиданно вспомнилось и, думаю, не мне одной: именно с такими лицами стояли они в финале спектакля «Мольер», растерянно бросая в публику тихими, какими-то угасшими, стертыми голосами: «Господа, господин де Мольер, исполняющий роль Аргана, упал… Спектакль не может быть окончен… Господа, прошу… разъезд… У нас несчастье… Господа, прошу вас… Войдите в положение, господа! Разъезд, господа… Спектакль окончен…»

О болезни Виктора знали все, но болезнь всегда оставляет какую-то маленькую «лазейку» для надежд. Теперь надежд уже не было. Ольга Кабо вспоминала впоследствии: «Я была на похоронах. Он лежал такой спокойный. Совсем не „воландовский“. Это вообще был очень спокойный, достойный человек с большими чувствами… Он объединял вокруг себя людей. Много говорили хороших слов на прощании… Пришли поклонники, друзья, коллеги… Он всегда был так достоин тех аплодисментов, которыми его благодарили после спектаклей!.. Он никогда не халтурил. Он всегда работал „на полную катушку“. И я, говоря какие-то слова, вдруг произнесла:

– Не знаю, положено это или нет, но в такой день… Он лежит на сцене… Это его последний выход на подмостки… В такой день не могут не прозвучать аплодисменты.

Меня поддержали.

И в конце прощания было много аплодисментов».

Это было естественно по отношению к тому, кто дарил минуты счастья и горя всем собравшимся в зрительном зале. И они зазвучали – такие долгие и горячие, что прервать их не было никакой возможности. И потом, когда гроб вынесли из театра и по узкой дорожке, усыпанной цветами, понесли к машине, аплодисменты не смолкали – как будто коллеги и зрители Виктора хотели, чтобы он унес с собой в ту иную реальность, в которую он уходил, эту благодарность за то, что он был, за то, что он сделал для нас своим искусством…

В своей давней статье Наталья Шведова писала: «Последовательные победы над собственным несовершенством, над преградами тернистого пути. „Непрофессионалом“ его могут называть только люди, сами весьма далекие от профессионализма в театроведении и журналистике. Кто из серьезных исследователей будет вновь и вновь смаковать „любительские“ подробности актерского пути Авилова, человека с „нетеатральным“ дипломом?.. Но этот путь „к звездам“ оплачен очень дорогой ценой…» Да, цена оказалась невероятно дорогой – такой ранний и страшный уход, на таком фантастическом взлете творческой энергии, в осознании того, что сделано еще далеко, далеко не все: не все возможности реализованы, не все силы ушли… Он очень многого хотел, Виктор Авилов, человек, создавший себя сам, и, как бы многого он (ни добился в этой жизни, все равно остался горький осадок – он не успел, не успел…

Сегодня, когда по телевидению демонстрируются фильмы с участием Виктора Авилова, вглядываешься в его лицо, в выражение глаз особенно пристально, словно пытаясь «вослед» все-таки угадать, хотя бы приоткрыть завесу над тайной его непохожести ни на кого и ни в чем. И – не удается.

Он унес с собой эту тайну, оставшуюся для нас недоступной, прочертив в жизни каждого, кто видел Виктора Авилова на сцене и на экране (особенно, конечно, на сцене!), незабываемый абрис Рыцаря, побеждающего Дракона в любом обличье…

Да, пожалуй, слово «Рыцарь» точнее, лучше всех других характеризует Виктора Авилова не только в его профессиональном, но и в его личностном, человеческом облике. Он был Рыцарем по отношению к театру, к кино, к тем, кого любил и с кем дружил. И на сцене чаще всего он был именно Рыцарем – добра, справедливости, гуманности. И эти роли были ему особенно дороги, потому что отвечали «человеческому содержанию».

Виктор Авилов создал себя сам. С каждым годом все больше и напряженнее думая не только о своих героях, но и о жизни вообще; все глубже погружаясь в философскую литературу; все более настойчиво познавая самого себя – свои недостатки, свои скрытые возможности, особенности своей энергетики… И он уходил из жизни совсем другим человеком. Всмотритесь внимательнее в последнюю фотографию Виктора Авилова – пристальный и пристрастный взгляд разглядит на ней не только обреченного, смертельно больного человека, измученного болью и страданиями. Он разглядит в этой истощенной фигуре, в этих исстрадавшихся глазах поистине рыцарские чувства: словно это израненный в жестоком поединке с Драконом Ланцелот обращается к жителям города со своим заветом любить и беречь друг друга. Это ведь совсем не трудно…

С уходом Виктора Авилова не только в Театре на Юго-Западе, а в российском театре вообще исчезла, истаяла некая очень важная, очень существенная краска. Наверное, справедливо будет обозначить ее как мотив рыцарственного служения – сцене, зрителю, коллегам. Служения – с полной мерой ответственности и самоотдачи.

Спустя недолгое время в Театре на Юго-Западе в последний раз состоялся спектакль «Мольер» – Валерий Белякович сыграл эту роль в память Виктора Авилова, и спектакль-легенда, поистине великий спектакль исчез с афиши…

Тридцать первого мая 2007 года Театр на Юго-Западе торжественно отмечал свое тридцатилетие. Юбилей солидный – особенно для театров-студий, очень редко перешагивающих даже пятнадцатилетний рубеж. А Юго-Запад стал за эти годы профессиональным театром, горячо любимым, куда попасть до сих пор почти невозможно.

Вечер проходил в помещении театра «Новая опера» – здесь Валерий Белякович несколько лет назад поставил «Бориса Годунова», поработав и с труппой этого интересного создания, и с самим создателем, замечательным дирижером Евгением Колобовым. В Москве стояла сильная жара, невозможно было выходить на улицы, но в саду «Эрмитаж» собрались толпы фанатов Театра на Юго-Западе, почитателей, критиков, артистов других московских театров, атмосфера была оживленной, выход любимых артистов на сцену сопровождался аплодисментами… Как всегда на Юго-Западе, действо состояло из отдельных сцен спектаклей и «капустных» номеров, которые пользовались особым успехом. Валерий Белякович почти весь вечер не сходил со сцены, комментируя, рассказывая, вспоминая… Но вот праздник подошел к концу.

На сцену вышла Ольга Авилова – в мужском костюме, в цилиндре, из-под которого виднелись рыже-золотые волосы. Она была так похожа на своего отца, что зал буквально замер. Медленно опустился над сценой большой экран, на нем, сменяя друг друга, плыли фотографии Виктора Авилова и звучал сильный, чуть гортанный голос Тамары Гвердцители, певшей свой знаменитый шлягер «Виват, король, виват!..». Это было о нем, Викторе Авилове, признанном короле юго-западных подмостков, которому на протяжении нескольких десятилетий поклонялись, которым восторгались.

Весь зал бесшумно поднялся на ноги. Кажется, плакали не только женщины, но и мужчины. Оплакивали не просто безвременно ушедшего большого артиста, не только «легенду Юго-Запада», неотрывную от истории этого театра, – оплакивали собственную молодость, собственную любовь и привязанность к этим подмосткам, вспоминая самые счастливые минуты, проведенные в небольшом подвальчике, когда ничего не существовало на свете, кроме этого человека, взявшего вас в плен.

Однажды и навсегда.

…В лекциях митрополита Антония Сурожского «Человек перед Богом» сказано: «И когда мы на панихиде или на отпевании молимся о упокоении раба Божия такого-то, стоя со свечами, как в пасхальную ночь, мы свидетельствуем свою веру в воскресение; но, с другой стороны, свидетельствуем зажженными свечами о том, что этот человек был хотя бы малой свечой, малым светом в этом мире; что он был светом, что благодаря его жизни какая-то доля тьмы была рассеяна – в нем, в нас, в его окружении и что, когда мы молим Бога о его причислении к лику святых, мы не говорим: „Господи, Ты знаешь, что он грешил, как все люди, но, будь добр, прими его, мы же с Тобой друзья. Ты не можешь моего близкого осудить или выбросить вон из Твоей любви…“ Нет, мы говорим о том, что этот человек в моей жизни был светом, в моей жизни он был откровением правды, в мою жизнь он внес любовь, красоту, мудрость и ради того, что он из меня, из нас сделал, прими нашу жизнь, включая нашу будущую смерть, как будто это его жизнь, и пусть моя жизнь, его, ее, наша жизнь будет его славой!»…

Уже написав это, я неожиданно наткнулась на слова Антония Сурожского на форуме сайта памяти Виктора Авилова. Не мне одной пришли на память эти пронзительные слова митрополита, и это по-своему символично.

Он принес в мою, в нашу жизнь очень много света, добра, справедливости, своего щедрого, светлого таланта. Он заставлял нас плакать и смеяться, верить и надеяться, любить самозабвенно и чисто, пытаться убить в себе Дракона, как бы ни было это трудно.

Пусть же наша жизнь будет его славой!..

P.S.Наверное, ни одна из моих книг не писалась так трудно, как эта. Может быть, потому, что слишком близко еще все – его восхождение к славе, его триумфы, его уход. А может быть, потому, что в Театре на Юго-Западе действительно совершенно по-особому аккумулировалась жизнь моего поколения и здесь, во многом благодаря именно таланту Виктора Авилова, довелось впервые задуматься о том, о чем не приходилось задумываться прежде. Театр, когда это настоящий, живой и полноценный театр, способен заменить собою тусклую и ущербную реальность, в которой мы вынуждены были прожить большую часть своей жизни.

А еще, может быть, так трудно писалось от того, что время от времени мне мерещилась смущенная улыбка и слышался хрипловатый голос: «Да ладно тебе, что уж ты так? Ничего особенного я не сделал…» – и тогда я сначала терялась на минуту, а потом брала себя в руки и твердым голосом говорила: «Витя, не мешай мне! Ты же не знаешь про себя ничего, привык всегда отшучиваться, водитель МАЗа, молодец-огурец… Уходи, не сбивай меня, я должна, понимаешь, должна все это сказать, потому что не хочу, чтобы тебя забыли, потому что ты был для нас тем самым огоньком свечи, который я хочу еще долго нести, прикрывая пламя ладонями, чтобы не сбилось, не погасло…»

Он пожимал плечами и уходил – медленно таял в воздухе, подняв руку, словно разрешая мне писать дальше. Не прощаясь. Никогда не прощаясь…

ИЛЛЮСТРАЦИИ

С отцом Василием Михайловичем. 1960 г.

Вите четыре года

С мамой Валентиной Алексеевной и сестрой Ольгой

«Служу Отечеству». Кострома, 1972 г.

Дембель. Кострома, 1974 г.

Бракосочетание Виктора Авилова и Галины Галкиной

С женой Галиной и дочерьми

«Старые грехи». Фото К. Горячева

«Мольер». Фото К. Горячева

«Эскориал». В. Белякович – король, В. Авилов – шут. Фото К. Горячева

«Что случилось в зоопарке?» В. Белякович и В. Авилов. Фото К. Горячева

«Владимир III степени». Фото К. Горячева

«Носороги». Фото М. Гутермана

«Мильпардон, мадам»

«Страсти по Мольеру». Фото В. Ахломова

«Гамлет». Фото К. Горячева

«Калигула»

«Трилогия». Фото В. Помигалова

Х/ф «Господин оформитель»

Х/ф «Узник замка Иф»

«Мастер и Маргарита»

С женой Ларисой

Последнее фото

Виктор Авилов

ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ВИКТОРА АВИЛОВА

1953, 8 августа – родился в Москве.

1958 – в семье Авиловых родилась дочь Ольга.

1960 – семья переезжает в Востряково, где родители работают на домостроительном комбинате. Виктор поступает в среднюю школу-восьмилетку.

1968 – заканчивает школу и поступает в Московский индустриальный техникум.

1972 – заканчивает техникум, призывается в армию.

1974 – возвращается из армии, работает в НИИ, затем шофером на автобазе.

Вступает в первый брак, усыновляет сына своей жены Татьяны.

Начинает работать в самодеятельном театре, созданном Валерием Беляковичем в клубе поселка Востряково. Играет свою первую роль – Кочкарева в спектакле «Женитьба Коли Гоголя».

1975 – играет Дарью Бояркину в водевиле Вл. Соллогуба «Беда от нежного сердца».

1977 – востряковская труппа объединяется с частью артистов Театра юных москвичей при Дворце пионеров на Ленинских горах, которыми тоже руководил В. Белякович. Коллективу выделяется помещение на проспекте Вернадского. Возникает Театр-студия на Юго-Западе.

1978 – в спектакле «Уроки дочкам» по пьесе И. А. Крылова играет слугу Семена и Дарью Бояркину в «Беде от нежного сердца».

1979, август – официально поступает на работу в театр на должность инструктора отдела культуры исполкома Гагаринского райсовета. С этого момента занимается театром профессионально. Валерий Белякович ставит спектакль «Старые грехи» по рассказам А. П. Чехова. Виктор Авилов играет несколько ролей. В возобновленном спектакле «Женитьба» по Гоголю играет роль Кочкарева.

1980 – в спектакле «Жаворонок» по пьесе Ануйя играет роли дофина Карла и Лаира. В спектакле «Мольер» по пьесе М. Булгакова «Кабала святош» играет Мольера.

1981 – Валерий Белякович ставит спектакль «Эскориал» по одноименной пьесе М. де Гельдероде, в которой Авилов играет роль Шута («Эскориал»), а с осени 1982 года и Питера («Что случилось в зоопарке?»). В спектакле «Дракон» по Евг. Шварцу играет роль Генриха. Из капустника в честь свадьбы Виктора Авилова и Галины Галкиной рождается музыкально-пародийное шоу «Встреча с песней», в котором участвует и Виктор Авилов. У Виктора Авилова и Галины Галкиной родилась дочь Анна.