Текст книги "Виктор Авилов"

Автор книги: Наталья Старосельская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

В одном из интервью 2004 года, отвечая на вопрос корреспондента Владимира Желтова о «Мастере и Маргарите», Виктор Авилов говорил: «Трудно определить вообще кто есть кто в булгаковском романе. Да и сам роман настолько неоднозначен!.. Когда я начал задумываться о земном бытии, понял, что у нас принято Бога представлять достаточно примитивно. Мне кажется, что над Богом есть еще Бог. И тот, Верховный Бог, вызвал однажды к себе двух лучших своих учеников и сказал им: „Вот там далеко есть планетка Земля. Ты будешь (я так примитивно объясняю) на Земле Богом. А перед тобой, ввиду того, что ты более талантливый и более одаренный, ставится более сложная задача: ты будешь на этой Земле Дьяволом“. Я серьезно занимался философией и теософией, так что на эту тему мы можем проговорить долго.

Вы знаете, мне кажется, что спектакль „Мастер и Маргарита“ в общем своем звучании получился у нас довольно светлый. Мне нравится играть Воланда. Но я не с Воланда начал. Я к Воланду пришел… И когда у меня спрашивают: „Вам не страшно было за Воланда браться?“ – я отвечаю: на одной чаше весов у меня – Воланд, на другой – Ланцелот. Он же – Георгий Победоносец. В финале первого акта у Шварца есть великолепнейший монолог, обращенный к зрителю: „Эй вы, не бойтесь! Это можно – не обижать вдов и сирот. Жалеть друг друга – тоже можно. Жалейте друг друга! Жалейте! И вы будете счастливы. Это правда, это чистая правда! Это самая чистая правда, какая есть на земле!..“».

Эта пространная цитата очень многое объясняет в «творческой лаборатории» артиста, играющего – и с нескрываемым удовольствием! – роль Воланда. Во-первых, чрезвычайно интересной представляется мысль Авилова о том, что более талантливый и одаренный из учеников Верховного Бога был назначен на Земле Дьяволом. Во-вторых, рассказ о Ланцелоте в его, авиловском понимании, очень интересно уточняет работу над образом Князя Тьмы… От противного, но все же – с необходимой долей «учета» того, что было найдено в Ланцелоте.

Критик Наталья Казьмина писала в журнале «Театральная жизнь»: «Белякович схватывает в „Мастере и Маргарите“ главное – это московский роман, изобилующий подробностями быта, топографии, атмосферы, красок, запахов и фантазий, типично московских… Он угадывает в романе и еще очень важное – это роман грозы, тут жестяные щиты, придуманные им вместо декораций, оказываются незаменимы, они гудят и шепчут, гремят и рассыпаются дробью, с их помощью совершается полет фантастической четверки над городом… Три темы романа, три его стилистических пласта – бытовой, фантастический и библейский – связаны, как веревочкой, одной сладкой Булгакову мыслью – о неразрывности вечного зла и вечного блага, о тщете и вечности человеческих усилий по переустройству мира, о вечном поражении человека и воспитании чувств в этой борьбе».

Спектакль «Мастер и Маргарита» в творчестве Театра на Юго-Западе явился своего рода знаком обновленной эстетики и углубившейся мысли. И, несомненно, он стал серьезным и абсолютно, безо всяких скидок, выигранным испытанием для Виктора Авилова. Роли подобного уровня в его актерской копилке не было ни до, ни после. Тем более что к мистике Виктор относился более чем серьезно. Галина Галкина вспоминает: «Вообще, много читал обо всех оккультных вещах. Чувствовал в себе силы, способности. Но и не очень справлялся со своей энергетикой. Поэтому много читал. Пытался понять, что это такое, откуда, почему… Согласитесь, очень интересно, хотя бы в рамках спектакля, побыть… не человеком. Особенно интересно тому, кто хотел понять в этой жизни больше, чем другие… Возможно, его „внутреннее“ соприкосновение с дьявольством Воланда… Что он хотел понять, прикасаясь к чему-то запретному? Стою над пропастью. Еще шаг и, возможно, кувыркнусь. Или я, или меня. Он хотел максимализма во всем. По-другому жить ему было просто неинтересно».

В одном из телевизионных интервью Виктор Авилов сказал с некоторой долей вызова: «Захочу – будут смеяться, захочу – будут плакать…» Преувеличения, актерской бравады в этих словах не было – он действительно мог делать со зрителями то, что хотел. И – делал…

Незадолго до смерти Авилова интервьюер израильской газеты задала ему вопрос: «…Вы ведь – буквально экстрасенс? И даже лечили людей своей энергетикой?»

Виктор ответил, засмеявшись, вероятно, от смущения: «Ну, знаете… Я этим очень интересовался, пытался практиковать, мне было интересно – есть ли это вообще или это сказки. И я понял, что да, это есть, да, это существует. Потому что у меня все это получалось. Я даже диагностировать не могу, но нескольких человек вылечил. Одну девушку за два дня избавил от наследственной экземы. Я не собирался это афишировать, заниматься широкой практикой. Я этим же самым занимаюсь на сцене – совершенно сознательно работаю с биоэнергетикой.

– Вы чувствуете, что на ваших спектаклях происходит равноценный обмен? То, что вы отдаете залу, вы получаете от зала взамен?

– Да! Бывают такие счастливые минуты! К сожалению, они не так часты, как хотелось бы».

О глазах Воланда, забыть которые невозможно, точно сказала Наталья Шведова: «Перегоревшие в адском огне». Они действительно были мертвыми и одновременно, на удивление, проницательными, мудрыми. В них словно отражалась Вечность – с ее покоем, безразличием к нашим мелким радостям и горестям, с ее знанием всего, что было, есть и будет на этой земле, под этой луной.

И – что самое странное! – эти глаза были отчетливо видны не только в небольшом зале Театра на Юго-Западе, где артисты находятся от зрителей почти на расстоянии вытянутой руки, но и в тех больших залах – на гастролях по городам России, в США, Японии, – где шел спектакль. Они завораживали, они притягивали к себе, подобно магниту, и оторваться от них было просто невозможно. Казалось, что этот Воланд появился перед нами, чтобы открыть какую-то тайну – не сладости греха, не обаяния зла и не ужаса возмездия, а другую, более глубокую и важную.

А какими поразительными, мерцающими были эти глаза, когда в начале спектакля, во время встречи с Берлиозом на Патриарших прудах, Воланд чуть приближался к авансцене и говорил спокойно и негромко: «И доказательств никаких не требуется. Все просто: в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат», – казалось, перед нами ожила картина. Медленно появлялись откуда-то из глубины сцены две фигуры в белом: Понтий Пилат (Валерий Афанасьев) и Афраний (Алексей Ванин), и начиналось завораживающее действо, одна из величайших библейских сцен романа Михаила Булгакова. Воланд отходил в глубину сцены и наблюдал за всем происходящим, словно дирижировал какой-то одному ему слышной музыкой. И, сколько бы раз ни смотрела я этот спектакль, никогда не удавалось уловить тот момент, когда Воланд со сцены исчезал. Навеянная им сцена шла же сама по себе, но присутствие его ощущалось почти физически, хотя Воланда на сцене уже не было…

Эта библейская сцена действительно воспринималась как сон, навеянный нам Воландом, как гипноз, под воздействием которого нам дано постигнуть историю человечества, пошедшую именно по такому пути, потому что было совершено предательство… Как развивалась бы эта история человечества, история христианства, если бы Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, не захотел «умыть руки», а спас бы своего пленника? Эта мысль не давала покоя на всем протяжении спектакля и еще долго после его окончания, потому что она по-настоящему мучила Валерия Беляковича, создавшего спектакль, и Виктора Авилова, сыгравшего Воланда…

На один из спектаклей Виктор привел армейского священника, отца Киприана, человека сурового и отнюдь не склонного к умилению, – отец Киприан прошел Афганистан и Чечню, был награжден орденом Андрея Первозванного, он не понаслышке знал, что такое понятия «света» и «тьмы». Нам, к сожалению, неизвестно, говорил ли с ним Виктор Авилов в период репетиций, советовался ли о том, каким должен быть его Воланд. Но, посмотрев «Мастера и Маргариту», отец Киприан сказал: «Я не увидел сатанизма в вашем спектакле. Вот как нужно проповедовать веру. Я буду советовать всем идти смотреть этот спектакль».

Действительно, несмотря на чеканную строгость библейских сцен и «отвязное» хулиганство свиты Воланда, на необходимость почти мгновенных переключений внутреннего настроя с одного эпизода на другой, сменявшихся, словно в калейдоскопе, в спектакле царила единая, целостная атмосфера – та мощная световая струя, что возникала не только в лирических сценах Мастера (Павел Куликов) и Маргариты (Ирина Подкопаева), но пронизывала собою и библейский пласт, и философские рассуждения Воланда, и метания Ивана Бездомного (Александр Наумов).

«Что для меня самое главное в Воланде? – рассуждал Виктор Авилов. – Если отвечать его же словами: „Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо“. Такой вот воландовский парадокс. Причем заметьте, на протяжении романа он не совершает ни одного конкретно злого поступка, присущего всяким персонажам фильмов ужасов, предстающих на экране со слюнявыми ртами, рогами и клыками… Он просто предвидит будущее, то, что у человека на роду написано».

Совершенно неожиданно для нас (а может быть и скорее всего, для себя самого) Виктор Авилов здесь проводит резкую черту между Воландом и гётевским Мефистофелем. Ведь герой Гёте тоже говорил о себе, что он – лишь часть той силы, что вечно хочет зла. Но он и совершал его, поведя Фауста по пути искушений, «выстроив» его бытие совершенно определенным образом, в котором какие бы то ни было отступления просто невозможны. Воланд вел персонажей «Мастера и Маргариты» по тем путям, которые они уготовили себе в конечном счете сами – своими отступлениями от этических норм, своим пренебрежением к общепринятому, порой – и своей исключительностью, как Мастер и Маргарита. Но все в своей жизни они заслужили сами… А Виктор Авилов воспринимался поистине тем, кто был назначен на эту землю Дьяволом в силу того, что оказался талантливее, одареннее своего собрата. И каждый раз (а мне довелось видеть этот спектакль много раз) Воланд Виктора Авилова был немного другим: то откровенно ерничающим и наслаждающимся хулиганством своей свиты, то самоуглубленным и печальным, то словно решающим в себе какие-то важные вопросы, от ответов на которые зависело многое, очень многое…

В упоминавшемся уже интервью 2004 года, отвечая на вопрос корреспондента, интересно ли будет на спектакле зрителю, который не читал «Мастера и Маргариту», и все ли он поймет, Авилов отвечал: «Поймет. Я сам удивился и спрашивал режиссера Валерия Беляковича, когда мы начинали работать над „Мастером“: „Романыч, как ты думаешь такую глыбу охватить?!“ И что он мне ответил: „Я не знаю!“ Вероятно, действовал по поговорке: „Глаза боятся – руки делают!“ В мае – июне мы прошли хорошую проверку в Японии. „Нам не все понятно в христианской философии, – говорили японцы, – но то, что спектакль грандиозный, это – однозначно!“».

Спустя короткое время после выпуска спектакля у Виктора Авилова обнаружили туберкулез. Он много пил в это время, и, по словам Валерия Беляковича, болезнь стала спасением, потому что Виктор «терял человеческий облик». Началось все с банального воспаления легких, которое затянулось, плохо залечилось. Виктор попал в больницу, где находился довольно долго. На целых полтора года он был отлучен от родного театра, ему запретили работать. К счастью, лечение потребовало от него максимального проявления силы воли – необходимо было расстаться со своей зависимостью от спиртного, лечиться надо было долго и серьезно. Как это всегда бывает у таких глубоких и неординарных натур, болезнь обострила в его мироощущении какие-то очень важные, существенные моменты: он много читал, много думал. Возможно, именно тогда особенно сильно развились в Авилове зачатки его экстрасенсорных возможностей. Видимо, сказалась освобожденность от постоянных энергетических затрат на сцене – он сосредоточился на собственном внутреннем мире, на том, что еще было не до конца ведомо ему в себе самом. А Виктор был любопытен и любознателен – хотелось знать себя до самого донышка, владеть своими возможностями так же, как владел он зрителями в театре и кино.

Случилось так, что с Воландом Виктор Авилов встретился дважды. Он сыграл эту роль не только у себя в театре, но и в спектакле Независимого русского театра Украины у режиссера Юрия Кочевенко. Это был антрепризный проект, но не тем артистом был Виктор Авилов, чтобы относиться к антрепризе как к халтуре, возможности подзаработать. Тем более что играть ему предстояло не кого-нибудь, а снова – Воланда, «богоравную субстанцию». Авилов не собирался повторять в этом спектакле то, что было найдено и уже закреплено в спектакле Валерия Беляковича, – с уважением относясь к украинскому режиссеру, он готов был на эксперимент, но то, что было особенно дорого ему в булгаковском персонаже, пересматривать и – главное! – «облегчать» не собирался.

Вспоминает актриса Ольга Кабо, приглашенная в проект на роль Маргариты: «Первый раз мы встретились очень давно – на съемках фотофильма „Гранатовый браслет“. Фильм стоп-кадров. Вся история Куприна. Когда мы познакомились, я подумала: „Какое интересное лицо у актера“. Это, наверное, было еще до его „Узника замка Иф“. Он безумно притягивал к себе внимание. В этой некрасивости была удивительная красота… Ни Виктор, ни я к этому проекту как к антрепризе не относились. „Мастер и Маргарита“, Булгаков ну никак не ассоциируются с тем, чтобы тяп-ляп сделать и возить по миру. Когда меня пригласили, я согласилась, не раздумывая. Хотя была опасность, что это окажется авантюрой. Но зная, что роль Воланда предложена Виктору Васильевичу, я приехала к нему в Театр на Юго-Западе, где он уже много лет работал над этим образом. Посмотрела спектакль. Мы встретились за кулисами, и он мне говорит:

– Оль, ну попробуем, попробуем. Я же живу. Все у меня в порядке. Я счастлив. А уже давно играю эту роль…

Выпуская спектакль, он очень затрачивался. Ему этот материал был хорошо знаком, Авилов жил с булгаковской энергетикой много лет. И хотя у нас был замечательный украинский режиссер Юрий Кочевенко, Витя как-то держал всех… Был организационным центром работы. Все со своими вопросами шли к нему. Энергетика, которая порождена Булгаковым, прежде всего выплескивалась в роли Воланда, в его великолепных монологах. Авилов выходил на сцену и мог ничего не играть. От него шли такие флюиды, что все вокруг становились одним ансамблем. Он был центром.

Сначала, когда он должен был приехать на первую репетицию, было ужасно страшно – актер с такой энергетикой, с таким именем, с таким опытом!.. Я всегда отношусь к партнерам с пиететом. Я очень ценю партнерские отношения. Комфорт в них. И после увиденного спектакля в театре Беляковича было немного страшновато. Но буквально после первой репетиции, первой встречи все сомнения растаяли, и Виктор стал настоящим Другом. С большой буквы.

С одной стороны, он был очень требователен. С другой – никогда не позволял себе обидеть актера, который рядом с ним, да еще значительно его слабее. Направлял – но с уважением».

К сожалению, этот спектакль мне не довелось видеть. Но ко всему, о чем говорит Ольга Кабо, я отношусь с абсолютным доверием, потому что знаю степень ответственности Виктора Авилова за все, что происходило на площадке. Допускаю даже, что он многим помогал режиссеру, не мешая его замыслу, а в чем-то уточняя, углубляя намеченное Юрием Кочевенко, – ведь Авилов не просто прошел через этот сложнейший материал в своем театре, но очень много думал о романе Михаила Булгакова. На сложившийся уже рисунок спектакля Валерия Беляковича он повлиять не мог да и не хотел, считая Беляковича гениальным режиссером, умеющим предусмотреть в своих спектаклях абсолютно все, каждую грань и каждый оттенок, но какие-то результаты своих размышлений, какие-то уроки несомненно учитывал в новой постановке, посвящая режиссера в свои малые и большие открытия.

Даже если мы сравним фотографии двух спектаклей – Театра на Юго-Западе и Независимого русского театра Украины – мы со всей отчетливостью увидим: перед нами два совершенно разных спектакля и – два совершенно разных Воланда. Выражение глаз Виктора Авилова на фотографиях к двум спектаклям разное, отличное друг от друга. Как представляется, Воланд Независимого русского театра Украины был в чем-то мягче, может быть, немного «человечнее», чем юго-западный. Может быть, ему было больше присуще понимание человеческих слабостей и пороков – нет, он не оправдывал их, просто был чуть снисходительнее, твердо зная, что рано или поздно всем им надлежит предстать на Страшном суде, на котором и воздастся каждому по вере и по заслугам…

«У нас была такая сложная жизнь с этим спектаклем! – продолжала вспоминать Ольга Кабо. – Мы его выпустили и очень много ездили с гастролями. Поездки были длительные: с утра садились в машину, ехали в какой-то город, играли спектакль, ужинали, отдыхали в гостинице… А с утра опять машина, спектакль, ужин, гостиница. И в таком ритме было очень сложно существовать. Тем более что мы минимум по восемнадцать часов вместе находились. В замкнутом пространстве. В машине. Но от Вити веяло таким комфортом, спокойствием, что, во-первых, ничего не раздражало, а во-вторых, появлялась такая уверенность, что мы обязательно приедем вовремя, что, несмотря на усталость, спектакль сыграем. И я всегда чувствовала его протянутую руку. Даже когда мизансцены этого не позволяли».

Ольга Кабо затронула чрезвычайно важную для нас тему – надежность Виктора Авилова как человека, партнера, друга. Об этой черте его характера писали и вспоминали многие. Как партнер, он никогда не «тянул одеяло на себя», никогда не выпячивал свое зрелое мастерство рядом с менее профессиональными артистами. Как человек, стремился всегда всем и во всем помочь. Как друг, был надежен, подобно скале. И именно эти черты придавали его сценическим образам масштабность и глубину – даже если он и играл персонажей, ни в малой степени не обладающих подобными чертами.

Галина Галкина вспоминает: «Восхищало его умение все делать „на пять“. Это черта удивительная. Все, что угодно: проблемы, сломается машина – никогда нет чувства тревоги, если он рядом. Он был надежным и совестливым. У него были друзья, которые брали выгоду свою от него, а он этого не замечал и прощал, снисходительно относился. Но были и потребители». Их оказывалось вокруг Авилова довольно много – особенно в ту пору, когда он пил. Так называемые друзья, которым никогда не пришло бы в голову помочь ему хоть в малости, но которые вытягивали из него все, что только можно, – и деньги, и физические силы, и моральные…

Он был действительно снисходителен к тем, кто делал вид, что нуждается в нем. На самом же деле… «Окруженьице!.. Вокруг алкашня, которая тащила его после спектакля выпить, – говорил с горечью и негодованием Валерий Белякович. – И никто не думал о том, что они делают. Кого они губят. А он порой шел просто потому, что был добрейшей души человек. Не мог отказать. Душа была ранимая».

«После того как он прошел испытание туберкулезом, как был на год отлучен от театра, как „квасил“ и так далее, – рассказывал режиссер, – он много чего испытал в жизни – когда он после всего этого играл Воланда на большой сцене в Японии во время последних своих гастролей, это было нечто! Играли для двух тысяч человек – и я смотрел на него из-за кулис и думал, что это такой „вышак“, что „ни в мире, ни в Сибири“, как моя мать говорит, такого нет. И японцы это чувствовали. И мы чувствовали. Помните монолог:

– Каждому будет дано по его вере.

Это было мощно. Очень мощно! Авилов просто летал в этой роли! И не было у него никакой игры с судьбой. Не думал он об этом. Хотя открывал в себе какие-то экстрасенсорные возможности. Мог лечить, снимать головную боль. Я сам однажды это испытал на себе – совершенно не веря, даже подначивая, предложил полечить меня. Боль снял. Поделал какие-то свои пассы руками, крутил, пыхтел и снял. И у него эта энергетика в глазах светилась. Я-то его знаю хорошо. Меня он не мог пробить. А на неподготовленного человека посмотрит, тот испепеляется просто…»

Судя по всему, не только на неподготовленного человека мог он воздействовать таким образом. Галина Галкина рассказывает: «Когда у него было хорошее настроение, вокруг него и аура была замечательная, но если его что-то раздражало или он злился – то это все! Как ежом колючим колол, хотя просто сидел рядом. Или мог посмотреть так, что все отвалится и только через день соберешься».

Мне посчастливилось видеть «Мастера и Маргариту» в Японии, в Токио, в театре «Сфера», в переполненном зале на две тысячи человек. С каждым появлением на сцене Виктора Авилова зал действительно замирал – казалось, зрители были загипнотизированы: они не могли отвести глаз от этого удивительного лица с огромным лбом, какими-то нечеловечески большими глазами; они немели от звуков этого неподражаемого хриплого голоса… Но главное – они видели перед собой русский психологический театр, о котором, вероятно, читали, слышали, может быть, даже и видели его во время гастролей Малого театра, трепетно и свято хранящего традиции русской школы, но здесь, в «Мастере и Маргарите» происходило нечто для них невероятное. Мистический, магический реализм Михаила Булгакова сливался с основами русского психологического театра и в результате возникало чудо – иного слова не подберешь. И чудо это было связано конечно же со всем спектаклем в целом, но едва ли не в первую очередь с Воландом, персонажем, сотканным из фантазий, странных сочленений человеческого и «богоравной субстанции», с давней культурной традицией и совершенно новым, принципиально новым ее осмыслением…

А когда театр гастролировал с «Мастером и Маргаритой» в Петербурге, журналистка Анна Познина взяла интервью у Авилова. Речь шла в основном о кино, но все же немного поговорили и о спектакле: «Роман „Мастер и Маргарита“ считается трудным для постановки, – говорил Авилов. – Это произведение особенно трудно ставить в театре, в кино все-таки больше возможностей… А наш режиссер Валерий Белякович умудрился поставить его полностью. В первоначальном виде спектакль шел почти шесть часов, но, когда начали возить его за границу, пришлось сократить. В принципе это одно из тех произведений, которые принято называть роковыми. Опасно браться за „Пиковую даму“, „Макбета“ и „Мастера и Маргариту“. Считается, что с ними связана какая-то мистика. Например, в одной сцене я все время повторял: „Саркома легкого, саркома легкого“ – вдруг раздался звонок из Одессы и сообщили, что умер мой хороший друг. Диагноз – саркома легкого…»

Конечно, все можно объяснить трагическим совпадением – но почему так много оказывается их, когда речь идет о Михаиле Афанасьевиче Булгакове? И не хочешь, а поверишь в мистику…

И экстрасенсорные способности Виктора мне довелось испытать на себе там же, в Японии. В городе Кобэ, во время прогулки в горы, у меня страшно разболелась голова. О способностях Виктора я была наслышана, но просить его о помощи было как-то неловко. Видимо, увидев страдальческое выражение моего лица, он подошел и тихо спросил: «Помочь тебе?» – «Если тебе не трудно… пожалуйста», – пролепетала я и села на какой-то пенек. Виктор стоял за моей спиной, выражения его лица я не видела да и глаза закрыла, потому что больно было смотреть на солнечный свет… И вдруг почувствовала, что боль отпускает – было такое ощущение, что она медленно выходила из моей головы, освобождая ее, и – ушла совсем. Не веря собственным ощущениям, я обернулась к Виктору, чтобы поблагодарить его. Он стоял, глядя на меня, но не видя, – казалось, что его глаза излучают какой-то свет. Потом он медленно встряхнул руками, посмотрел мне прямо в глаза, улыбнулся и протянул руку, помогая подняться. «Все? Не болит?» – спросил заговорщицки. Я кивнула…

Жена Виктора Лариса говорит: «Он точно был экстрасенс. Снимал боль. У меня почечная недостаточность. Витя, как домашний доктор, все приступы снимал. А у соседки даже снял бельмо».

В семье Виктора до сих пор вспоминают один случай. Как-то раз, в самый разгар семейного торжества, когда собралось человек 30 родни, одной гостье стало плохо с сердцем, причем настолько плохо, что оно почти останавливалось. Пока суетливо метались, пытаясь дозвониться в «Скорую помощь», Виктор подошел к лежащей на диване женщине и, собрав всю свою энергию, направил ее на отказывающееся работать сердце. Буквально через несколько минут она ожила, а еще через 20 минут уже плясала в кругу родни, спрашивая: «Витенька, что же это ты делаешь?» Ответ Виктора был кратким: «Колдую, тетушка, колдую!..»

Родители Виктора рассказывали мне, что однажды, когда стало плохо его сестре Ольге, он начал «махать руками, что-то сделал – и боль прошла. А сам после этого буквально зашатался, так ослабел…».

В одном из интервью Авилов говорил о мощи своего энергетического поля: «Если я несколько дней не играю спектакли, то не знаю, куда себя деть. И в таком состоянии способен вылечить человека… А на спектакле для меня главное – зрительскую душу провести через переживания своего героя, чтобы они открыли для себя всю эту боль и радость. Я очень внимательно всегда слежу за залом, очень чутко прислушиваюсь к его безмолвной реакции, ощущаемой каким-то неведомым чувством. Моя задача – вызвать потрясение зала, эмоциональный взрыв! Дал импульс своей боли, и тебе в ответ такое сострадание! От этого плакать хочется…»

Может ли все это проходить бесследно и «безнаказанно»? Мощь его энергетического поля, настроенная не на свои собственные переживания и ощущения, а на боль другого человека, на «ловлю» реакции зрительного зала… Конечно же нет. Потому что рано или поздно возникает та удивительная чуткость предвидения относительно собственного будущего, которую мы привычно называем предчувствием, интуицией. Пришла она и к Виктору.

Его жена Лариса вспоминает: «Он про себя все знал. Знал, что уйдет из жизни так рано. Помню, это было еще за несколько месяцев до страшного диагноза. Он лежал в гостиной и смотрел в потолок. „Что-то болит?“ – „Лара, сядь“. Все внутри сжалось – у нас всегда так: если Витя серьезно начинал говорить, значит, какая-то катастрофа. Обычно он все, даже самое неприятное, с юмором преподносил. „У меня рак“, – и показывает на грудь. В этом месте у него потом выскочила шишка. Рак был сквозной. И вышел на спине и на груди. Май месяц. Май! Еще никто ничего не подозревал.

Или как-то вдруг ни с того ни с сего говорит: „Когда меня не станет, не носи мне цветы на могилу“. Я ему: „Что за глупость!“ А он настаивает: „Приходить приходи, а цветы не носи“».

Я редко видела Виктора Авилова в последний год его жизни. Но был один спектакль, сыгранный в антрепризе, о котором обязательно надо вспомнить. Еще не сейчас, немного позже…

А пока хочу вернуться к спектаклю «Мастер и Маргарита» и рассказать поистине трагический случай. Вместе с Театром на Юго-Западе я отправилась на гастроли в Германию, а затем на фестиваль в Чехию с этим спектаклем. Стоял мрачный, холодный ноябрь. Мы ехали из Москвы автобусом – через Белоруссию, Польшу. В Бресте на границе надолго увязли в длиннющей очереди. Виктор куда-то ушел и вскоре появился с пограничником или таможенником, что-то темпераментно объясняя ему, размахивая руками. Через несколько минут он дал знак водителю автобуса следовать за ним. Это было очень забавно: впереди крупными шагами, размахивая длинными руками, шел Виктор, по-прежнему что-то разъясняя человеку в форме, а за ними медленно катился наш автобус… Позже он рассказал, что пошел узнавать, долго ли нам еще стоять в очереди, а его неожиданно узнали, попросили автограф и – пропустили автобус. Час спустя мы уже катили по Польше, смеясь над тем, как Виктор ловко вытащил нас из многокилометровой пробки, шутили над ним, а он немного смущенно бормотал: «Да ладно вам, ребята, я же сделал как лучше…» Выискивали, где бы остановиться, чтобы попить кофе, и снова шутили: «Дай бог, чтобы тебя, Витя, и здесь узнали – может, бесплатно кофе дадут!..» А поздним вечером были уже в Берлине.

Берлин казался серым и сырым от постоянных дождей и изморози. В помещении «Русского дома», где предстояло играть спектакли, мы все жили одной коммуной. Валерий Белякович репетировал почти сутками – до спектакля было всего два дня, а надо было приспособиться к большой сцене. Все волновались – было известно, что билеты раскуплены, Берлин был заклеен афишами спектакля с лицом Виктора Авилова – Воланда, мы, свободные от репетиций, натыкались на них буквально на каждом шагу и тоже начинали нервничать…

Наступил день спектакля. Белякович продолжал репетировать, все были в таком напряжении, что даже выпить чашку чаю было некогда да и негде. И вот я отправляюсь к парадному подъезду встречать гостей, среди которых и мои берлинские друзья. Вглядываясь в освещенную часть улицы перед входом, вижу машину «скорой помощи» и каким-то десятым чувством понимаю: что-то случилось. Ловлю за рукав пробегающего мимо осветителя, он бормочет невнятно, что Авилову стало плохо, кровь пошла, – и бежит дальше. Какая кровь? Из носа? От волнения? Ничего не могу понять. Толпа зрителей на несколько минут загораживает от меня вход, кусок улицы, а когда она расступается, я вижу, что «скорая помощь» отъезжает, и вздыхаю с облегчением.

Начало немного задерживают, но потом звенит третий звонок, все устремляются в зрительный зал. Я вхожу одна из последних, когда уже гаснет свет, останавливаюсь на ступеньках прямо посреди зала – сейчас свет дадут, и я быстро куда-то присяду. Вот оно, волнующее, мгновенно настраивающее на «булгаковский тон», начало спектакля. С грозовым грохотом поднимаются жестяные щиты и из-под них выходят Воланд и его свита, прибывшие в Москву… В ужасе я опускаюсь прямо на ступеньки – из-под среднего шита, точки появления Воланда, выходит Валерий Белякович в спортивных брюках, жилетке на голое тело и белых кроссовках. Что с Авиловым?

Еле дождавшись антракта, бегу за кулисы и узнаю: у Виктора прободение язвы, его увезли в больницу и оперируют. А Валерий Белякович после репетиции решил выйти подышать воздухом; он вернулся в театр за десять минут до начала спектакля и… понял, что должен сыграть Воланда. Костюм Авилова даже не стали пробовать – ясно, что будет мал, вот и вышел главный режиссер театра, как говорится, в чем стоял. Да еще и текст зная весьма и весьма относительно.