Текст книги "Там, где трава зеленее"

Автор книги: Наталия Терентьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Придя домой, я застала Варьку в только что высохших слезах.

– Глупый фильм! Я не стала досматривать!

– Ну я же тебе говорила!..

– А ты опять плакала? – Это моя дочь спрашивает меня. Мне-то приятно, что она доросла уже до этого. Но хорошо ли ей, что я плачу и плачу?

– Нет.

– Не ври мне, – произнесла Варька моим голосом и моим тоном. – Не надо из-за него плакать.

Я обняла ее:

– Ты правда так думаешь? И ты не будешь плакать?

– Не-а… Он знаешь что меня спросил в последний раз, когда звонил?

– Что?

Варька отвернулась:

– А он не звонил.

Моя дочка Варя очень оригинальная и умнейшая девочка с разорванной душой. Права моя мама. Волоку ее с собой в мутное болото наших сомнительных страстей.

Вечером неожиданно позвонил Женя Локтев:

– Вы еще не ужинали?

– Нет, мы, обычно часов в девять. Под какой-нибудь душещипательный фильм на российском канале…

– М-да… искусство – лучший соус… надо бы в театре столики поставить…

– И телевизоры…

Женька засмеялся:

– Ага, и нам на сцене веселее будет… Ну хорошо, приходите в ресторан! Я вас жду. Придете? Варя как?

– Придем, спасибо, Жень. Через часик, хорошо?

Мы быстро собрались. Я полезла в аптечку за пачкой одноразовых платочков и нашатырем. Мне на глаза попалась полосочка-тест. Весь этот год, не дожидаясь начала лунного цикла, я каждый месяц делала тесты – не получилось ли на этот раз.

Я пошла в ванную, взяла специально отведенную для этого баночку и сделала тест. А потом стояла и смотрела, как на полоске проступают две тонкие красные линии. Вверху и внизу – как обычно. И потом еще третья, рядом с нижней.

Я сняла очки, приблизила полоску к глазам. Посмотрела на свет, повернула и так и эдак. Посмотрела на упаковку – «годен до апреля 2006 года». Я пошла и поискала в аптечке – нет ли еще одной в запасе. Нашла и снова сделала тест. Проступили все три линии. Я села на край стиральной машины и посмотрела на себя в зеркало.

Ясно. Теперь все ясно. То-то я сегодня утром выбросила новую зубную пасту – решила, что она испорченная. А вчера – только что открытую банку растворимого кофе «Нескафе голд». У него был отвратительный вкус, как будто в него подмешали толченых тараканов, отравленных дихлофосом… И крем, мой обычный крем «Нивея» с витамином С показался мне испорченным – пахнул то ли тухлой тиной, то ли скисшими щами – как понюхать… Я намазалась им, а потом долго терла лицо и глаза мылом, любимым медовым мылом «Дав», которое вчера пахло больничным туалетом… Я засмеялась…

Варька заглянула в ванную:

– Мам, ты плачешь?

– Нет, дочунь, смеюсь.

– Правда? – Варька искренне обрадовалась и разулыбалась.

Я расцеловала ее в обе тугие щечки:

– Улыбочка моя!.. – Надо же, ребенок растет, а улыбка его, которую ты первый раз увидела, когда малышу было две недели, улыбка остается прежней.

Варька тоже меня с удовольствием поцеловала и спросила:

– Это кто звонил?

– Женя. Собирайся в ресторан. Хочешь к нему?

– Конечно! Он – классный.

– Варь, а по-другому это сказать нельзя?

– Можно… прикольный.

– Варя…

– А разве это ругательство?

– Нет, конечно. Но… как бы тебе сказать… можно вообще обходиться тридцатью словами, и тогда человечество забудет все свои слова и будет объясняться так: «Дай!», «На!», «Стой!», «Класс!», «Убей!», «Супер!».

– А как сказать? Улетный, да?

Я покачала головой:

– Скажи еще «атасный».

– А как, мам?

– Варь, ну что, я зря тебе книжки с полутора лет читаю? Как принц о Золушке говорит, что она «улетная», что ли? Или «суперская»?

– Нет, он устаревшими словами говорит. Прелестная…

Я засмеялась.

– Лучше бы ты сказала, что Женька прелестный. Скажи ему, он будет рад.

Мы красиво оделись – в модные рваные брюки и топики с художественными заплатами, зализали волосы, тоже по-модному – на одну сторону лба – и отправились ужинать в ресторан.

Женька ждал нас уже за столиком. Перед ним стояла крохотная чашечка с кофе и лежала толстенная рукопись, наверняка сценарий нового фильма, на который его хотят уговорить. Еще бы. Женькино участие в фильме – почти что залог успеха.

– Ну что, подружки мои, очень голодные или средне?

Я посмотрела на Варьку.

– Мне картошку… – скромно попросила та.

– С макаронами, да? Если бы ты знал, сколько денег идет на питание, а ребенок больше всего любит булку с маслом, даже лучше с маргарином, и картошку с вермишелью.

– Я – тоже! – улыбнулся Женька. – Я понял. Знаю, что вам предложить… Кстати, Варенька, хочешь опять пройтись посмотреть все наши чудеса? Там еще кое-что, вернее, кое-кто прибавился, во-от с такими ушами… – Женька оттопырил руками уши и сделал смешную рожу.

Варька отправилась на экскурсию с тем же рябым официантом Колей, они уже поздоровались, как добрые знакомые. А Женька облокотился о стол, положил подбородок на сложенные ладони и посмотрел на меня.

– Ты что-то какая-то… сегодня…

– Какая?

– М-м-м… не пойму… Вроде и не очень счастливая, а вроде… счастливая…

– Точно. Совершенно точно. Как ты это понял?

– Не знаю. – Он вздохнул. – Есть люди, которых я чувствую. Я тебя сразу почувствовал, когда ты первый раз пришла о статье говорить. Ну, – он взял меня за руку, – что с тобой? Скажешь?

– Да. Тебе… первой.

Он очень-очень внимательно посмотрел мне в глаза:

– Мне приятно.

– Жень, я беременна.

– Что ты говоришь! Ты рада?

– Да. Если одним словом, то – рада.

– А кто – он? Этот, – он кивнул в сторону столика, за которым тогда видел Виноградова, – родственник?

– М-м-м… да в том-то и дело… что никого, кроме него, уже много лет не было… но и его сейчас… почти не было.

– А может… – Женька округлил глаза, – это от нашего с тобой разговора… так вот задуло… фью-ю-ть… Ой. – Он откинулся на спинку стула. – Хорошо… я завидую. Честно. Ты что-то уже чувствуешь, да, такое необычное?

– Ага. От всего тошнит.

– И от меня?

– От тебя – нет.

– А он – рад?

– Он с другой. Я не знаю, как ему сказать.

Женя поднес к моему рту крохотную тарталетку с винной ягодой.

– От этого не стошнит?

– Вообще-то с Варей меня от всего тошнило, но так ни разу и не вытошнило. Приятного аппетита.

Женя улыбнулся своей самой лучшей, притягательнейшей улыбкой, которая влюбляла в него десятки тысяч женщин, не знавших или не веривших слухам о его другой природе.

– Я буду крестным, сразу говорю, хорошо?

– Надо родить, а до этого – выносить.

– Выносишь. Самые сильные женщины как раз такие, как ты.

– А какая я?

– Ты? – Он улыбнулся. – Немножко похожа на мою жену… Ту, из юности… Но только немножко… Она тоже волосы так делала… А вообще ты такая… открываешься, и все очень переживаешь, и если любишь, то… любишь. Правильно?

– Правильно, наверно. Но мне не кажется, что я сильная.

– Тебе и не должно казаться. Ты-то думаешь все время о своей слабости, ругаешь себя наверняка. Да?

– Да…

– Слушай… Приезжайте с Варей ко мне на дачу, в воскресенье, не в это, а через одно. У меня будет небольшой вечер… Женечкин день рождения… – Он за две секунды сделал несколько очень разных и очень смешных рож, показывая, как он счастлив, боится и ждет этого дня. Я пожалела, что Варька не видит. – Ну это так, повод… Очень разные люди и очень хорошие, интересные, всякие… Будет мама. Она любит справлять мой день рождения не с родственниками, а с моими друзьями, у нас так заведено с детства. Некоторые даже не знают, по какому поводу пришли, я не всем говорю, что на день рождения зову… Мама так радуется, глядя на моих друзей, для нее это самый лучший подарок. Сын мой будет.

– А?.. – Я хотела спросить и закрыла рот.

– Ну спрашивай, спрашивай, ты же должна когда-то это спросить. Мой друг, да? Будет ли он? И кто он?

– Жень, ты можешь не говорить.

– Почему… У меня, кажется, очень похожая на твою история. Мы тоже вместе двенадцать лет. То есть я вместе с ним. А он еще и с другими. Ой. Давай не будем сегодня плакать, а? – Он засмеялся. Сначала одним смехом, потом другим – тоненьким, потом хриплым, потом заухал, как две совы – высоко и низко. – Вот так.

– Ты мне ужасно нравишься.

– Я еще не так могу. Показать?

Я засмеялась:

– Покажи.

Он взял мою руку и поцеловал ее. Я ее не отнимала. А он не выпускал.

– Я не понимаю, – сказала я.

– И я не понимаю, – ответил Женя без улыбки.

К счастью, пришла Варя.

Когда мы прощались, Женя поцеловал Варю и меня. Меня – в руку, в щеку и в мочку уха.

– Лен, может, я заболел? Или чокнулся? – Он смеялся, но глаза были абсолютно серьезны.

– Ты просто очень хочешь стать крестным.

Он вздохнул:

– Наверно. Ты обещала.

– Да. Спасибо тебе.

В такси я обняла Варьку.

– Ну рассказывай, что ты видела…

Она высвободила руки, чтобы показать.

– Вот такой медведь, мам… Ты не представляешь…

И тут позвонила Ольга.

– Лена, ты помнишь меня?

– Ольга, не шути так. Конечно помню, с благодарностью.

– Как у тебя дела? Ты ходила к Наталье?

– Да, ходила… Ольга, все так повернулось…

– Помирились? – Мне показалось, что она спросила напряженно.

– Нет, и вряд ли помиримся… Просто я…

Я покосилась на Варю. Не хотелось бы, чтобы она услышала о моей беременности случайно. Она считает меня своей самой лучшей подругой. И она права. Со всеми вытекающими отсюда минусами и плюсами, а также ее правами. Ничего не поделаешь, мы живем вместе и одни с ее рождения. У мамы – Павлик и Игорек, Неля – вообще другая, это она со мной дружит, а я скорей по-свински пользуюсь ее дружбой. Виноградов же – всегда был и будет сам по себе, даже в те полтора года, что мы пытались жить вместе, его самая большая просьба при встречах была: «Оставьте меня в покое!»

Я ответила Ольге:

– Тут со здоровьем другое. Ничего плохого.

– Ты беременна, да?

– Ну… да.

– Я сразу поняла. Это прекрасно. Хочешь, я тебя в хорошую клинику, не такую дорогую, как у Натальи, устрою? Все равно тебе придется где-то наблюдаться, сдавать анализы…

– Спасибо, я…

Мне не очень хотелось быть так уж благодарной почти незнакомой мне женщине. Достаточно, что она вроде как имеет теперь право задавать вопросы, получать на них ответы… Я могу, конечно, и врать, жизнь как-то постепенно научила этой тонкой науке – врать так, чтобы было непонятно, врешь ты или нет, запоминать, кому что соврал, продолжать с той же точки в следующий раз… Я знаю, что, например, Виноградов так живет всю свою жизнь. Но у него это – в крови, а у меня – приобретенное, вынужденное. Не все скажешь на работе – иначе будут смеяться, презирать, далеко не во всем признаешься маме – будет страдать или ругать меня и так далее. Но радости такая жизнь – в клубке вранья – мне не приносит. Поэтому, по возможности, я говорю правду или почти правду или лучше вообще молчу.

– Спасибо, я подумаю… я еще… гм…

Она меня не так поняла:

– А, прости, ты будешь думать – оставлять или нет?

– Нет, я не об этом. Это не обсуждается. – Я опять покосилась на Варю. Похоже, она уже нервничала, не понимая, о чем идет речь, и чувствуя, что я пытаюсь говорить обиняками.

– А срок какой? Ты прости, может, не надо сейчас спрашивать тебя… Тебе удобно говорить?

– Я еду в такси с Варей, хочешь, созвонимся позже. Срок – непонятно.

– Конечно, я позвоню. Пока.

Чудная женщина. Она мне сразу показалась чудноватой. Хотя чем… Красивая, ухоженная, уверенная в себе, только, пожалуй, слишком… Но она мне так помогла… И дело даже не в том, что она не взяла денег, что называется, за извоз. Ольга почти с самого начала вела себя так, как будто мы были знакомы со школы. Это случается так редко. Наверное, годы жизни с Виноградовым приучили меня не доверять людям.

Я ей звонить не стала, она тоже не перезвонила. Когда уснула Варя, я пыталась снова и снова вспомнить, когда, что и как у нас с Виноградовым было, и снова встала в тупик.

Надо было звонить ему – а как иначе? Ведь что-то он должен был мне сказать о своем отношении к этому.

Часов в двенадцать я позвонила. Дома его не было – ничего себе жаворонок, заваливающийся спать в половине десятого вечера! Так, по крайней мере, он объяснял весь год совместной жизни свое плохое настроение вечером. «Посмотри на часы, мне просто пора спать! Почему у меня настроение? У меня не настроение! Я устал…» По мобильному он ответил не сразу. Я услышала музыку и хорошо знакомый повизгивающий смех. Надо же, оказывается, в мире столько поводов смеяться. А я еще удивляюсь, что мне кого-то предпочли. Я не так часто смеюсь. И не так заливисто.

– Саша, это я.

– Привет.

Я ненавижу много лет этот его чужой, противный голос, которым он разговаривает, когда я и Варя становимся ему не нужны.

– Саша, нам надо поговорить.

– Ой, Лена… Как же ты меня достала… Ну о чем нам говорить?

Правда, подумала я. Пойти и сделать аборт. И ни о чем не говорить. Но у меня – вторая беременность в жизни. Я так хотела, так старалась, так привыкла к этой мысли за год. Сначала – не хотела, а потом стала, помимо своей воли, постепенно, привыкать к мысли о том, что я опять стану мамой малыша… беспомощного, доверчивого, прекрасного… И все будет снова – первая весна, первый снег, дождинки, которые он будет ловить ручкой… Его улыбка, первые слова, новая жизнь… Как будто он зародился во мне еще со своего зачатия…

– Может, нам лучше встретиться?

– Ты уже устроила мне кордебалет, в ресторане. Еще раз хочешь?

– Нет, Саша. Я – о другом. У меня будет ребенок. У нас будет ребенок.

Он молчал так долго, что я спросила:

– Ты отключился или слушаешь?

– Слушаю. Так, и что ты от меня хочешь?

Тут замолчала я, потому что сформулировать, что я хотела, я не могла.

– Ты рад?

– Я?! Ты издеваешься надо мной?

– Что ты предлагаешь? Что мне делать?

– Ты первый год живешь на свете? Тебе мало одного несчастного ребенка? Тебе непонятно, что делать? Ты маленькая, наивная девочка? Часики тик-так, люби меня просто так, а я тебе рожать буду каждый год?

– Аборт? Ты говоришь об этом? Ты мне предлагаешь сделать аборт?

– Я? Ну что ты! Я – порядочный человек. Я никому не предлагаю делать аборты. Я надеюсь, что кто-то сам догадается. Я – не бросаю беременных женщин, даже если они мне на фиг больше не нужны, и не бросаю своих детей.

– Варю ты бросил.

– Пошла ты вон! – Он бросил трубку, и мне было понятно его отчаяние.

Минут через десять он перезвонил.

– Лена, ты извини, я орал, не надо было так орать…

– Ничего.

– Лена, это теперь никому не нужно.

– Саша, а можешь ты ничего не говорить больше? Мне больно. Мне так больно, что ты ушел, и это никак не проходит… А теперь – втройне… Не говори ничего, пожалуйста.

– Но мне это не надо! Ты понимаешь? Я с тобой жить не хочу. Я – попробовал – не смог! Ты меня достала!

– Чем, Саша?

– Чем, чем… Какая разница. Всем!

– Может, тебе просто трудно жить с одной женщиной… ты так не привык…

– Так, не так… не так! Ты – невыносима! Ты – виновата! Я – старался! А ты – невыносима! И теперь еще – это! Опять меня прижимаешь к стенке! Опять! Я из-за этого, может быть, и жить с тобой не стал – оттого, что ты стала вопросы настойчивые задавать! И когда, вообще, ты успела забеременеть? От кого? Может, я и ни при чем?

– Ни при чем.

– То есть?.. Ты наврала? У тебя кто-то другой?

– Нет. Просто… просто наврала…

Не знаю, почему я это сказала, наверно, от боли. Каждое его слово причиняло мне невыносимую боль. И надо было как-то это прекратить. И на будущее в том числе.

– А-а-а… наврала! Ну, господи, ну слава богу… Не знала, что придумать, да? Ну, ты – дура, Ленка, какая же ты дура. С такими идиотками не живут, понимаешь? Ты хотела меня в гроб раньше времени положить, да?

– Да. И воспользоваться твоими капиталами. Поэтому очень хотела за тебя замуж. Ладно, Саша, извини.

– Бог простит, Лен! И дай ты мне жить спокойно. Не придумывай больше ничего, расти мою дочь.

Он успел отключиться первым. Хоть какую-то радость доставила человеку.

На следующее утро я хотела отвезти Варю в школу, но вдруг обнаружила, что уже наступило воскресенье.

Варя училась в простой, бесплатной школе, в той, где когда-то училась я. Рядом было много разных школ, где надо платить триста, пятьсот, семьсот долларов в месяц. Там, соответственно, были две учительницы в первом классе, два иностранных языка, красивые микроавтобусы, развозящие детей по домам. Может быть, Виноградов и дал бы денег на такую школу. Но во-первых, он как-то не предлагал, а во-вторых…

Мне понравились учителя и родители в Вариной школе. Совершенно нормальные люди, такие же, как я. Не алкоголики, но и не одурелые от сумасшедших, шальных денег непонятные мне люди на крутозадых иномарках. Мне тоже очень нравятся хорошие машины, чем они дороже, тем больше нравятся. И нравятся дорогие шубы, так, что даже на сто тысяч рублей я не смогла выбрать себе шубу в начале этой зимы, нашей последней зимы с Виноградовым. Он помахал пачкой денег и подмигнул мне:

– Вот, три штуки – тебе на шубу. Выбирай, самую лучшую.

Мы пошли в «Снежную Королеву», и я поняла, что мне нравятся шубы за двести тысяч, то есть за шесть с половиной «штук» американских. И купила длинное облегающее пальто из козлика, серое с подпалинами, как будто козлик терся боками об околицу, с нежным лохматым мехом внутри и неровными, словно оборванными краями рукавов и подола. За девятьсот долларов. Саша был страшно доволен, хвалил мой вкус и фигуру и спрятал остатки денег в сейф, опять подмигнув мне:

– Еще норку на выход можно купить. Самую лучшую…

Кроме песцовых и шиншилловых шуб мне нравятся красивые теплые загородные дома с горячей водой и большим садом. Мне очень нравилась «наша» с Варей комната у Виноградова на даче. Мне нравилось просыпаться, видеть в окно крыши коттеджей – черные, зеленые, темно-красные черепичные крыши. И огромную ель.

Но. Мне активно не нравятся обитатели коттеджей, обладатели мощных иномарок и владелицы тех самых шуб, на которые у меня не хватило красоты и молодости, а может, ума и хорошего характера, потому что у Виноградова денег на нее точно бы хватило.

Я знаю, я уверена, мне хочется в это верить, что где-то есть прекрасные коттеджи с черепичными крышами, на территории которых растут вековые сосны и березы, и к ним на бронированных автомобилях подъезжают умные, интеллигентные, тонкие, порядочные, талантливые, удачливые русские люди. Но я не знаю, где находятся эти коттеджи и как зовут тех людей.

Я, конечно, чуть-чуть кривлю душой и кокетничаю. Просто у меня самой сегодня ничего этого нет. А Женя?.. Все равно он не оттуда, не из того мира, куда хотел было привести нас с Варей Александр Виноградов. И Женя – исключение среди актеров. Слишком талантлив, слишком удачлив, энергичен при всей его безрассудности…

Итак, школа на сегодня отменялась по причине выходного дня.

Значит, сегодня я могу думать, что же мне делать с моей неожиданной проблемой. Я могу посоветоваться. У меня ведь есть с кем. Я вовсе не одна в большом, родном, равнодушном городе. Мама, Неля, Женя, а еще новая чудная знакомая Ольга… Можно целый консилиум собрать! Из старых и новых друзей. Но решать мне нечего. Я понимала, что это безумие, но мысль о том, что можно пойти к врачу и через полчаса остаться без этой проблемы, меня не радовала. Потому что…

Потому что потому. Я хотела этого, я ждала этого, я мечтала… Конечно, непонятно, что теперь делать – без Виноградова. Но это – непонятно. А то – невозможно. Все. Консилиум отменяется.

Тогда надо думать, куда идти работать, пока меня еще могут принять на работу. К Жене в ресторан? Я очень люблю готовить. Или попроситься к Ольге в один из ее косметических салонов? Я могу быть визажистом-консультантом… Закончу двухмесячные курсы… Глупости, глупости. У меня есть диплом, опыт, профессия. Я должна делать то, что умею. Полно знакомых в разных журналах. Но везде придется начинать с того, почему и как я уволилась из ТАССа.

Как я не люблю жаловаться и рассказывать о плохом. Ведь доброй половине знакомых придется отвечать на вопрос о Виноградове… И тот, кто поможет мне устроиться, с ужасом через три-четыре месяца поймет, что я просто-напросто воспользовалась старой дружбой. Обманула, пришла беременная.

Так, и что? Значит, выхода два. Ползти на коленях к Виноградову и просить его содержать меня с животом и Варю… Либо… Либо идти с повинной головой к Харитонычу и просить – предлагать – взять меня обратно на работу. Ведь Харитонычу можно и правду сказать. Он почти родной. Не хотелось бы жалиться, унижаться… Но его-то как раз обманывать я не хочу. Его и попросить мне не так стыдно. Да, наверно, это единственный выход.

– Мам, ты очень задумчивая сегодня, – прокомментировала Варя, раза три безуспешно пытавшаяся завести со мной разговоры.

У меня есть правило – я разговариваю с Варей по-настоящему. Если почему-то не могу – пишу, или меня мучает какая-то идея, или я расстроена и не могу сосредоточиться полностью на том, что ее волнует, – прошу ее чуть подождать. Она это знает.

– Варюша, мне надо тебе что-то важное сказать.

– Хорошее?

– Да. Да, хорошее. Помнишь, папа тебе говорил, что у тебя будет братик или сестричка?

– Да… – Она с детским любопытством взглянула на меня.

– Вот, он… или она… наконец, завелся у меня в животе. Малыш. Он пока еще маленький, вот такой, – я показала пальцами сантиметра полтора-два, – но будет быстро расти.

– Как здорово, мама! А он скоро появится, а?

Все, дала Варьке пищу для ума и фантазий.

А потом я подумала… Подумала – а смогу ли я? А имею ли право так рисковать Варькой? Ведь риск был и при Виноградове… А теперь…

Смогу ли… Ведь я уже ходила одна с Варькой. Будущей Варькой в животе, которую до последней минуты считала мальчиком – там, в животе… И тогда было лучше. Виноградов не очень уж радовался моей беременности, но вился где-то рядом.

Появлялся, исчезал, не всегда являлся один, иногда в его машине маячила женская головка… Он то капризничал, то раздавал авансы, то требовал, чтобы был именно мальчик, по два дня подряд ходил ко мне с фруктами, цветами и оттопыренной ширинкой, потом опять «улетал» в срочные командировки… Тогда было проще. Хотя и очень горько. А теперь… теперь мне больше лет… и Варя…

К вечеру я измучила себя сомнениями. Одно было ясно. Надо устраиваться на работу, вернее, возвращаться.

Перед сном я взяла и позвонила Виноградову.

– Да-да-а? – Он ответил загадочно-томно, может быть, рассчитывал на телефонный секс, до которого временами становился большим охотником, чем страшно меня раздражал. Вот и сейчас. Я хотела спросить совсем о другом. Но этот тон… Таким тоном говорит девушка в половине второго ночи на RenTV: «Позвони мне» – и запихивает при этом себе палец с устрашающим пластиковым ногтем в рот.

Поэтому я спросила:

– Саша, а твоя… девушка знает, что у тебя есть дочка, есть я? Я имею в виду, что ты с кем-то живешь постоянно?

Виноградов зевнул – понял, что сегодня не выйдет, скорей всего.

– Ну я же не прищавый мальчик, – ответил он.

– Прыщавый, надо говорить «пры-щавый». Саша…

– А ты лежишь, Ленка?

– Я играю в бейсбол. – Я положила трубку и выдернула провода из розетки.

Какой странной может быть последняя капля…

* * *

Моя любовь тебя хранила, моя любовь тебя спасала, наше с Варей существование вносило хоть какой-то смысл в ту суетливую, маетную жизнь, которую ты сам так не любишь. Да, у тебя нет боли, но у тебя нет и смысла. А у нас, у меня – боль, она не скоро пройдет. Даже когда вообще нет ни капли нежности, ни капли любви, когда не можешь и не хочешь больше любить – боль остается. Она то притупляется, то вдруг, в самый неожиданный момент хватает тебя за горло, невозможно дышать, невозможно, невозможно… Она то тянет, то дергает, то переворачивает тебе желудок, то будит среди ночи, то липкой паутиной опускается на лицо в тот самый момент, когда ты засыпаешь, и сон недоуменно отлетает прочь. И ты лежишь и пытаешься освободиться от бессмысленных воспоминаний, от сожалений, от страхов.

В три с половиной года Варя ответила чужой бабушке на площадке, которая спросила мою девочку, не боится ли она кататься с горки на корточках, а не на попе: «Не боюсь! Я боюсь одинотества и нисеты».

Но в моей жизни есть смысл. У меня есть Варя. У меня есть кто-то, пока не знаю кто, очень маленький – внутри меня. Им нужна моя любовь. Им нужна я.

А кому нужен ты, Виноградов? Котенку с заливистым смехом? И кто нужен тебе? Как мне жаль тебя, как жаль, что у тебя нет больше нас. Нет тех, кому ты был нужен любой – пьяный, трезвый, храпящий, не очень удачливый, бедный – ты ведь не всегда ездил на «мерседесе» с шофером… или ты совсем потерялся в этой новой жизни, Виноградов? И не найти тебя среди блестящих бамперов и хрустящих купюр… Тебе – себя не найти…