Текст книги "Там, где трава зеленее"
Автор книги: Наталия Терентьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
– Еще раз добрый день, – сказал он и протянул мне руку.
Как невежливо, подумала я и, вместо рукопожатия, поднесла свою руку так, чтобы у него была возможность ее поцеловать. Что он и сделал. Так, шажок.
– Я рада.
Еще шажок.
– Я тоже. Просьба моя, может быть, несколько странная… Сейчас объясню.
Мы сели в машину и поехали в сторону… моего бывшего дома. То есть дома, где сейчас жил придурок Савкин. По дороге мы молчали. Он спросил меня:
– Как дочка?
Я ответила:
– Хорошо. Нормально.
Он кивнул и включил музыку. Зазвучала скрипка, я старалась не морщиться, но для моего тогдашнего состояния не хватало только нервных пассажей Сен-Санса и Сарасате. Минут через пять он поменял диск, и заиграла вполне спокойная симфоническая музыка. Мы проехали дом, где находилась моя разграбленная квартира. Он спросил:
– Кто здесь сейчас живет?
– Фиктивный муж, бывший, прописанный в моей квартире.
Он взглянул на меня, но больше ничего не сказал. Мы свернули на бульвар. Объехали его кругом и въехали во двор нового кирпичного дома, обнесенного черной кованой оградой. Ограда впечатляла. Поверх нее красовалась маленькая черепичная крыша, но охраны никакой не было – вход и въезд свободный.
Он припарковался возле второго подъезда и показал мне на дом:
– Хотел попросить… Я здесь купил квартиру. Надо что-то с ней делать, ремонт, что ли… Дом уже заселен. У меня там жил друг полгода – ему деваться некуда было. Он поставил раковину, кресло, а больше там ничего нет. Завтра придут смотреть архитекторы. Но я должен понять – что им сказать. Чего я хочу. А я не знаю. Мне все равно. Совершенно все равно. Вот я и… – он посмотрел на меня, – прошу совета…
Я пожала плечами и сама тут же себя внутренне одернула. Ну что я придуряюсь. Ведь я рада. Рада! Что он вообще о чем-то меня просит. Какого-то совета – повод это или правда – какая разница. Почему я сейчас собралась равнодушно сказать: «Да пожалуйста, мне не трудно». Да мне вообще делать нечего по жизни, разве что ходить по чужим новым квартирам и советовать.
– Если я смогу сказать что-то вразумительное. Конечно, с удовольствием.
Мы поднялись наверх. Квартира оказалась на седьмом этаже, очень большая, светлая. Мы походили по пустым комнатам – мне показалось, что комнат больше четырех. Я с некоторым удивлением взглянула на него, но ничего не спросила. Постояла у одного окна. У другого.
– Прекрасный вид, – сказала я.
– Да, – ответил он и тоже подошел к окну. – Шторы, наверно, какие-то надо. Да?
– Да, – кивнула я. – Шторы надо.
– И здесь что-то поставить, да?
– Конечно. Диван.
– Да, правильно. Диван. – Он поправил прядь моих волос. – Растрепались, – объяснил он и убрал руку.
– Я прическу сделала сегодня.
– Красиво, – сказал он. – Обычно тоже красиво. Коса, чуть такая… – Он показал рукой какая.
– Растрепанная, – помогла я.
– Да, точно.
– Если постричься, я стану тетенькой.
– Нет, неужели… – Он и так и так посмотрел на мое лицо. – Нет…
– А так я больше похожа на девушку, уставшую немного. Правда?
– Да. Именно. Да, на уставшую девушку.
Он смотрел на меня. Просто стоял рядом и смотрел. На мои брови, уши, лоб, губы, волосы – медленно переводил глаза с одного на другое.
– Что-то не так? – спросила я.
– Да. Да, именно, что-то не так. Не знаю. – Он взъерошил себе волосы и посмотрел на потолок. – Может быть, потолок померить?
– Да. Правильно, – сказала я. – Измерить высоту потолка. Да.
– Здесь была рулетка.
Мы походили по комнатам, ища рулетку, но не нашли.
– Думаю, три метра, – сказал он.
– Да. Три. Три тридцать, – поддержала я.
– Правильно. Три тридцать. Хорошая квартира, или… – Он посмотрел на меня. – Как?
– Хорошая. Прекрасный выбор.
– Я не выбирал. Мне было все, равно. Так получилось.
– Понятно. Но квартира очень хорошая. Большая.
– Очень большая.
– Светлая. И планировка просто прекрасная.
– Да. – Он внезапно подошел ко мне совсем близко и безо всякого предупреждения, слов, взглядов стал целовать, крепко держа меня при этом за шею сзади. Я не вырывалась, хотя комсомолка внутри меня поначалу и дернулась. Христианка замерла в сомнениях. А женщина простая, жизнью битая, пятнадцать раз брошенная и двадцать восемь обманутая, отдалась в объятия безо всяких лишних размышлений.
Я чуть отстранилась от него. И он отпустил меня, не сразу, но отпустил. Я внимательно посмотрела на него и протянула ему руку. Он молча взял ее, притянул меня, и я почувствовала, что становлюсь невесомой, отрываюсь от пола – просто он медленно, не спеша поднял меня и удобно устроил у себя на руках. И, держа меня, подошел близко к окну.
– Это Крылатское, что ли? Или Строгино? – задумчиво спросил он.
– Это Крылатское. Строгино видно из другого окна.
– Хорошо.
Он аккуратно отвел волосы с моего лба.
– Вот это вопросительные морщинки, а вот эти две, – он провел пальцем между моими бровями, – сердитые.
Я не привыкла сидеть у мужчины на руках и попробовала слезть. Он засмеялся, подбросил меня вверх, а потом поймал. Я закрыла глаза. Какое-то невероятное ощущение обрушилось на меня так внезапно, что я даже помотала головой, чтобы очнуться от этого морока. Мне показалось, что я маленькая, совсем маленькая, легкая и беспомощная. Я сама обняла его за шею и прижалась к ней носом. И опять уловила уже знакомый запах леса, утреннего апрельского леса, и подумала – не забыть спросить, как называются духи. Потому что ведь это совсем не те духи, которые раньше покупала я – в подарок. Сначала мне показалось, что те, но они – совсем другие, совсем… Я хочу понюхать их в магазине, я хочу купить их, нюхать каждый день, чтобы привыкнуть к ним быстрее. Чтобы перестать внюхиваться и ждать этот запах, этот невероятно свежий, чистый, заполняющий все мои легкие запах едва-едва просохшей от снега земли, первых цветов и первой травы, влажноватой хвои и молодой березовой коры…
Наверно, я сошла с ума? Я не хочу, я не буду любить его! Я уже достаточно любила. Я любила всю свою сознательную жизнь только одного человека, имела от этой любви столько боли, что хватило бы еще на одну жизнь, которой у меня, кстати, не будет, и гораздо меньше радости.
Женщина, с юности живущая с одним и тем же мужчиной, – это диагноз. Для меня близость с мужчиной означала близость с Сашей. Чего-то другого мне никогда не хотелось, и сейчас я боялась.
– Я должна вам кое-что сказать.
– Скажите, конечно. – Он поцеловал меня в лоб.
Хорошо, что, сидя в сквере на Патриарших, я вытерла влажной салфеткой весь свой грим молодого счастливого лица… толщиной в полтора сантиметра…
– Это очень важно. Я… сколько я себя помню, я ждала одного человека. Смешно, да?
– Пока не очень. И?..
Мне почти не важно было, что он скажет и подумает, я должна была это произнести вслух. Чтобы он это знал! Чтобы я случайно этого не забыла, вот прямо сейчас не забыла… в крепких уверенных объятиях, в этом аромате, очень хорошем аромате чужой жизни, случайно пересекшейся с моей…
– Ждала-ждала, пока мне не надоело ждать, почти совсем надоело. Тогда он пришел и сказал: «Будь со мной всегда». Я не поверила, отказалась. И тогда он сделал так, чтобы я поверила. Он сказал: «Роди мне еще ребенка». И я согласилась. А тогда он сказал: «Извини, больше не хочу – передумал». Так вот; я больше не хочу этого ни от кого слышать! Никогда. И я…
Я не хочу никого любить, даже этого милого человека, с его невероятными плечами, на каждое из которых можно посадить по крупному ребенку, и еще останется место, с его огромными коленями, по которым можно прыгать, как по камням, с его теплыми ладонями и этим запахом, дурящим, обманывающим запахом!
Я и не заметила, что у меня потекли слезы. Толя осторожно вытер мне щеки обеими ладонями. И стал покачивать меня, как маленькую.
Он шептал мне какие-то глупости, что я маленькая, что я любимая, самая любимая, а я чувствовала – еще чуть-чуть, и я сдамся, я брошусь в этот поток, уносящий меня к новому страданию. Я разняла руки, которыми, оказывается, крепко держалась за его шею. Он вернул мои руки обратно и расцеловал меня так, как я люблю целовать Варьку, – от бровей до подбородка. От неожиданности я притихла и снова закрыла глаза. Так я, видимо, и пропустила тот ответственный момент, когда сдалась.
– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил Толя.
Я точно знаю, это он мне сказал еще до всего, что было потом, после чего я забыла не только Александра Виноградова с его тонкими запястьями и нежными мочками, но и временно забыла о малыше, замершем от неожиданности у меня внутри, и о бесконечно любимой Варе. А также о страдании, что поджидало меня на подлой тропиночке с милым названием «любовь».
Я знаю, что он мне сказал это до всего, что было потом, потому что я ответила:
– А если я тебе не понравлюсь… или ты мне не понравишься?
– Это будет большое разочарование, – ответил он. – Тогда ты возьмешь свое согласие обратно.
«А ты?» – могла спросить я, но, наученная годами унижений с Александром Виноградовым, не спросила.
– Но так не бывает. Мы ведь еще…
– Именно так и бывает, – засмеялся он. – Представь, что я ухожу на войну.
– А ты уходишь на войну?
– Нет, к счастью, пока нет.
– Ты обо мне ничего не знаешь, Толя. Самого главного.
Он улыбнулся:
– Ты мусульманка?
– Нет, конечно, вот же крестик. – Я достала из-под кофточки крестик и показала ему.
– Ты любишь того, о ком плакала у Женьки на даче? Который сказал: «Извини, я не добежал»?
– Нет, – ответила я чуть менее уверенно. Он это услышал и посмотрел на меня внимательно.
– Тогда что?
– Я жду от него ребенка.
– А… ну да, он же попросил… – Толя посмотрел на меня.
– Да, а я постаралась…
– Да-а… жаль… значит, я чуть-чуть не успел…
Я промолчала.
– А он тоже ждет вместе с тобой?
– Нет.
Толя очень аккуратно приподнял мою грязно-розовую кофточку и погладил живот.
– Смотри-ка… А какая смелая, гордая… Пришла, ушла… А у нее там человек… Кто, не знаешь?
– Нет, специально не узнаю. Чтобы ошибки не было. Кто будет, тот и будет. Все мое. Но… вроде мальчик. Бабки говорят, все до единой.
– Как я иногда завидую женщинам и чувствую себя полным идиотом… Маленькая, слабая женщина, у которой внутри растет малыш, дерзко говорит мне «Пока!» и не оглядываясь уходит. А пришла ведь за помощью, правда?
– Ты решил помочь? – Я держала его руками за шею – просто чтобы не упасть, а получалось, что я его обнимаю. – Я похожа на твою первую жену?
Он покачал головой:
– Нет, совсем не похожа. А… – он осторожно опустил кофточку, – тебе… можно?
– Наверно… Только первые три месяца нельзя и перед самыми родами…
Мне захотелось слезть с его рук. Он как будто это почувствовал и отпустил меня.
– Давай мы действительно посмотрим то, что ты просил меня посмотреть, посоветовать… Или ты все наврал?
– Нет, почему. – Он внимательно посмотрел мне в глаза. – Давай. Посмотрим. Иди сюда.
Он открыл дверь, и мы оказались в просторном помещении с аркой посередине.
– Это, вероятно, подразумевалась гостиная. Там вроде как кухня.
И действительно, в помещении за аркой я увидела одиноко стоящий столик, раковину и плиту.
– А холодильник?
– Я же здесь не живу. Друг как-то перебивался. Зима была, на балкон сосиски бросал, наверное… Он точно как я когда-то – с войны вернулся, а дома его не ждут. Только я-то в своей квартире куковал, а ему пойти некуда было.
– А где он сейчас?
– Уехал. – Толя отвернулся. – А я потом приходил сюда как-то раз с архитектором, моим приятелем. Но он мне такое навертел… Подвесные потолки спускаются ступеньками. Разноцветные огоньки бегают по потолку ванной, в спальне зеркало на потолке, а мне и спальня-то никакая не нужна была…
– А зачем ты вообще такую квартиру большую купил?
– Это моя давняя мечта – ходить из комнаты в комнату большими шагами и тратить на путь до ванной уйму времени…
– Ты шутишь?
– Конечно. Так получилось. Я вложил в этот дом деньги, когда здесь еще стояла панелька – пятиэтажка с картонными перегородками. И практически думать об этих деньгах забыл. Вырастут – вырастут, потеряю – так и что ж. В тот момент и рубли и доллары все равно сыпались… Я ведь не бизнесмен, ты видишь. У меня другие игры.
– Войнушка?
Он улыбнулся:
– Ага. Политика, ордена…
– У тебя есть орден?
Он кивнул:
– И не один. Может, теперь согласишься?
– Замуж?
Он обнял меня, и я опять не заметила, как обрела невесомость.
– Да ладно. Так уж и замуж сразу. Надо посмотреть, что к чему, как одна очень современная женщина только что мне сказала. Действительно, что ж так прямо – по старинке…
Мы оба посмотрели на единственное кресло, которое стояло посреди комнаты. Потом посмотрели друг на друга. Я опустила глаза, а Толя засмеялся:
– Еще есть столик на кухне. Что вы предпочитаете?
– Я предпочитаю помыть руки, – сказала я и неожиданно для самой себя поцеловала его в губы, которые были слишком близко от меня.
Он запрокинул мою голову. И я растворилась в нем. Почти до конца. Одна мысль не дала мне возможности раствориться полностью.
– Осторожно, только, пожалуйста, осторожно, – кажется, говорила я вслух.
– Ну и что ты скажешь? – спросил он меня, когда мы сидели обнявшись в единственном кресле.
Я со страхом прислушивалась к малышу и думала только об этом – если что случится – я себе не прощу никогда. На всю оставшуюся жизнь. О чем думал Толя, я не знаю.
– А? Что скажешь? – повторил он и провел губами по моему виску.
– О чем?
Я чуть отстранилась и посмотрела в его глаза – хоть рассмотреть глаза человека, с которым я только что забыла, почти забыла о том, что я не просто женщина, а, как говорят священники, – женщина «непраздная», человека ращу в животе. Глаза у него оказались серые – обычные. Со светлыми ресницами.
– Ты согласна выйти за меня замуж?
– Ты посчитал моих детей?
– Да.
– Н-наверно, согласна.
– Тебе надо подумать?
– Да. Нет. Не знаю… – Я вздохнула. – А ты подумал?
Он засмеялся:
– Да.
Я умылась, мы поискали на кухне, нельзя ли сделать чай или кофе, ничего не нашли и решили быстро выпить кофе где-то по дороге. В машине он меня спросил:
– Так где вы сейчас живете?
– Я сняла квартиру, то есть комнату.
– Господи… – Он внимательно посмотрел на меня. – Почему ты мне не позвонила?
Я промолчала.
– Ты тогда звонила… Понятно.
– Да, после суда. Я совсем растерялась.
– Я вас прямо сегодня заберу. У меня, правда, одна комната, но очень большая, и кухня – огромная.
Я посмотрела на него.
– На кухне буду спать я, а вы с Варей – вместе. Пока. И надо быстро отремонтировать эту квартиру, безо всяких бегающих по потолку огоньков. Ты можешь заняться?
Я вспомнила, как истово, с увлечением и радостью я занималась сначала Сашиной дачей, потом перепланировкой той самой квартиры, где мы должны были уже полтора года как жить… Как до мелочей представляла, где что будет стоять, какого цвета будут шторы в Сашиной комнате и обои в прихожей…
– Да, могу, наверно. Только мне нужно сейчас писать сценарий. Ты же слышал – при тебе позвонили из кинокомпании. Они покупают то, что я написала. Но наверняка потребуются какие-то изменения…
– Я ничего не знаю об этом. Расскажи, пожалуйста.
– Толя…
– Да?
– Ты можешь остановить машину на секунду?
– Тебе нехорошо?
– Нет, все в порядке.
Он остановил машину и повернулся ко мне. Внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Да, я тебя люблю, ты ведь это хотела услышать? Да, я пропишу тебя сразу в эту квартиру и Варю, и оформлю на тебя собственность.
– Ты что?! – Я смотрела на него во все глаза.
Я действительно хотела узнать, спросить, убедиться, услышать – ведь он не произносил этого – про любовь, не про собственность. А как же без пароля, без слов, которые являются кодом и вмещают в себя все то, что человечество успело понять и принять, на сегодняшний день, про любовь.
«Я тебя люблю» – значит я хочу с тобой жить, жить честно. Так понимаю я – комсомолка. Я тебя люблю, и я хочу быть с тобой в горе и радости, до последнего дня моей жизни – так понимаю я, христианка. Я тебя люблю и, значит, хочу быть близка только с тобой, пожалуйста, не проси меня целовать Милку или твоего друга. И я не хочу, чтобы ты жил также с нашей будущей соседкой, даже если она будет моложе меня на пятнадцать лет. Ну ведь кто-то из подъезда точно будет моложе меня…
Но при чем тут жилплощадь и права на нее? Наверно, хорошо, что он сам сказал об этом, но…
– Прости, может прозвучало грубовато – все в одну кучу. Но я хочу, чтобы у тебя не было сомнений – со мной тебе будет лучше, чем сейчас. Во всех отношениях. Очень рационально, разве не так? – Он поцеловал меня и погладил по голове.
Ну как можно было после этого сомневаться в истинности чувств этого крупного мужчины, большого начальника, офицера и в общем-то несколько первобытного, но красавца?
– И можешь мне поверить, о твоей жизни у меня было время подумать, – добавил он.
– Увы, если я выпишусь из той своей квартиры, она точно достанется Савкину. Я тебе расскажу все потом.
Толя кивнул. А я подумала: «Господи. Я тебя благодарю, если только это не шутки рассерженного творца – я ведь и это раскритиковала, и то: и аппендицит ей не нравится, и в тайные замыслы Создателя все пытается проникнуть, понять – а зачем, а почему. И зачем нам каждодневные соития, и почему зубов не хватает на всю жизнь…»
Мне так хотелось спросить: а давно ему пришла в голову такая странная мысль – жениться на мне? Но я не спросила, потому что этот вопрос сродни тому, когда я однажды попыталась спросить Женьку:
– А как ты это играешь?
И он в ужасе замахал руками:
– Нет, нет… не спрашивай даже…
А как тебе пришло в голову это написать? А почему ты в этом спектакле чуть заикаешься? А зачем ты на этой картине нарисовал такую загогулину, на хвост похожую? А можешь сказать, в какой момент ты меня полюбил?.. И надолго ли?..
Глава 17
Сычи, мелкие или средние птицы отряда сов. 25 видов, в Евразии, Африке и Америке. В СССР – 3 вида.
Советский Энциклопедический Словарь. 1985. С. 1290.
Толя забрал нас из квартиры Любови Анатольевны действительно в тот же вечер. Пока он ездил на встречу, мы собрали вещи и сходили купили в ночном магазине нашей милой хозяйке большой букет цветов и чудесного гнома в красном колпачке и золотистом камзоле. Любовь Анатольевна даже расплакалась и взяла с меня обещание приезжать в гости.
Толина квартира оказалась в трехэтажном доме, который построили немцы после войны. Однокомнатной ее можно было назвать с большой натяжкой. Кухня действительно огромная – метров двадцать пять, при желании можно было разделить ее на две части. Мало того, из кухни вел черный ход на лестницу. Толя подмигнул мне, показывая на эту дверь:
– Для тайных агентов. Имей в виду, если увидишь подозрительную личность…
Я понадеялась, что он шутит.
В ванной комнате стояла чугунная ванна на ножках. Думаю, ее поставили тоже пленные немцы.
– Это модно… – в некоторой оторопи проговорила я. Я и представить себе не могла, что, имея деньги, можно сегодня так скромно жить.
Толя засмеялся.
– Надеюсь, ты все сделаешь как надо – модно, красиво или как захочешь – в той квартире. Варюша, – взглянув на меня, он повернулся к стоявшей поодаль Варе, – тебе мама сказала, что я сделал ей предложение?
Варя молча посмотрела на меня. На него смотреть не стала. И ушла, села в прихожей на большую сумку.
Мы с Толей посмотрели друг на друга.
– Это будет сложно? – спросил он меня.
– Не думаю, – ответила я вполне искренне. – Просто не сразу.
Комната была построена в виде буквы «п», с тремя окнами и балконом. Так что и здесь можно было понастроить перегородок и поселить еще Савкина, к примеру.
– Располагайтесь, девушки, а я съезжу за остальными вещами.
Пока его не было, я постаралась еще раз поговорить с Варей. Мы вместе ходили по квартире, рассматривая немногочисленные фотографии. Вот, вероятно, родители. А вот, скорей всего, маленькая девочка – его дочка. Варя долго смотрела на ее фотографию и молчала. Когда приехал Толя, она тоже не проронила ни слова. Промолчав так до самой ночи, она отказалась от ужина, часов в двенадцать я оглянулась и ее не увидела. Я походила-поискала ее и обнаружила сидящей на полу в том же самом месте – в прихожей. Сумки я, разумеется, разобрала не все, да и не было смысла их до конца разбирать. Девчонка моя сидела между пакетами и молча смотрела перед собой.
– Дочка… – Я попыталась погладить ее по голове, а Варя, моя добрая, послушная Варя, моя капелька и частичка, резко увернулась и еще махнула рукой, чтобы попасть мне по руке. Она промахнулась, подняла голову, и я увидела в ее глазах слезы. – Варюша…
– Иди к нему… Что ты пришла? Иди… – сказала бедная Варя и заревела. Когда она так плакала, она становилась похожей на маленького, обиженного, несчастного Сашу Виноградова… «Одно лицо!..» – смеялся Саша, любивший поддразнивать меня на предмет Варькиной очевидной и неоспоримой похожести на него.
Я присела рядом с ней и заревела тоже. Села я как-то неудобно, и у меня резко защемил правый бок. Я заохала и попыталась встать. Варя испуганно посмотрела на меня:
– Мам, ты что?
Я схватилась за бок.
– У тебя болит сердце?
– Нет, Варюша, сердце слева, вот здесь… Просто что-то… Ой, подожди…
Боль была такая резкая, что мне трудно было даже говорить. Варька безумно испугалась, засуетилась около меня, приложила ручку к тому месту, за которое я держалась. Боль стала поменьше.
– Мам, можно я позову… дядю? – Она смотрела на меня испуганными глазами.
– Нет, Варюша, не надо… Чем может помочь мужчина…
Она держала ручку не отнимая, и боль постепенно проходила. Вероятно, просто малыш внутри надавил мне на печень. Через несколько минут все прошло. Я взяла Варю за руку.
– Варюша, пойдем выпьем чаю? Я без тебя не ела. И не пила ничего.
Она руку не вырывала, только крепко ее сжала.
– А он… уйдет, мам, а? – с надеждой спросила она и заглянула мне в глаза.
– Нет, Варюша, это же его дом, куда он пойдет.
– А мы будем с ним жить теперь? Зачем?
– Варюша. Я… я люблю его и… я выйду за него замуж.
– А как же я? – Она заплакала.
– Доченька… Ты – это ты. Я тебя люблю больше всего на свете, больше самой жизни. А он будет моим мужем.
– А как же папа?
Варька, милая моя Варька, любила Сашу Виноградова очень. Любила сидеть у него на коленях, когда он вперивался в телевизор, бездумно перетыкая с программы на программу. А она сидела, обняв его, и смотрела всю ту ерунду, под которую кемарил в кресле вечно пьяненький к вечеру Саша. Она любила улечься вместе с ним в девять вечера в постель и слушать, как он, явно думая о своем, на одной ноте бубнил ей какую-нибудь сказку. Иногда я слышала, как она смеялась:
– Пап, ты читал уже эту страницу, переворачивай!
Варька любила гоняться за ним по территории дачи, когда он стриг траву газонокосилкой, и ездить на тачке в лес, взгромоздившись на плотную ароматную кучу свежескошенной травы. Она хохотала, и смеялась, и обнимала его, расцеловывая, и ждала – дождаться не могла вечером, когда мы жили вместе, и ждала – дождаться не могла субботы, когда Саша жил один.
Никогда не будет она любить Толю так. Скорей всего, она вообще не будет его любить – никак. Замкнется, станет быстро взрослеть, отдалится от меня. И я ничего, ничего не смогу с этим поделать.
Толя наверняка слышал – у нас что-то происходит, но не вмешивался.
Я опять села на пол, теперь уже аккуратно, притянула дочку к себе и заплакала. Плакала я одна, Варька больше не ревела.
– Прости меня, Варюша. За все прости. За то, что я дом наш не сохранила. За то, что Сашу не смогла сохранить, за то, что так опрометчиво родила тебя. Я надеялась, что, когда родишься ты, мы с папой, наконец, будем вместе. Это такая ошибка некоторых мам… Мне казалось, что именно этого нам и не хватает.
– А папе так казалось? – вдруг спросила Варя.
– То казалось, то не казалось. Ты же знаешь нашего папу.
– Ушел-пришел, убежал-прибежал, – кивнула Варька и добавила, гладя меня по мокрой щеке и целуя, – не плачь, мамочка, пожалуйста.
– Я не буду, дочка. Но я не знаю, что мне делать. Наверно, не надо было сюда приезжать… Я, наверно, поспешила… Хочешь, поедем обратно к Любови Анатольевне?
Жестоко было спрашивать семилетнюю девочку об этом. Что она могла мне ответить, моя дочка, которой я в результате не смогла дать ничего, кроме своей глупости? Варька ничего не ответила, положила мне голову на колени и затихла.
Что я могу дать дочери, кроме своей непрактичности и благостной терпимости? Всепрощение… Я никак не могла понять, что он подлец, потому что я, столь наивная, вообще не знала, что это такое… Что можно – вот так… Я много лет не понимала, ждала и надеялась – как на полном серьезе рассказала сегодня Толе. Но я ведь даже не осознавала – кого я ждала… Он делал гадость, я сразу это прощала, не составив себе труда понять, что произошло, умывалась слезами и покорно ждала, когда же он придет снова, с новыми предложениями…
Варька уснула у меня на коленях, я гладила ее по головке, бесконечно дорогой и любимой, и уже ни о чем не думала.
Этот странный день подошел к концу, а я и не знала – радоваться мне или печалиться.
На следующий день я поехала на киностудию «Антон и они». У них было три комнаты на «Мосфильме». Взяла с собой Варю, чтобы не оставлять ее одну у Толи в квартире.
Я познакомилась с симпатичным, энергичным Антоном Быстровым. Мы обсудили устно и тут же быстро набросали план из сорока двух пунктов – что надо изменить и в какую сторону развивать дальше. У Антона были грандиозные планы – сделать на основе моего сценария бесконечный и… любимый детьми сериал. Меня всегда восхищает в людях та уверенность в собственных силах и талантах, которой мне часто не хватает.
– Я уже уговорил… гм… солидных людей дать деньги на двадцать серий.
– То есть мне надо срочно приниматься за работу?
– Прямо сегодня желательно! Есть уже и режиссер хороший, Владик Комаров. Он снял два полнометражных детских фильма. И актеров вовсю подбираем…
Пока мы с ним разговаривали, в комнату несколько раз входила ассистент режиссера, приносила ему какие-то бумаги и фотографии, хотя он каждый раз говорил: «Надежда Андреевна, потом, потом, ну, Надюша Андревна!» Она его при этом называла просто Антоном. Он объяснил мне, что почти весь штат его кинокомпании – из старых мосфильмовских работников, которые прекрасно могут организовать производственный процесс – а именно съемку и подготовку к ней, и при этом так горят, и так держатся за место, что плати им – хорошо, а не плати – все равно будут работать, за идею.
– Я плачу, – засмеялся Антон, увидев сомнение в моих глазах. – Кстати, о птичках, они же – твои гонорары. – Он сразу стал называть меня на «ты», спросив разрешения. Мне пришлось сделать то же. – Ты посоветовалась с людьми, представляешь сумму, до которой можешь торговаться? Нижний предел я тебе еще по телефону подсказал.
– Ой, Антон… – Я посмотрела на продюсера. – Я ни с кем не советовалась. Давай торговаться. Но я не умею.
– Хорошо. Давай так. За серию – м-м-м… Нет, ну что за ерунда. Говори сама.
– Две тысячи. – Я посмотрела на него. – С половиной. Евро.
– Долларов, – быстро сказал он. – И весь торг.
– Идет. – Я облегченно вздохнула. Попыталась посчитать в уме и ужаснулась сумме. – Вот это да…
– Лена, ну ты журналист или где? – спросил меня очень довольный Антон.
– В основном – где, – ответила я. – Теперь такой нюанс…
Я собиралась сказать, что будет вынужденный перерыв – из-за родов, надо как-то заранее учесть его, и тут в комнату опять вошла, внеслась Надюша Андреевна.
– Простите, вы же наш сценарист? Елена Витальевна?
Я улыбнулась:
– Да, здравствуйте.
– Это ваша дочка очаровательная там сидит?
– Да, моя, Варюша.
– Антон… – Надюша Андреевна выразительно посмотрела на Антона. – Там сидит… – Она что-то сказала ему одними губами.
Он посмотрел на меня:
– Гм… Лен, а ты не возражаешь, если мы твою дочку попробуем… Вот тут говорят, она может подойти на главную героиню…
– Варя? Да что вы! Она совсем другая, чем Соня. Соня такая хулиганистая, а Варя… – Я посмотрела на них обоих и поняла, что говорю все совершенно напрасно.
– Там все уже смотрят ее, – добавила Надюша Андреевна. – Как раз Владик пришел, режиссер наш, – пояснила она для меня.
– Но ей же в школу идти… Нет, подождите, как же она сможет…
– Да может быть, еще и не подойдет! И не получится! Или она не захочет! – увещевала меня Надюша Андреевна, подталкивая к выходу.
В соседней комнате Варя громко читала сценарий – за Сонечку. А симпатичный, доброжелательный молодой человек лет тридцати, в сером свитере, с бородкой – читал за Гнома. Я поняла, что это режиссер Владик Комаров.
– Отдай, я говорю тебе – отдай! – противнейшим голосом и совершенно органично канючила Варька.
Окружающие тихо смеялись. Владик, показывая всем кулак, говорил смешным голосом:
– Не могу, все! Растворилась твоя любимая кукла!
– Нет! – заплакала Варька и вдруг тихо и с угрозой сказала, взглянув на Владика: – Сейчас я тебе твой колпак оторву, дурацкий!
Владик прикрыл рукой воображаемый колпак. Все смеялись и даже хлопали. Я много написала о театре и хорошо знаю цену этим восторгам. Сейчас задурят девчонке голову, через полчаса придет другая «Соня», они так же будут восторгаться и хлопать.
– Варюша, ты молодец. – Я подошла к ней и аккуратно взяла из ее рук сценарий. Надо же, он уже совсем по-другому записан, видимо, это и есть пресловутая «американская» запись – пять фраз на одном листочке, перевод бумаги. – Тебе самой понравилось?
Варька вздохнула:
– Не очень. Соню так жалко…
Режиссер-постановщик Владик подошел ко мне. Мы поздоровались, познакомились, Владик очень искренне похвалил мой сценарий и Варю. Варе пришлось еще сделать несколько фотографий и видеопробу. Я была уверена, что это все – пустая трата времени, но ссориться с группой сразу не стала. По дороге домой, к Толе, Варя молчала, но глаза ее сверкали и щеки горели.
– У меня ведь есть дом, вроде дачи… – сказал Толя вечером. – Но я там так давно не был… В то лето один раз приезжал, даже не ночевал, не получилось… Вам бы, конечно, хорошо там пожить… И недалеко – двадцать пять километров. Но сможем ли мы одновременно зарядить ремонт в квартире и подремонтировать дачу?
– А там свет есть?
– Есть… должен быть…
– А вода какая-нибудь?
– И вода, и газ, и даже отопление… Но надо все проверять, чистить… Может, съездим в субботу, посмотрим?
– Давай.
Варя по-прежнему смотрела на Толю волчонком, и я никак не могла понять, что же это такое. Ведь Женька ей очень нравился. Что-то, видимо, она чувствовала в Женьке, что не давало ей ревновать. А здесь… Ближе к ночи она ходила за мной хвостиком по квартире – в ванную, стояла у двери туалета – так она делала, когда была совсем крохой. Спать мы легли вместе, она обвила меня ногами-руками, положила голову на плечо, ухватилась рукой за волосы и не спала до тех пор, пока я не почувствовала, как проваливаюсь в сон.
