Текст книги "Там, где трава зеленее"
Автор книги: Наталия Терентьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
Глава 11
Адвокат Игорь Савельев, в девичестве Райнин, оделся слишком импозантно для процесса в районном суде, так мне показалось. Ни прессы, ни телевидения. Кстати, а почему, подумала я и улыбнулась про себя. Как потом оказалось, улыбалась я совершенно напрасно.
В «зале» суда, который был всего лишь небольшой комнатой с двумя рядами откидных стульев, уже сидели двое – Гарри Савкин и его мать. Мы с Игорем сели как можно дальше от них.
Гарик был одет в яркий твидовый пиджак, явно с чужого плеча. Мне он показался очень знакомым, этот пиджак. Когда Гарри полуобернулся к нам, я увидела кокарду со знаком лондонского клуба «Дрейк» – маленький выстроченный тускло-золотыми нитками селезень в коричневой шапочке с козырьком. Это был пиджак моего отчима, который он как-то получил в подарок, когда сто лет назад выступал на концерте в этом клубе. Отчим до всех своих удачных и неудачных афер был неплохим пианистом. Пиджак он подарил придурку Гарику вместе со множеством других своих вещей – хороших, добротных и совершенно не подходящих Савкину. Отчим любил дарить не очень нужные уже ему вещи хорошим, верным людям.
Интересно, мне не казалось, что мама ревнует меня к отчиму. Скорей всего, я просто не понимала. Ведь мама так стремилась, чтобы я жила отдельно… Зря этот идиот надел сегодня пиджак отчима. Вся ненависть к прохиндею Савкину, какую только могла вместить моя душа, сейчас поднялась, и мне даже стало нехорошо. Я достала потихоньку свой любимый пузырек с нашатырем, которым пользовалась сейчас чаще, чем сотовым телефоном, намочила кончик носового платка и понюхала его.
В зал-комнату суда вошла молодая секретарь с объемной папкой, в которой, очевидно, лежали документы по нашему «делу». Савкин приободрился, провел слегка дрожащей рукой по курчавым седеющим заплешинам и громко сказал, чуть привстав:
– Здравствуйте!
Секретарша улыбнулась ему и объявила, глядя, как открывается дверь сбоку:
– Встать, суд идет!
В зал впрыгнула и посеменила, отчаянно стуча каблучками-рюмочками, маленькая тетенька с большим кремовым бантом в мелкий горошек под самым подбородком. Длинная клетчатая оборка на ее юбке в зеленый цветочек лихо развевалась во время ходьбы. Тетенька встала за стол и зорко обвела всех, кто был в зале заседания.
– Нет! – тихо простонала я. С тетенькой я лично не была еще знакома – заявление подавал от моего лица Игорь.
– Увы, – вздохнул Игорь и едва заметно сжал мне руку.
– Прошу садиться, – крякнула судья Морозова, стрельнув в меня глазами.
Есть женщины, которые остаются в образе себя семнадцатилетней. Они носят прически, с которыми когда-то нравились мужчинам просто потому, что были молоды, красятся так же, как были накрашены на выпускной вечер в школе. Одежду и обувь покупают в том же стиле, какой был моден в годы их далекой юности. Так же себя и ведут – как будто на всю жизнь остались под пряным хмельком последнего школьного дня.
– Прошу садиться! – произнесла судья Морозова, повернувшись к Савкину, и улыбнулась.
– Благодарю, ваша честь, – неожиданно ответил Савкин, почему-то басом, приложив руку к сердцу. И остался стоять.
– Садитесь, Гарри Трофимович, не волнуйтесь так, – еще нежнее улыбнулась Морозова и обратилась к его матери: – Как вы себя чувствуете, Галина Ивановна?
– Хорошо, – ответила та слабым голосом, попыталась встать, покачнулась и отвалилась обратно на стул. Савкин поддержал мать. Мать громко охала, а Савкин поглядывал на судью с извиняющейся улыбкой.
– Слушай, мне это все не снится? Этот бредовый маскарад? – спросила я Игоря.
Он только покачал головой, а Морозова вдруг заколотила молоточком по большому деревянному столу, за которым сидела, и прокричала пронзительным голосом:
– Тишина в зале суда!
– Господи… – Я обернулась к Игорю. – Давай уйдем, это бесполезно.
Игорь что-то быстро написал на листочке и передал мне. «Я ожидал, что это будет непросто, но не до такой степени. Уходить рано. Попробуем. В любом случае мы ничего не теряем».
– Суд слушает иск гражданки Воскобойниковой к гражданину Савкину о лишении его прописки в принадлежащей гражданке Воскобойниковой однокомнатной квартире. Вопросы к суду есть? Отводы? Замечания по ходу ведения дела? Нет? Тогда приступим.
– Может, попробовать ей дать отвод? – шепотом спросила я Игоря.
– Не получится. Она сама решает, отвести ее или нет. Да, да! Вот такой идиотизм. Если решит, что оснований недостаточно, – не отведет сама себя. А какие у нас основания?
– Ну она же явная кретинка, и с Савкиным кокетничает… Достаточно этого?
Мы посмотрели друг на друга и вздохнули.
– Вот и я о том же, – сказал Игорь. – Подожди, рано бить тревогу.
– Странно, – я только что это заметила, – смотри, а Эльвиры, его девушки беременной, почему-то нет.
– Как, кстати, ее фамилия? Надо было проверить, не сидела ли она. На всякий случай…
– Фатхутдинова, так они говорили, я запомнила, у меня однокурсница такая была.
Игорь вздохнул.
– Может, документов нет, или паспорт купленный… с такой фамилией-то…
Морозова сидела и молча листала дело, которое секретарь положила перед ней. Потом закрыла его, положила на него локти, подперлась кулачками и стала внимательно смотреть то на меня, то на Савкина. Все молчали. И она молчала. Минуты через три Морозова спросила, задорно и вполне дружелюбно:
– Так скажите мне, чья же это все-таки квартира?
– Ваша честь, позвольте? – Савкин поднял руку, как на уроке, и поднялся было сам.
– Подождите, Гарри Трофимович, суд хочет выслушать мнение истца.
Игорь прокашлялся и встал.
– Я сказала – «истца», а не адвоката! – вскрикнула Морозова.
– Но… – Игорь удивленно посмотрел на мигом взъерепенившуюся тетечку. – Я имею полное право представлять моего подзащитного.
– Не надо мне объяснять про ваши права! Вы хотите заявить мне отвод? Или передать дело в городской суд? Чего вы хотите? Сорвать заседание? Вы наверняка умеете это делать! Это все, что вы умеете делать! Сядьте!
Игорь, ошарашенный, еще немного постоял и затем сел.
– Так вы будете отвечать на вопрос судьи или вы отказываетесь? – спросила, очевидно, меня Морозова. При этом она смотрела в окно, за которым шел мелкий искрящийся снег.
– Буду, – ответила я.
– Встаньте, когда разговариваете с судьей Российской Федерации! – Тетенька явно хотела большего, чем могла, подумала я, опять же очень неосмотрительно подумала.
Я посмотрела на бежевую картонную папочку, которую она подпирала острыми локотками, и попросила:
– Откройте, пожалуйста, папку. Там есть все документы.
– Еще одно слово в таком тоне – и я прекращу заседание!
– Простите, но… – попытался было вмешаться Игорь.
– Молчать! – опять стукнула Морозова молотком по столу. – Вы-то уж должны знать, что…
Она почему-то не договорила. Мне показалось, она не знала, что сказать, и от этого еще больше рассердилась.
– У тебя нет диктофона с собой? – тихо спросила я Игоря.
Тот покачал головой и опять написал мне записку: «Я слышал о ней, но не думал, что это до такой степени. Когда рассказывают, всегда не верится».
– Ваша подзащитная пыталась обмануть суд! Она хочет с помощью суда лишить человека единственной жилплощади, его собственной! Истица, ответьте суду: кто подарил вам эту квартиру?
Я посмотрела на пегие проплешины на голове у Савкина.
– Мы так оформили покупку квартиры. Вообще-то это моя тетя, когда уезжала…
– Отвечайте на поставленный вопрос! Кто – подарил – вам – квартиру?
– По документам – Савкин. Но…
– Какие тут могут быть «но»? – засмеялась Морозова. – Человек подарил ей квартиру, а она пишет «моя собственность». Это его собственность, которую он вам подарил, когда был вашим мужем!
– Подарил, чтобы сохранить семью! – встрял жутко довольный Савкин.
– Да! – сказала Морозова.
– Послушайте, это бред… – начала я. Игорь попытался дернуть меня за рукав. – Вы же знаете законы. Какая разница, кто кому что подарил. Даже если бы он мне подарил… хотя это не так. Прав на квартиру у него нет. Он в ней много лет не живет. Не платит. У него есть своя собственность. У меня растет ребенок. В квартире – одна комната. Есть миллион свидетелей, которые подтвердят, как и что происходило много лет назад, хотя этого и не требуется по закону. Есть свидетели, которые готовы подтвердить в суде, что Савкин мешает мне жить, хулиганит, пытался вселиться в квартиру вместе с матерью и какой-то женщиной безобразной… гм…
Сначала я говорила очень быстро, ожидая, что Морозова меня остановит. Но она сидела спокойно, внимательно глядя на меня, и согласно кивала после каждой моей фразы. Когда я упомянула Эльвиру, что-то промелькнуло в глазах Морозовой, Игорь тут же тихо наступил мне на ногу под столом.
– Позвольте и мне высказаться? – спросил Игорь.
– Нет необходимости, суду все ясно, – ответила очень доброжелательно и мягко Морозова.
– Позвольте тогда вопрос ответчику?
– Чуть позже. Ответчик, у вас есть какие-то возражения?
Савкин встал и слегка поклонился ей.
– Благодарю, ваша честь. – Савкин зачем-то по-прежнему старался говорить глубоким баритоном. – Нет, возражений нет. Но есть заявление.
– Слушаю вас.
– У меня есть встречный иск к Воскобойниковой.
– Прошу вас, Гарри Трофимович, зачитайте.
Савкин достал из кармана сложенную вчетверо бумагу, старательно прокашлялся, держась при этом за грудь.
– «Прошу суд удовлетворить мою просьбу о принудительном вселении меня в квартиру, принадлежащую гражданке Воскобойниковой, в которой я постоянно зарегистрирован в течение одиннадцати лет, вместе с моей матерью. А также прошу отменить дарственную…»
Морозова протянула к нему руку, глядя на него достаточно строго.
– «Опротестовать», вероятно, да? Поднесите к столу судьи ваше заявление, Гарри Трофимович. На какие статьи Вы ссылаетесь? Так, вижу, вижу… Статья сто тридцать…
– Там нет никаких статей, – шепнул мне Игорь и встал. – Разрешите взглянуть на это заявление?
– Не разрешу, – засмеялась Морозова и положила заявление в папку.
– Тогда все же разрешите задать вопрос истцу?
Морозова перекривилась, но вынуждена была кивнуть:
– Разрешаю.
– Скажите суду, – Игорь чуть повернулся к Гарику, – кем вам приходится Эльвира Фатхутдинова и почему она не явилась сегодня в суд. Она ведь как будто тоже заинтересована в деле.
Морозова дернулась и посмотрела на Гарика.
Гарик неторопливо встал.
– Ваша честь. Это провокация.
– Отвечайте, Гарри Трофимович, – напряженно выпрямилась Морозова. – Вы не упоминали в своем заявлении таких лиц.
Игорь чуть пожал мне локоть.
– Поняла, да? Чем Гарик победил нашу наместницу Фемиды?
Я вздохнула.
– Это его обычные штучки. Он так и экзамены некоторые сдавал.
– Повторяю, ваша честь. – Гарик смотрел честными глазами на Морозову, честными влюбленными глазами. – Это грязная провокация.
– А что ж тут грязного? – спросил Игорь. – Я просто хочу уточнить, кем вам приходится гражданка Фатхутдинова, по ее утверждению ожидающая от вас ребенка и намеренная вместе с вами проживать в квартире моей подзащитной.
– Объявляется перерыв пятнадцать минут! – прокричала Морозова и нервно стукнула несколько раз молоточком, хотя никто ей не возражал.
Во время перерыва секретарша побежала с чайником за водой, а Гарик постучался в ту комнату, куда удалилась судья Морозова.
– Разрешите? – спросил он тихо и трагически и даже чуть поклонился, хотя Морозова не могла его видеть. Могли его видеть только я и Игорь.
– Слушай, ну это вообще ни в какие ворота… Зря я не взяла фотоаппарат… Может, председателя суда пригласить?
– Он не пойдет. Одна шайка-лейка.
Как нарочно, секретарша застряла в туалете с чайником, наверно, решила еще и покурить. Или судья Морозова попросила ее чайник помыть с мылом, а потом тщательно протереть… и проветрить туалет…
Минут через семь из комнаты вышел довольный Гарик. Не удивлюсь, если он успел за это время все. По крайней мере – все пообещать бедной, маленькой девочке, которую никто не любил в школе, никто не любил в институте, которая замазывала, замазывала прыщики, пока не обнаружила, что тональный крем очень сильно обозначает глубокие морщинки, образовавшиеся за непонятно как промчавшиеся годы борьбы с прыщиками…
– Прошу садиться! – улыбнулась Морозова. – Воскобойникова, а вы – мать-одиночка, оказывается? Что же вы этого не сказали суду?
Я встала.
– Я не мать-одиночка. У моей дочери есть отец.
– Гражданка Воскобойникова, не надо переносить ненависть к одному человеку на всех мужчин, – продолжала судья Российской Федерации. – Если вы обижены мужчинами…
Я села. Это невозможно. Почему я не взяла диктофон, фотоаппарат, не позвала любого – любого своего товарища! Был бы невероятный материал для журнала, газеты, телевидения… Этот сумасшедший бред происходит наяву или мы просто разыгрываем на журфаке капустник?
– А почему она без мантии? – спросила я Игоря.
– Там плечи накладные, а у нее голова очень маленькая, смешно, по-видимому.
Я засмеялась.
– Хотите совет, Воскобойникова? – спросила судья Морозова, с улыбкой наблюдая, как мы переговариваемся с Игорем. Я промолчала, а она продолжила: – Не приходите в суд, когда со всех сторон не правы. В суде люди ищут правду, понимаете? Беззащитные люди приходят сюда за помощью. – Она вскинула головку, и мелко накрученные пряди упали ей на заблестевший лоб. Она встала.
– Суд удаляется на совещание, – прожурчала секретарь.
– От имени моей подзащитной прошу отложить рассмотрение дела. – Игорь прокричал вдогонку.
– Суд не видит оснований для откладывания дела, – улыбнулась Морозова. – Галина Ивановна, как вы себя чувствуете?
– Плохо… – простонала старуха и посмотрела на Гарри, тот – на Морозову.
– А может быть, получше? Мы можем продолжить слушание?
Гарри яростно закивал, старуха мигом приободрилась:
– То есть… лучше, лучше!
Я вышла из здания суда одна, Игорь задержался, чтобы поговорить со знакомым адвокатом. Был прекрасный морозный день. Так бывает в марте – когда кажется, что весна не придет никогда. Тихо, солнечно, ни облачка – откуда только шел снег? – и крепчайший мороз. Меня поколачивало еще в здании, а сейчас мороз пробрал просто до костей, которые у меня стали заметно ближе к коже, чем два месяца назад. Я подумала: «Пойду-ка я домой, созвонюсь с Игорем вечером».
Я посмотрела на четкую границу между глубокой тенью около здания суда и белым искрящимся снегом сугроба. На грязноватый сугроб – какая уж в марте белизна! – нападал легкий чистый снежок, пока мы заседали. Сюда бы Варьку с лопатой. Хорошо, что не взяла ее с собой… Я перевела взгляд на чистое-чистое, пронзительно-синее небо, на изумительно тонкий силуэт голых березовых веток на нем, а в ушах все звучали слова. Они застряли в голове и проворачивались снова и снова, как в детской игрушке, которая играет одни и те же три такта: «Именем Российской Федерации… Именем Российской Федерации… Именем Российской Федерации…»
– Стоишь, сучара? – заорал что есть мочи где-то сзади Гарик. Он откупоривал бутылку прямо на лестнице народного суда.
– Стои, стои, – подхватила откуда-то появившаяся Эльвира и ловко выхватила тряпки из-под пальто. – Оба-на!
Они заржали. Старуха, догнавшая их, засуетилась:
– Давай сюда, детка, уберу…
Мохнатая «детка» Эльвира сунула ей тряпки не глядя.
В чистом морозном воздухе я уловила вонь несвежего тела и еще чего-то, сладковатого и тошнотворного.
– А чё ж ты, бикса гнилая, не спешишь манатки собирать, а? – Гарик, проходя мимо, как бы нечаянно подтолкнул меня, и я, к ужасу своему, потеряла равновесие и упала на одно колено. – Ой, какая неприятность! – запричитал Гарик дурацким голосом. – Вам не помочь, тетенька? Нет? Жа-аль… А то я сейчас помогу… забудешь, как выкореживаться.
Я встала и прислушалась к животу. Да все в порядке. У меня вообще все будет в порядке, я очень счастливая. У меня такая прекрасная дочь Варька. Я сама – красавица и умница. У меня хорошая мама. У меня есть друзья. К некоторым можно обратиться в случае чего…
Я пошла прочь, стараясь не торопиться. И не оглядываться. Просто чтобы не поскользнуться.
Вот и все. И что мне, нам с Варей делать-то? Они же, по всей видимости, намерены въезжать прямо сейчас…
Господи, господи, дай мне силы все это выдержать…
– Лена! – догнал меня Игорь. – Ну куда же вы ушли? Расстраиваться рано, совершенно рано. Подадим апелляцию в городской суд… Наверняка у меня получится договориться, чтобы суд состоялся как можно раньше. Там же будут другие судьи.
– Да, я понимаю. Спасибо, Игорь, вы сделали все, что могли.
От волнения на суде я начала называть его на «ты», а сейчас уже было как-то неловко.
Игорь покачал головой.
– Лена, иногда я думаю, как же правы некоторые из моих подзащитных – не все, нет… Те, которые годами от чего-то и от кого-то страдали, пытались искать правды, справедливости, всячески тщились выкарабкаться из нищеты, а потом плюнули и…
– Вы имеете в виду – не прибить ли мне Гарика?
– А вот скажите честно – никогда такой мысли не было?
– Если честно – пару раз была. Однажды, когда он ломился в дверь пьяный, а у меня болела маленькая Варька… Он ночью трезвонил в дверь, дочка плакала, просыпалась, потом не могла уснуть… Ну а второй раз – сегодня.
– Вот мы уже почти и вступили в преступный сговор, – невесело засмеялся Игорь. – Вы заходите сзади, а я наваливаюсь – и…
– Бьете по башке судью Морозову, – тоже улыбнулась я. – А потом я буду выпускать в тюрьме газету «Моя любимая зона». Ай. – Я почувствовала, что совсем замерзла. – Давайте еще попробуем. А теперь-то что мне делать? Съезжать с квартиры? Ведь я не смогу вместе с ними жить… Мы не сможем…
Игорь поморщился.
– Вообще-то решение суда вступает в силу в десятидневный срок… и сейчас им на руки его не дадут… Но боюсь, что они… гм… сами его начнут осуществлять… Вам есть куда… гм… пойти? Временно хотя бы?
– Конечно, – кивнула я.
На самом деле мест много. У меня есть мама. У Вари есть папа… У меня есть подруга Неля, у Нели есть жаднющий муж Федор… Может, попросить Федора, чтобы он нам сдал свою лоджию, где хранятся банки с баклажанной икрой – для приема гостей?..
Гарик пришел в тот же день. Я предвидела, что произойдет. К счастью, их вещи никто не тронул, они простояли несколько дней в нашем подъезде. Гарик с «невестой» сами забрали все свои мешки и баулы, когда их отпустила милиция. Я не могла понять, как же они там отвертелись – ведь по идее на них должны были завести уголовное дело… Наверное, помогла все та же липовая бумажка. Как трудно бывает доказать правду, имея настоящие документы, и как просто подчас прохиндеям, купившим две печати за пятьсот рублей, обмануть всех и вся…
Я собрала все, что могла, но вещи из квартиры, в которой ты живешь двенадцать лет, надо вывозить на грузовике. Поэтому в три огромные сумки и один чемодан толком ничего не уместилось. Я достала с антресолей большую пляжную сумку, затолкала в нее подряд Варькины мелкие игрушки – куклы, пазлы, свою косметику, впихнула туда еще и все фотографии с полок, потом села и заревела. Я решила дать волю слезам, чтобы слез на сегодня уже не осталось. Главное – не расплакаться при них, не дать им лишний повод поглумиться. Может закончиться печально… Пока ревела, я решила – лучше отдать Гарику ключи миром, чтобы они не ломали дверь. Дом у нас старый, еще посыплются стены…
Они, видно, где-то хорошо отпраздновали победу и часам к пяти уже прибыли на место жительства.
– Открывай, падла! – заорал Гарик и заколотил в дверь ногами.
Я открыла дверь. Эльвира держала пьяную старуху и сама еле стояла на ногах.
– Ой ты, ёптыть! – Она дернула Варю за меховой воротничок на свитере.
Я оттолкнула ее руку – ей, видно, только того и надо было.
– Я те щас глаз на жопу натяну… – вполне миролюбиво объявила Эльвира и потянулась ко мне волосатыми ручищами, но тут неожиданно встрял Гарик.
– Слышь, ну-ка… – Он сильно пнул Эльвиру в сторону комнаты, и она пролетела прямиком на компьютерный стол, там и затормозила.
– Завтра продадим. – Ничуть не обидевшись на Гарика, она похлопала по старому монитору, который я не стала относить к Токмачеву. – Сегодня я… ой, – у нее что-то булькнуло в горле, – уста-а-ла… – Она побрела в ванную, держась за стену. Плохо пока ориентируясь в своей новой квартире, Эльвира вместо ванной пришла на кухню и там стала очищать себе желудок, комментируя его содержимое.
Гарик улыбнулся мне:
– Ты б шла уже, а? Я за тебя садиться не собираюсь.
Я показала ему рукой на шкаф:
– Вот здесь есть пустые полки. Имей в виду, я еще до суда, на всякий случай сделала фотографии квартиры и опись имущества. Сегодня утром у меня был участковый с понятыми, они подписали все это, – я показала ему такой же липовый листочек, какой был у него. – Если что-то пропадет или вы испортите, тогда точно сядете. Токмачева знаешь? Не этого старичка, соседа моего, а его сына?
Гарик неохотно кивнул.
– И чё?
– А ни «чё». Он мой любовник. Замуж не возьмет, но башку тебе открутит, если «чё». Въехал?
– Ой, запугала! – закочевряжился на всякий случай Гарик, но в глазах его я увидела сомнение.
Варя пододвинулась поближе ко мне.
– Я тебе сказала. Остальные вещи заберу завтра. Приду собирать с любовниками. Со всеми, какие есть.
Мы вышли с Варей на улицу, я стала ловить машину, чтобы ехать к маме. Я пыталась ей несколько раз позвонить в течение дня, но она, видимо, ходила по магазинам, по крайней мере, трубку дома никто не брал. Мобильный у нее, как обычно, был отключен. Дома-то, конечно, должен быть Игорек, а к вечеру и Павлик, но вот так ехать, без звонка…
– Мам. Давай папе позвоним, – вдруг сказала Варя.
Я посмотрела на нее.
– Давай, – неожиданно для самой себя согласилась я.
Я решила позвонить на работу, в банк, и, если он занят, секретарша не соединит. Не соединит она и в том случае, если он попросил со мной не соединять.
– Алло. – Он ответил очень вежливо и корректно, что не предвещало ничего хорошего.
– Саша, это я, здравствуй.
– Я слушаю тебя.
Дальше можно было не продолжать, но я попыталась.
– Саша, у нас такая беда…
– Воскобойникова, кончай ломать комедию! Какая у тебя беда? Что я тебя больше не люблю? Я это уже слышал.
– Саша…
– Лена. У меня другая женщина. Ясно тебе?
– Саша…
– Лена, я – на работе.
Я повесила трубку. Через пару минут он перезвонил.
– Так, и что за беда?
Я набрала побольше воздуха.
– Нет никакой беды, Саша.
– Я так и думал, – зло засмеялся Виноградов и повесил трубку.
– Что он сказал, мам? – тихо спросила Варька.
– Что на Малой Бронной очень хороший новый спектакль «Огниво», чтобы мы с тобой обязательно завтра на него пошли.
– Правда? – очень обрадовалась Варька. – А я думала, он что-то плохое сказал… А мы к нему в Митино не можем поехать?
– Вряд ли, доченька. Он же не один живет.
Он купил себе котенка, очень хотелось сказать мне, маленького, грязного, голодного котенка. Покормил его, помыл, купил антиблошиный ошейник, и котенок его в благодарность облизывает…
– С тетей, да? – спросило дитя нашей компромиссной семьи.
– Да бог с ним, доченька.
Остановилась машина, и мы с трудом затолкали все наши сумки в багажник.
У мамы в квартире горел свет во всех комнатах, что было очень странно. Я попробовала еще раз позвонить. Снял трубку Игорек.
– Игорек, здравствуй, это Лена.
– Лена, здравствуй, – ответил мне Игорек. И повесил трубку.
Господи… Да что же такое? Может, сорвалось? Я перезвонила. Никто долго-долго не поднимал трубку, потом ее сняли и бросили. Видимо, на пол. Я услышала далекий мамин крик:
– Я тебя убью! И себя убью! Убью вас! И его убью!
Затем раздался невероятный грохот и страшно затрещало прямо у меня в ухе – видимо, наступили на телефон. Связь прервалась. У мамы что-то происходило. Пойти туда – некстати, с сумками… А не пойти – я маму свою знаю… Моя мама, в отличие от ее дочери, умеет выливать морковный сок прямо в морду обидчику.
– Пошли, – сказала я Варьке.
Кое-как я взвалила на себя все сумки, и мы двинулись. Мамин лифт ломается раз в пять лет, не чаще. Сейчас он был сломан – стоял ниже первого этажа на полметра, с зажженным светом. Я заглянула – нет ли там кого, и мы пошли наверх, на шестой этаж пешком… Уже на третьем были слышны крики, кричала одна мама, она, по всей видимости, и бросала предметы. Я оставила вещи и Варю пролетом ниже, так, чтобы мне было их видно, а сама поднялась и позвонила. Я была уверена, что звонка не слышно, но дверь неожиданно открылась – кто-то, значит, стоял прямо под дверью. Это оказался Павлик. Я успела заметить, что у него рассечена бровь и порван рукав.
– Т-ты куда?! – страшно закричала мама и рванулась откуда-то из глубины квартиры к двери. По дороге она, судя по всему, задела громадную напольную вазу – только от нее мог быть такой грохот. – Попробуй только уйти! Попробуй! Я себе пальцы по одному отрежу, ты слышишь меня! – Мама, рыдая, схватила Павлика за плечи, стала бить его и толкать, но, по-моему, уже больше для острастки. – И ему все отрежу! Все его гнилые потроха!
Я увидела сидящего у стены Игорька. Он сидел прямо на полу, странно поджав одну ногу, и смотрел куда-то в сторону. Он был страшно бледен. Я заметила у него на поджатой ноге кровь.
– Мама…
– Кто?! Ты что? Ты еще здесь? Ты откуда?..
– Мама, мамочка… – Я зашла было в квартиру, но она стала меня выталкивать, бросив Павлика.
– Уйди, Лена! Уйди-и-и! – закричала мама и попробовала закрыть дверь. Но я увидела ужас в глазах Павлика и поставила ногу, чтобы дверь не захлопнулась. Мама сгребла мое лицо рукой и с силой оттолкнула от двери.
– Мамочка! – теперь уже закричала Варя, видевшая это все с лестничной клетки.
– Варюша, все хорошо… – Я вырвалась из маминых рук и спустилась к Варе.
Бедная девчонка, только что пережившая налет мародеров на нашу квартиру, стояла и тихо тряслась.
– М-м-мам-м-ма. – Мне показалось, Варька не может выговорить слово.
Я слышала о таких случаях, когда дети во время обычных семейных баталий начинают заикаться, а родители замечают это, только когда помирятся. Или разъедутся.
– Варенька, Варюша… – Я стала целовать ее, гладить, по возможности спокойно, по щекам, по плечам, по рукам.
Варька вдруг заплакала и, хорошо выговаривая все согласные, спросила:
– А почему бабушка дерется?
– Не знаю, Варюша, сейчас попробуем выяснить…
Я прислушалась к тому, что происходило в квартире. Там неожиданно наступила тишина. Я посадила Варю на чемодан, достала ей плеер – как это я сразу не догадалась! – вставила в уши. Варька обрадовалась и с удовольствием стала слушать сказки Мадонны в исполнении самой Мадонны на английском языке. Что там она понимала, точно не знаю, но ей очень они нравились, особенно сказка «English Roses», про четырех девочек, которые завидовали пятой, самой красивой. Завидовали и не любили, пока не узнали, что у той умерла мама и она, бедная, живет с папой и работает как Золушка. Тогда девочки ее пожалели, полюбили и сами стали добрые и хорошие.
Варька кивнула каким-то словам из сказки, даже улыбнулась, а я опять поднялась к маминой квартире и коротко позвонила. В квартире по-прежнему была тишина. Я позвонила еще. Послышались шаркающие шаги, и дверь медленно открылась. За дверью стояла мама и смотрела на меня невидящими глазами. Под глазами у нее были красно-черные круги.
– Мама…
– Лена? – вдруг как будто удивилась мама. – Заходи.
Я осторожно зашла в большую прихожую. Игорек сидел там же. Рядом с его ногой уже натекла порядочная лужа крови. Игорек еле заметно покачивался и смотрел куда-то вбок. Павлик сидел у противоположной стены, тоже на полу. Увидев меня, он заволновался и стал неотрывно на меня смотреть.
– Мама, что у Игоря с ногой? – негромко спросила я.
– Я ее сломала, – тоже негромко и словно прислушиваясь к звуку своего голоса ответила мама.
– Нужно поехать в травмопункт, – стараясь оставаться спокойной, предложила я.
– Конечно, – согласилась мама и взяла куртку Игорька с вешалки.
Она подошла к нему и положила куртку рядом с ним.
– Одевайся, – тихо сказала она и пошла прочь.
Игорек не шевельнулся. Мама остановилась на полдороге и, не поворачиваясь к нему, повторила, еще тише:
– Одевайся.
Игорек продолжал сидеть молча, не меняя позы и не поворачивая головы, только раскачиваться стал чуть сильнее.
Мама вдруг резко повернулась и страшно закричала:
– Одевайся! Одевайся, я сказала! – Она рванулась к нему и стала бить его курткой по голове, по животу, по сломанной ноге.
Я бросилась к ней и стала ее оттаскивать. Тут же подоспел Павлик, маму он трогать не решался, только, странно повизгивая, повторял:
– Мамуль, ну, мамуль, ну, мамуль, мамуль… не надо… не надо… ничего не было… мамуль… я спросил его… а он… мамуль… он ничего мне не делал…
– Убью! Все-е-ех! Всех! Всех! Всех! Всех! Всех! Всех! – Мама стала говорить все быстрее и быстрее, продолжая рваться к Игорьку, который давно лег на бок и молча лежал, уткнувшись головой в ковер. Мама, по-моему, израсходовала все свои силы, а может, уже просто отбила руки и теперь только беспомощно колотила ладонями по полу рядом с ним.
– Ма-а-а-а… – кричал Павлик, захлебываясь слезами и соплями – мужчины все-таки так отвратительно плачут… – Ты понимаешь? Понимаешь? Лена! Ничего не было! Скажи ей! Я спросил – как?.. Он мне показал, понимаешь, просто показал, на своем… понимаешь, мама… а то я пробовал, а у меня не получается, мама!.. То вдруг сам встает, а когда я хочу, чтобы он… то… А Игорь… Он просто… взял рукой…
Мама обернулась со страшными глазами и тяжело, с присвистом дыша, стала медленно распрямляться. Павлик спрятался за моей спиной и замолчал.
Я оглянулась в поисках чего-то похожего на веревку, пояс… Вспомнила, что в ванной обычно висят халаты, побежала в ванную. Там мне пришла в голову другая мысль. Я быстро набрала полтаза – сколько набралось – ледяной воды и, расплескивая ее, подбежала к маме. Мама как раз занесла ногу в туфле на хорошей мощной подошве – она всегда ходит дома в модельной обуви, – а я вылила ей весь таз воды на голову. Мама ахнула, повернулась ко мне и стала оседать. Я не успела ее подхватить, она свалилась на пол и потащила руку к сердцу. Не дотащив, она вдруг стала закрывать глаза. Я увидела белки ее глаз. Маму стало колотить. Я намочила руку в луже воды на полу и приложила ладонь к ее лбу.
– Иди принеси корвалол или валокордин, – сказала я Павлику, – быстро.
У мамы дрожали подбородок и губы сильной мелкой дрожью, как будто ей в рот вставили какую-то игрушку. Она открыла глаза, посмотрела на меня, взяла меня за руки и сильно сжала.
– Я его убила, – сказала мама. И стала смеяться.
Я еще зачерпнула воды из почти растекшейся лужи и умыла ей лицо. Павлик уже протягивал мне пузырек сердечных капель, не приближаясь к маме. Чашку он не захватил. Я быстро накапала капель прямо себе в руку, влила маме в рот. Мама не сопротивлялась, только закашлялась.
