Текст книги "Там, где трава зеленее"

Автор книги: Наталия Терентьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

В Женином доме огромные комнаты первого этажа с очень высокими потолками были порезаны смелым воображением какого-то архитектора для создания единого пространства двухсотпятидесятиметровой гостиной с полупрозрачными перегородками, нишами и неожиданными закутками. В одном из таких закутков я смело соблазнилась прелестями всенародного артиста, известного своими сугубо мужскими пристрастиями, в другой я, кажется, попала сейчас. То, что в полутьме показалось мне проходом, было на самом деле прозрачной стенкой, очень удачно задекорированной светящимся в темноте тюлем.

Я осмотрелась. Так, кажется, вон знакомое место – издалека я увидела большие, похожие на чудовищные лапы, листья монстер. Если бы там опять сидел Толя Виноградов, я бы попросила его проводить меня сначала в туалет, а потом на кухню. Другого просить бы я не стала.

Я подошла поближе к монстерам. Толи там, разумеется, не было. Зато сидели Женя с Ольгой и играли в нарды. Идеальная ситуация: третьим в нарды не сыграешь. Я понадеялась, что они играют не на меня, помахала им рукой и побыстрее прошла мимо, точно не зная, куда иду. Пришла я к выходу, в то место, которое можно было бы назвать прихожей, если бы оно было точно ограничено. Я помнила, что наши вещи Женя повесил куда-то в глубь стены и задвинул зеркальной дверцей. Значит, надо искать зеркало.

– Хочешь сбежать? – Женя все-таки догнал меня.

– Н-нет… – Я сама точно не знала, почему вместо кухни и туалета я решила сначала выйти на воздух. – У меня же Варя спит наверху, куда я убегу…

– Ну а вообще? Тебе здесь не нравится? – Он взял меня за локоть, а я увидела в огромном зеркале издалека, из полутьмы сверкнувшие Ольгины глаза.

– Что ты… Очень нравится… Мне стало душно. И… еще я хочу есть. И где у тебя туалет, я уже забыла.

Женя засмеялся.

– Уж точно не на улице. Во-первых, туалет есть и в вашей комнате, вместе с ванной. Я же вам дал самую королевскую гостевую. Со всеми излишками цивилизации… Ты видела там дверь? Это не в соседнюю комнату, а в ванную.

– А, понятно… А где ты уложил остальных гостей? – Я чуть отодвинулась от него, потому что Ольга теперь откровенно села так, чтобы видеть меня. Мне казалось, что я участвую в каком-то спектакле – как актер на срочном вводе, которому еле-еле успели объяснить, откуда выходить и на какую реплику падать.

– Ну, во-первых… – Он тоже рассмотрел в зеркале Ольгу и сильно ногой два раза лягнул воздух сзади себя. – Часть людей уехала… Некоторые – в гостевом доме… А кто тебя конкретно интересует?

– Нет, никто…

Женя обнял меня за шею и повел на кухню. Не могу сказать, чтобы мне было противно. Но… Что-то изменилось с тех пор, как я непонятно зачем и почему с ним поцеловалась.

Кухня оказалась огромной, со сводчатым потолком, отделанной в стиле средневекового замка. Посреди стоял очень большой стол для готовки, со встроенными внизу ящиками и раковиной необычного, янтарного цвета.

– Очень красиво…

Я искренне похвалила Женин вкус, уверенная, что он принимал участие в оформлении дома. Если уж он вникает в художественные детали в своем ресторане…

– Да? А мне кажется – неуютно… Как декорация в кино… Здесь только драки снимать, с тортами… Знаешь, вот так… – Он ловко запрыгнул на высокий стол и неожиданно сзади притянул меня. – А можно и не только драки… Можно и…

Намерения его были недвусмысленны. Мне так не хотелось обижать Женю, но и настолько сближаться, особенно на кухне в доме, где полно гостей, его мама и… и другие…

– Не помешаю? Мне бы кофейку… – В кухню, спокойно улыбаясь, вошла Ольга.

Я успела тепло поцеловать Женю и отстраниться от него.

– Вот так всегда… – Он легко соскочил со стола и взял бутылку с красным вином. – Сейчас, дорогая подруга, – он совсем незло посмотрел на Ольгу, – штрафную будешь пить, за то, что лишила именинника удовольствия. Знаменитого, именитого именинника… как еще сказать, чтобы тебе стыдно стало?

Ольга покачала головой:

– Вот пожалуюсь маме, узнаешь тогда…

Женя налил себе полбокала, Ольге – полный, мне – каплю на дне. Они выпили за его здоровье, а я с тоской посмотрела на огромный деревянный шкаф – похоже, именно в нем прятался холодильник. Вряд ли мне удастся сейчас перекусить в такой нервной обстановке.

– У меня есть знакомый режиссер, – вдруг сказала Ольга. – Ты, Женька, его точно знаешь, он приглашал тебя как-то недавно в антрепризу, а ты отказался…

Женька сморщился:

– Ты б знала, подруга, сколько раз за неделю я отказываюсь. Ну так и что – режиссер?

– Он всюду носит в чемоданчике вибратор, – продолжила Ольга с непонятным мне удовольствием, – потому что у самого плохо получается. А очень хочется. Все время, поэтому каждой приглянувшейся ему новенькой актриске он открывает чемоданчик со словами: «А у меня для тебя кое-что есть…»

– И что, находятся желающие?

– Ну, немного, но бывает, если очень нравится роль… чего не сделаешь ради высокого искусства.

– Ну а ты-то откуда это знаешь? – Женька смотрел на меня сквозь бокал и подмигивал.

– Рассказывают люди…

– А зачем ты это сейчас рассказала? – спросил Женя.

– Из вредности… – неожиданно встряла я. – Так моя Варя говорит…

Они оба засмеялись, а я поставила свой нетронутый бокал на высокий стол.

– Я сейчас… – Глупо улыбаясь, я потихоньку вышла из кухни.

В ванной я посмотрела на себя – растрепанные волосы, которые я еще утром заплела в аккуратную косу и подколола, устрашающие синяки под глазами и дурные, шальные глаза потерявшейся женщины.

Вот странно. У меня так всегда бывало с Виноградовым, Александром Виноградовым. Теряя – временно – его, я как будто теряла саму себя. С появлением Варвары это несколько смягчилось, потеряло такую остроту и масштабность. Зато окрасилось в новые оттенки. У меня появился страх, тот самый страх «нищеты и одиночества», о котором говорила маленькая Варька в песочнице…

Я оделась и потихоньку вышла на улицу. По всей территории дачи горели желтые круглые фонари. Света они давали Мало, но зато создавали уют. Дорожки были проложены так же художественно, как построены перегородки в доме. По тщательно очищенным от снега тропинкам можно было ходить очень долго, не возвращаясь на то же место. Ночь была морозная, я пониже опустила капюшон и пожалела, что не повязала еще поверх дубленки Варькин белый шарф.

На ровной чистой поверхности снега кто-то написал «Женечк», последнюю букву то ли не дописали, то ли туда упал ком снега с большого дерева неподалеку. Я дописала «а» и вспомнила надпись, которую сама сочинила, написала специальными текстильными фломастерами на новой футболке и подарила месяца три назад Виноградову – просто так, без всякого праздника. Я писала черным на майке горчичного цвета, текст придумала на английском языке, получилось просто великолепно. Буквы в каждой следующей строчке были все меньше и меньше:

Not now

A bit later

May be tomorrow

Or in some other life…

Магия восприятия надписей на английском языке… Причем и для тех, кто знает его, и для тех, кто – нет… Попробуй переведи на русский – тоже ничего, конечно, но как-то проще, не так весомо и загадочно:

Не сейчас – Чуть позже – Может быть, завтра – Или в какой-нибудь другой жизни.

Получается, я подписала эту майку – для себя… Действительно, когда-нибудь… в другой жизни… «Когда я буду кошкой, на-на, на-на!» – как остроумно поет Варька в ответ на мой зловещий вопрос: «Ты когда уберешь этот сумасшедший бардак на полу?»

Я стала мерзнуть. Я подумала, с удовольствием бы сейчас допила вино, которое Женя мне налил на кухне. Действительно, чудесное красное вино, терпкое, ароматное, густое. Я вспомнила, как Саша… Ну а что мне еще вспоминать, если я была как ниточка за иголочкой… У иголочки-то, правду сказать, этих ниточек разноцветных ой как много было… Такой узор причудливый за годы получился – любви, встреч, расставаний, увлечений, ошибок. И только я – надежная, крепкая ниточка, покорно ждала, когда же опять настанет мой черед, мой выход, моя линия в чужом рисунке…

А вспомнила я, как в Турции Саша Виноградов стал напиваться до положения риз, а я этому помешала. И тогда он затосковал. Пытался кормить с Варькой кроликов салатными листами и морковкой, их специально оставляли на роскошном шведском столе, и целыми днями тосковал, глядя на Средиземное море и с отвращением листая «Бесов».

Книжку он взял то ли из протеста, ощущая, что не может уже бороться с пустотой, то ли в виде особого кокетства, а может, чтобы показать мне – вот ты, дура, читаешь с удовольствием бред собачий, а я – давлюсь, но читаю Достоевского.

Однажды я смотрела на небритого, смурного, недопившего Сашу, и у меня пронеслась мысль, я не смогла ее остановить, хотя и ужаснулась ей: «Господи, как я хочу встретить кого-то другого…»

И теперь получается: я же просила Господа о встрече с другим человеком. Просила для себя, Господь решил начать с Саши. Но может быть, иначе и не получится? Иначе я и не оторвусь от него? Хорошо бы, моя встреча состоялась еще в этой жизни… а не когда я стану кошкой или цветочком…

До самого последнего дня нашей жизни с Сашей мне казалось, что я ему очень нужна как женщина. Я была не подготовлена его мужским равнодушием или охлаждением – их как будто и не было. Но уж кому, как не мне, было знать, что дикий секс – плохая основа для совместной жизни. Первая же женщина, которая предложит ему даже не что-то более дикое, а просто это же, – уйдет с ним. Надолго, накоротко ли, но новизна ощущений победит привычку – просто по-другому растут другие ноги и другого цвета волосы, сквозь которые надо продраться к лону наслаждения…

Я бродила, бродила по дорожкам и представляла – какой прекрасный, наверно, этот сад весной и летом… Как странно – я прирожденный садовник, у меня великолепно растут цветы – из семечка вырастают коллекционные экземпляры. Я обожаю все, связанное с землей. Вот только земли у меня нет. Все было не до того. Когда подумаешь – четырнадцать лет с Виноградовым и без него – становится страшно. А пронеслись они как-то совершенно незаметно.

Сначала я просто любила. Мы встречались, расставались, все было прекрасно и внове… Где-то на второй или третий год я поняла, что хочу выйти за него замуж, но я боялась его спугнуть, услышав от него несколько реплик на этот счет. Потом мы расстались на год. Затем опять был медовый год. Вдруг Саша резко захотел ребенка. Варька, так же как и тот малыш, который сейчас потихоньку рос у меня в животе, почему-то не зачалась сразу. И Саша тоже нервничал и сердился.

Когда Варька появилась внутри меня, он уже не был готов к мысли об отцовстве. Он пропал на два месяца, потом появился с извинениями и признаниями. Поскольку в первые три месяца удовольствия желательно очень ограничивать, ему пришлось искать их где-то в другом месте. Но он исправно мне звонил и справлялся о моем здоровье, доводя меня до тихой истерики. Он даже отвез меня в роддом. Я спросила его, пока мы ждали в приемном покое:

– У тебя кто-то есть?

– Посмотри на себя, кенгуру!

Он хотел пошутить, но я расстроилась – еще бы, мне так хотелось услышать какие-нибудь хорошие слова за два часа до родов…

После родов Саша появился, только когда смирился с тем, что мальчика не получилось, – Варя уже вовсю улыбалась и гукала…

И я все ждала, что Саша сделает мне предложение. И когда ходила беременная, и когда родилась Варька, и когда она стала подрастать, оказалась внешне очень похожей на Сашу, и он, как мне казалось, полюбил дочку. Я думала: «А что еще-то нужно для счастья? Вот есть я, вот Варя, мы так его любим, и он нас как будто – тоже. Почему же, почему?..»

Мои размышления прервал посторонний звук. Я увидела, как из гостевого дома вышел мужчина. По силуэту мне показалось, что это Толя Виноградов. Я не могла понять, хочу ли я с ним разговаривать – о чем, зачем… Лишь бы не думать о Саше и всей моей глупой с ним жизни? Стоит ли для этого говорить с другим… Но мне не пришлось выбирать. Он тоже, видимо, увидел меня и пошел прямо ко мне.

Наверно, он заметил меня еще из окна. Неужели для этого вышел? Подойдя ко мне, он ни слова не говоря протянул платок. Я засмеялась:

– Да я больше не плачу. Спасибо.

– А что же вы делаете ночью, одна, в чужом саду?

– В чужом заснеженном саду… – Я посмотрела на Толю. Хотела договорить стихи: «следы чужие полустерты…» Но не стала.

Я смотрела на него, и мне вдруг остро захотелось, чтобы он опять близко подошел ко мне и спрятал меня в своих объятиях. Он не подошел и не спрятал. Он сказал:

– Вы романтичны. Наверно, любите стихи?

Это прозвучало как: «Вы не ходите в клуб знакомств, кому за…»?

– Наверно…

– Вы ждете кого-то?

Я пожала плечами:

– Нет, конечно… Мне не спалось. Я решила подышать воздухом.

– О чем вы думали?

– Вы действительно хотите это знать?

– Почему нет?

– Я скажу, хотя, скорей всего, вы испугаетесь.

– Вы хотите кого-то убить?

Я засмеялась:

– Нет. Вы совсем другого испугаетесь.

Он улыбнулся:

– Попробуйте.

– Мне все время не дает покоя одна мысль. Есть такой закон, я его давно поняла: женщина привыкает и от этого любит, мужчина привыкает – и перестает любить. Вот я и думаю, что это? Ошибка Создателя? Его ирония? Какой-то сбой в программе?

Толя, который очень внимательно меня слушал, добавил:

– А может, так было задумано?

– Ну да… Плодитесь! Ты полюбила? Так плодись и выращивай плоды своей любви. А он пусть пока бегает и ищет, где можно еще расплодиться. Чтобы нас было еще больше, страдающих от несовершенства чьего-то замысла. Ведь пришлось даже корректировать словами – раз не получилось на деле.

– Критикуете замыслы Создателя?

– Он и сам, по-моему, был не очень доволен результатами… Иначе откуда тогда все эти слова: «не прелюбодействуйте, смиряйтесь, терпите»… Как будто указан единственный путь, как избежать страдания, неизбежно возникающего вместе с жизнью.

– Неужели это возможно?

– Наверно. Только сложно. Ставить себе хоть какие-то ограничения. Не впадать в отчаяние от горя. Терпеть боль. Смиряться с потерями, если они невосполнимы.

– Понятно. Интересно. Так чем вы хотели меня испугать?

– Умничаньем.

– А, ясно. – Он как-то странно посмотрел на меня и покачал головой.

– А у вас есть дети?

Он как будто не удивился резкой перемене темы.

– Есть. Дочь. Она уехала со своей мамой в Канаду.

– Зачем? Зачем мама уехала?

Толя пожал плечами и ответил не сразу:

– Я слишком долго играл в войнушку. И слишком увлеченно. А Лиза хотела жить, сегодня. С мужчиной, с мужем, радоваться, а не бояться…

– Извините, если сделала вам больно…

– Нет. Уже не больно. Уже года два как… Нормально.

– А дочка большая?

– Постарше вашей Вари. Так бойко стала говорить по-английски, что даже как будто акцент в русском появился…

– Она красивая была, ваша жена?

– Красивая. Была и есть. – Анатолий Виноградов прищурился.

Ну конечно. Как же это я забыла. Есть женщины, которых и после развода считают женой, и любят, даже если они живут с другими. А есть женщины – на которых никогда не женятся и не любят, даже если живут с ними.

– Вы тоже красивая, Лена, – зачем-то добавил он.

– Спасибо.

К счастью, мне уже не хотелось, чтобы он обнял меня.

– Хотите, дам вам хороший совет – по поводу вашего отчаяния.

Мне стало так неловко, словно я напоказ выставляла свою болезнь. И привлекала практически чужого человека к лечению.

– Дайте. Только пойдемте по дорожке. Я мерзну.

– А хотите – прогуляемся по поселку? Здесь везде охрана.

Я ждала, что он продолжит, это было бы так естественно: «Да, собственно, со мной вам нечего бояться!» Но он ничего такого не сказал. Я подумала, не взять ли мне его в этой связи под руку, хотя бы чтобы не грохнуться. Но тоже не стала.

Мы вышли за ворота и направились по дороге, хорошо укатанной автомобилями. Похоже, что в поселке в субботу – воскресенье кипит бурная жизнь. Еще бы. Нет ничего лучше, чем уехать от городских суеты и смрада на все выходные. В театр можно и среди недели сходить. А два дня – топить печь, разгребать чистый снег большой деревянной лопатой, просыпаться утром оттого, что с крыши упал огромный ком снега, испугав воробьев…

Не знаю, заметил ли Толя, что я погрузилась в свои воспоминания, но он продолжил:

– Это, кстати, посоветовал бы вам любой хороший психолог. Кроме того, я пробовал это сам, когда не мог избавиться от ненужных и навязчивых… гм… воспоминаний. Не бегите от своих мыслей. Не обманывайте себя. Сформулируйте четко и по возможности правильно то, из-за чего вы переживаете. Постарайтесь понять, что мешает вам обрести покой. Будьте жестоки с собой. В какой-то момент это просто необходимо.

Даже самый умный, тонкий и умеющий чувствовать мужчина не может понять, что ощущает женщина, когда мужчина, от которого она ждет ребенка, сказал ей: «Ты мне больше не нужна, и то, что у тебя внутри, – тоже». И это вовсе не значит, что она продолжает его любить. А разве ненависть не может мучить больше, чем любовь? А обида? А желание отомстить?

Я знаю и могу сама объяснить: пока в душе ненависть и обида – тяжело. Как только избавишься от них, простишь – становится легко. Гениальный наказ Создателя: прости должникам своим. Но какое колоссальное усилие воли для этого требуется! Какая постоянная, напряженная работа души… Если встать на колени и простоять четверо суток на полу, лишь отпивая маленькими глотками воду, и молиться, молиться – может, мне и полегчало бы. И ушли бы обида, ненависть и страх перед будущим. Не исключено, что я лично свихнулась бы. А дочка Варя улеглась бы с температурой сорок, голодная и несчастная, никому на всем свете больше не нужная.

– Вы не слушаете меня? – Толя Виноградов чуть обиженно улыбнулся.

– Я… Да, простите, задумалась. Я постараюсь…

– А вы не хотите рассказать мне, что у вас произошло? Почему вы так отчаянно плакали вчера вечером?

Я покачала головой:

– Нет, наверно, это лишнее.

Зачем бы я стала рассказывать ему, какая я жалкая, и брошенная, и вся несчастная, и денег у меня осталось – только-только, и работы нет… И Сашу Виноградова я достала, и маму его Ирину Петровну. И Нинуся бы меня с удовольствием лампой бронзовой убила, чтобы я Сашу не доставала… Любовью своей неземной…

Толя Виноградов как будто услышал мои грустные мысли и сказал:

– У вас просто замечательная прическа. Вам очень идет.

«Прической» он назвал мою растрепанную косу, которую, конечно, давно пора остричь. И сделать нормальную, модную стрижку, которую надо укладывать каждый день…

– Вы сказали – вы разошлись с отцом Вари?

– Да.

– Почему?

– Потому что мужчина не может жить долго с одной женщиной.

– Да? – Толя посмотрел на меня. – Вы имеете в виду отца вашей дочери?

– Я имею в виду вообще мужчин. Вы так созданы.

– Ясно.

Наверно, я сказала это так категорично, что он не стал никак комментировать. А что, собственно, он мне мог сказать в ответ, этот лазутчик из чужого стана, с большими теплыми руками?..

Мы шли с ним мимо высоких заборов, возле каждого участка были посажены деревья или кусты, в соответствии со вкусом хозяина. Кто-то нетерпеливый насадил, видимо, сразу взрослые деревья, и часть деревьев не прижилась, кто-то сажал маленькие сосенки, кто-то кусты, и сейчас под снегом трудно было понять – какие именно. Я вспомнила совсем некстати, как прошлым летом мы обсаживали с Виноградовым барбарисовыми кустами наш забор с внешней стороны и как потом все трое ухаживали за малышами, которые тут же заболели от соседних дубов мучнистой росой.

Вспоминая, я замолчала. Толя тоже молчал. Так мы и шли по пустому поселку, мимо чужих чугунных ворот, слыша только скрип наших сапог и думая каждый о своем.

Через несколько минут Толя улыбнулся и показал мне высокую башню на какой-то даче, построенной в стиле боярских палат – с луковичными башенками, многоступенчатыми переходами на этажи. На самом верху на фоне светлого зимнего неба, как будто освещаемого ночью снегом, был хорошо виден флюгер в виде то ли домового, то ли лешего – доброго, толстенького, хитроватого. А я вспомнила своего дядьку, маминого старшего брата Алешу, которого я очень любила в детстве, особенно после того, как умер папа. Я хотела рассказать про него Толе, но, подумав, не стала.

Дядьку все звали Лешик, он внешне действительно походил на лешего, только был не хитрый, а простоватый. Его так легко можно было обмануть, спрятаться в шкафу, а потом выпрыгнуть со страшным криком, и он пугался, смеялся. Как-то раз мы с его детьми набрали на даче лесных орехов, еще зеленых, и сказали ему, что Ксеня, жена его, просила сварить из них компот… Он поверил, вооружился черпаком, большой кастрюлей, долго мыл орехи…

Дядька прожил с женой Ксеней тридцать лет, они родили и вырастили четверых детей, одного похоронили. Лет семь назад он разбогател – успел ухватить на своем комбинате, где работал замдиректора, когда комбинат закрывался.

И дядьку словно подменили. Он вдруг резко захотел под старость лет упругого тела и чужой юности рядом с собой. Юное тело нашлось сразу, стояло наготове в боевой раскраске в соседнем магазине, раскладывало кефир по полкам. Забыв надеть под рабочий халатик трусы, ненароком наклонилось и объяснило дядьке, стекшему по стенке в полуобморочном состоянии:

– Я еще маленькая. Просто так – не дам.

На следующий день дядька принес духи, часы и билет на «Спартак» в Большой театр. И услышал в ответ:

– Ты не понял. Я маленькая и очень честная. Я за деньги не могу. Понимаешь?

Дядька увидел под халатиком розовые, сочные, твердые сосочки. Собеседница сняла пальчиком с дядькиных губ прилипший волосок. Пальчик пахнул мокрой, маленькой, нежной дырочкой, о которой он думал всю ночь и весь день. Дядька облизал пальчик. А юная фасовщица, метнув осторожный взгляд на пожилую товарку, протирающую лотки из-под творога, облизала свой же пальчик, обслюнявленный дядькой.

Дядька, не задумываясь, развелся. Но в награду за свое предательство подарил безутешной жене кусок заповедной земли на северном побережье Болгарии, с прекрасным пресным озером.

«Пресное» по-болгарски – «сладкое»… По берегам его растут, как трава, низкорослые ярко-красные маки, стелется дикая карликовая мальва с маленькими лиловыми соцветиями, а в расщелинах острых, словно губчатых скал живут огромные жуки с черными, переливающимися жемчугом панцирями и быстрые, нежно-серебристые гадюки…

На следующий день все было очень хорошо и просто. Гостей осталось человек десять, включая нас. Мы гуляли, ели очень вкусные блюда, которые волшебным образом появлялись и исчезали, играли в фанты на подарки, заботливо приготовленные Жениной мамой. Варя выиграла, думаю, не случайно, большую красочную книгу сказок. Никто ни с кем – по крайней мере со мной – не целовался. Я не плакала по углам и почти не думала о своей глупой жизни. Толя то и дело сосредоточенно говорил с кем-то по телефону, Женька несколько раз приобнял меня, проходя мимо, но в кусты больше не тащил. Ольга ходила красивая, с переливчатыми тенями, которые казались то фиолетовыми, то зелеными, а сама она от этого еще больше смахивала на ведьму, и все пересмеивалась с Жениной мамой.

Часов в двенадцать, наконец, приехал Женин сын Сева. Он оказался тоненьким молодым человеком достаточно невразумительной наружности. Интересно, подумала я, какая же была у Жени та самая жена – из юности… Мне Севу представили как будущего коллегу – он учился на театроведении в ГИТИСе и уже писал для журналов о театре. Юношу вовсю стала опекать Ольга, и он вовсе не был против. А я радовалась, что наконец-то перестала натыкаться на ее требовательный и несчастный взгляд.

Варя была счастлива – огромные пространства и снаружи и внутри, а также новый друг Петя, второклассник…

Вечером у Жени был спектакль, поэтому вся компания уже в четыре часа стала собираться в Москву. Женька, правда, предлагал всем остаться, особенно мне, но я решила ехать.

– Мам, а можно мы к Пете на дачу приедем? – Варя по-детски первым делом натянула шапку и теперь сосредоточенно застегивала липучки на ботинках.

– Когда-нибудь… обязательно.

– А он к нам… в Клопово?.. – Варя договорила тише, посмотрела на меня и снова наклонилась к уже застегнутым ботинкам.

– В Клопове нечего делать, там клещи и… и…

Варька подняла на меня глаза, полные слез. Я такими же глазами посмотрела на нее.

– Варя, три-четыре!..

Мы одновременно запрокинули головы и так их подержали. Потом опустили. У Варьки не скатилось ни одной слезинки, у меня – одна маленькая, которая не удержалась в глазу.

– А я вот с платками стою, готовлюсь…

– К миссии милосердия?

Толя Виноградов стоял в накинутой куртке и улыбался, глядя на нас.

– А зачем вы головы поднимали наверх?

– Слезы обратно загоняли…

Он засмеялся:

– Прекрасный женский мир. И детский… – Он посмотрел на Варьку: – Поедешь в моей машине?

Умная Варя не спросила: «А дядя Женя?» Она посмотрела на меня, я пожала плечами.

– А как вы узнали, что мы без машины?

Толя Виноградов весело посмотрел на меня:

– Разведка боем. Еще секунду назад не был уверен.

Я беспокоилась, что обидится Женя, но он только дружелюбно махнул рукой:

– Прекрасно! А то я слова бубнить буду, повторить надо перед спектаклем – кассету вставлю с репликами партнеров. Это премьера, кстати, ты пришла бы…

– Обязательно, Женя. Спасибо, все было прекрасно…

– Ну не все… – Он улыбнулся и поцеловал меня в щеку, но возле губ. Со стороны могло показаться, что мы целуемся. Наверно, так он целуется на сцене.

– Сценический поцелуй, да, Женька?

– Ага, а вот… – он все-таки чуть оглянулся, Толя как раз отошел с кем-то попрощаться, – вот киношный… – Теперь уже он поцеловал меня по-настоящему. – Приезжайте еще. Ладно?

– Конечно. – Я порадовалась, что не накрасила губы липкой светлой помадой, а только чуть мазнула из Вариной баночки клубничным блеском.

– Мм… – Женька почмокал губами. – Клубничный десерт…

В машине Толи Виноградова мы сели с Варей, как привыкли, на заднее сиденье.

– А нельзя ли маме сесть вперед? Ведь Варе уже можно одной ехать сзади? – Он обернулся и смотрел на нас.

Я быстро взглянула на Варьку. Она, похоже, растерялась. Мы обе молчали.

– Ну понятно.

– Мы так привыкли…

– Хорошо, просто я хотел… – Толя нажал на кнопку, и из перегородки между двумя передними креслами выехал небольшой экран, рядом с ним был вставлен пульт. – Посмотри…

– Мультики? – Варькины глаза загорелись, но не так чтобы очень.

– Можно и мультики, можно и поиграть… У меня есть такая игра, специально для маленьких девочек…

– Спасибо, я не люблю игры. А книжки у вас нет?

– Варя…

Варя посмотрела на меня и отвернулась. Она, оказывается, умеет говорить «нет».

Толя Виноградов улыбнулся:

– Ну хорошо, поехали.

Я осталась сзади, с Варей, прошептав ей на ухо:

– Ты напрасно ревнуешь.

Варя помотала головой, посмотрела мне в глаза и крепко прижалась ко мне.

– Мы всегда вместе, так сложилась жизнь. – Я вздохнула. – У нас две бабушки. Но у обеих своя жизнь. И у… других родственников – тоже.

– А дедушка есть? – спросил Толя.

Варька вздрогнула.

– Есть, двое, – быстро ответила я. – Одному сорок с небольшим, другой из комнаты не выходит.

– Болеет?

– Нет, – вздохнула я, крепко держа Варю. – Нас не любит.

– Гм… – Толя постарался поймать мой взгляд в зеркальце заднего вида. – Варюша, а… ты с мальчиками дружишь?

– Иногда, но у них другие игры. Мальчишки – совсем другие люди.

– Это тебе мама сказала? – Толя Виноградов улыбнулся.

– Да. – Варя чуть нахмурилась.

– Она совершенно правильно сказала. Ну… а книги ты какие читаешь?

– Всякие.

Он даже на секунду обернулся, чтобы посмотреть на суровую Варьку. Я сама редко видела свою Варю в таком настороженном состоянии. Надо сказать, что нашу внезапно вспыхнувшую дружбу с Женей она восприняла как нечто само собой разумеющееся. Здесь же…

– А какие любишь?

Похоже, Толя оказался готов к такой реакции. Не в первый раз, что ли? – пронеслась у меня в голове ревнивая мысль…

– Мэри Поппинс люблю, еще про Тутту Карлссон и Людвига Четырнадцатого, Пеппи Длинный Чулок… у меня много книг. Еще мамины сказки люблю… про Гнома.

– А мама пишет сказки? – Он, похоже, и не очень удивился.

– Нет, просто рассказываю их Варе перед сном.

– А мне, Варюша, никто не рассказывает сказки перед сном, представляешь? Уже очень-очень много лет.

– А вы своим детям рассказывайте, – ответила Варька-ревнивица.

– Между вами не пролезть, но это так прекрасно, что… – Он улыбнулся и посмотрел на нас в зеркальце.

– Варя, не о чем страдать, – тихо сказала я.

Она взяла мою руку в обе ручонки и еще положила на нее голову.

Я все думала, не сказать ли Толе: «Если вы позвоните мне вечером, я и вам расскажу сказку…» Думала-думала и не сказала.