Текст книги "Там, где трава зеленее"
Автор книги: Наталия Терентьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
Чем больше мы смотрели и читали, чем тошнее мне становилось. Этот пишет «Зарабатываю врачеванием, предпочитаю барышень, извините, не стареньких», у другого – морда такая, что лишь с большого горя или сильного перепоя можно ему позвонить… Тот называет себя «Пусиком», этот пишет, что ищет женщину для брака, но предупреждает: «Люблю сладенькие попочки с курчавыми волосиками». Хороший муж будет, с таким солидным опытом исследования попочек. Наконец, Нелька выбрала двух москвичей – Олега и Юрия, обоих сорока двух лет, с очень обтекаемыми объявлениями, вполне скромными. По фотографиям ничего понять было нельзя, кроме того, что у них нет усов, бороды и внятных следов порока на лице. Один даже показался мне слишком растерянным для виртуального знакомства.
– Так мы им писать не будем. Смотри, оба дали телефоны. Причем городские… 382 – Чертаново и 173 – Кузьминки. Звоним?
– Давай ты, а, Нель?.. Но вообще это бред.
– Никто тебя не заставляет сразу с ним спать. Встретишься, почувствуешь, что ты – красивая женщина, что вокруг много мужчин… Других… – Она взглянула на меня. – Звонит?
– Кто?
– А есть еще кто-то?
– Нет. – Почему-то мне не хотелось рассказывать Нельке о Жене, тем более – о Толе Виноградове. – Никто вообще не звонит. Даже мама.
– Ну мама – это ладно… А Виноградов – свинья… Да. Но ведь ты знаешь – чем дольше он отсутствует, тем сильнее потом влюбится в тебя.
– Да, Нель. Но мне дальше будет не тридцать семь, – наоборот – тридцать девять. И дальше – сорок.
– И что? Он так к тебе привык, что не видит твоих морщин… Да их и нет пока… не очень заметно…
Я не стала спорить, жалея Нельку. Мы с ней ровесницы – по поколению, а по возрасту она даже на год старше. Я-то знала и знаю, что только женщина может нежно любить отвислый живот и тяжелый запах стареющего тела своего возлюбленного, которого она знала юным и стройным. А уж что касается мужчин… Редчайшие мужчины с нежностью гладят трогательные морщинки любимой девушки и не видят, что их девушке уже шестьдесят три.
Мужчины беспощадны и жестоки, как сама природа. Страсть не может превратиться в нежность. Если нежность была с самого начала, она может остаться и заменить остывшее влечение. Если же ее и тогда не было – то кроме раздражения и отвращения искать в том же мужчине, который томился и маялся от любви, – нечего.
– Все. Давай, звоним. – Она набрала первый номер и дала мне трубку.
– Алё. – Ответивший мужчина, похоже, спал.
– Здравствуйте… – я посмотрела на Нельку, она ткнула пальцем в имя Олег, – Олег. Вы давали объявление в Интернет? О знакомстве?
– Да-да… Добрый… – Он запнулся, видимо размышляя – вечер, день ли… – Сейчас, минуточку…
Я услышала в трубке звук льющейся воды и поняла, что он пошел с радиотелефоном в туалет. Вот и познакомились. Я подождала.
– Слушаю, да… Вас как зовут?
– Меня зовут Лена.
«И меня уже тошнит», – могла бы добавить я.
– Хорошо, Леночка. Вам сколько лет?
– Тридцать восемь.
– И вы не замужем?
– Нет.
– А дети есть?
– Да, дочка.
Нелька замахала руками, показывая на мой живот – чтобы я не говорила о своей беременности.
– М-м-м… Да. А волосы у вас какого цвета? Не черные?
– Нет.
– Это хорошо. А вы можете сейчас ко мне приехать?
– Сейчас? – Я посмотрела на Нельку. – К вам?
– Ну да. Хотелось бы познакомиться поближе, повидаться. Или завтра… Вы могли бы мне помочь для начала разобрать лекарства.
– Лекарства?
Нелька вытаращила глаза. Потом хлопнула себя по коленкам и побежала на кухню за второй трубкой.
– Ну да. У меня тут куча лекарств осталась от жены. Жена умерла от рака. Вот и надо разобрать – что выбрасывать, а что пригодиться может. А то я сам никак что-то не пойму. А не будешь же выбрасывать добро…
– Не будешь. Вы извините, Олег, я, наверно, зря позвонила. Извините меня.
Я перевела дух и посмотрела на Нельку.
– Ничего. Лиха беда начало.
– Ага – первый блин комом, а второй – поперек горла.
– Это мы еще посмотрим! – сказала Нелька и сама набрала номер. – Ты молчи и слушай, а я буду разговаривать. А то ты что-то бледная сидишь. Как бы не упала.
Второй, Юрий, тоже оказался дома и словно ждал звонка.
– Алё, – ответил он сразу и подозрительно тонким голосом.
– Алё, это Юрий? – довольно строго спросила Нелька. – Я по объявлению.
– Но я не давал объявлений, – ответил мужчина.
– В Интернете, о знакомстве? – уточнила Нелька, хотя я показывала ей – «нажимай, нажимай отбой!».
– В Интернете я предлагал руку и сердце девушке, которая полюбит меня таким, какой я есть.
– А какой вы есть, Юрий? – спросила я.
Он чуть помолчал, я подумала, он услышал, что с ним говорят двое. Но он просто размышлял, что ответить. И ответил:
– Я, наверно, хороший. А это скучно. Я пишу стихи. И у меня есть книжка. Мне помогла ее опубликовать мама. Книжка называется «Мамин голос».
Теперь Нелька скрестила руки, показывая: «Все, хана!»
А я почему-то продолжила:
– А вы не можете прочитать мне стихотворение?
– Могу, – обрадовался Юрий. – Сейчас… Только я не готов… А у вас волосы светлые?
– Да, – засмеялась я.
Нелька крутила пальцем у виска, показывая на телефон, но я неожиданно развеселилась. Ведь не обязательно сразу жениться – и вообще! Почему нельзя просто общаться? Столько, оказывается, одиноких людей! Видимо, об этом думал Эдуард Успенский, когда его звери в мультике «Чебурашка и Крокодил Гена» строили дом для одиноких людей… Только вот откуда он-то, знаменитый писатель, об этом знал… Уж наверняка сам он никогда не страдал от недостатка общения…
– Волосы светлые, размер сорок шестой, рост метр семьдесят… – сказала я.
– Да? – Я четко уловила в его голосе грусть. – А лет вам сколько?
– А вы стихотворение прочтите, тогда скажу.
– Хорошо. – Он постепенно заговорил нормальным, не писклявым голосом. – «Она была она. Она была моя. Она была жива. И…» – неожиданно он замолчал. – Нет, это плохое стихотворение. Я другое вам прочитаю.
– Мне тридцать восемь лет, меня зовут Лена, – сказала я.
Нелька сидела откинувшись на диван и, закрыв себе рот, смеялась. Я показала ей кулак.
– Лена, давайте с вами погуляем? Завтра или… когда хотите…
– Давайте, – согласилась я.
– Я приду с большим портфелем, – сообщил Юрий. – Только я… несколько ниже вас… Это ничего?
– Ничего, – ответила я.
– А лет-то вам, Лена, на самом деле сколько? – неожиданно спросил поэт. – А то по телефону все говорят – тридцать три, тридцать два…
– Девяносто девять мне! – вдруг встрепенулась Нелька. – А в портфеле у тебя что будет-то? Насадка с усиками? Чтоб подлиннее и потверже было, да? Чудо!
Она нажала отбой и отбросила телефон. Я посмотрела на раскрасневшуюся Нельку и подумала, что она, скорей всего, не только звонила «женихам по объявлению», но еще имела и горький опыт встреч… Но говорить я ничего не стала.
– Да, как говорят мои детки – «непруха». Значит, не твой день. Давай еще раз попробуем как-нибудь. Тут надо, чтобы был твой день.
– Ага, – с облегчением согласилась я, поскольку не сомневалась: чтобы моя-то судьба да разрешила мне вот таким легоньким путем – прыг-скок – по телефону и по Интернету – да никогда! И даже испытывать ее, судьбу мою, временами капризную, но в общем вполне благосклонную и терпеливую ко всем глупостям, которые я предпринимаю вопреки ей, – не стоит!
Глава 16
Так. Активная, деятельная Лена, ответственная мать. У меня остается максимум месяц – для того, чтобы устроиться на работу и проработать хотя бы сколько-нибудь до декрета. Надо думать, в какие журналы звонить, кого из бывших коллег и однокурсников напрягать своими проблемами… Или же так, как я больше люблю, – по телефонному справочнику: «Алё, здравствуйте, вам журналисты в штат не нужны? Побегать внештатным? С полгодика? Съездить в Воркуту, написать о зоне? Почему нет? Варьку под мышку, живот в бандаж – чтобы не растрясло малыша – и вперед».
Тем не менее я позвонила в пятнадцать журналов, не только отмечая крестиком, что я звонила, но и одним-двумя словами помечая рядом, почему мне отказали. «Полный штат», «не берем», «сейчас не требуется». В нескольких журналах меня попросили послать резюме (кто я, что я) и пару опубликованных материалов на мой выбор. Сознавая полную бесполезность этого, я послала все, что просили.
И в задумчивости стала листать записную книжку. Я знала, какой телефон ищу, я решила позвонить ему на работу. А рабочий телефон я даже, кажется, могла бы вспомнить. Но я надеялась, может быть, я не дойду до него, может быть, я вдруг увижу какой-то другой номер и пойму – ну, конечно, вот где я могла бы работать… Вот кому позвонить не стыдно… Вот кому можно рассказать, что мое устройство на работу – сплошной обман. Я хочу получить сейчас зарплату-две и потом иметь место, куда можно точно выйти после года-полутора сидения с малышом… Ну и деньги какие-то крохотные еще получить – декретные…
Будто нарочно, пока я сидела с трубкой, перебирая номера телефонов, позвонила Ольга.
– Ты совсем мне не звонишь, – сказала она с упреком. – Как дела с книжкой?
– Взяли. Заплатят долларов семьсот.
– Не густо. А… рисунки?
– Рисунки, наверно, другие будут, Ольга. Ты сама увидишь.
– Хорошо. Куда вас пригласить? Погода хорошая, хочешь, поедем в воскресенье в лес или в Серебряный Бор?
– Ох. – Я вздохнула. – В Серебряный Бор… Надо будет проезжать мимо нашего дома. Я иногда утром проснусь – представлю, как там у нас сейчас. У меня утром вся квартира залита солнцем и в окне видно огромное небо. И когда я думаю, что они спят на нашем диване, едят из наших тарелок…
– Ты что, не забрала вещи?
– Ну не все же. Куда это все девать? Часть забрала, часть там осталась. Если что-то еще осталось, конечно…
– Ленуся, а не хочешь походить на массаж? Или сделать прическу в салоне? Выбирай любой – или ближе к тебе, или в центре. Я сама тебя отвезу. Девочки все сделают как суперзвезде.
– Походить на массаж… А вот можно сделать какую-нибудь маску, чтобы я прекрасно выглядела на один…
– Вечер? – не дала мне договорить Ольга. – Можно, – сказала она погрустневшим голосом.
– Нет, как раз не на вечер. Часа на полтора, днем. Я хочу… – Я не стала особо врать, но и рассказывать все мне не хотелось. – Мне надо… в одно учреждение сходить. По делу. И хочу выглядеть не так, что у меня все плохо.
– И маску можно, и макияж. Грим можно любой сделать. – Ольга засмеялась. – У нас есть одна девочка, профессиональный гример. Может сделать грим молодого лица, например, или грим лица после бурно проведенной ночи… Тебе какой?
– Мне… – Я задумалась. – Наверно, такой, чтобы меня не жалко было.
– Лен… – Мне показалось, что Ольга плачет. – Слушай, если я убью того, кто все это с тобой сделал, ты будешь ко мне в колонию приезжать?
– Нет. Потому что тебе придется убить меня.
Ольга невесело усмехнулась:
– Ну хорошо. Жаль, что не могу тебе заменить… – Она не договорила. – Когда увидимся?
– Давай завтра.
Я набрала номер. Он ответил сразу. Я почти забыла его голос. Или нет. Вот сейчас он сказал «да», и я почувствовала, что все это время хотела его услышать. Только этот голос. И не надо себя обманывать.
– Алё, – сказала я.
– Лена? – Он помолчал. – Добрый день. Как дела?
– Спасибо. Я как раз вот… хотела бы поговорить.
– Пожалуйста. Буду рад.
– Когда удобно?
– Можно завтра. После трех. Устраивает?
– Вполне.
– Скажем, в три тридцать. Или… три сорок пять.
– Хорошо. Да завтра?
– До завтра, – ответил он и первым отключился.
Я подошла к гардеробу, куда развешивала вещи по мере их появления из пакетов и сумок. Достала, погладила, поносила – повесила. Это – уже узко, не застегивается на животе. Это – слишком ярко, это – немодно года два… Хотя мужчина этого никогда не поймет, но сама я буду чувствовать, что надела писк моды позапрошлого лета… Что-то лучше нейтральное… светлое… Пусть будет виден живот… Или нет… лучше наоборот…
Я перебирала, перебирала, надела свободное шелковое платье до колена, посмотрела на часы и позвала Варю, которая сидела на кухне с Любовью Анатольевной и увлеченно слушала, как та читает сказку на словацком языке, практически не заикаясь…
– Варюша! Посмотри на меня? Хорошо мне в этом платье?
Варька внимательно посмотрела на меня и сказала:
– Не очень.
– Почему?
– Ты такая… – Она подумала. – Помнишь, мы спектакль смотрели? Где принц с тонкими ножками был, мне не понравился… ты ругалась, что мне только красавчики нравятся…
– Я на принца похожа?
– Нет. На принцессу… Я помню, ее очень жалко было…
Да, и я помнила худенькую девушку лет сорока, с тонкой шейкой, костлявыми пальчиками и жалобными глазами.
– Ясно. Тогда собирайся. Поехали в «Пантеру». Купим что-то новое.
Варька с радостью стала собираться, а я обратилась к Любови Анатольевне:
– Можно мне попросить вас завтра остаться с Варей часа на… – я прикинула: туда-обратно и там полчаса… – два с половиной?
– К-конечно, конечно… я с радостью… – Она, как всегда, заторопилась, теребя воротник аккуратной блузки. Не знаю, как без нас, но все то время, что мы жили у нее, она ходила дома как на занятия в МГУ – причесанная, одетая. – Леночка, Варя очень способная девочка…
– Спасибо. – Я вздохнула. – Я знаю, что все детские таланты и способности надо развивать, иначе они к пятнадцати годам вянут и растворяются… Я так мало могу ей дать…
– Да что вы! – замахала на меня руками Любовь Анатольевна. – Во-первых, до конца способности не пропадут, особенно если они сильные… А во-вторых… Вы и так ей все время посвящаете…
Чем только оно у нас заполнено – это время…
Вышла способная Варька в темно-синих брючках с блестками внизу и в моей короткой майке.
– Можно, мам?
Я засмеялась:
– Да, конечно, очень красиво. Поехали.
Мы долго выбирали в «Пантере» мне блузку и юбку, а купили светлые брюки до колена и двойку из тонкого трикотажа пастельно-розового цвета – топик и кофточку на пуговицах – при желании можно было зайти сбоку и увидеть живот – если снять верхнюю кофту. А можно было просто заметить, какая я красивая, молодая и вовсе не несчастная.
Утром на следующий день приехала Ольга, и мы вместе с Варей отправились в салон на «Войковской». Ольга подвела меня к администратору и велела ей поочередно посадить меня к парикмахеру, косметологу, массажистке и маникюрше. А сама пошла прогуливать Варю во дворе.
Мне кажется, у женщины, которая регулярно ходит к косметологу делать массаж, маски, обкладывания льдом, меняется не столько кожа, сколько взгляд. «Я – ухоженная женщина. У меня все в порядке. В тридцать восемь я выгляжу на тридцать». И этот взгляд действует на окружающих как милицейская форма – неоднозначно, но безусловно: я имею право иметь такой взгляд. И все тут.
Через полтора часа я позвонила Ольге на мобильный и поинтересовалась, чем они заняты. Ольга спокойно ответила, что они катаются на пароходе по каналу. У меня тут же подскочило сердце к горлу.
– Ольга! Да ты что! Варя почти не умеет плавать!
– А мы и не собирались плавать. Мы сидим на палубе и смотрим вокруг. Правда, Варюша?
Все. Моя радость оттого, что из меня делают на два часа голливудскую красотку, мгновенно улетучилась.
– Ольга, я прошу тебя… Ни на секунду не отпускай ее…
Ну что можно объяснить женщине, у которой нет своих детей! Что ребенок, кажущийся уже большим, иногда делает такие вещи… Все проглоченные вилки и все крыши девятиэтажек, с которых снимают пожарные, – на счету не трехлетних, а как раз таких, как Варя. Умненьких, спокойных семилетних деток, честных, послушных, веселых и жутко любознательных.
Все остальное время я дрожала и тряслась в разных креслах, куда меня пересаживали, представляя, как Варя подходит к краю теплохода, а Ольга в это время закуривает сигарету и смотрит в другую сторону или говорит по мобильному. А Варя наклоняется…
– Вам плохо? – Визажистка, красившая мне в это время губы, пыталась унять дрожь моего подбородка.
– Да, душно. Наверно, я уже пойду.
Я достала деньги, радуясь, что Ольга не подоспела к этому моменту, и поискала взглядом администратора. Та увидела, что я собралась уходить, и подошла ко мне сама.
– Нет, нет, Ольга Дмитриевна сказала…
Я отдала ей пятьдесят долларов, прекрасно понимая, что это, видимо, пятая или шестая часть того, что я должна была заплатить, и вышла из салона. Я набрала номер Ольги. Он не отвечал. Я села на скамейку около салона, стараясь ровно дышать. Минут через пять я достала зеркальце и все же посмотрела на себя. Прическу менять кардинально я не решилась, просто мне намочили и специальным феном, треплющим волосы в разные стороны, высушили их. Вместе с достаточно агрессивным макияжем выглядело это чудно. Все равно к четырем часам растрепанные волосы надо будет причесать, а губы подкрасить снова. Я вытерла пальцем розовые тени над глазами, убрала зеркальце в сумку, встала и пошла вокруг детской площадки, на которой я оставила Варю с Ольгой два с половиной часа назад. Раз пятнадцать или двадцать я обошла двор сталинского дома кругом, раз десять набрала номер Ольги и, наконец, увидела, как в арку въезжает ее белая машина.
Ко мне подскочила страшно довольная Варька.
– Мам, знаешь, где мы были?
– На крыше. – Я прижала ее к себе.
– Нет, почему… на теплоходе! И потом еще – на колесе обозрения прямо у реки.
Я перевела дух. Хорошо, что я не знала про колесо. Варька пообнимала меня и отстранилась.
– Ма-ам… – произнесла она с некоторым, как мне показалось, ужасом.
– Что, милая моя?
– Ты такая красивая…
– Как невеста? – Я краем глаза взглянула на Ольгу, которая стояла и смотрела, как мы обнимаемся с выгулянной Варюшей.
– Нет, почему… Как… сейчас скажу… – Она взяла ручками мою голову и покрутила туда-сюда. – Как жена президента. Такая… нарядная. И еще гордая.
Я засмеялась, а Ольга, естественно слышавшая все, подошла ближе, качая головой.
– Лена, ты даже не представляешь, какая у тебя изумительная дочка, какая же ты счастливая… Это целый мир, огромный, прекрасный, которого у меня, например, нет. И не будет уже. – Она прищурилась и улыбнулась. – Ну а ты – просто реклама для моих заведений. Надо было попросить сфотографировать тебя до и после. Я тебя умоляю – ходи хоть изредка сюда. Ты себя не узнаешь через полгода.
– Спасибо, Ольга.
Процедуры по омоложению и приведению моего лица и волос в соответствие с модой, временем года и моим собственным возрастом минус десять лет заняли гораздо больше времени, чем я предполагала. Времени у меня оставалось – только доехать вовремя. Ну и может быть, забросить Варю домой, то есть на попечение Любови Анатольевны. Тогда я еще успела бы надеть купленную вчера новую одежду. Мы распрощались с Ольгой – мне не хотелось посвящать ее в свои дальнейшие планы на сегодня, просто даже из суеверия, и сели в такси, когда она отъехала.
– Мам, ты волнуешься, да? Почему? – спросила Варя в машине.
– Заметно, малыш? Ты не обидишься, если я пока не скажу почему…
Успела я минута в минуту, хотя была уверена, что такая точность не требуется. Разве в точности дело в данном случае?..
Я вошла в приемную, за столом секретаря сидела новая девушка, которой я никогда не видела раньше.
– Вам назначали? – спросила она меня.
– Да, на пятнадцать сорок пять. Моя фамилия Воскобойникова.
– Да. Вижу. Минутку. – Она нажала на кнопку внутренней связи, но перекрикиваться через динамик не стала, а сняла трубку, поэтому его голоса я не слышала. – К вам женщина, Воскобойникова.
Конечно, я не мужчина и не девочка, но предпочитаю, чтобы меня называли хотя бы «товарищем». Или «дамой» – хотя с такой художественно растрепанной головой вряд ли я могла рассчитывать на «даму». Тогда – «посетительница». Или – «особа», что ли.
Он встал навстречу мне:
– Я рад.
А сказал так, как будто и не рад.
– Приятно слышать. Но я – по делу.
– Естественно. Прошу. – Он показал мне на стул.
Странное, странное ощущение овладело мной. Я сидела и молчала и смотрела на него. А он не торопил меня. Я же была уверена, что сейчас встану и уйду.
– Очень красивый цвет. – Он сделал неопределенный жест, по-видимому означавший, что он похвалил мою кофточку песочно-розового цвета.
Или, может, солнце, падавшее из окна, застряло в моих волосах – я знаю, что это красиво. Как бы трагично ни складывалась моя личная жизнь, я всегда помню, меня этому старательно учила бабушка, пока была жива, что на солнце волосы у меня становятся чудесного оттенка – спелой пшеницы. Я машинально поправила прядь, упавшую на лицо, а он улыбнулся и спросил:
– Новые очки?
«Нет, я просто помыла их и подкрутила винты – они стали ровно сидеть на носу», – могла бы состроумничать я, но не стала. Я отрицательно покачала головой, а он слегка постучал пальцами по столу. Надо было уходить или говорить.
– У меня просьба.
– Слушаю.
– Я…
Почему он так спокойно, так равнодушно смотрит?.. Ему нечего мне сказать… Зачем тогда…
– Да-да?
Лучше бы он просто встал и ушел, чем сказал так равнодушно и вежливо…
– Мне… Я… Просто мне нужны деньги и… то есть…
Я двадцать раз думала, что этого говорить не надо, и сказала от растерянности.
Я была уверена – он сам заговорит хотя бы о работе, а он молчал. Я понадеялась, что вкупе с моей новой одеждой и профессиональным макияжем это не прозвучало «Мне нечем кормить дочку». Ведь может быть и так: «Мне нужны деньги… на ремонт «тойоты»… на новую шубу… для поездки на Канарские острова…» Боюсь нищеты и одиночества… Боюсь показаться нищей и одинокой…
– Сколько?
– Нет. Не то. Мне нужна работа. Но… я… дело в том, что я… поэтому я и… – Вот тут надо было сказать то, самое главное, что… Но язык не поворачивался.
И в это время зазвонил мой мобильный телефон. Он теперь звонил так редко, что я перестала автоматически отключать его или убирать звук, когда куда-то ходила. Я взглянула на дисплей. Номер был незнакомый. Я вопросительно взглянула на собеседника, он кивнул.
– Да?
– Елена Витальевна?
– Да.
– Ой. – Человек в трубке громко и с облегчением вздохнул. – Значит, вы живы?
– Что?
– Меня зовут Антон Быстров. Я продюсер кинокомпании «Антон и они». Никак не можем вас найти. Просто нам сказали, что вы… простите, умерли…
– Умерла? Кто сказал?
– Вы же нам оставили только домашний телефон. Дома у вас сказали… Но мы решили проверить, с трудом нашли ваш мобильный номер… Посылаем вам сообщения по электронной почте уже пятый раз…
Это, значит, я автоматически набрала свой старый телефон, посылая им свои координаты…
– Да, правда, я не заглядывала в почту. Нет, все в порядке, просто у меня сейчас дома… такие люди живут… временно… Они пошутили.
– Ну хорошо, слава богу. Мы хотели предложить вам контракт на ваш сценарий. Мы будем его запускать. И хотелось бы не откладывать. Если вы уже, конечно, в другом месте не запустились… Так как?
– Да, хорошо, конечно. А… Вы простите меня… Вы говорите – сразу? А сколько денег вы могли бы мне заплатить?
– Елена Витальевна… А вот вы с нами поторгуйтесь… Мы будем давать поменьше, а вы требуйте побольше. – Он засмеялся. – И вы нас разорите, но мы как-нибудь наскребем. Начнем торговаться с тысячи за серию, а там посмотрим. Так пойдет?
– Да. Да, конечно. Запишите, пожалуйста, телефон, где я сейчас живу. Или… – Я взглянула на своего молчащего все время собеседника. – Я попозже перезвоню.
– Но сегодня? – спросил Антон.
– Да.
Я отключила мобильный, убрала его в сумку и встала.
– Я приношу извинения. Я поторопилась. У меня все сложилось по-другому.
– Я могу знать – как?
– Зачем? – Я пожала плечами и протянула ему руку. – Спасибо.
– И никаких объяснений? – Он пожал мою руку и отпустил.
– Наверно, нет. До свидания.
Он встал, чтобы проводить меня до двери.
– До свидания, Лена.
Я обернулась. Он смотрел на меня. Как? А никак. Просто смотрел. Без улыбки, без сожаления, без восторга, без удивления. Равнодушно и, быть может, задумчиво.
– Могу лишь извиниться, если надо, – услышала я свой голос.
– Не надо. – Он чуть улыбнулся и опять сделал неопределенный жест, который при желании можно было принять за что угодно: он отдал мне честь, прогнал муху ото лба, махнул: «С богом!» или «Да иди же ты, наконец!».
Как приятна неопределенность, когда нечего больше сказать!..
Когда дверь за мной закрылась, я быстро прошла мимо секретарши, сосредоточенно молотившей по клавиатуре бирюзовыми квадратными ноготками, вышла в коридор и на секунду остановилась.
Мое сердце так билось, что мне потребовалось некоторое время просто постоять и ровно подышать. И в это время, именно в это время изнутри меня толкнули. Мой малыш первый раз шевельнулся. Мой мальчик или моя девочка… Так же, как было, когда я ждала Варю, я решила не узнавать пол – чтобы был сюрприз и чтобы не настраиваться на мальчика, если внутри меня растет девочка, и наоборот. Сама я просто не знала, кто там, и все.
Почему так колотится сердце? От встречи ли, от неожиданного звонка, решившего, вероятно, судьбу моего сценария, – хотя радоваться еще рано, ведь с книжкой я тоже радовалась, когда ехала читать разносный отзыв читательницы из Перми… Надо подписать договор, получить деньги. А потом уже торжествовать. Но сердце продолжало стучать гулко и часто. Наверно, слишком много впечатлений за один день.
Выйдя на улицу, я на секунду остановилась, чтобы понять, в какую же сторону лучше пойти. До любого метро отсюда достаточно далеко пешком, но я решила не брать такси и не стоять в длинной веренице машин, медленно движущихся по бульвару, а пройти улочками к «Баррикадной», чтобы не надышаться выхлопными газами.
Я пошла неторопливо, пытаясь разобраться в себе. Что-то меня раздражает, или что-то печалит, или… И вовсе не то, что предложение Антона Быстрова может оказаться очередной насмешкой судьбы…
С тех пор как родилась Варя, я сознательно пытаюсь сохранять свое нервное и психическое состояние в пределах нормы. Для меня это значит не плакать по утрам, не ходить по улицам с постным лицом, играя с дочкой, не думать о своем, недетском, и вполне радоваться жизни, несмотря на то что она предлагает вовсе не то и не столько, сколько бы я хотела…
Чтобы не давать воли своим негативным эмоциям и не попадать время от времени в психический аут, я, лично для себя, открыла очень простой, но действенный закон. Нельзя загонять внутрь свои переживания, сомнения, расстройства, надеясь, что они рассосутся сами. Нельзя врать себе. Кому-то – можно. А себе нельзя. Мне приятнее сказать соседке, да и подчас Нельке, что у меня все не так уж плохо. Не материализовывать свою тоску, не подключать к ней других людей, не дать ей зажить собственной жизнью еще и вовне меня…
Но вот внутри самой себя я пытаюсь четко определить – а что есть причина моего сегодняшнего дурного настроения. Что-то в этом роде мне пытался не так давно говорить один человек… в чужом заснеженном саду… Загнанные внутрь и неопознанные дурные или печальные мысли, как выяснилось, никуда не уходят. Они превращаются в уродов, монстров, тихо сидящих внутри и вылезающих в самый неподходящий момент. Терпела, терпела, копила, копила – и вдруг взорвалась! И хорошо, если от взрыва погибли враги, а не ты сама или не беспомощный малыш, живущий с тобой и полностью зависимый от того, насколько удачно ты справляешься с каждодневной пыткой под названием жизнь. Ты пытаешь, тебя пытают, кто-то вырывается – уходит туда, где уже ничего не больно, а кто-то свыкается и даже находит в этом удовольствие…
Я дошла до Патриарших прудов и решила чуть передохнуть. Я поискала глазами свободную лавочку. Что-то, видимо, я себе внутри намечтала, а что – признаваться не хочу. Что-то на встрече в пятнадцать сорок пять произошло не так, совсем не так, как я хотела, и я теперь мечусь, ругаюсь и кляну Создателя (не себя). Ведь это Он, создавая нас, заботился прежде всего о том, чтобы мы размножались, несмотря на потопы, похолодания, засуху и землетрясения. А что мы при этом неостановимом, безумном размножении чувствуем, как убиваем друг друга, как мучаемся – это пришлось корректировать позже, это, видимо, не удалось заложить в генетическую программу, в мозг или в какой-нибудь физический орган.
Иногда мне кажется, что мы, вкупе со всем живым на Земле, – чья-то дипломная работа, а может – и курсовая… Что-то получилось, что-то нет, это – на отлично, а кое-что – на троечку. Вот в человеке аппендицит – ошибка, желчный пузырь – на тройку, зубы разрушаются быстрее, чем сердце… А то, как человек умирает – в болезнях, – неужели это отличное решение? Не получилось по-другому? Или это было не важно – для Создателя?
Произвел ты себе подобного по четко отлаженной внутри организма схеме – она-то работает безупречно, – подрастил до того возраста, когда детеныш сможет сам плодиться, и ты больше не нужен никому: ни детенышу, ни Создателю, ни самому себе… Тебе остается в здравом уме наблюдать, как перестают работать руки, ноги, печень, почки, как отказывается служить мозг. И только душа, чуть уставшая от причуд и болезней тела, но все такая же – а ей-то что будет, она-то не умрет – только она все так же болит и страдает, реже – радуется. «И все болит, болит душа, ее-то вот и жалко» – как поется в одной моей любимой песенке.
Я всплакнула. Потом достала телефон. Я, конечно, поняла, почему вдруг в прекрасный майский день мне в голову полезли мысли о несовершенстве мира, о жестокости Создателя и близкой старости. Не надо себя обманывать, тогда монстрам внутри тебя нечего будет кушать. Я стала набирать номер, набрала 251, а в это время на дисплее появились цифры этого же номера полностью. Все-таки общение человеческих душ на расстоянии – это чудо и загадка.
– У меня тоже есть просьба. – Он говорил сухо и нейтрально.
– Да? – Скорей всего, я была более доброжелательна, чем он.
– Мне нужна некоторая помощь.
– Пожалуйста, если я смогу.
– Надеюсь – да.
– А когда?
– Если возможно, прямо сейчас. Могу освободиться на… – Он спросил секретаршу по громкой связи: – Свет, во сколько придут эти… из посольства?
– В пять пятнадцать.
– Ага… Перезвони, пусть чуть задержатся, если можно. На шесть, допустим. – Он снова обратился ко мне: – Где мы можем сейчас встретиться?
– А… могу я узнать, в чем состоит просьба и чем я смогу помочь?
– Разумеется. Просьба личного характера, мне нужен совет. Совет человека, женщины с хорошим вкусом.
Я немного удивилась. Это не было похоже на игру. По крайней мере, на те игры, к которым привыкла я.
– Хорошо, я на Патриарших прудах… сижу на скамейке, напротив…
– Я найду. Я буду там через десять минут.
Я увидела, что он сам за рулем. Несколько напряглась и обрадовалась. Да, я обрадовалась, честно сказала я себе. И тут же один, самый большой монстр, корячившийся у меня в груди и причинявший мне боль, сморщился и затих. Я несколько раз глубоко вздохнула и улыбнулась. И ему – он вышел из машины и шел ко мне, и самой себе. Вот так бы давно. Спросила бы себя: «Леночка, а чего ты хочешь-то на самом деле? А-а-а… Ясно. Ну для этого тебе надо делать то-то и то-то, не получится это, пробовать другое, но пытаться добиться того, чего ты хочешь, а не бежать от этого, трусливо, малодушно и опрометчиво».
