Текст книги "Там, где трава зеленее"
Автор книги: Наталия Терентьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)
– Действительно? – вежливо спросила я, подумав, что еще бы они ему не понравились. Мои статьи нравились всегда и всем, по крайней мере те, что я писала на работе по строгому конвейерному заказу и по меркам нашего почти режимного учреждения – предприятия по отбору, упорядочиванию, проверке информации и доведению ее в доступной и весомой форме до всех – вообще до всех, от думских драчунов до бабульки в заброшенной деревне, где есть одна программа радио. На работе я всегда писала статьи очень правильные и ровные.
– Спокойные, честные, простые, не опасные, – продолжил мои мысли «бодигард». – Так они мне понравились, ваши статьи, а также то, что говорят о вас коллеги, что я… гм… решил взять вас на пару с Никитой – сидит там пацан, видели – к себе секретарем, пока нет места. Будете меняться по сменам. Или, если хотите, могу предложить внештатным. Но это более нервно, на мой взгляд, и денег меньше. Хотя сможете больше писать в других местах. Я вспомнил, что читал ваши материалы в «Огоньке», про артистов «Современника», кажется. Очень душевно.
– Секретарем?
Он что, смеется надо мной, этот кретин с внешностью питекантропа?
Никто, кстати, мне не доказал, что мы произошли от питекантропов и неандертальцев. А пока не доказал, я считаю, что, по крайней мере, я и моя дочь – Божьи создания, к обезьяноподобным существам не имеющие никакого отношения. Рудимент хвоста в виде двух запасных сегментов позвоночника – мне не указ. Может, это тайные позвонки, просто мы не отгадали пока, для чего они, и самоуверенно думаем, что это хвост. Хотя вот некоторые врачи считают, что все болезни человека оттого, что человек ходит прямо, а не на четырех лапах, что он самовольно распрямил свой позвоночник, вопреки замыслу природы.
– Да, секретарем, временно, Елена Витальевна. Если у вас действительно трудности… Вы мне говорили по телефону, что просто решили вернуться на работу. Но ведь это не «просто»? Вы ведь так переживали в буфете, хотя это никому и не было понятно… Не волнуйтесь, не волнуйтесь…
Я отвернулась к окну. Моего терпения хватит еще на полминуты, не больше. Я терпеть не могу, я ненавижу, когда меня вот так «читают», «вычисляют», тем более мужчины. Не надо было сегодня идти.
– Так как?
Я посмотрела на нового главного редактора, показавшегося мне сначала тупой кучей мышц. И спросила:
– А вы где работали раньше?
– В «Крокодиле». Вы ведь так думаете? Или еще хуже? Судя по вопросу, – он улыбнулся и взъерошил коротко стриженные светлые волосы, торчащие над ушами ежиком, – предложение вам мое заманчивым не показалось.
– Совсем не показалось, – вздохнула я. – А работали вы, наверное, в ФСБ?
– Почти, – снова улыбнулся новый главный. – Жаль, что не понравились друг другу. Спасибо.
– И вам того же, – кивнула я и поскорее ушла.
Ничего себе! «Друг другу»! Чем это я ему не понравилась? Я прошла мимо Никиты, с заячьей частотой стучавшего по необычной прозрачной клавиатуре, потом развернулась и вошла обратно в кабинет.
– Вы-то мне понравились, несоответствием с шаблоном. Я никогда не видела человека, менее похожего на журналиста. И даже на начальника над журналистами.
– Хорошо, – кивнул мне новый главный. – Вы мне тоже понравились, Елена Витальевна. Если хотите, подумайте и приходите. Чем могу – помогу. Если не придете, не забудьте, что я вам сказал в буфете. Главное, не спутать ветер перемен со вчерашним ураганом.
Если он скажет это еще раз…
Я уже открывала дверь, когда он добавил:
– Хорошо вы меня с этой «щукой»… Что, правда дебилом кажусь? Иногда, кстати, это очень полезно. Казаться грудой мышц.
– Кучей… – не удержалась я.
Новый главный захохотал:
– Два – ноль! Тупой кучей, да?
– Это вообще-то я придумала!
– И вы рассчитываете после этого получить место в моем отделе?
– Почему нет?
– И правильно! Возьмите визитку, здесь еще мобильный телефон. Добро пожаловать, звоните, если надумаете.
Я взяла визитку и машинально прочитала «Виноградов Анатолий Михайлович».
– О нет! – вырвалось у меня.
– Ну я же говорил – заокеанские манеры. – И он проговорил с очень хорошим произношением: – Oh, no! Why? Вы действительно хорошо английский знаете?
– Да, английский хорошо, французский – хуже. Еще понимаю по-чешски и худо-бедно говорю и пишу по-немецки. Но у нас в отделе это, вероятно, совершенно ненужные навыки.
– Ну как сказать… А почему – «О нет!»? Я вас второй раз чем-то так потряс? Ну первый раз понятно – я тоже не ожидал вас увидеть, вылезая из-под стола. Сидя там, я наблюдал ножки очень симпатичной и миролюбивой девушки, а обнаружил, что принадлежат они именно вам. А что в визитке не так? Неужели ошибка?
Я кивнула на монитор:
– «Литтл грейпс»?
– Ну да. Виноградик. Меня так в школе звали.
– Спасибо, – я посмотрела еще раз в визитку, – Анатолий Михайлович, я подумаю.
– Звоните, не грустите! – Он уже отвечал на звонок. – Я! Да где!.. В ТАССе разгребаю… Родина приказала… Давай…
Никита приветливо помахал мне рукой, когда я проходила по приемной, а я подумала: как же новый… начальник, новый… Виноградов… ой, господи, язык не поворачивается… Как же он собирался – зарплату, что ли, поделить? У бедного Никиты забрать половину? Да я ни в жизни не пойду к нему в секретари! Почему, собственно, так категорично – я себе ответить не могла. Но знала – не пойду.
Когда я приехала за Варей в школу, она стояла одна на ступеньках и молча смотрела в ту сторону, откуда должна была появиться я. У меня сжалось сердце. Не надо помогать детям взрослеть такими резкими толчками. А как от нее что-то скрывать, если она просыпается ночью и в темноте идет меня искать – где я сижу, зажав себе рот, чтобы не будить ее плачем с причитаниями.
– Ты давно стоишь?
Варя подняла на меня заплаканные глаза.
– О господи! Ты плакала? Почему?
– Я думала, ты не придешь.
– Хорошо, я… куплю тебе телефон. Ты мне будешь звонить, ладно?
Она радостно кивнула, крепко схватила меня за руку, и мы пошли.
– Мам, а что в жизни главное?
– Мм… – Я вздохнула. – Сейчас скажу. Любовь. В широком смысле… всякая любовь… к детям, к родителям, к Богу. Когда люди влюбляются – тоже…
– И к собачке?
– Конечно.
– Почему ты тогда собаку мне не покупаешь?
Я посмотрела на нее:
– Ответь сама.
– Потому что у нас места нет, – вздохнула Варька. – Мам, а Татьяна Евгеньевна сказала, что главное в жизни – не врать.
– Ну-у… Да… Это важно… Но… – Я покачала головой. – Сложный вопрос…
– Это неправильно?
– Это… правильно. Но бывает ложь во спасение… А почему она так сказала?
– Она спросила, что такое богатый человек. А я подняла руку и сказала: «Это мой папа». А она сказала, что я вру.
– А ты?
– А я сказала, что это она врет.
– Понятно.
Мне стало понятно, что нужно подыскивать другую школу. Вон на Живописной лицей – семьсот долларов в месяц, в классе девять человек… Кормят икрой и свежайшими клинскими продуктами… Компьютеры все с плоскими мониторами… Правда, кто дал гарантию, что туда берут только умных и добрых учительниц? Хотя бы добрых…
– А потом что было?
– Потом она меня по голове погладила и стала рассказывать всем, что в жизни главное. Она сказала, главное – все задания выполнять и… еще что-то, я забыла.
– А-а… Ну ладно.
Значит, миленькая Татьяна Евгеньевна с вытаращенными глазами – очень добрая и, очевидно, глупенькая. Ох…
Вот как воспитывать детей, чтобы, с одной стороны, они четко понимали, где право, где лево, где добро, а где – ужас, край, куда подходить нельзя ни-ког-да, а с другой стороны, при этом воспитателю не быть категоричным и не оперировать безапелляционными суждениями? Был бы жив Сухомлинский, не поленилась бы, попросилась к нему на консультацию. Но не обсуждать же это с Татьяной Евгеньевной, которая всерьез спорит с Варькой, кто из них врет и богатый ли наш папа. Наш-то папа богатый, нам только от этого не легче… И почему, кстати, она сделала такой вывод? Варька моя всегда одета как куколка. Может, это я смахиваю на голодранку своими вечно заплаканными глазами и виноватой улыбкой?
Глава 9
Выйдя из лифта, мы увидели, что на нашей площадке перетаптываются милиционеры. На шум выглянула новая соседка, недавно переехавшая в наш дом, и тут же захлопнула дверь.
Возле нашей двери стояли вещи, много вещей в коробках, тюках. На большом ободранном чемодане сидела вспотевшая старушка в застиранной шапочке и очень старом пальто с драным воротником из мерлушки, кое-где зашитым прямо поверху. Из-под ног старушки выскочила омерзительная болонка с намазанными зеленкой проплешинами и бросилась на Варю. Я оттолкнула болонку от Варьки и спросила милиционеров:
– А что тут происходит?
Один недовольно показал на старушку:
– Вот, спрашивайте.
Старушка неожиданно протянула к нему обе руки:
– Видишь, сынок, в чем я хожу. Я пальто это еще при Леониде Ильиче брала. Восемьдесят рублей стоило…
Она продолжала тянуть руки к досадливо отвернувшемуся милиционеру. Он не понимал, что такое – пальто за восемьдесят рублей, и вряд ли слышал о Леониде Ильиче. Ему было года двадцать два.
Я посмотрела на ее рукава. Жалко, нет фотоаппарата. Да, вот они – перелицованные рукава: правый рукав на место левого, и наоборот – чтобы скрыть протертые до сеточки локти.
На лестнице послышались громкие голоса. И на площадку ввалился мужик с ярко раскрашенной женщиной. У женщины сразу бросались в глаза черные длинные волосы, разбросанные по плечам крупными локонами. Интересная прическа. От пары пахнуло табачищем, и до сих пор молчавшая Варька поморщилась и высказалась:
– Фу, а чем так пахнет?
Я посмотрела на мужчину и обмерла. Это был Гарик.
– А, пришла! – обратился Гарик ко мне. – Познакомься, тебе будет интересно. Это моя невеста, Эльвира. Эльвира, – он оглянулся на милиционеров, – ждет ребенка. Давай открывай дверь. Она устала. Ей нужно отдыхать.
– А… При чем тут, собственно, я?
– При том. Мы к тебе жить приехали.
– Гарик, ты что, сбесился? – спросила я и убрала ключи, которые до этого держала в руке. – Какая Эльвира? Какое «жить»? Ты что? У тебя есть квартира, вот в ней и живи.
– Э-э-э, нет, – засмеялся Гарик. – Вот моя квартира! И другой у меня нет! Ты что-нибудь еще видишь в своих очках?
– Что-нибудь вижу, – сказала я.
– Тогда читай. – Гарик сунул мне отксерокопированный листок какого-то постановления.
Я проглядела его.
«В связи с тем, что… По статье… Вселить Савкина Гарри Трофимовича по месту регистрации. Признать правомочным регистрацию матери, Савкиной Галины Петровны, и вселение будущей жены Фатхутдиновой Эльвиры Матсхудовны…»
– Бред собачий. Ничего не понимаю.
– Да не е. т меня, понимаешь ты или нет! – Он выдернул у меня листок. – Дверь открывай!
Милиционеры, услышав, что тон разговора резко повысился, подошли к нам.
– Так, ну разобрались?
– Нет. Давайте отойдем отсюда. На улицу, например. – Я взяла Варю за руку и пошла к лифту.
– X.. тебе! – ответил мне Гарик, нехорошо ухмыляясь.
А его невеста вдруг завизжала:
– У меня уже воды отходят! Мне в квартиру надо!
Я с сомнением посмотрела на ее живот, торчащий из-под ярко-голубого дутого пальто.
– А само постановление у тебя есть? – Я поняла, что тем не менее придется повозиться в этой грязи и разобраться.
– X… тебе! – опять бойко выкрикнул Гарик и прислонился к двери моей квартиры, сложив руки на груди.
Я посмотрела на милиционеров.
– Простите, а вас кто-то вызывал?
– Да вот, обратился гражданин, – неохотно объяснил один. – Помочь вроде вселиться по постановлению суда…
– А вы видели постановление?
– Начальник наш, значит, видел… Нам-то что… У нас что, дел других нет?
Я попыталась взять себя в руки и спокойно ответить милиционеру:
– Но суда никакого не было.
– Тебя на нем не было! Приходить по повестке надо!
– Ну ладно, какой там к черту суд. Гарик, хватит идиотничать. Вы меня простите, – я обратилась к милиционерам, – это такой человек… он на учете состоит в наркологическом диспансере и… в психдиспансере!
– X… тебе! – Видимо, эта самая удобная формула не раз выручала Гарика в трудных ситуациях.
– Нас это не касается. Нам сказано – вселить, – значит, вселить.
– Хорошо, допустим. Я хочу увидеть постановление суда, а не ксерокс.
– Как это не было суда? – заволновалась вдруг Эльвира. – Я была свидетелем!
– А постановление, – Гарик сковырнул грязь, налипшую на ботинок, об стенку, – в отделении. Его переслал суд.
– А если я позвоню в отделение?
Гарик показал ряд ровных, слегка оттопыривающихся от десны, пластмассовых зубов.
– Звони.
Я набрала номер, который мне подсказали патрульные. Сначала было занято, потом довольно хамский голос прокричал:
– Капитан Гаврюхин слушает!
– Здравствуйте… – Я объяснила ситуацию.
– Есть постановление! – прокричал мне Гаврюхин.
– Но суда никакого не было. Это просто липа. Он аферист.
– Ой, блин, достали со своими квартирами… Квартир им мало… Обращайтесь, женщина, к прокурору.
Милиционеры потоптались, негромко переговариваясь, и потом молчавший все время паренек сказал с сильным подмосковным говором:
– Вы… это… открывайте лучше дверь, пока мы ее не сломали.
Я попробовала зайти с другой стороны, судорожно соображая при этом, кому звонить. Не пускать же эту орду в наш дом. Там Варины игрушки, вещи…
– У меня ребенок. Неужели вы будете ломать нашу дверь?
Тут заорала Эльвира:
– И у меня сын – в интернате! Он вообще больной! Гарик сильно толкнул ее локтем, Эльвира запнулась. – То есть…
На помощь решила прийти и старуха:
– Ой, мне плохо, вызовите «скорую»!
Я снова обратилась к милиционерам:
– Послушайте меня спокойно, пожалуйста. У них есть своя квартира, в Подмосковье. Я сейчас даже могу припомнить адрес… я ему сколько раз туда штрафы за хулиганство пересылала… и повестки из диспансеров… М-м-м… Электросталь, улица Южная, кажется… дом то ли девятнадцать, то ли двадцать девять. Квартира…
Гарик злорадно заговорил:
– Нет больше этой квартиры! Я ее продал! И мать сюда прописал… прописываю… по постановлению суда!
Я почувствовала, что больше не выдержу. И сказала милиционерам, которым это, разумеется, было совсем неинтересно:
– Но у меня квартира однокомнатная!
Гарик тут же встрял:
– Хрен! А куда девалась вторая комната?
– Да ее не было никогда! Это бывшая хозяйка, которая здесь жила, отгораживалась от мужа перегородкой, а потом, когда он умер, жильцов даже пускала на ночь за эту перегородку. А я эту перегородку сломала.
– Вот-вот! Сломала со своими ё. рями, пусть чинит. Окна два, значит, и комнаты две.
И Эльвира решила сказать свое слово:
– А хоть бы и одна! Беременную женщину на улицу не выгоните! У меня справка есть! На кухне пусть живет, тварюга эта. Гарика из квартиры поперла, он здесь прописан!
Я с радостью увидела, как по лестнице от лифта спускается наш самый лучший сосед, Сергей Юрьевич. Милиционеры, все же несколько растерянные, спросили его, перекрикивая громкое тявканье болонки:
– Гражданин…
– Господин, – поправил их Сергей Юрьевич. – Господин Токмачев. Между прочим, отец того самого Юрия Токмачева, который вчера дрался в Думе. Видели по телевизору? А что у вас здесь случилось… м-м-м… господа-товарищи?
Милиционер засмеялся:
– Нехилые у вас здесь… господа живут. Так, гражданин, вы знаете эту гражданку? – Он показал на меня.
Токмачев прокашлялся и ответил:
– Разумеется. Это Елена Воскобойникова, живет здесь много лет, тоже, кстати, личность известная. Журналист, работает в ТАССе.
– Жопой она работает своей! И передком! – задиристо выкрикнул Гарик, снова занервничавший.
– Гражданин Савкин! – урезонил его милиционер. – Вы как-то тоже… держите себя в границах! Гражданин Токмачев, а вот этих граждан, – он показал на Гарика и компанию, – вы знаете?
Сергей Юрьевич внимательно оглядел всю честную, вернее, бесчестную компанию.
– Никогда в жизни не видел, хотя живу здесь безвыездно двадцать три года.
– Е… он ее двадцать три года! – опять встрял Гарик, которому точно перестал нравиться разговор. – Ее все отъели в доме и в ТАССе этом ё. ном!
– Господи… – Я стала рыться в сумке, чтобы все-таки достать сотовый. Кому-то надо звонить, в службу спасения хотя бы…
Гарик ловко, видно не впервой, попытался выхватить у меня прямо из сумочки ключи. Милиционер пожурил его:
– Ты это… давай, чтобы без шума…
– Да господи, что же это делается!.. – Я крепко сжала ключи в руках.
С трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться – еще не хватало, в такой ситуации, я набрала номер мамы. Она очень трезвая женщина, и наверняка ей придет в голову какое-то простое решение. Поднял трубку мамин муж Игорек.
– Слушаю, – спокойно сказал Игорек.
– Игорек, привет, а мама дома?
– Мама, – задумчиво повторил Игорек. – Мама…
Я представила, как он сидит перед компьютером и думает – вот сейчас монстр должен съесть эту девочку или чуть позже, и записывает это в сложных математических формулах.
– Игорек! Это Лена! У нас тут проблемы! Позови, пожалуйста, маму.
– Лена, я тебя узнал. Привет. А мамы нет.
– Игорек, мама – это Лиля, твоя жена, ты понимаешь? Изабелла? Ее точно нет?
– Точно. Лили точно нет. Изабеллы… тоже нет…
Я нажала отбой.
– А чё ж у тебя все ё. ри поразбежались, э? – засмеялся Гарик.
– Тебя испугались.
Я посмотрела на милиционеров, на Варьку, на Гарика, на Токмачева. Я, кажется, поняла, что надо делать. Если только получится.
Я сказала милиционерам:
– Хорошо, мы разберемся. Поставим раскладушки. Построим стену. Покормим всех и напоим. Все будет хорошо. Спасибо за поддержку.
Милиционеры с недоверием переглянулись.
– Ну, открывайте тогда.
– Пожалуйста, вот ключи.
Гарик чуть помедлил, глядя на милиционеров, а я позвала одного из них:
– Можно вас на минутку?
Он увидел в моих глазах прибавку к своему смехотворному жалованью и неспешными, но широкими шагами прошел за мной на лестницу. Я слышала, как Гарик возится с ключами. Я быстро достала две купюры по пятьсот рублей и протянула ему:
– Извините за беспокойство. Мы действительно уже разберемся сами. Пусть пока входят, а я пойду напишу заявление прокурору. Сама с ними не справлюсь. Надо все спокойно выяснить. Правильно?
– Правильно, – сказал милиционер и прямо с лестницы позвал своего напарника: – Лёха! Отбой!
Тот, второй, подмосковный паренек, сразу вышел на лестницу, и они спустились пешком вниз.
Гарик, похоже, с одним замком справился, остались два.
– Слышь, сучара, помогла бы. – Он обернулся ко мне.
– Ломай, – ответила я.
– П..да рваная! – оскалился Гарик и швырнул ключи Эльвире. – А ну, давай, мандовошка! Поковыряй теперь ты!
Я сказала Токмачеву, который стоял в сторонке с замершей Варей:
– Сергей Юрьевич, спасибо вам за помощь. Еще увидимся. – Я попыталась показать ему глазами, чтобы он запирался в своей квартире.
Он не очень меня понял, но сразу заторопился:
– Конечно, конечно, Леночка, не за что…
Я сказала Гарику:
– Вон тот ключ, желтый, с кружочками – от верхнего замка. Нижний, наверно, не заперт.
Гарик начал что-то подозревать.
– Слышь, ты, сучара, ты смотри, не выё. вайся… Я тебе, если чё, язык твой в жопу засуну…
– Ага. – Я легонько подтолкнула смотрящую на него в ужасе Варю в сторону лифта. Еще раз посмотрела на Токмачева, стоящего на пороге своей квартиры. – До свидания, Сергей Юрьевич. See you a bit later.
– Вот блядь, а! – Гарик сплюнул.
Токмачев храбро улыбнулся, подмигнул мне и побыстрее закрыл свою дверь.
Мы сели в лифт, громко закрыли дверь, и я нажала кнопку этажом выше. Там мы вышли, я почти беззвучно сказала Варе:
– Стоим тихо.
Она кивнула. Мы услышали, как, наконец, Гарик отпер последний замок. Эльвира захохотала:
– Сучка эта в коридоре пусть выблядышей своих ростит!
Хлопнула дверь – они вошли в квартиру. Послышался хохот, лай болонки и грохот падающих предметов.
У нас было минуты четыре.
– Стоим, ждем…
Варька вопросительно взглянула на меня. Я прижала к себе ее голову и взяла у нее из рук вязаный шлем и варежки. Варька беспрекословно прижалась ко мне всем телом и так стояла. Наконец, мы услышали, как кто-то вызвал внизу лифт. Лифт поднялся на наш этаж, и по лестнице раздались тяжелые шаги. Я прошептала Варьке:
– Давай еще на один пролет спустимся…
Мы тихонько спустились. Отсюда было все слышно и даже, если высунуть голову, немного видно нашу дверь. Около нее стояли два молодых здоровых сержанта с автоматами – из вневедомственной охраны. Они требовательно звонили в дверь и начали стучать.
– Открывайте немедленно!
– А-а-а… привела, да? Пошел ты на… – раздался грязный мат Гарика.
Один милиционер несколько раз довольно сильно ударил ногой в дверь, другой достал опечатанный пенал с ключами. Он достал телефон и позвонил, очевидно, дежурному офицеру:
– Ну что, Кузьмич, вскрывать? Ага… Понял…
– Открывайте, охрана!
– Ах ты, сука! – заорал Гарик. – Сучара… ах ты… Мусорню привела… Падла… – Он сказал еще много непечатных слов в мой адрес, но через некоторое время дверь все же приоткрыл и сразу подсунул милиционерам «постановление» суда.
Милиционер откинул его руку, второй рывком открыл дверь, и они оба вломились в квартиру.
– Документы! Кто такие? Документы!.. Руки из карманов вынь! Все к стене! Руки за голову!
Мы спустились еще на несколько ступенек, чтобы нам было видно, что там происходит.
Из комнаты вышла, держась за сердце, старуха. У стены стояла, опершись руками и животом о стенку, Эльвира. Милиционеры, направив на них автоматы, орали по инструкции, но совершенно уже безобидно.
– Документы! Пароль! – Они, вероятно, были уверены, что подвыпивший хозяин просто забыл позвонить на пульт.
– Да твою мать! Вот тебе документ! – Гарик, сразу услышав, как переменился тон милиционера, довольно хамски стал снова тыкать бумажку.
Я увидела, что и старуха тоже тянет сильно трясущейся рукой пенсионное удостоверение и потрепанный паспорт.
– Что за фигня? Кто такие? Где хозяйка? Пароль!
Эльвира повернулась от стены, опустила руки и подбоченилась:
– Я – хозяйка! Паролей мне не надо!
– Фамилия? – спросил милиционер.
Эльвира приосанилась:
– Фатхутдинова, а по мужу, – она посмотрела на всклокоченного Гарика, – по будущему мужу – Савкина.
Один милиционер на всякий случай продолжал держать автомат, второй полистал паспорт и посмотрел на Гарика:
– А ты, значит, Савкин? И что ж ты, Савкин, в чужой квартире делаешь?
– Прописку смотри! – ответил ему Гарик, еще, видимо, на что-то надеясь.
Милиционер убрал его паспорт в свой карман:
– А на хрена мне твоя прописка? В доверенных лицах ни тебя, ни этих гражданок нету. Пароля ты не знаешь. Так, ясно. Давай, руки вверх, и все пошли в машину.
Гарик вскинулся:
– Ты охренел?
Милиционер сильно пихнул его прикладом автомата в плечо:
– Давай, сказано!
Гарик заорал, держась за плечо, старуха тут же завыла, а Эльвира стояла молча, исподлобья глядя на милиционеров.
– Я тебе сейчас башку разобью! «Охренел»! А ну, давай быстро! И ты, метелка, тоже. И бабка. Давайте, давайте, выпирайтесь все, быстро!
Второй щелкнул прикладом. Гарик, услышав звук, мигом поднял вверх руки, попытался схватить ключи, милиционер их перехватил:
– А вот это давай сюда. Ты где ключи-то спер, а? Сей-ча-ас все расскажешь…
Они вывели всю компанию, закрыли дверь своими ключами и снова позвонили офицеру:
– И чего с ними теперь делать? Ага, есть. А ну, давай двигай, по одному вниз по лестнице.
Когда шаги затихли, я взяла с пола Варин портфель:
– Пойдем-ка… – Я сжала Варину руку, которую она все время держала в моей, и мы тихо спустились на наш этаж. Я позвонила в дверь Токмачева, он посмотрел в глазок и тут же открыл:
– Молодец, Леночка. Хорошо придумали. Заходите…
Мы зашли, остановились в передней. Токмачев протянул мне вторую пару ключей, которую я на всякий случай хранила у него.
– Вот и пригодились. Может, чаю?
У меня даже не было сил отвечать, я только покачала головой.
Токмачев засуетился:
– Погоди-ка, детка. Давай я тебе помогу все эти баулы грязные вытрясти на лестницу.
Я стала слабо сопротивляться:
– Будут потом орать, драться… Вещи-то порастащат на лестнице…
Токмачев очень серьезно мне пообещал:
– Потом будет потом, и тогда мы уж кого-нибудь покрепче к этому делу подключим.
Я-то знала, что его державный сынок давным-давно не общается с отцом, и, жалея старика, никогда никому из своих журналистских товарищей не говорила, с кем рядом живу. Иначе бы его на кусочки давно растащили, замучили бы старика.
Я с сомнением смотрела, как он потащил тюки на лестницу, вздохнув, вынесла остальное и потом с силой пнула чемодан, на котором сидела старуха, по лестнице. Чемодан со звоном съехал вниз, я отряхнула руки:
– Но ведь бред какой-то! Их-то собственная квартира куда девалась? Они с ума сошли, что ли, продали ее? И что действительно теперь делать?
Токмачев, тяжело дыша, ответил:
– Для начала посадить его на пятнадцать суток, если вернется. Ты погоди пока. Пусть с ним охрана разберется. Потом, суда-то действительно не было?
– Нет, конечно. И я не могла не знать, если бы он был. Это, конечно, какая-то липа. Заходите к нам, Сергей Юрьевич.
Я-то позвала его «на чай», а он помог нам прибраться в квартире. Савкин с компанией успели за четыре минуты, пока ехала охрана, ногами, видимо, сбить в кучу все Варькины игрушки, скинуть с полок часть книг и откупорить бутылку водки. Интересно, что взамен книжек они собирались поставить?
– А вы действительно не помните Гарика? – спросила я Токмачева, когда он, отдуваясь, сел на диван.
– Как не помнить! Я все никак не мог тогда понять – что за странный ухажер у такой прелестной девушки…
– Ну у меня и другие ухажеры были не очень… – Я посмотрела на Варьку и решила про Виноградова тему не развивать.
– Мам, а кто такой ухажер? – вмешалась Варя. – Который все время уходит? Как наш папа?
Я засмеялась, Токмачев засмеялся, а Варя заплакала. Я бросилась ее обнимать:
– Ты что, малыш, ну вот…
– Почему он все время то уходит, то приходит?..
– Ну и что? А есть дети, у которых папы вообще нет.
– А у некоторых и мам нет, – вмешался Токмачев, аккуратно разворачивая конфетку. – У моего сына, например, мама сначала была, потом убежала.
– Куда? – страшно удивилась Варька и покрепче взяла меня за руку.
– В другую страну, где весь год – лето… – улыбнулся старик и осторожно откусил конфету.
– Будешь о папе своем плакать, я тоже убегу! – заявила глупая, жестокая Барина мама.
– Ма-а-а-ма-а-а! – завыла Варька и сначала бросилась меня обнимать, потом оттолкнула и ушла плакать в ванную.
Я хотела пойти за ней, но услышала, что она включила воду и громко умывается, сморкаясь и полоща рот. Я повернулась к Токмачеву, который сидел и неодобрительно качал головой:
– Испугалась сегодня девочка…
Я вздохнула:
– Да я тоже молодец, высказалась… Когда она была поменьше, я однажды на нее орала и пригрозила, видно, очень тогда допек меня ее папа: «Отдам папе, а он тебя продаст цыганам и купит себе новую машину…» И такое было.
– Неужели она не проговорилась ему?
– Нет. Варька – кремень. Только вот хорошо ли все это…
– Не корите себя, Леночка. Хорошо – это когда мама с папой идут за ручку, а на плечах у папы сидит малыш. Еще лучше, если мама при этом свободной рукой толкает коляску со вторым. Потом малыши вырастают, приносят своим родителям внучат, сажают им на коленки – на плечах уже не унести – и сами убегают, чтобы принести следующего.
Я знала – что он знает – что я знаю про его сына… А вот как ответить ему, чтобы не ранить, не знала, поэтому сказала:
– А у моей мамы третий муж на пятнадцать лет моложе.
– Ваша мама – красавица, – ответил Токмачев, который заглядывался на маму, когда она раньше редко-редко, но навещала нас с маленькой Варькой.
Тут пришла из ванной зареванная и умытая Варя, а Токмачев стал раскланиваться. Прикрывая за собой входную дверь, он обернулся, виновато посмотрел на меня и негромко сказал:
– Вы меня извините, Леночка… – и улыбнулся заплаканной Варьке, – а ведь на самом деле ухажер – это тот, кто уши жрет…
Мы с Варькой обе замерли.
– Как это? – искренне ужаснулась Варя и схватилась за свои уши.
– Комплиментами, – договорил очень довольный нашей реакцией Сергей Юрьевич.
Я представила себе огромного, громогласного сына Токмачева и подумала, что вот кто уши-то жрет, с удовольствием и аппетитом, у бедных сограждан и товарищей по дракам в думских кулуарах, и отнюдь не сладкими словами… Но конечно, ничего не сказала.
Когда Токмачев раскланялся и ушел, Варька подошла ко мне, обняла меня и вздохнула:
– Я поняла, мам, что комплименты – это совсем не алименты. Правильно?
Вечером я позвонила Нельке, пересказала ей всю эту чудовищную историю.
– И что ты собираешься делать? Может, позвонить Виноградову?
– Н-нет. Ни в коем случае.
– Тогда надо подавать в суд.
– Да что ты, Нелька! И что я скажу в суде?
– А ничего говорить не надо. Надо написать заявление, пусть его вообще выпишут из твоей квартиры.
– Да я же ходила в консультацию года два назад, помнишь? Когда хотела квартиру поменять, а он требовал заплатить ему двадцать тысяч долларов. Она всего-то тридцать стоила… Мне сказали, что нет такой статьи, по которой его можно выписать.
– Ну может, теперь появилась? Ты же собственник, и вообще отношения к этой квартире он никакого не имеет, если по правде…
– По правде-то – не имеет. А кого эта правда интересует?
Неля вздохнула. Мы помолчали, я слышала, как она что-то скребет. Похоже, начищает кастрюли. Жаднющий Нелькин муж не разрешает покупать хорошую посуду, называет это все отрыжками капиталистического общества. А сам постоянно приобретает эти отрыжки в виде стодолларовых галстуков, пятисотдолларовых ботинок с особой терморегуляцией для прогулок с собакой, в которых можно прогуливаться и летом и зимой, ну и, разумеется, в виде элегантных неброских иномарок. Хотя Неля не ропщет и с удовольствием пользуется всеми благами, которыми ее муж одаривает семью, и радуется тем, которыми он балует самого себя в первую очередь.
– Слушай, а помнишь того адвоката, про которого ты писала, давно еще, до ТАССа? Или он, кажется, был по уголовным делам…
– Ну, еще раз они вот так ввалятся – и придется брать адвоката по уголовным.
Я помаялась-подумала после нашего разговора, нашла телефон того самого Игоря Савельева, про которого, по его же заказу, писала лет семь назад, и позвонила ему.
– Елена Воскобойникова! Разумеется, помню! Слушаю вас. Надеюсь, вы никого не убили?
– Пока нет… Но все к тому идет, – невесело пошутила я.
– Ясненько… Готов выслушать вас.
Мне он не очень понравился, еще когда заказал о себе статью. Но тем не менее я взялась за работу – очень боялась, что после временного перерыва в работе мне будет сложно – потеряю навыки, связи, какое-никакое имя.
Это было вскоре после рождения Вари, совершенно некстати при моем режиме – грудное вскармливание, недосыпы… Грудной ребенок – это словно часть тебя, которая выйти-то вышла на свет божий, но еще, как минимум, год является твоей неотъемлемой частичкой, главной и требовательной. Ты спишь ночью столько, сколько спит твой малыш, ешь непонятно сколько и когда, потому что главное – накормить его, вместе с ним гуляешь и совершаешь первые победы в покорении и освоении мира.
