Текст книги "Там, где трава зеленее"
Автор книги: Наталия Терентьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
– Нет, мамуль. Не убила. Вон он опять сел. Павлик, воды маме принеси, простой.
Игорек и вправду опять сел и даже перестал качаться. Теперь он рассматривал свою сломанную ногу.
– Игорь! Ты меня слышишь? Ты сможешь сам встать? – спросила я, не надеясь на ответ.
– Смогу. Наверно, – ответил мне Игорек совершенно нормальным голосом.
«Вот так бить каждый день, глядишь, и разговаривать научится», – заметил внутри меня противный журналист.
– Подожди, я помогу. – Я осторожно освободила свою руку, которую держала мама, и встала, чтобы помочь Игорю подняться.
Павлик было дернулся к нему тоже, но мама посмотрела на него тяжелым взглядом, и он остался на месте. Воды он ей так и не принес.
Я вызвала такси – в таком состоянии мама вести машину не сможет. Помогла одеться всем троим, хотя мне казалось, что Павлику лучше остаться дома. Я достала из своей собственной сумки баночку с валерьянкой, дала всем по пять таблеточек, оставшиеся три разгрызла сама. Запили все отвратительной водой из чайника – мама принципиально не пользуется ни фильтрами, ни питьевой водой – говорит, если война начнется – все подохнут от микробов, а они – нет.
Наши с Варей вещи пришлось заволочь в квартиру, ничего не говоря маме. Она, по-моему, и не обратила на это внимания. Игорек идти сам, естественно, не мог. Он обхватил меня за шею, я тут же заметила вспыхнувшие и сразу погасшие огоньки в маминых безумно уставших глазах. И мы с ним попрыгали к лифту. Павлик плелся сзади. Мама, прерывисто дыша, держала его за воротник куртки. Варька тихо шла рядом со мной.
Таксист с некоторым сомнением оглядел нашу маловменяемую окровавленную компанию, но ничего не сказал, услышав адрес травмопункта. Очереди в травмопункте практически не было – понятно, не праздник, не выходные, люди только готовятся. Но когда нам надо было заходить в кабинет, привезли парнишку с выбитым глазом, и мы, разумеется, пропустили его. Я слышала, как врач орал на его друзей и советовал им, не теряя ни секунды, везти парня в больницу. Я покосилась на ногу Игорька. Может, и нам надо было сразу в больницу?
– Проходите! – заорал врач.
Как же я люблю врачей! – в очередной раз в своей жизни быстро подумала я. Почему же я не встретила врача? Я не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на его правую руку. Кольца не было, но никто ведь не заставляет мужчину объявлять всему миру, что уже есть кто-то, о ком он обещал заботиться и кто сегодня вечером будет ждать его с надеждой на любовь и верность. Женщина носит кольцо с гордостью и радостью, многие даже после развода носят его, просто переодев на левую руку и испытывая при этом сложные чувства. Вот, смотрите, я была замужем – не думайте, что я до тридцати трех так и не… Но теперь я развелась. Я свободна. Но я – порядочная женщина. Меня любили и делали мне предложение, как всем. И дети мои – родились в браке…
– Да-а-а… Открытый перелом… И кто ж тебя так? – спросил врач.
Мы с мамой и Игорькой хором ответили:
– Понимае… – успела сказать я.
– Я! – вскинулась мама.
– Сам, – объяснил Игорек.
Павлик сел на стул около двери и молча сидел там.
– В суд подавать будете? – спросил проницательный врач Игорька.
– Нет, – сказал тот совершенно нормальным голосом, а не загробным голосом виртуального призрака, которым он обычно разговаривал дома.
– Ладно. Нин Лексевна, – врач обратился к медсестре, – давай промывай этого и вот того. Ну а ты что? – Он подошел к Павлику. – Тоже сам?
– Тоже, – ответил Павлик и опустил голову.
– Ну ясно. Может, вы сами и лечить себя будете? Подралися, полюбилися… – Он еще раз взглянул на маму, которая обычно выглядела гораздо, лет на десять, моложе своих лет и разница в возрасте с Игорьком была не так заметна, как сейчас. Похоже, он не понял степени родства и не стал вдумываться. Доктор сел за стол. – Так, давайте записывать… Кто есть кто, когда родился. Когда помереть собирается… По какому адресу живем, а по какому деремся… Мамаш… – Он осекся, заметив совершенно несчастный мамин взгляд. – Мадам, – поправился он. – Вы тоже присядьте.
Павлику промыли рану, прилепили повязку на разбитое лицо. Игорьку под анестезией зашили ногу и поставили гипс. Я забрала справки и заплатила врачу триста рублей за анестезию и еще двести – просто так. За то, что рядом с врачом, когда он уверенно и точно делает свое замечательное дело, – надежно и хорошо.
Когда мы приехали обратно к маме, Игорек сразу прошел в свою комнату. Я заметила, как мама странно смотрит на него. И не поняла – убьет она его сегодня ночью или пойдет мириться. Павлик тоже попытался уйти к себе, но мама показала ему на кухню:
– Пойди, пожалуйста, поставь чайник.
Павлик затравленно кивнул и посмотрел на меня с надеждой. Кажется, он очень боялся продолжения.
Мама вдруг посмотрела на наши вещи, стоявшие посреди прихожей.
– Это что?
– Это… наши вещи.
Она непонимающе смотрела на меня:
– И Варя здесь? Она давно пришла?
– Нет, только что, – ответила я и моргнула Варе, которая молчала, по-моему, уже часа полтора.
– А-а-а… хорошо. – Мама опять перевела взгляд на вещи. – Лен, это кому? Ты что-то нам принесла?
Я посмотрела на свою маму. Краска с одного глаза совсем смылась, а на другом устойчивая тушь размазалась вокруг глаза, напоминая театральный синяк. Волосы сбились на одну сторону, бледные губы без помады оказались тонкими и сморщенными. Я уже забыла, какие у мамы губы, она их обычно так сильно красит. Еще когда не было в помине никакой голографической помады, увеличивающей объем губ, мама умудрялась нарисовать себе пухлые, чувственные губы с влажноватым блеском.
– Мама, можно мы у тебя сегодня переночуем? – спросила я.
Мама ответила не сразу:
– Это очень некстати, Лена. Но можно, конечно.
Я опять увидела взгляд Павлика. Он выглядывал из кухни. Он-то очень обрадовался, что мы останемся.
– В библиотеке тебя устроит?
– Конечно, – ответила я, зная, что в библиотеке – маленький, нераскладывающийся кожаный диван. Тот самый, на котором я пролежала всю ночь, вспоминая слова известных мне молитв, чтобы не чокнуться и в голос не рыдать после пердимонокля с Милкой в Митине.
На диване действительно может спать только один ребенок. Да какая разница! Мне было так жалко Варю, еле стоящую на ногах. Я хотела только одного – накормить ее и уложить спать. Но так просто – это не с моей мамой…
Через полчаса мама появилась причесанная, накрашенная, переодетая в длинное шоколадное платье с золотистыми нитями, продернутыми по всей длине. Мама смотрелась великолепно. Понятно, скорей всего, вариант второй – мириться с Игорьком. Вряд ли мы с Варей тут кстати. Особенно если я лягу в огромной, но проходной гостиной, соединяющей все комнаты в квартире…
Варя как раз поела и сидела, засыпая, за кухонным столом. Мама зорко оглядела нас. Молча подлила чаю Павлику и села за стол.
– У тебя, надеюсь, ничего не случилось? – спросила мама.
– Нет, – ответила я.
– Хорошо, – кивнула мама. И продолжала молчать.
Я увидела, что Варя совсем закрыла глаза и опустила голову на руки.
– Варюша… – Я тихонько подняла ее и повела в комнату.
– А что это за вещи-то, Лена? – спросила мама меня вслед.
– Я завтра заберу их, – ответила я.
Мама закрыла за нами дверь на кухню. Я отвела Варю, положила на диванчик. Жалко, что не успела попросить у мамы белье… Я сняла свой свитер, подоткнула дочке под голову и огляделась в поисках пледа, которым можно было бы прикрыть ей ноги. Конечно, в библиотеке пледа не было. Я решила пойти поискать что-нибудь и для себя, чтобы укрыться на ночь. Проходя мимо своей бывшей комнаты, где теперь живет Игорек, я увидела, что дверь к нему неплотно закрыта. Я оглянулась на кухню. Оттуда слышался ровный мамин голос. Я поднялась по ступенькам и заглянула в комнату. Игорек сидел перед компьютером и что-то быстро писал.
– Игорь? – Я негромко позвала его.
Он перестал стучать по клавиатуре, но не обернулся. Я зашла в комнату.
– Игорь, можно к тебе на минутку?
Он повернулся ко мне на крутящемся стуле.
– Да, Лена, можно.
Я увидела, что он тоже переоделся в домашние брюки, аккуратно разрезав новые вельветовые джинсы до середины бедра, чтобы пролез гипс. Впрочем, возможно, это сделала наша мама…
Мой вопрос, кажется, не имел больше смысла. Тем не менее я спросила:
– Ты – остаешься?
– Да, – ответил Игорек и повернулся к монитору.
– Игорек…
Теперь он продолжал стучать не оборачиваясь.
– Да, Лена.
– Ты правда Павлика не трогал?
– Правда, – ответил Игорек.
Что-то еще спрашивать у творца новой реальности было бессмысленно. Он создавал – мир, иной мир – прекрасный, страшный, странный и сложный – по своим собственным законам… А я спрашиваю про Павлика…
Я поаккуратнее поставила наши сумки и пошла в библиотеку, где спала Варька, так и не найдя ничего подходящего, чтобы укрыться.
Раньше эта комната называлась кабинет, здесь много лет работал папа. Я села в папино кресло. Вряд ли кто-то за эти годы сидел за папиным столом. Я посмотрела в окно. Вот, значит, что он видел из окна, когда писал… Тихий мирный скверик внутри дворов и угол соседнего серого дома. Только из моего окна, расположенного в срезанном торце дома, были видны Садовое кольцо и прекрасная панорама Москвы. То окно смотрело на юго-запад, поэтому в моей комнате всегда было светло – с утра до вечера. И самым моим любимым делом было наблюдать, как меняется небо, когда начинает садиться солнце. Мой письменный стол стоял у окна. Теперь Игорек сидит в углу, и окно завешено жалюзи.
Я достала мобильный телефон и поискала номер Толи Виноградова. Несколько секунд я колебалась, удобно ли звонить так поздно. Я ведь даже не знала, с кем он теперь живет, когда красивая и после развода Лиза уехала в Канаду. Я не очень понимала, зачем звоню, и разволновалась, услышав его голос.
– Да? – ответил Толя сразу.
– Здравствуйте, Толя. Это Лена Воскобойникова. Вы помните меня?
– Лена! Конечно, странный вопрос. Почему же вы не звоните?
– Похвастаться нечем, а жаловаться не хочу.
– Так вы не хвастайтесь, а на работу приходите. Или вы устроились куда-то уже?
Его голос был спокойный, приятный и совершенно чужой. Зачем я позвонила?
– Спасибо, – ответила я. – Я… Спасибо, – и нажала кнопку отбоя.
Через пару минут раздался звонок.
– Лена, у вас что-то случилось?
– Нет. Спасибо, Толя. Я… Спасибо. – Я опять нажала отбой. Какая же глупость была ему позвонить.
Он больше не звонил. Я представила себе, как он пожал огромными плечами и сделал погромче телевизор. Хотя я даже не знала, где он был в ту минуту, когда разговаривал со мной, – в машине, дома, в гостях… Чудеса сотовой связи;
Я вышла из комнаты, прислушалась. Из кухни не раздавался больше мамин голос, и вообще в квартире была тишина. Я прошла на кухню. Там сидела мама, обняв Павлика. Он положил голову ей на плечо. Она его укачивала. Я почти беззвучно спросила:
– Можно?
Мама махнула рукой и тоже одними губами ответила:
– Потом!..
Я вышла из кухни, закрыла за собой дверь – как было. Постояла, глядя на наши вещи. Но ведь завтра действительно надо бы увезти остальное из моей квартиры. Угрозы – угрозами, но Гарик долго не выдержит. Когда вокруг пропадает столько прекрасных вещей, которые можно продать… По-хорошему все это нужно было бы забрать сегодня… Но это вообще нереально.
Телевизор, видеомагнитофон, всякую кухонную утварь и вообще все дорогие вещи я унесла к Токмачеву, включая компьютер, новый плоский и маленький лазерный принтер. Но остались еще просто наши вещи – одежда, обувь… Пять огромных полок в шкафу и два выдвижных ящика, где лежало непонятно что, но все очень нужное – лекарства, фотографии, старые записные книжки, всякие отломанные дужки от летних очков, запасные части от миксера, которого уже нет… Потом – книги, книги… Одна надежда – что продать их сейчас не так просто. И Варькины игрушки. Их они просто выбросят…
Я посмотрела на часы – пол-одиннадцатого вечера. Да, поздновато. Но я все же открыла дверь и спустилась на четвертый этаж. Номера квартиры тети Паши я не помнила, а вот дверь помнила отлично – тетя Паша первая во всем подъезде поставила металлическую дверь, обила ее красивой коричневой кожей с золотыми наклепками по краям.
Тетя Паша жила всю жизнь со своей сестрой, легендой советского кино, у которой было несколько мужей, но не было детей. Пока та была жива, никому и в голову не приходило, что компаньонка, прислуга, бессловесная, глуповатая тетя Паша – ее старшая сестра. Актриса скоропостижно скончалась в начале нашей новой жизни, будучи к тому времени в очередном трагическом разводе, и тетя Паша проявила невероятную энергию, отвоевав квартиру у городских властей. В квартире было шесть комнат, а может, и больше. И теперь она уже много лет сдавала комнаты по две, по три. У нее была очень своеобразная клиентура. Ее квартиру скорей можно было назвать частным отелем на двух-трех постояльцев. Тетя Паша сама готовила, а со временем наняла приходящего повара. Она сделала великолепный ремонт. Кто-то к ней приезжал годами. Кого-то посадили, кто-то уехал насовсем, но оставил ее адрес надежным людям. Я не знала, есть ли у нее свободные комнаты и какие теперь расценки… Но решила попробовать поговорить с ней.
Тетя Паша открыла дверь и узнала меня сразу:
– Леночка!
– Тетя Паша, извините, что без звонка…
– Да проходи, проходи… я не сплю до двух, до трех… сейчас все фильмы, самые такие, знаешь, по ночам… Вот бабка и грешит. – Она рассмеялась. – Ты что, просто так или поселить кого хочешь?
– Теть Паш… А есть комнаты, да?
– А надолго надо? И кому смотря…
– Теть Паш, я даже не знаю, как сказать… Это надо моей очень хорошей подруге, я ее знаю, как себя, у нее тоже дочка семи лет.
Тетя Паша внимательно посмотрела на меня.
– Садись, присаживайся. Это не ты сама, случаем?
Ну понятно, годы такой работы делают прекрасным психологом. Но как тогда о цене спрашивать? Драть деньги она с меня не будет, а задаром – я не пойду, да и она не пустит.
– Нет. Не я.
– А! – Она успокоилась. – Да, есть, три самые лучшие комнаты свободны.
– А… сколько они стоят?
– А человек, подруга твоя, действительно надежная? А то у меня сейчас одна живет, к ней депутат ходит, мордатый такой, ты знаешь… Так охрана стоит под дверью, пока они… – Тетя Паша лицом и руками показала, что они делают.
– Надежная, тетя Паша.
– Ага. Ну в месяц… – Она вздохнула. – Вообще-то шестьсот…
– Долларов? – уточнила я.
– Не-е, в этих, в новых, в евро.
– Они покрасивее будут, да, теть Паш? – засмеялась я. Уже было понятно, что это не для нас.
– Ну да. – Она улыбнулась хорошими зубами. – Ну а для тебя… для твоей подруги… Давай за пятьсот.
– А одной нет комнаты?
– Не-ет! Это у меня уже третий год один снимает, угловую, большую. Приезжает всего раза два в год, по месяцу живет, а то и меньше, но держит для себя.
– Хорошо. Жалко, спасибо, тетя Паша. Это, наверно, дорого.
– Ну а за сколько она хочет?
– Да нет, – Я махнула рукой. – Три комнаты ей просто ни к чему. – Я встала.
– Слушай, погоди, присядь пока… – Она взяла телефонную книгу. – Сейчас… домашний-то я помню ее, а вот еще теперь мобильники эти… у меня вот тоже лежит – зачем он мне… для форсу разве что… – она надела очки, полистала страницы, – а, вот. У тебя есть где записать? Подруга моя, у нее как раз одна комната и пустая сейчас. Она мне утром говорила, что чужих больше пускать не будет. Твоя точно хорошая?
– Очень, журналистка, москвичка.
Тетя Паша подозрительно посмотрела на меня, но больше спрашивать не стала.
Я записала в телефон ее номер. А тетя Паша подумала и предложила:
– Так давай ей прямо сейчас и позвоним.
– Кому? Моей подруге? – испугалась я.
– Да нет, моей. – Она уже набирала номер на обычном телефоне. – Здравствуй, Любовь Анатольевна! Не спишь? Любань, слушай, я тебе тут клиентку нашла… Ага, ну поговори сама…
– Ал-лё, алё, – быстро, чуть заикаясь, сказала женщина.
– Любовь… Анатольевна. – Я вопросительно посмотрела на тетю Пашу, та кивнула. – Простите, а где у вас комната и сколько она стоит? Это для моей подруги, она журналистка, с девочкой семи лет, москвичка, у нее дома ремонт и нужно… месяца на два, три, может, больше…
– Т-так на м-мало? – спросила хозяйка. – Н-ну л-ладно. К-комната на «Водном стадионе», в м-месяц – сто долларов, можно – рублями, только оплата вперед.
– А кто-то еще у вас живет?
– Нет, т-только я.
– А если…
Я подумала о спящей Варьке, потом на секунду представила себе завтрашний совместный завтрак… Мама будет смотреть на меня и пытаться понять, а что же поняла я. Я вздохнула и все же спросила:
– А если моя подруга сейчас приедет, а то у нее потолки покрасили, можно? А завтра она еще вещи привезет.
– Можно, к-конечно. У меня все убрано, для показа.
– А телевизор в комнате есть?
– И телевизор, и телефон…
Тетя Паша кивала и показывала мне, что у Любови Анатольевны вообще все есть и очень здорово.
Хозяйка продиктовала адрес. Сто долларов у меня были с собой, как и вообще весь мой алмазный фонд, весь неприкосновенный запас, таявший с каждым днем. Фонд общей суммой семьсот евро, сто долларов и еще две тысячи рублей.
Я поблагодарила тетю Пашу, ничего больше ей не объясняя, поднялась наверх. Дверь я оставила незапертой – в мамином подъезде с тройной охраной это не страшно. И теперь очень надеялась, что мама не заметила этого и не заперла ее на ночь, уверенная, что я мирно сплю в папином кабинете. Мама дверь не заперла.
Я вошла в кабинет, где крепко, безмятежно спала Варька, свесив руку с папиного диванчика. Я посмотрела на нее и подумала, как странно, с годами я перестаю видеть ее очевидную схожесть с Сашей, точнее, я не вижу в ней – его.
Я попробовала начать одевать ее спящую, она проснулась, стала было плакать, но я тихо объяснила:
– Варенька, нам надо ехать.
Варька села на диванчике, секунду хлопала глазами, потом прижалась ко мне, тяжело вздохнула и встала. Она наспех оделась, и мы пошли в прихожую. В кухне свет не горел. Я посмотрела – дверь в комнату Игорька плотно закрыта. Пока Варя зашла в туалет, я прошла до маминой комнаты, дверь тоже была закрыта, но из-под двери просачивался свет. Я прислушалась. Вроде тихо. Или кто-то вздыхает…
– Мам! – совсем тихо позвала я.
– Да, Лена, – громко и сразу ответила мама. По голосу мне показалось, что она недавно плакала.
– Мам, мы пойдем, ладно?
– Давайте. Дверь просто захлопни, я потом запру.
– Спокойной ночи, мама.
– Да, доченька, спокойной ночи.
Я не обиделась на маму.
Нет, неправда. Мне было очень обидно. Сколько я себя помню, мне всегда было обидно, что мама меня не очень любит. В детстве мне все казалось, что я какая-то… не такая. Не такая, каких любят. Всегда был кто-то лучше, важнее, нужнее, чем я. Папа, потом отчим, затем появился Павлик, потом Игорек…
И как мне хотелось сейчас, чтобы мама обняла меня, и я бы ничего ей не стала рассказывать, просто посидела вот так, в теплом кольце маминых рук, и пожалела бы ее – такую сильную, гордую, старательно накрашенную, молодую…
Глава 12
Квартира Любови Анатольевны оказалась просто замечательной, наша комната – чистой, светлой и просторной, вид из окна – на канал, до метро – пешком, сама старушка представилась бывшей преподавательницей словацкого языка в МГУ. Также она предложила варить Варе супчик и забирать ее из школы безвозмездно. От двух последних благ я отказалась, но решилась оставить с ней Варю на следующий день, когда поехала с грузовиком из мебельного магазина и с тремя жутковатыми грузчиками забирать наши вещи. Я попросила ребят снять спецовки, пообещала за это накинуть по сотне каждому. Сказала, что меня зовут Лена, и предупредила, что новые жильцы в моей квартире крайне агрессивны и недоброжелательны.
– А спецовки-то зачем снимать? – спросил самый мрачный, который, однако, скинул грязную рабочую куртку первым.
– Я пообещала, что приеду с любовниками.
Один из грузчиков хохотнул, другой удивленно протянул «твою ма-а-ать…», а мрачный покачал головой и уточнил:
– А там – кто? Бывший, что ли? Муж или кто?
– Или кто, – кивнула я. – Он у меня квартиру отсудил.
– Это как?
– С судьихой покрутился и отсудил. Наверно, так. Я точно не знаю.
– Вот дела… – Мрачный посмотрел на меня внимательно.
В кабине у водителя было сильно накурено, я села вместе с грузчиками сзади. И рассказала им все. Про отчима, про маму, про Гарика, про накладной живот Эльвиры. Потом мы встали в пробке на Ленинградке у Сокола, и там я рассказала про Александра Виноградова, про дочь Варю, про дачу, про сторожа и его сына милиционера, про то, как уволилась с работы и теперь вот переезжаю в съемную комнату, почти что в коммуналку. Когда мы подъехали к моему дому, мне было легко и хорошо, а мрачный Семен написал мне свой телефон и пообещал помочь летом снять дачу.
Я побоялась, что на обратном пути дорасскажу им все – про Милку и последние мамины художества, поэтому решила ехать на «Водный стадион» отдельно, на такси.
Я приготовилась к тому, что Гарик будет устраивать концерт. Но он, дурачок, просто решил поменять замки и уйти на это время из дому. Я попросила ребят сломать дверь. После моих излияний они это сделали не задумываясь.
Старый монитор стоял на месте, а вот люстры уже не было. На огрызках проводов болталась лампочка. Не было и моих пальто – ни одного. Видимо, не поверил Гарик, что у меня такой сановный любовник. Не жила бы я в этой квартире. Ведь не зря он учился два с половиной курса на журналистике. Что-то он еще и сейчас, значит, соображал. Я постаралась отложить переживания на потом, а сейчас – покидать в сумки все, что вместится. Ребята-грузчики помогали мне как могли. Гарикова компания вещи свои еще не распаковывала, но бутылок пять водки уже распечатала. В квартире оказалась запертая бабка. Она лежала мертвецки пьяная на кухне и не слышала ни как мы ломали дверь, ни как собирались.
Странно, в отличие от того, как я собиралась недавно на даче, я вовсе не плакала. И записок Гарику не писала… Вообще настроение у меня было почти приподнятое. Мне жаль было новой турецкой люстры, в квартире ужасно воняло, но я так давно, да, наверно, никогда не чувствовала столь мощной мужской поддержки. Может, зря я не рассматривала женихов без высшего образования. Кстати, я бы не удивилась, если бы у мрачного Семена вдруг оказался диплом какого-нибудь МИФИ…
Уходя, я подумала: не поставить ли квартиру на сигнализацию? Пусть разбираются… Но пожалела соседей – не так уж приятно, когда на твоей лестничной клетке ребята с автоматами бьют ногами в чью-то дверь. Да и дверь мы с грузчиками уже все равно выбили…
Я ушла из нашего разоренного дома не оглядываясь. Странно, какой символичный итог моей бездумной жизни…
Ночью я вышла на лестничную клетку с пачкой сигарет, которую купила вечером, тайком от Варьки, когда мы заглянули в местный супермаркет.
Я стояла с закрытой пачкой сигарет в руках и смотрела в окно. Кто-то еще не спал, хотя был второй час ночи. В некоторых окнах в темноте мигал голубоватый свет – смотрели телевизор. Тысячи, сотни тысяч людей… у каждого свое «люблю», свое «больно»…
Вот оно – реальное одиночество мегаполиса. Можно подойти к любому. И ни к кому не подойдешь.
Я зажгла спичку, долго на нее смотрела, сожгла ее дотла. Потом сожгла другую. И вдруг вспомнила, как мы с девчонками гадали в детстве: надо взять обычный, маленький коробок спичек, вставить в него две спички рядом, с маленьким зазором, параллельно и аккуратно закрыть коробок, чтобы спички торчали из него, как пики – ровно вперед. Потом загадать про спички – кто какая спичка (одна – девочка, другая – мальчик) и зажечь их. И дальше смотреть, как они будут гореть.
Я попробовала загадать себя и Сашу. Он, разумеется, клонился в разные стороны, кочевряжился, а потом неожиданно, в самом-самом конце, склонился ко мне и потух. Моя же спичка горела ровно и спокойно, никуда не отклоняясь, а когда его спичка упала на мою, моя вдруг сильно отклонилась, продолжая гореть, пока не затлел коробок. Больше ни на кого я гадать не стала. Достаточно первого гадания – если верить спичкам, то Саша в результате вернется, останется со мной навсегда, но разлюбит меня (а то он сейчас любит!). А я, наоборот, буду любить его до смерти и сожгу своей любовью все вокруг себя.
Я убрала спички в карман, а нераспечатанную коробку сигарет оставила на подоконнике. В углу у мусоропровода сидел очень красивый кот – пушистый, белый, с рыжими и серыми подпалинами. На лбу у него был антрацитово-черный треугольник, чуть съехавший на один глаз. От этого вид у кота был несколько бандитский.
– Чепрачок-на-бочок, иди сюда! – позвала я и присела, протянув к нему руку, но он ко мне и не подумал идти. Он сидел и смотрел на меня неотрывно и, как мне показалось, с порицанием. Я вспомнила свои наивные юношеские стихи, которые я сочиняла, сидя в своей комнате и глядя, как над Садовым кольцом садится солнце.
вот кошка
живет на лестнице
вот автобус
переехал собаку
а боль никак не лечится
она – сильнее страха
жить, как кошка, на лестнице
быть перееханной собакой
Кажется, это стихотворение я написала, обижаясь на мамину черствость.
Никогда не знаешь, то ли ты себе рисуешь какие-то тропки в будущую жизнь, то ли к тебе из будущего приходят образы и слова…
Утром мы с Варей поделились, кому что приснилось. Ей приснилось, что Александр Виноградов стоит на проезжей дороге, дорога идет между лесных деревьев, идет вверх, и вот на самом верху он и стоит. Зовет ее. А когда она подходит, Александр говорит: «Иди отсюда, гадкая девочка». И делает «вот так» рукой. Варька показала – как. Получалось очень обидно.
А мне приснилось, что совершенно голый Александр Виноградов сидит на чистой деревянной лавке, как в бане. Я вижу только его торс. Подхожу и провожу рукой по гладкой, шелковой коже. И чувствую его запах, очень чистый и приятный. Мне часто снятся запахи, вопреки тому, что я читала о снах. Он берет меня за руку и сажает рядом с собой. И я вижу его совершенно гладкий, девчоночий лобок. Безо всяких признаков волос и пола вообще. Я провожу там рукой и не нахожу даже дырочки.
– А как же ты?.. – спрашиваю я, совершенно потрясенная.
– Вот так и живу, – смеется Александр Виноградов, а я все чувствую этот запах – чистый запах ягодных конфеток.
Думаю, это Варька ночью уткнулась в меня только что вымытой детским шампунем головой. Про гладкий лобок я ей, разумеется, не стала рассказывать.
Я посмотрела на пакеты и сумки, забившие нашу комнату почти до половины, и решила, что буду вынимать вещи по надобности. А просто так растаскивать по полкам большого шкафа их незачем.
У нас был совершенно свободный день. Мы решили сходить в театр.
Посмотрев с восторгом «Незнайку» в Молодежном театре и влюбившись в очередного актера, на сей раз это оказался обаятельный Олег Москалев, трогательно и смешно игравший главную роль, дочка Варя запросилась в ресторан.
Как же быстро привыкают дети к разным буржуйским глупостям!.. Машина с шофером, недоеденные обеды и ужины в ресторане на две тысячи рублей, чаевые, которые папа щедрой рукой отстегивает понравившимся официантам, – двести рублей, триста рублей… и улыбающиеся официанты, приглашающие прийти снова. «Придем! Обязательно!» – радостно кричала Варька, махая им рукой. А я всегда думала о том, как же они нас ненавидят, проклятых буржуев.
Я пригласила Варьку в «Русское бистро», но, оглядев публику, сама не решилась там остаться. Мы ограничились мороженым в «Кофемании» на углу Кузнецкого моста и решили погулять по центру.
На следующий день нам пришлось встать в половине седьмого. Теперь нам надо было выходить из дому почти на час раньше, чтобы успевать к первому уроку.
Отведя Варьку в школу, я сразу поехала в женскую консультацию. Отсидев часа два в очереди, я уже ничего не хотела – только поскорее уйти оттуда. Но передо мной оставалась одна бледная девушка с несчастными глазами и грустная полная старушка, и я решила все же дождаться и встать на учет, как положено. Ведь у меня уже был – я сама не знала, какой точно – приличный срок.
Я сказала врачу, все той же Анне Васильне, что беременна.
– Сколько дней задержка?
– Да уже… я точно не знаю.
Она покачала головой.
– Ну как же так вы не знаете? Когда были последние месячные? Тоже точно не знаете?
– Нет, дело в том, что я вообще не очень понимаю, как я забеременела.
– То есть? – Она отложила ручку и посмотрела на меня. – Так, может быть, вы и не беременны, а просто у вас дисфункция яичников? На кресло, пожалуйста.
– Да нет, я тест делала. И меня тошнит по утрам, и голова кружится…
– Да это все!.. – Врач махнула рукой и сказала медсестре: – Анализы все выпиши.
Мне пришлось все-таки залезть на кресло. Врач с некоторым недовольством, как мне показалось, удостоверилась, что матка крупная.
– Да, ну, наверное, беременная. Поздравляю! – Она перевернула карточку и с сомнением посмотрела на год моего рождения. – Ну и что думаете? Оставлять не будете?
– Кого оставлять?
– Не кого, а что. Беременность не будете оставлять свою?
Ну как же это – «не кого»? Я посмотрела на врача. А она – на меня. Интересно. Помнила она наши предыдущие разговоры?
– Буду оставлять.
– Ладно. Таня, карту открывай обменную. Пересаживайтесь к медсестре.
Медсестра, ни разу не взглянув на меня, стала заполнять карту. Адрес… место работы… телефон… отец… Я вспомнила, что обменная карта никак не участвует потом в «установлении отцовства», официально неженатым парам именно такая страшноватая бумага выдается вместе со свидетельством о рождении ребенка. У моей Вари есть торжественное «Свидетельство об установлении отцовства», где Виноградов сам себя установил в качестве отца. Для этого ему пришлось лично явиться в ЗАГС, под мягким нажимом Изабеллы.
– Виноградов Александр Ефимович, – ответила я.
– Брак зарегистрирован? – спросила медсестра, а я попыталась взглянуть в карту, чтобы прочитать, есть ли там такая графа. Но я не разглядела. Поэтому пришлось отвечать.
– Нет.
– И вы собираетесь рожать? – удивленно спросила меня медсестра Таня с коротко постриженными и крашенными в цвет недоспелого баклажана волосами.
– Да. И я собираюсь рожать, – ответила я, думая: ну почему же люди осмеливаются задавать мне такие вопросы? Вот попробуй кто-нибудь спросить что-нибудь в этом роде у моей мамы… Впрочем, маму ни один из ее женихов не решился обмануть. А меня – правда, один и тот же – но зато сколько раз!
– Таня… – Врач укоризненно посмотрела на нее.
Таня пожала плечами и продолжила писать. Когда родилась Варька, к нам, как и положено, первые две недели после роддома прибегала медсестра из детской поликлиники. Та просто написала в только что заведенной Варькиной карточке: «Отца нет». А потом извинялась.
