Текст книги "Сито жизни (Романы)"

Автор книги: Насирдин Байтемиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

13

Мамырбай, вернувшись домой, с азартом включился в работу. Его с утра до вечера можно было видеть то на склоне горы возле отары, то с ведрами воды в руках, то помогающим доить кобылиц, то ставящим самовар. Мелькал то тут, то там, неутомимым был.

Шло время, и все больше Мамырбай привыкал к новой жизни, закалялся, втягивался. Если в первые дни по приезде он с трудом поднимался утром, то теперь вставал раньше отца и матери, пригонял кобылиц с пастбища – пора было доить их, привязывал жеребят. И как только выдавалась свободная минутка – брал в руки книгу, все время читал. Родители, довольные прилежанием и ловкостью сына, повторяли друг другу: «Аллах внял нашим мольбам, исполнил наше желание – Мамырбай оказался достойным сыном, настоящий батыр». Еще недавно белокожий, Мамырбай загорел под горным солнцем, лицо обветрилось, посмуглело. Сделался красивее и здоровее прежнего. А когда выпивал две-три большие пиалы кумыса, густой румянец заливал щеки – и каждому было видно, что жизнь на джайлоо пошла ему на пользу. Но больше всего радовались приезду Мамырбая ребятишки. Вернувшись вечером домой, Мамырбай, словно ровесник, боролся с ними, придумывал всевозможные игры, рассказывал сказки. Дети любили его. Когда он задерживался возле отары, ребята с нетерпением поглядывали в сторону склона. Маржангуль нравилось, что джигит так близок с ее детьми, она надеялась, что через детей, сам того не понимая, Мамырбай потихоньку сближается и с ней. Она замечала, что Калыйпа видит ее заигрывания, вздохи, кокетливые взгляды и, похоже, молчаливо одобряет. А недавно Калыйпа и прямо сказала, что только хорошим отношением молодка способна привлечь к себе внимание молодого парня. Не стала скрывать – если сбудется ее желание, то она не выпустит Маржангуль из своих рук, не хочет расставаться с ней. Услышав такое, Маржангуль пуще прежнего поверила в удачу. Забыла про смерть своего мужа, про свое вдовство, жила ожиданием счастливого дня.

Казалось, время приближает решительную минуту. Каждый рассвет укреплял ее надежду, она ждала, что вот-вот наступит ее счастье. Приходил вечер, и она с нетерпением ожидала нового рассвета. Ночью, когда все засыпали, Маржангуль не раз приподымала голову и смотрела на постель Мамырбая. Сердце ее громко стучало, она волновалась уже оттого, что слышит равномерное дыхание спящего Мамырбая. Она думала о том, что это несправедливо – чтобы так недосягаемо далек был человек, который лежит в нескольких шагах от нее.

Почему задуманное не исполняется мгновенно? Почему она должна страдать? Почему сразу невозможно сойтись со своим возлюбленным? Ведь сколько женщин переживают подобно ей… или еще хуже – мучаются, выйдя замуж за нелюбимых.

Ночь. Маржангуль не спит. «Ах, если бы возлюбленный мог соединиться со своей возлюбленной! – думает она и тут же пугается: – А если он не любит, несмотря на мою любовь? А если у него уже есть другая?» Она вспоминает разговоры о том, что Мамырбай и Керез вернулись из города вместе, что они заночевали по пути в горной пещере. Перед ее взором появляются веселые, как у кобчика, глаза Керез. Ей ужасно хочется побежать к ней сейчас и побить ее, чтобы не смела в другой раз приближаться к ее Мамырбаю. Но Керез далеко, недоступна для Маржангуль… и для Мамырбая ведь тоже! – эта мысль успокаивает женщину. Глубоко в душе она боится Керез – боится ее красоты, ее ума, не может поставить себя на один уровень с ней, чувствует, что эта девушка способна отобрать у нее Мамырбая. И все же она не теряет надежды… она с нежностью глядит на спящего Мамырбая, и душа ее полна предощущением счастья.

Пока Мамырбай с отарой находился на пастбище, Маржангуль чистила и стирала его одежду, а утром пораньше клала у его изголовья. Вначале Мамырбай не знал, кто заботится о нем, а узнав, открыто выразил признательность. Даже сказал: «Не знаю, как я отплачу за твое внимание, чем отблагодарю!» – «Подумай – и найдешь», – игриво отвечала Маржангуль, кокетливо прихорашиваясь.

Матушка Калыйпа, проявляя заботу, частенько нарочно вызывала во двор своего старика, чтобы Маржангуль и Мамырбай могли вдвоем остаться в юрте. Или посылала их вместе по каким-нибудь делам. По дороге Маржангуль болтала не умолкая, вспоминала всякие смешные истории. Однако, сколько бы она ни говорила, сколько бы ни старалась, Мамырбай хмурился, не смеялся, не смотрел на нее. Он знал, что надвигается день большого скандала, вопрос только – завтра или послезавтра? И все его мысли были связаны с предстоящим столкновением с родителями. Необходимо было заранее решить, как держаться и даже куда уйти из дома, на случай, если родители будут настаивать, чтобы он женился на Маржангуль.

Все более откровенные намеки матери, заигрывания Маржангуль раздражали Мамырбая. И он все чаще вспоминал своего умершего брата – и еще больше жалел его. «Как же он ошибся, несчастный, что полюбил эту молодку… Как это могло случиться? – спрашивал себя Мамырбай. – Хотя все мы задним умом крепки…»

Наконец дошло до того, что он стал избегать Маржангуль. Уже не спешил домой после окончания работы в горах, как в первые дни по приезде. Там, на пастбище, он чувствовал себя вольно, а когда возвращался вниз, ощущал стеснение в сердце, задыхался, изнемогал. Мать и отец не понимали, в чем дело, и думали со страхом, что их сын болен. Кружили возле него, задавали девяносто различных вопросов, казалось, готовы были принести себя в жертву, если бы сын хотя бы пожаловался на головную боль. Когда он приходил домой, его угощали лучшим, самым вкусным из того, что было в доме, – особенно старалась мать. Поднимаясь утром, старики прежде всего смотрели, в каком настроении сын. Если казался им веселым, лица их прояснялись, если был хмурый, вместе с ним хмурились и они. Мамырбай, похоже, не замечал беспокойства родителей, занят был собственными мыслями. Он думал о том, что хорошо бы, если б старики не вмешивались в отношения его и Маржангуль, но раз уж дело идет к объяснению, необходимо как-то сгладить ситуацию, не допустить до скандала и разрыва. Последнее дело – обидеть родителей. А выхода не видно. Уйдет из дома он – плохо. И Маржангуль они любят, привыкли к ней, относятся как к дочери… Знают, что Маржангуль тоже любит их. Конечно, они не хотели бы отпускать ее в чужой дом. Казалось, две горы с двух разных сторон стиснули Мамырбая, давят его – он мучился, не знал, как выбраться, как сделать, чтобы все были счастливы.

Когда тяжелые мысли одолевали его, Мамырбай обычно брал двустволку и отправлялся пострелять куропаток, а если не было куропаток, то ловил сеткой перепелок.

* * *

Сегодня Мамырбай пас овец. Отара медленно поднималась по склону. Выбравшись наверх, он сел на большой камень – и тут вдруг где-то среди зеленой травы на противоположном берегу реки подали голос перепелки. Им отозвалась перепелка с этого берега, и вскоре зеленое пространство заполнилось звонкими чистыми звуками птичьего пения. В разные годы выходило по-разному, иногда на этом склоне перепелок бывало много, иногда они почти не появлялись. Этим летом – сплошной гвалт стоит, пересвистывается сразу десяток. Вчера Мамырбай пас здесь овец и пожалел, что не взял с собою свистульку-манок и сетку – нехитрые, но верные орудия лова. Сегодня он захватил их. Он и раньше, когда досаждали неприятные мысли или если просто выдавалось свободное время, ловил перепелов. Наловит, сведет их по двое драться, словно петухов, а потом отпустит; некоторых он забирал домой, сажал в клетку и выкармливал – иногда у него собиралось до десятка перепелов, и все без конца пели. Но с тех пор, как он уехал учиться в город, перепела в доме повывелись.

Сейчас его внимание привлек перепел, подававший голос где-то очень близко. Девять раз кряду повторил свою песню – проверял свою силу, совсем оглушил гору. Когда он пел, другие перепела, затаившись, молчали. Мамырбай подумал, что ему не приходилось еще встречать такого сильного певца.

До чего интересна игра перепелов! На восходе солнца они вольно гуляют среди росистых горных трав, вытягивают свои шеи, похожие на маленькие изогнутые тыковки, старательно собирают блестящие капельки влаги с каждой травинки, с каждого листочка. А как один кидается на зов другого, без остановки пробирается среди высокой травы! И сколько бы они ни бегали в зеленых зарослях, никогда не намочат свое оперение, настолько все у них плотно, аккуратно подобрано, ни перышка не торчит. Услышав зов подруги, перепел приходит в буйное состояние, ничего не замечает. Обманутые свистулькой-манком, одни торопятся на звук, другие просто с пением бегают в одном месте. Оказывается, перепел не может преодолеть на бегу даже маленькую ямку или неглубокий арык…

Мамырбай расстелил сеть немного ниже того места, где слышались голоса перепелок, – она легко держалась на высокой траве. Сам спрятался под кустом и потихоньку начал свистеть в манок, подражая пению перепелки. Перепел, заглушавший всех остальных, замолк было, но потом отозвался. Начал метаться, пришел словно бы в состояние опьянения. Забыл и про росу, которую собирал, чтобы утолить жажду, и про густую траву, и про других перепелов, которых он старался перекричать. Перестал ловить бабочек, которые порхали вокруг и садились на цветы. Казалось, для него на свете ничего другого не осталось, кроме голоса перепелки, прозвучавшего где-то ниже по склону; казалось, голос зовет только его, и если он скорее, сейчас же не доберется до подруги, то через некоторое время совсем ее не найдет. Он высунул из травы свою кокетливую головку, громко запел, раздувая шею, и, стоя на месте, несколько раз взмахнул крыльями. Все перепела на склоне тоже враз отозвались и повернули головы в сторону, откуда послышался голос свистульки. Но тут возникло неожиданное препятствие. Словно какой черт дернул того перепела, что находился ближе всех к сетке: принялся бегать вокруг сетки, желая не подпустить к зовущей самке ни одного соперника, начал пугать других перепелов – на ходу сцепился с некоторыми, отогнал подальше. Те перепела, что находились в отдалении, словно поняли его намерения, остановились как бы в благодушном удивлении, подпевали один другому. В это время самый сильный перепел пробежал все же под самую сетку и запел там. Мамырбай привстал было, перепел взмахнул крыльями… видно, он был очень крупный – не зацепился, не запутался сразу в сетке, остался свободным – и продолжал подскакивать под сетью, пытаясь взлететь. Рядом с ним подскочил еще один – и тут же запутался в сетке. Мамырбай поймал обоих, посадил их в два небольших мешка; попав в темноту, птицы начали сердиться, шумели, бились в мешках. Мамырбай вытащил самого сильного перепела, взял в руки. Он и вправду оказался очень крупным. Понял, что попал в плен, смотрел пристально куда-то вдаль бусинками глаз, и видно было, что хочет вспорхнуть, хочет вольно бежать в траве, хочет петь. Похоже, внимательно прислушивался к перепелу, который пел сейчас за рекой, и досадовал, что тот без него чувствует себя богатырем… ах, если бы ему удалось вырваться на волю – он бы показал тому!

Мамырбай любовался красотой птицы. Он подумал, что, если посадить пленника в клетку, тот все глаза проглядит, отыскивая взглядом привычный склон, родное приволье, и пожалел его. Подумал о том, каково бы ему самому пришлось, если бы его вот так поймали, разлучили с волей, посадили в клетку. «И у него, наверное, есть пара… она волнуется, тоскует, не может понять, куда он делся, почему молчит?» Вдруг вспомнилась Керез, оставшаяся за четырьмя перевалами, и сердце Мамырбая забилось в волнении точно так же, как сердце пойманного перепела. Он увидел глаза девушки, они будто спрашивали его: «Почему от тебя нет вестей? Где ты? Почему не ищешь меня? Разве ты такой, что способен забыть, если не видишь меня?» Он услышал знакомый голос, услышал в нем ласковый призыв. Глаза Мамырбая потемнели. И тут он вспомнил о Маржангуль, которая встала между ними. Видение исчезло, осталось чувство досады. Он снова посмотрел на перепела, которого держал в руках; тот жалобно глядел вдаль.

Мамырбай в знак дружбы дал отпить перепелу капельку своей слюны, а потом высоко подбросил его – лети, мой пернатый друг! Перепел сразу направился в ту сторону, куда так тоскливо смотрел, и опустился где-то среди кустарника за рекой. После этого Мамырбай выпустил и второго перепела.

Он снова расстелил было сетку, подавая изредка голос манком, подзывая еще одного перепела, который неумолчно пел сейчас у реки, как вдруг услышал шелест за спиной. Обернулся – оказывается, пришла Маржангуль. В сердце Мамырбая словно что-то оборвалось.

– Поймал, наш сын? Я как увидела, что взял с собой сетку, так и поняла – собираешься ловить перепелов… Поймай хотя бы четырех, чтобы по одному досталось каждому племяннику. Я уж и сама пошла за тобой – не дают они мне покоя, все спрашивают, когда дядя принесет им перепелов. Просились было идти вместе со мной, еле оставила. Когда тебя нет дома, они минутки не посидят спокойно, все убегают, такие бедовые!.. – говоря так, Маржангуль села рядом с Мамырбаем. Перепел меж тем был уже совсем недалеко от сетки.

– Ложись! – Мамырбай махнул рукой.

Маржангуль легла поближе к нему, что уж совсем не понравилось Мамырбаю. Рассердившись, посмотрел на нее с открытой неприязнью. А молодка, хоть и поняла его взгляд, сделала вид, что ничего не замечает, лежала себе тихонечко. Казалось, перепел уже пробежал под сетку. Мамырбай привстал было посмотреть, но перепел, шумно хлопая крыльями, улетел.

Маржангуль ударила себя по бедру.

– Ах, что за бедовый! Ах, что за хитрый! Надо же уметь так притаиться возле сетки! Ну – теперь он испугался, не Придет больше. Что будем делать, если не поймаем? В доме сидят четверо, ждут, – если я приду сейчас с пустыми руками, разорвут мою душу!

Мамырбай направился к отаре, чтобы собрать овец. Маржангуль последовала за ним. Джигит понял, что она намеревается завести решительный разговор, и готов был выслушать ее и ответить.

И правда, помявшись немного, поговорив о постороннем, о домашних заботах, о мелочах, Маржангуль наконец начала:

– Судьбой мне было определено остаться вдовой с четырьмя сиротами. Я должна в конце концов поговорить с тобой, чтобы ты не обижался на меня, если потом пойдут пересуды… если дело примет другой оборот. Я не такая уж старая, чтобы сидеть одинокой, я еще думаю пожить. Тяжело одиночество для молодой. Если послушать наших стариков, так они ни за что не хотят разлучаться со мною. Я пришла посоветоваться с тобой… Разрешите мне уйти. Я хочу… я надеюсь зажить своим домом. Если услышат твои мать и отец, – конечно, расстроятся, будут горевать… да этим делу не поможешь.

– Пожалуйста, джене. – Мамырбай смотрел ей прямо в глаза и говорил твердо. – Я ничего плохого не видел от тебя, если я, мать или отец чем обидели тебя, то прости. Будь счастлива там, куда ты пойдешь.

Маржангуль переменилась в лице, побледнела.

Поднялась, чтобы тут же уйти. Отряхнула подол, хотя к нему ничего не прицепилось, и опомнилась, заставила себя остановиться. Конечно, разве можно поверить, что Мамырбай так легко решится расстаться с ней, – ведь привыкли друг к другу за столько лет. Маржангуль решила не принимать слова парня всерьез – не понимает до конца, что говорит. Ее не покидала мысль, что он смирится, опомнится, покорится. Ведь она знала, что матушка Калыйпа и Субанчи пришли к единому решению, поэтому и не теряла надежды. «Не стану спешить, потерплю. Есть ведь даже пословица: «Тот, который не спешил, на телеге догнал зайца». Разве старуха со стариком не сказали, что откажутся от него, если ослушается их. Куда ему деваться, если мать с отцом отступятся от него! Нет, в конце концов он попадет в мои руки. Я не я буду, если не заставлю танцевать передо мной такого желторотого птенца!» – сердито думала Маржангуль.

Нежности в ней как не бывало, в груди клокотала ярость. Она готова была бороться, добиваться, даже принудить Мамырбая, если он не поддастся уговорам.

Переговорив с Мамырбаем, Маржангуль спустилась с пастбища к юрте. Войдя в дом, молча принялась собирать свою одежду, связывать вещи в узлы. Одела своих детей, будто собираясь куда-то ехать. Субанчи дома не было, одна Калыйпа. Увидев, что невестка собирается в дорогу, она разволновалась, попробовала было заговорить с Маржангуль, но та глядела хмуро, как небо перед дождем, нисколько не смягчилась. Тогда Калыйпа прямо спросила, с чего это вдруг та собралась, но не услышала никакого объяснения – лишь одно слово: «уйду». Тут уж Калыйпа поняла, что невестка обиделась на Мамырбая, что эта упрямая женщина готова пойти на скандал, на разрыв, – и решилась действовать. Не стала больше расспрашивать Маржангуль, вышла, чтобы позвать мужа. Когда Субанчи спустился к юрте, они немного поговорили, потом аксакал оседлал коня и уехал за хребет.

Маржангуль увязала всё, все свои вещи – вплоть до посуды, до ниток, и лишь тогда заговорила:

– Будьте довольны мною, мама. Что было, пусть останется душе. Суждено нам было вместе отведать соли. Но теперь – что мне делать, судьба разлучает нас. Нет ничего сильнее смерти… осталась я одинокой, осталась плакать и страдать. Но я еще не одряхлела от старости, я хочу еще пожить, разрешите мне. Если найдется кто-нибудь подходящий, то выйду замуж, если не найдется, то буду жить, как даст аллах. Не стоит надеяться на невозможное, это как ждать дождя в пустыне. Я нисколько не в обиде на вас, я знаю, что вы относитесь ко мне добросердечно. Однако сын ваш непоколебим в своем решении. Не хочу сталкивать вас с ним, не хочу позора, не хочу скандала. То, что я в состоянии унести, возьму сейчас, чего не подниму – завтра приведу кого-нибудь, и заберем. Пока не устроюсь, пусть кобылица побудет у вас, доите ее. Стоит мне подняться на хребет и крикнуть, как тотчас приедут мои родственники. Я не говорила вам раньше, не желая расстраивать, но мои родственники все уши прожужжали мне, повторяя, что заберут меня. Вот эти чемоданы возьму с собой, остальное пусть пока будет здесь.

Маржангуль протянула свекрови руку, чтобы попрощаться и уйти.

Калыйпа не приняла ее руки, взглянула на невестку – и заплакала, утирая глаза кончиком платка.

Калыйпа и вправду любила свою невестку. За всю совместную жизнь никогда не обрывала ее грубым словом, всегда соглашалась с нею, поддерживала ее, баловала. Забывая себя, отдавала ей лучшие одежды, отдавала лакомый кусок. Нечего и говорить, что Маржангуль в свою очередь привязалась к ней, относилась как к родной матери, уважала ее, не смела перечить ей, перейти дорогу. Привыкла не скрывать от свекрови даже то, что скрывала от мужа. Эта пожилая женщина была для нее единомышленницей, хранительницей тайн, всегда сочувствующей и готовой помочь. Теперь Маржангуль было нехорошо. Хоть она и собрала вещи, знала, чувствовала, что уйти ей будет очень тяжело. Душа ее стремилась остаться здесь, но честь гнала отсюда.

– Маржаш! – сквозь слезы говорила Калыйпа. – Как ты уйдешь, бросив меня? Чем я обидела тебя, словами или поступком? Милое мое дитя, скажи откровенно. Я надеялась, что, если будем живы, век останемся под одной крышей, если умрем, положат в одну могилу… Что будет со мной без тебя, о аллах? Значит, не суждено мне получить горсть земли от тебя, несчастная моя голова! О зрачок мой, сын мой Калматай! Сегодня ты умер, мой верблюжонок! Твоя жена хочет оставить нас! Крылья мои обломились, возьми меня с собой!

Доносившиеся из дома горестные причитания матери больно сжали сердце Мамырбая… Может быть, что-нибудь с Маржангуль – ведь она ушла от него сама не своя? Хотел было спуститься домой, но остановился. Сообразил, что если бы и вправду случилось какое несчастье, то кто-нибудь вышел бы из юрты, покричали бы, позвали. Меж тем причитания понемногу стихли. В то время, когда Мамырбай в недоумении напрягал слух, гадая, что же происходит в доме, его мать и Маржангуль, обняв друг друга, тихо плакали. Самый жестокосердый человек, увидев, посочувствовал бы – так тяжело было их расставание. Обе что-то говорили сквозь слезы, и хоть не слушали друг друга, но хорошо понимали. Обе и вправду не представляли жизни друг без друга. Малыши-сиротки смотрели удивленно, не понимая причины плача. Один смеялся, другие боялись, чувствуя, что творится неладное; жались в сторонке, готовые и сами заплакать.

Маржангуль чуть было не смягчилась от слез. Наконец вырвалась из объятий свекрови, выбежала во двор. Позвала детей. Когда дети направились к выходу, Калыйпа с воплями бросилась, загородила дверь, не давая им выйти. Маржангуль звала детей к себе, Калыйпа не выпускала.

– Лучше выколи мне глаза, чем увозить детей! Лучше закопай меня заживо, убей меня! – голосила Калыйпа.

Тут Маржангуль рассердилась. Из слов Калыйпы выходило, что дети для нее важнее их матери, и Маржангуль обиделась еще больше. Значит, с ней-то могут расстаться, с детьми – нет!

– Забирай детей, – крикнула она в слезах, повернулась и пошла.

Калыйпа перепугалась. Растрепанная, бросилась вдогонку за невесткой. Обронила платок, потеряла одну калошу. Голос ее от беспрерывного плача сделался хриплым.

– Маржаш! Дитя мое!

Калыйпа давно уже жаловалась на боль в пояснице, в ногах и не могла ходить быстро, теперь же она бежала что есть силы. Догнала наконец невестку, схватила за руку. Бедное старое сердце чуть не надорвалось от бега, еле слышны его удары. Свет померк перед глазами Калыйпы, она упала, потеряла сознание. Маржангуль бросилась, приподняла ее голову, села рядом. Когда Калыйпа пришла в себя, сказала ей:

– Не преграждайте мне дорогу, мама. Раз я должна уйти, правильно будет уйти. Рано ли, поздно ли… все равно не суждено мне, видать, оставаться с вами в одной семье.

– Потерпи до вечера, милая, только до вечера. Я послала отца за человеком. Поверь мне… – умоляла Калыйпа еле слышно.

Маржангуль осталась.