Текст книги "Сито жизни (Романы)"

Автор книги: Насирдин Байтемиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

Сурков в Таласе великое множество. В ущелье ли окажешься, на холме ли – обязательно увидишь убегающих во все стороны рыжих зверьков. Особенно интересно глядеть на молодых сурчат. Пушистые, забавные, как всякие малыши, они гуляют среди зеленой травы и оживляют склон своей игрой, придают живописной картине ущелья особую прелесть. Под большим плоским камнем – нора, в полдень сурчата выползают из нее. Бегают вокруг норы, потом греются на солнышке. Вот один развалился на камне, второй как бы подкарауливает его, вдруг прыгает, затевает веселую борьбу, в это время появляется еще сурчонок, тоже вступает в игру… Не устаешь глядеть на них. Беспечные малыши заняты забавами, не помнят, что родители ушли подальше. А те вдруг появятся, издалека глянут на шалунов и снова исчезнут: у взрослых свои заботы. Когда же сурчатам надоедает играть, они начинают искать себе корм, начинают копать ямки, подражая отцу и матери, удивленно смотрят, завидя незнакомое.

Наконец солнце осветило ущелье, и все живое пришло в движение. Вот сурчата взобрались на пригорок и, встав на задние лапки, загляделись на двух молодых людей. Они еще глупые, сурчата, не убегают, даже когда близко подойдешь к ним. Они еще из знают, что такое страх. Все им кажется интересным, со всем хотят познакомиться, осмотреть хорошенько. И не подозревают, что человек, если пожелает, может убить их на расстоянии из винтовки. Малыши не пошевелились, даже когда Мамырбай и Керез подошли довольно близко. Конечно, совсем уж вплотную они не подпустят – спрячутся в норе… Но до этого не дошло. Вдруг зашумело над головой, с неба камнем упал громадный беркут, чуть не задел сурка, но промахнулся, упустил, тот юркнул в нору, а орел, разочарованный, взмыл в небо и уселся на вершине высокой скалы. Сжав клюв, он сердито поглядывал на то место, где упустил добычу, и всем своим видом как бы говорил: «Подожди, выйдешь! До вечера еще много времени!» Одним взглядом он охватил все – ручейки, овражки, скалы, он увидел, что все живое попряталось, как бы провалилось сквозь землю, устрашившись его вида, и, усевшись поудобнее, начал чистить перья. Посидев немного на скале, он решил, что зря теряет здесь время, и, величаво раскинув огромные крылья, плавно полетел над ущельем.

Мамырбаю и Керез, соскучившимся за долгое время учебы в городе по родным горам, один склон казался красивее другого, а все вместе вызывали восхищение. Звуки слышались как бы освеженными, особенно чистыми – все, от чириканья воробья до свиста сурков.

Керез шла впереди, руки у нее были свободны, и она, счастливая, рвала цветы, выбирая те, что нравились больше, и уже собрала красивый букет, а два цветка воткнула в волосы и сама казалась ожившим цветком. Выше по склону она разглядела иссык-кульский корень и, не задумываясь, отправилась за ним; цветы свисали с небольшого куста можжевельника.

– Ой, мама, что это?! – вскрикнула она испуганно, подойдя к кусту.

Мамырбай поглядел и увидел стоящего там горного козла. Два его выгнутых рога, похожие на засохшие ветви саксаула, доходят почти до хвоста – кажется, будто вонзились ему в спину.

Мамырбай вначале не понял, почему горный козел не убегает. А тот шагнул раз-другой – уткнулся мордой в можжевельник, подобно быку качнул головой, как бы собираясь боднуть. Чувствовалось, что это последняя мера защиты. И только когда Мамырбай подбежал вплотную, он с трудом повернул голову с большими рогами. Оказывается, у бедняги уже не было сил бежать – страдал от болезни, ноги едва держали его. Видимо, спустился сюда полизать маргу[42]42
  Марга – солончак.


[Закрыть] – ему не хватало соли… А после, тщетно стараясь подняться вверх по склону, он совсем обессилел, бедный, – выбраться отсюда у него не было сил.

Он словно бы испугался Мамырбая и Керез, но в то же время, казалось, полными слез глазами просил их о помощи. Взгляд его умолял: «Вы сами видите, как мне плохо, так не мучайте меня. Я ведь не причиняю вам вреда… Я живу далеко от вас, в горах, не прошу ни корма, ни ухода, ни места во дворе. У меня нет даже соли… Что же здесь плохого, если я пришел сюда полизать марту… Я скоро вылечусь… Здоровый я был совсем другим. Я был хранителем, главой и покровителем стада коз. Я отыскивал для них лучшие пастбища, самые спокойные, тихие места ночевки. Козы моего стада даже зимой оставались сытыми. Сколько скал испытало и знает силу моих ног! Неутомимый, я с утра до вечера способен был перескакивать со скалы на скалу… не знал, что такое усталость. А теперь настало несчастное время, я не могу сделать и двух шагов, все мои суставы трясутся, что-то тяжело придавило меня. Но все же помните – я нужен вам. Пожалейте меня, не мучайте. Без меня гора потеряет всю свою живую прелесть…»

– Бедненький мой, как же мне помочь тебе? – говорила Керез. – Вижу, растерянно глядишь на гору, не в силах подняться по склону. Если бы у меня хватило сил, я бы сама отнесла тебя к твоим скалам. Я же понимаю – каждое живое существо страдает, когда заболело. Что же мне сделать для тебя? Хочешь воды? Ты, наверное, хочешь пить? – Она нарвала травы, поднесла козлу – тот вначале испуганно отвернул морду, но потом, немного привыкнув к человеку, пощипал ее. Почувствовал ласку, понял, что не причинят вреда. Мамырбай побежал за водой, принес снизу в своей кепке. Но козел не стал пить, – видно, простояв всю ночь под ливнем, он не испытывал жажды.

– Веревку на рога – и поведем его за собой, давай? – предложил девушке Мамырбай, радуясь, что горный козел живым попался к ним в руки. – Приручим его, я думаю, он привыкнет. Представляешь, как он будет стоять привязанный в углу двора? Кто ни придет, каждый удивится, а? Если бы он был здоровый, только бы мы его и видели… Нам просто повезло…

– Разве тебе не жаль его? Зачем же лишать его воли? И потом – он же больной, видишь, еле душа держится. Я думаю, у него ящур – и он может заразить других животных. Оказывается, в этом году дикие животные переболели ящуром, – говорили, что в нижних аилах были случаи заболевания коров, видно, заразились от диких животных. Помой руки, ты ведь держал его за рога…

Слова Керез были справедливы, Мамырбай не стал возражать.

– Ладно, пусть не подумает, что уведем его в неволю, – проговорил Мамырбай и, тихонько подталкивая, отвел козла в заросли.

Продвигаясь дальше по склону, Мамырбай и Керез вышли к зеленому лужку среди зарослей барбариса. Мамырбай рассказал Керез, что охотники никогда не возвращаются отсюда без добычи: всегда повстречается какое-нибудь животное. Так что надо повнимательнее смотреть по сторонам, наблюдать. Не успел он договорить, как впереди из густых кустов барбариса вышла косуля, ведя за собой двух детенышей. Пока что она не замечала людей. Пощипала траву, потом стала кормить своих малышей: подняла голову и очень красиво пригнулась, а детеныши зашли с обеих сторон и начали нетерпеливо сосать. Казалось, все они специально созданы природой, чтобы стоять именно здесь и в такой именно позе. Мамырбай подумал, что без них красота природы была бы неполной.

Наконец косуля, видимо, учуяла посторонних и, ударив копытом о землю, стремительно умчалась. Ее детеныши мгновенно исчезли, казалось, что их поглотила земля. Отбежав, косуля оглянулась, потом повернула голову в сторону зарослей барбариса и незаметно растворилась в них. Мамырбай начал искать ее детенышей, но Керез это не понравилось.

– Не надо, Мамырбай, не пугай их. Зачем они тебе?

– Я выращу их…

– Ты же сам видел, как они красивы все вместе, втроем. Зачем же разлучать их друг с другом? Если ты унесешь их, слезы матери не дадут тебе спать, так и знай! Если бы люди не стреляли их, не пугали, то они никогда и не убегали бы. А то сколько народу с винтовками подстерегают их – чуть не за каждым камнем… Жалко их, бедных. Прячутся, ступают осторожно, пасутся, а уши – заметил? – настороже… Сколько живут, столько не могут пастись спокойно… И так уж диких животных осталось мало, а все уничтожают и уничтожают! Есть и такие охотники: подстрелят, а что не влезет в курджун, то бросают, просто оставляют воронам и грифам… Разве так можно! Сколько раньше водилось дроф – ведь пропали. И фазаны пропали тоже. Говорят, мало осталось архаров. А куда подевались зайцы? Раньше ведь, бывало, идешь вот так, а они порскают по сторонам. Теперь, видно, не осталось даже для развода. Как же они станут размножаться, если каждый, как ты, начнет их преследовать? Вообще у вас, у мужчин, сердца каменные, что ли? – шутливо закончила девушка.

Мамырбай, уже собравшийся искать детенышей косули, остановился на полшаге, покраснел, вернулся.

– Знаешь, а детеныши у косули до чего же хитрые! Спрячутся так, что и не отыщешь! Ладно, не стоит задерживаться, пойдем дальше, – заговорил он, скрывая смущение. – Как-то я хотел найти детеныша косули, но, представляешь, заблудился. Видел его на расстоянии шага, уверен был, что он там и лежит, начал искать, но так и не нашел.

Керез шла, восхищаясь летним благоуханием склона, пышным цветением природы, и счастливо улыбалась.

3

Между тем противоположные склоны ущелья все ближе подступали друг к другу, оно сужалось, и теперь Мамырбай и Керез шли вдоль реки. Сколько веков прокатилось над этой тянущейся все выше и выше дорогой, которая не разлучается в этих местах с рекой, повторяет ее изгибы. Сколько поколений видела она, какие различные люди проходили здесь – и добрый, и злой, и трусливый, и храбрый. Сколько следов оставалось на ней – были и снова стерлись… Если бы дорога умела разговаривать и ты начал бы ее спрашивать, а она стала рассказывать о том, чему была свидетелем, то на все бы не хватило бумаги записывать… Эта дорога – сама история. В начале века она видела плачущих и обездоленных, убегавших с разоренной земли. Налетела саранча, черной тучей заволокла солнце. За три дня земля почернела, не осталось даже корешков. И разве только в этом ущелье? Так было по всей окрестности, во всем Таласе. Скот погиб от истощения. Народ лишился скота. Нет скота – люди голодают, слабеют, болеют. В том же году, когда напала саранча, началась эпидемия тифа. О-о, не приведи бог увидеть такое! Сколько людей тогда погибло! Не утихал плач по умершим, и будто слезами наполнилась река…

Связав чемоданы и перевесив их через плечо, Мамырбай, не зная усталости, широко шагал рядом с Керез. Вдруг громкий оклик за спиной заставил их обернуться.

Их догоняла женщина верхом на лошади; понукала и понукала свою кобылу, по та шла шагом – чуть быстрее пешехода. Это была Алчадай, жена соседа Керез, скотника Барктабаса.

Двое ее детей сидели у нее за спиною, еще одного она крепко привязала платком к груди. Спина лошади была покрыта войлочным ковром – ширдаком. Край его с одной стороны свесился чуть не до земли. Человек, не знакомый с киргизскими обычаями, удивился бы, увидев маленьких детей за спиной матери: «Как они могут ехать верхом, не упадут?» Передний ухватился за мать, задний – за переднего, так и держатся. Похоже, они плакали, глядя на дорогу, глаза у обоих красные, опухшие. Бедные, они даже не могут вытереть свои носы, руки заняты, сами крепко притиснулись друг к другу. Сзади бежит черная собака.

Алчадай, еще не успев приблизиться, заговорила громко, стараясь привлечь внимание Мамырбая и Керез:

– Это ты, Керез, а? Мать с таким нетерпением ждала тебя, наконец-то, бедняжка, обнимет-поцелует дочку, забудет разлуку. – Подъехала, поравнялась с девушкой. – Погляди-ка сюда, посмотрю на тебя… Милая, будь здорова… Любимый ты материн огонек. Если б ты знала, как она скучала без тебя. Смотрю, ты с лица спала… Да как не похудеть, если с утра до вечера, перелистывая, сидеть над книгами… Вижу, превратилась в девушку, стройную как марал. Сдается мне, ты похожа на свою мать в молодости. В прошлом году я поспорила с кем-то: мол, ты не похожа на мать – видно, ошибалась я, пропади моя душа. Ты с ней точно как две капли… – Алчадай, хотя и говорила вроде только с девушкой, краем глаза поглядывала на Мамырбая. «Почему идут вместе? Может, здесь что-нибудь кроется? Что будет, если спрошу?» – думала она. – Да, Керез, кто этот симпатичный парень? А, это ты, Мамырбай? Хоть бы поздоровался, разве у тебя рот перекосится, если поздороваешься? Подражаешь своей матери или своему отцу? Хоть и выросла у тебя такая шевелюра… не обижайся, мой деверь, я шучу. Сама начала болтать, не давая вам возможности поздороваться, не дала рот раскрыть. Бедняга, мой убитый жених был ведь вот таким же… И осанкой, и лицом похож… Широкоплечий, как ты… Что делать, есть ли на свете еще такие несчастные, как я! Значит, не предназначен мне богом был такой муж. Разве не ушла моя молодость, плача о несбывшемся! Видишь камень, застыл там? Что я, что камень – все едино. Я, подобно этому камню, застыла, заледенела… проклятые мои дни! Смолоду суждено обнимать сухую ветвь можжевельника – как же иначе назовешь проклятого Барктабаса! А я ведь была одной из красивейших девушек… Сколько джигитов, боясь моего гнева, кружили в нерешительности, издали поглядывая на меня. Да… Ты спросишь, что это случилось с Алчадай, чего она так тараторит? Правильно, братишка мой… – Взглянув на Мамырбая, женщина печально улыбнулась. – Правильно, если удивишься. Откуда можешь знать о моих мучениях? Одно время я была Алчадай[43]43
  Алчадай – от «алыча».


[Закрыть] не только по имени, и сама была как молодое деревце. Я та несчастная, у которой не исполнились ее мечты – всю жизнь пришлось обнимать камень. Врагу не пожелаю такого! И я любила джигита. Самого лучшего из джигитов! Я была самая разборчивая, даже не оглядывалась на тех, которые мне не нравились. Иногда жалею теперь, что эта самая разборчивость навлекла на мою голову беду. Если бы ты видел меня, Мамырбай, в такие же годы, как сейчас Керез… Что я бормочу… проклятый день… Разве ты не видел… Посмотри, как закружилась моя голова, не понимаю, о чем говорю. Как будто ты приехал из чужих краев… Ведь вы вместе выросли у меня на глазах, вы оба. Милые, как вы подходите друг другу, пусть придет ваше счастье! Идут рядышком, как родные брат с сестрой! Закончили учебу, возвращаются домой… Когда я вижу таких счастливых, как вы, душа разрывается. Ты же знаешь, Керез, этого проклятого – да не увижу его смерть! – скотника Барктабаса? Не удивляйся, Мамырбай, деверь мой: «Что еще за такой проклятый?» Я говорю про хитрого пройдоху, про мужа своего. Брат мой отдал ведь меня, молоденькую девушку, этому старому саксаулу, отдал, запугав, насильно, против воли. Дни моего брата, того, что сжег мое счастье, оказались короткими, уже давно гниют его кости в земле. Моя мать тоже не захотела защитить, поддержать меня – подарили ей одно платье, а она уже согласна на все. И ее тоже проглотила ненасытная земля. Несчастные, как торопились, выдавая меня замуж… прямо-таки будто лучинка загорелись… и сгорели тоже – как лучинка, скоро…

Слезы навернулись на глаза Алчадай, замолчала она, вспоминая бывшее с ней. Сердце переполнилось; если б спросили молодые ее попутчики – тут же и рассказала бы:

«Я раньше не видела никогда ненаглядного моего Алтынбека… И вот – это летом было, на пастбищах, – справлял старик из соседнего аила свадьбу своему сыну, вернувшемуся с фронта. Свадьба была большая, народ истосковался по светлому, праздничному, а тут уж и на фронте наши немцев гонят, и жених, хоть раненый, да с медалью. И устроили в честь молодых народную игру-состязание: погоню за девушкой. А всем известно было: ни одна девушка из этого соседнего аила не могла скакать на коне лучше меня. Когда начали решать, кого выпустить, кто-то назвал мое имя. Зачем скрывать, я и сама очень хотела выступить… Услышала, что зовут меня, – очень обрадовалась. Ко мне подвели белого коня с пышной гривой и неподрезанным хвостом. Я вспорхнула в седло, как бабочка. Конь легкий, будто пушинка, – не успею тронуть узду, а он уже поворачивается. Услышит команду – несется как пуля… Играет, словно рыбка на мелководье.

И слышу я, что из другого аила выступит Алтынбек. Говорят мне мои аильчане: «Алтынбек этот, он еще никого не пропускал вперед. Даже ветер не догонит его красного коня. Смотри не опозорься. Тут кругом говорят, что приз точно его. Когда поскачешь – не гляди в землю…» Алтынбек, оказывается, был колхозным зоотехником. Я узнала, что он хоть и молодой, но уже авторитет имел в аиле, многие у него спрашивали совета, даже председатель… что твердый он был, никогда не менял своего решения, настойчивый. Я и боялась предстоящего состязания с ним, и в то же время очень хотела увидеть его. Подошло время скачек. Я сразу заметила статного джигита, что ехал со мной к месту сбора… С первого же взгляда я потянулась к нему… да, всей душой потянулась. Перед ним я чувствовала себя очень маленькой, слабой, прямо девочкой. А он мне показался солидным, взрослым. Второй раз я не могла на него поглядеть, стеснялась… Когда же наши взгляды все-таки встретились, он мне улыбнулся как знакомый, как друг. Потом, на людях, он мне так не улыбался.

Но вот раздалась команда – и мы отпустили поводья… В ушах зашумело, ветром из глаз выбивало слезы. Я мчалась быстрее ветра – но почувствовала, что вот он сейчас меня нагонит… Он приблизился почти вплотную, сказал: «Алчадай! Больше у меня нет желаний – я увидел тебя… Я слышал твое имя…» – и с этим отстал.

Очень его одноаильцам не понравилось, что он отстал… Кричать начали, шуметь, просили догнать… Но Алтынбек не внял их крикам…

Я отъехала далеко, потом вернулась.

Я стояла с девушками и молодками, а Алтынбек подъехал на своем коне – глядел только на меня. Ничего не сказал – все его слова были в его взгляде. Мне он казался бесконечно близким, моим… Стесняясь его, я спряталась за молодками. Но очень хотела видеть его – незаметно наблюдала. Казалось, я знаю его очень давно – хотя мы и не виделись прежде. Боялась, что вот он уедет… Да, так было…

Вскоре он уехал. Я все искала его взглядом среди толпы… А потом и мы сели в телеги и отправились домой. По дороге девушки и молодки подшучивали: «Мол, Алтынбек полюбил тебя, лишь из уважения к тебе уступил в состязании. Ты, негодная, должно быть, знакома с ним, заранее договорились, а?» Я молчала. Видела, что они все восхищались джигитом и ревновали ко мне. Душа моя все больше привязывалась к нему, и после все мои мысли были о нем. Скучая, пожелтела даже и жалела уже, что встретила его. К тому же дошел до меня слух, что Алтынбек женится. Очень мне хотелось поехать в его аил, хотелось узнать – правда ли. Однажды нашелся повод, отправилась я – да с полдороги вернулась, постеснялась… Кто я ему?.. И вот настал день – я была дома, не видела ничего – перед глазами Алтынбек стоял, не уходил… И тут приехал отец Алтынбека с двумя родственниками – сватать меня приехали. Мать была согласна, но брат воспротивился, сказал, что не может дать согласия, пока не увидит, что Алчадай сама решилась. Сказал мой брат, что отдаст сестру за того лишь, кого она полюбит… Рассудили так, что пусть приедет сам жених.

И вот взошло в нашем доме солнышко, осветило мою жизнь – приехал мой Алтынбек. Я видела его, я чувствовала пожатие его руки, мы даже обнялись украдкой… его мягкие, ласковые слова живут в моей памяти. Мы сразу поняли друг друга… Я его полюбила всей душой. Мою любовь к нему нельзя сравнить ни с какой другой любовью! Никто никогда и нигде не может полюбить так горячо, как я любила его! Когда я потеряла его, мир вокруг меня вдруг заледенел. Да, меня понесло по дороге жизни, как гонит злым осенним ветром последний одинокий листок. Судьба повернулась ко мне спиной, начала меня теребить, унижать, мучить. Алтынбек, бедный мой Алтынбек! Кто тебя убил – пусть переломится его рука!.. Убил его кто-то, погиб Алтынбек от чьей-то злой руки… Ведь если бы остался он жив, неужели вытерпел бы, не захотел повидать меня. Нет, не смог бы он жить без меня. Что случилось с тобой, мой несчастный? Какое несчастье, какая злая судьба повстречалась тебе? Где ты? Хоть бы разок увидеть тебя! А то как же – пропал, исчез – и нету, и я плачу все эти годы, и погибшие мои мечты тяжестью лежат на сердце…»

Так думала, так вспоминала Алчадай о своем Алтынбеке.

И Керез с Мамырбаем почувствовали это и поняли, что Алчадай хочет говорить о любимом, и, почувствовав, спросили. Алчадай ответила, излила наболевшее:

– Хоть бы мне увидеть могилу несчастного Алтынбека, бросить на могилу горсть земли… тогда бы я осознала, поняла, что его нет, не вернется, умер. Пусть пропадут те проклятые дни… ожидая счастье, я повстречала горе. Он ехал, чтобы забрать меня… умер совсем молодым, несчастный… ведь он убит… Тела его не нашли – но я сердцем чувствую… Восемнадцать лет пролетело с тех пор. И восемнадцать лет я неживая, и светлый мир черным сделался в моих глазах. Когда вспоминаю его, как бы отрываюсь от этой жизни, переношусь куда-то в другую, счастливую. Но самое тяжелое – иногда пойду то ли к реке, то ли в горы, и все мне кажется, что он на меня смотрит… Человек ко всему привыкает, привыкла и я к своей судьбе. Счастье мое лишь поманило меня да улетело, и вот осталась я рядом со стариком – как со взбешенным козлом… Воля ваша, дети, можете сказать мне, что, мол, это за жена – поносит своего мужа… но только какой он муж… ведь это от ног до макушки – бурдюк с ядом… проклятая козлиная борода! Что делать мне, такова, видно, божья воля… – опустив голову, заключила Алчадай. Заметила вдруг, что Мамырбай тащит оба чемодана, перевела разговор на другое: – Дай-ка их, братишка, не надрывайся, давай сюда! Ничего с кобылой не случится – меня подымает, поднимет и груз. – Она заметила, что один из малышей у нее за спиной завалился на бок; обернулась, шлепнула: – Сиди прямо, проглоти тебя земля! Чего болтаешься! Держись за меня крепко! У людей семилетние, как ты, ребята уже пасут скот, скачут верхом без седла, а ты до сих пор не можешь сидеть за спиной! Будто мало мне того, что ты целый год мучил меня, не ходил, – уж лучше сразу вытяни мою душу! Я тогда, помню, испугалась, что этот обжора останется как сын Тайлака… У человека по имени Тайлак когда-то был сын. Потом-то он состарился и умер, прожив шестьдесят лет. А в детстве до одиннадцати лет никак не мог научиться ходить. Отец с матерью ушли в гости на религиозный праздник, его оставили одного, посадили в люльку. В это время в дом пришли женщины и дети, чтобы поздравить с праздником, – начали искать скатерть со съестным, а он из колыбели говорит: «Возьмите там, за чигданом»[44]44
  Чигдан – часть юрты, отгороженная под кухню.


[Закрыть]. Так все попадали от удивления. Раньше так и было, да. Встречались такие дети – долго не могли научиться ходить. Это теперь начинают ходить рано… Мы, оказывается, не знали, как нужно растить детей. Пичкали без конца мясом… А возьмите русских – оказывается, большая польза в травах. Какой болезнью заболевает человек – не помню названия, – если не есть лук? И говорят – если есть морковь, то глаза будут хорошо видеть. Мой отец о таком даже не слышал… – Опять спохватилась Алчадай, напомнила Мамырбаю: – Говорю тебе, дай чемоданы!

– Вы же с детьми… вам неудобно будет, тетушка, спасибо, мне не тяжело. Уже рукой подать до дома… – отвечал Мамырбай и ускорил шаг.

– Ладно, как хочешь. Я на твоем месте не только два чемодана, но еще и Керез понесла бы на руках… – При этих нескромных словах парень и девушка одновременно покраснели, опустили глаза. – О, негодники, чего здесь стесняться незлых моих слов? Я ведь не плохого хочу – только и сказала, что вы достойны друг друга. Равный с равным, а по кизяку и мешок… Что бы я сделала, будь моя воля? Сейчас, на этом вот месте, справила бы вам свадьбу. Не понимайте мои слова плохо, просто я не могу забыть, во что обратилась моя мечта… Любуюсь такими, как вы, и вспоминаю прошлое. Нельзя ждать, нельзя терять друг друга…

Кобылица заржала, увидев вдалеке силуэты пасшихся под скалой лошадей. Алчадай посмотрела вперед.

– Даже животные со своим животным соображением чувствуют одиночество. Ладно, скоро отпущу, уже недалеко осталось… – Она продолжала говорить все так же печально, и Мамырбай увидел вдруг, что лицо ее сплошь покрыто морщинами, хотя ей не было еще и сорока лет: – Милый, золотой Кыз-Булак, вот ты и открыл нам свое лицо! Истосковалась по тебе – а всего-то один день не видела. Есть в тебе что-то такое, что завораживает, притягивает взгляд. Как увижу тебя – всегда тороплюсь, хочу скорее добраться. Если иду усталая – сразу чувствую облегчение. Раньше, когда я была маленькая, мама приводила меня сюда каждую пятницу и умывала водой из родника Кыз-Булак… говорила – будешь красивой. Особенная вода в этом роднике. Мягкая, как масло, чистая, белая. А шипит, как кумыс. Видите склон над родником, дети? Зеленеет, да? Сколько там чеснока! Толщиной в мизинец… Сейчас самое время собирать – в других местах уже затвердел, а здесь мягкий. Было в детстве, ох и рвали мы его там… приносили большими связками, крошили в простоквашу и ели… да что говорить! Во всем Таласе нет для меня ничего дороже Кыз-Булака. Он хранит мою любовь, мою молодость. Я и теперь беру воду только здесь. Находятся такие, что ругают меня – мол, около дома есть вода, а ты выдумываешь что-то, таскаешься невесть куда. Но я если не выпью пригоршню воды из Кыз-Булака, то мне как будто чего-то не хватает. Было дело – председатель велел мне пасти быков в Кырк-Булаке. Я ему прямо отрезала – мол, сам паси там, если хочешь. Уперлась – и ни в какую: не разрешите пасти в Кыз-Булаке – ищите мне замену. Вот уж семь лет прошло, ни один не раскрывает рта. Только услышит председатель, как кто-нибудь предложит послать меня со стадом в другое место, тут же останавливает: «Боже упаси, вы что, не знаете Алчадай?» Скажу правду, мои родные, только потому, что пасу в Кыз-Булаке, каждый день здесь, – моя тоска немного сглаживается… иначе и не смогла бы жить без моего Алтынбека. Уже давно лежала бы в сырой земле. – Глаза Алчадай наполнились слезами, и, желая отвлечь внимание молодых, она показала рукой: – Смотрите, вон и дома. Кажется, твоя мама стоит на дороге, а, Керез? Сердцем чувствует, что ты близко, не может усидеть дома – вышла встречать. Твои глаза получше моих видят, посмотри, она ли это?

– Что-то повесила на юрту – наверное, сушиться, – сказала Керез, тихонько улыбнувшись.

– Повесила? Ну да, конечно, разве что-нибудь осталось сухое после ночного дождя? И кошма, и одежда – все мокрое. А что сталось с моей козьей бородой? Сидит, наверное, съежившись, как ветхий войлок, у края постели. Какой-то ненормальный, после дождя никак не отогреется, все, что есть в доме, набрасывает на себя.

Все ближе и ближе Кыз-Булак, открывается глазу его величавая красота. Вот уже показалась река, белопенный поток шумно прыгает с камня на камень. Издали похоже на снег. Милые сердцу места, родной дом… Керез радовалась душой, смотрела и не могла наглядеться. Забыла про Мамырбая – не подумала, что он может уйти: его родители жили дальше.

– Керез, до свидания! Выпей за меня пригоршню воды из Кыз-Булака. Каждый день, глядя на Кыз-Булак, вспоминай меня, – сказал Мамырбай.

Девушка, услышав его голос, обернулась. Мамырбай стоял на большом камне, наполовину высовывавшемся из воды, и показался сейчас Керез еще красивее прежнего. Она вспомнила, что Мамырбай должен идти к себе домой, и внутри у нее что-то дрогнуло. Она не знала, что делать. Позвать с собой стеснялась, опасаясь, как бы Алчадай не стала болтать по аилу о них с Мамырбаем. В смущении поглядывала то на Мамырбая, то на Алчадай. Не желала, чтобы он уходил так скоро. Взглядом спросила: «Может, останешься?» Джигит ответил улыбкой, как бы говоря: «Нельзя мне не пойти домой… И что подумает твоя мама, когда увидит меня? Но я хочу, чтобы ты мне сказала что-нибудь на прощанье. Хоть что-нибудь…»

Алчадай смотрела на пария и девушку, и ей казалось, что к ней вернулась ее молодость, ее счастливая девичья пора. Она хотела, чтобы они постояли так подольше. Пожалела джигита. Пришла ему на помощь.

– Погляди-ка, Керез, на этого застывшего на камне! Что это он надумал, сын слепого солнца? Чего это он пятится, когда уже подошли к дому? Эй, разве ты не заходил, не бывал раньше в доме Кара? Разве не отведал вкусной пищи, приготовленной руками Буюркан? Твои отец и мать ссорятся и мирятся по сто раз на день. Уж они-то, будь уверен, стоят на дороге, высматривая тебя, Керез, почему не скажешь этому долговязому – подожди. Возьми его за руку и веди. Ишь какой стеснительный вырос! Или притворяешься, а, хитрец? В детские годы, помню, смекалистый был, – что сейчас приключилось? Чего киснешь! Стесняешься даже больше, чем положено зятю… Ну ладно, дорогой, если не хочешь идти в дом Керез, то иди к нам. Уж не смогу, что ли, угостить одного человека! Ягненка не пожалею. Правду говорю, идем. Переночуешь, пообедаешь, а потом с уважением проводим. – Алчадай нарочно натянула повод и поставила коня перед Мамырбаем. Тот мялся, оглядывался, словно боясь, что вправду выйдет мать Керез и увидит его. Хитрая женщина заметила это, заговорила язвительнее прежнего. – Теперешние зятья не стали прятаться, а ты чего – пережиток старого?

– Хватит же, тетушка, разве так можно говорить! Услышит кто-нибудь, примет за правду… Зачем вы так, – досадливо поморщилась Керез.

Алчадай, увидев ее недовольство, поспешила загладить сказанное, – мол, шутка это, не больше, стоит ли обижаться… Взглянула на Мамырбая, грустно вздохнула. Да, видно, вспомнила свою счастливую пору. Пнула лошадь каблуком и поехала вперед. Мамырбай на прощанье помахал рукой, Керез кивнула ему в ответ и пошла к дому. Мамырбай застыл, смотрел ей вслед и желал одного – чтобы девушка еще раз обернулась. Но та уходила все дальше. Окончательно потеряв надежду на то, что она обернется, Мамырбай поднял чемодан и пустился в дорогу. Только теперь он почувствовал усталость. Казалось, что ноги не слушаются, а предстоящий путь бесконечен. Он даже пожалел – почему не послушался Алчадай, почему не остался? «Что случилось бы, если б заночевал? Почему стесняюсь ее матери Буюркан? Хотя бы до завтра побыли вместе… Слышать бы ее голос, видеть бы ее лицо… Видно, Керез обиделась на меня. Если бы не обиделась, то обернулась бы. Эх, Мамырбай, Мамырбай, что за характер у тебя. Как будто и вправду мои родители у дома стоят и ждут… верно говорит Алчадай – заняты собой, бранятся без конца… Чего мне туда спешить? Дурак я…»

Керез шла к дому следом за Алчадай и чувствовала непонятную, досадную пустоту на сердце. Старалась не показать этого Алчадай, молча слушала ее, а та продолжала тараторить, перескакивая с одного на Другое.

– Вот ведь правду говорят – бывает, что от плохого рождается хорошее. Мамырбай, он особенный. Если кто-нибудь увидит его мать и отца, не поверит, что Мамырбай их сын. Ну да ладно – пусть будет здоров, на счастье этим беднягам… Было у них два сына, да старший слег в сырую землю. Один из моих родственников, любитель побалагурить, сказал как-то, что смерть, оказывается, приходит без предупреждения, иначе он перекочевал бы заранее подальше, хоть в Сусамыр. Ты еще молодая, сестричка Керез, одно скажу: моли судьбу, чтобы соединила тебя с достойным. А когда осуществится твоя мечта, ничто не страшно. Хотя и другое скажу тебе – вот я потеряла Алтынбека, но все же осталось в жизни хорошее. Вижу восход и заход солнца – и этому радуюсь… Очень мне плохо было – но не умерла же. А теперь, как охотничья собака, выискиваю, что нужно, и таскаю домой. Живые должны жить. Хотя бы для детей… Вчера мы оставили младшего и вдвоем с Барктабасом спустились в поселок. Не может не напиться, козья борода! Чтоб придавило его несчастье! Услышал, что я собираюсь ехать, да и увязался за мною – надеялся, что дам ему выпить. Когда начался дождь, я погнала его, чтоб возвращался скорее домой. Думала, авось где-нибудь загнулся по дороге, но не видно, чтоб его проглотила земля. Видимо, доехал до дома целый и невредимый…