Текст книги "Журнал Наш Современник 2008 #9"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

НАДО УХОДИТЬ

– Николай Иванович, всё, что вы процитировали, так сказать, из меня, всё это легко прочесть в Священном Писании. Оно сейчас настолько доступно, что неприлично не знать его. Даже и последние безбожники, атеисты, циники, кто угодно, увидели, что Советский Союз развалился от того, что уронили экономику, ослабили армию, и вконец изовралась идеология. А Россия жива. Благодаря Богу. Церковь выстояла, вот и всё. И других секретов живучести России не будет. Чего тут разжёвывать? На месте иудейской пустыни была земля, «текущая млеком и мёдом», но Господь «преложил ее в сланость от злобы живущих на ней».

Встал с кресла. Наверное, нелепо выглядел в своей телогрейке и в валенках медвежьего размера на фоне ковров, паркета, камина.

– А ужин? – любезно спросил Николай Иванович.

– И ваш вопрос, какое вино я предпочитаю в это время дня?

– Нет, нет, тут не литература. Если вас не устраивает наше гостеприимство, вас вернут в село. Пожалуйста. Но вы ж живой человек, ну и проведите ночь по-человечески. Да, сермяжна Русь, но иногда хочется немного Европы. То есть здесь всё в вашем распоряжении. Но, главное, помните, вы здесь благодаря нам. Вас сюда завлекли в самом прямом смысле. Для вашей же… пользы. Нет, не пользы, это грубо, скорее, для помощи в реализации ваших страданий по России.

– Как? – я даже возмутился. – Я занял в этом селе дом. Тут эти интеллекты, тут вы. То есть, при чём здесь вы?

Здесь он взял снисходительный тон:

– Так кто же вам присоветовал ехать в сию благословенную глушь, а?

Тут я поневоле вспомнил, что на покупке именно этого дома сильно настаивал мой недавний знакомый. Уж такой весь из себя патриот. Да-да, он прямо висел над ухом. Добился же своего, дрогнул же я перед словами: север, исконная Русь, лесные дороги, корабельные сосны, родники.

– Да, вспомнил вашего агента, – признался я. – Подловили. Но, думаю, вы поняли, что я безполезен. Единственное, на что гожусь – напомнить вам о Евангелии. Евангелие заменит любого, а уж меня в первую очередь. Где Вика, ещё ж и Юлия впереди, налейте мне отвальную, и по коням.

– Не возражаю и не держу, – ответил Николай Иванович. – Но наш старец очень вас хотел видеть. Он благословил меня, – я правильно выражаюсь? – благословил меня пригласить вас к нему. Он строгий постник, мы же с вами, но после, можем себе позволить. Или вы тоже ортодокс?

– Какой же я ортодокс, если уже заикнулся об отвальной? К старцу? Отлично! Страшусь старцев, но куда без них?

– А почему страшитесь?

– Насквозь видят.

– Наш очень демократичен.

– То есть не видит насквозь? Но если ещё и старец демократичен, к нему не пойду. В демократии вся мерзость цивилизации. Не пойду. Лучше прямо сейчас примем по грамульке. Но! Среда сегодня или пятница?

– У нас свой календарь, – хладнокровно отвечал Николай Иванович. – Что хотите, то и будет. Можем и ночь отодвинуть. Можем и время года сменить. Продемонстратировать? – Николай Иванович изволил улыбнуться. – Это у нас такой преподаватель был, семинары вел по спецкурсу. Объявлял: "Демонстратирую", – и шел к демонстрационному столу. Еще он говорил: "У меня интуация". А дело знал. Достоконально. Иноструанцы его уважали.

Появилась Вика с подносом. Опуская на столик, произнесла:

– Аперитив. – И спросила меня, назвав по имени-отчеству: – Пойдете в сауну или примете ванну в номере? Николай Иваныч, вздрогнем? Вы же гурман ещё тот. – Она подняла бокал: – Я же не официантка, мне позволено. Давайте! По единой! А их, как говорит сестричка, чтоб кумарило, колбасило и плющило!

– Кого?

– Наших же общих врагов.

– Спасибо, Вика. Уже полдня трезвею. И ванну мне заменит и умножит баня. Мой камердинер Аркадио топит баню в моем поместье.

– Но это же где-то там. Только какая же я Вика, я Лора.

Я долго в нее вглядывался. Как же это не Вика? Может, Юля переоделась? Тоже полная схожесть.

– Вы, что, почкованием размножаетесь?

– Это я объясню, – мягко вмешался Николай Иванович. – Было три близняшки. Для вывода, далеко не нового, о том, что на человека более влияет среда, нежели наследственность, мы поместили малышек в разные обстоятельства. Первая, ваша знакомица Юля, выросла грубоватой, курящей, пьющей, пожалуй, она подсядет и на наркоту, а Вика простенькая, но идеальная – как нетребовательная жена. Лора, она пред вами, – это тип японской гейши, образованна, умна, холодна. Но, думаю, что все внушаемы, все настраиваемы на определенную волну. Понимаете, да?

– Не совсем.

– А как иначе, – объяснила Лора. – Еще Гоголь сказал: баба, что мешок, что положат, то и несет.

– Умница, – похвалил ее Николай Иванович.

– Да и сестрички мои тоже далеко не дуры, – заметила Лора и спросила меня: – А халат какого цвета вам подать?

– Арестантский. – Это я так пошутил.

– И все-таки, пора к старцу! – даже как бы и скомандовал Николай Иванович. – Лора, проводите. До скорой встречи.

К СТАРЦУ, ТАК К СТАРЦУ

– Прошу! – Лора повела лебединой рукой и пошла по коридору. Я поинтересовался:

– А вы тоже глушите порывы женских инстинктов голосом разума, как и Юля?

– А-а. Ну, это у нас семейное. То есть и глушить не надо, никаких порывов, всё искусственно убито.

– Как?

– Коротко объясняю. Давайте возьму под руку. Кто наши родители, мы не знаем. Мы – жертвы науки. То ли мы из пробирки, то ли клонированы. Нас поместили в различную среду, но одно опыление было одинаковым, этот ящик сильно голубой, телевизор этот, он был обязательной процедурой. Он и вытравил в нас всё женское. После него ничего не интересно. Читали – в Англии придурки с телевизором венчаются? Телевизор – это домашний вампир. Все чувства высосал. Еще и интернет. А этот вообще умосос. Юлька с ее гулянками всё-таки меньше опылялась: загуляешь, так не до экрана, вот объяснение запоев – лучше травиться водкой, чем дурманом эфира. Так что Юлька немножко сохранилась, да и то. Неинтересно нам ничего в этом мире, ничего не чувствуем. Хоть и Юлька с её Иванушками, хоть и Вика с людьми обслуги и их начальством, да хотя бы и меня взять. А уж как пристают. – Лора брезгливо потрясла белой кистью. – Да сбрендили они все со своими трэндами и брэндами. Оторвутся от компьютера на время, кого-то потискают для разрядки, вот и вся любовь. Они-то как мужчины тоже убитые уже. В смысле души и чувства. Вроде всё у них работает, но ведь и робот манипулирует. С трупами, что ли, спать? Они, конечно, думают, что живые. Так что они для нас никто и мы для них ничто. Машины. Даже хуже: джип же не лезет на хонду. Постоим? – Пролетела минута молчания. Лора взмахнула ресницами: – Если к вам такое почтение, то позвольте спросить, кого вы представляете?

– Только себя.

– Ой уж, ой уж. Тут никого от себя. Тут такая лоббёжка идет! Видимо, остановка была предусмотрена: на стене высветилась огромная

карта мира, глядящая сквозь тюремную сетку параллелей и меридианов. Везде были на ней какие-то знаки: треугольники, кружочки, квадраты. Особенно испятнана была Россия. Желтый, зеленый, коричневый и черный цвета значков портили ее просторы.

– В Греции были? – спросила Лора.

– Да. Да я парень шустрый, везде был. Но никуда уже не хочется. А что вам Греция?

– Предстоит. А с другой стороны, на Святую Гору Афон не сунешься. Женщинам там – но пасаран!

– Но пасаран. Да ведь и правильно, а?

– Как сказать. Хотя, думаю, такое вот рассуждение – была же у нас бабья целая страна – Амазония. Была. И что мы доказали? А ничего. А Афон обходится без нас. А почему вымерли амазонки? Очень уж воевать любили. А мужчины молятся, вот и живут в веках. Хорошо на Афоне? А чем?

– Там же никто за полторы тысячи лет не рождался, все приходят умирать.

– Страшно. – Лора поежилась.

– Нет, там всё иначе. Там молчание и молитва. Я вначале, в первые приезды, побаивался ходить в костницы, где черепа лежат на полках, сотни и сотни, тысячи, потом стало так хорошо среди них. Греки, к сожалению, нас теснят, но это власти, а монахи очень дружны. Вообще, Афон, как и Святая Земля, совсем русский. Идешь один по тропе, даже и не думаешь, что заблудишься, и вдруг так хорошо станет, упадешь на колени, а в душе все наши святые. Это я вам всё очень приблизительно. А здесь есть церковь?

– Не знаю. Вообще, макет есть. Меня приучают. Где алтарь, где солея, где паперть. – Лора поинтересовалась: – А на Афоне, на самом верху, есть какая-то главная церковь, да?

– Она везде главная. В любой сельской церкви чудо свершается. Пре-ложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы.

Мы помолчали.

– Николай Иванович доволен опытом, произведённым над сестричками-близняшками?

– Нам об этом думать не полагается. Ну доволен, ну недоволен, нам-то что с того? Кто папа, кто мама, знать не велено. Во всех таланты нашли, я вот стихи пишу на заданные темы. Процитировать?

– Будьте любезны.

– Утро – время надежд, вечер – время утрат, ночь – обман ожиданий. Потом новый вариант после отрезка жизни: Утро – время потерь, вечер – бремя надежд, ночь – провал в ожиданье. Понравилось?

– Надо осмыслить. Вообще извините, пишущие женщины для меня – не женщины. Ум не женский.

– Ладно, перестану писать. Вообще, – Лора двинулась дальше, – сестрички мои по уму иногда буксуют, но устроятся куда лучше меня, умной такой. Я разумом пытаюсь осмыслить, а они махнут рукой на проблему и живут дальше. Я думала, мы – цыганки, уж очень мы безразличны ко всем. Кармен двух мужиков в могилу сунула, и хоть бы что – пример для подражания, героиня Бизе-Щедрина. Потом анализирую, нет, мы далеко не цыганки. Те всё-таки плодятся, и впрочем, активно, заметьте вокзалы с весны до осени, а мы – никакого интереса к плодоношению. Может, мы не близняшки, а все-таки клоняшки, клоны. Или действительно из пробирки.

– Для пробирки вы чересчур хороши.

– Правда? Это комплимент? Вообще, думала, покорять мужчину могут только восхищалки и обожалки. "Ах, какой вы непонятый! Ах, какой вы необласканный". Или этого мало?

– Для кого как.

– А вас кто бы мог покорить? Загадочная? Печальная?

– Многодетная, – засмеялся я.

– Осторожней, – предупредила она, сжимая мой локоть. – Нам уже близко. – И я услышал её шёпот: – Он не Николай Иванович. Потом!

Коридор, выстланный вначале паркетом, потом мрамором, потом узорной плиткой, сменился утоптанной и посыпанной песком глиной. Стены пошли бревенчатые. Да и Лорин брючный костюм превратился в красный сарафан, а под ним засветилась белейшая, разукрашенная вышивкой кофточка. Надо ли сообщать про сафьяновые сапожки?

– Неплохо, а? – спросила она о своем наряде.

– Еще бы, – восхитился я. – Все бы так наряжались.

– Они ещё в Москву меня обещают свозить, зачем?

– Думаю, для показа и примера.

– Будто уж. Да я даром не хочу. Смотрю хронику о Москве, женщины там сплошь хроники, то есть все в штанах. Будто их на сельхозработы гонят. Да ещё и курят. Хамки, больше никто.

Я вздохнул и пожал плечами.

– А здесь, – показала Лора на стальную внушительную дверь, – живут наши колдовки, наши фобии.

– Кто, кто?

– Колдуньи, фобии. Что, впервые слышите? Фобия, это по-русски – ненависть. Зовут их Ксеня и Руся. Ксеня Фобия и Руся Фобия. Имя и фамилия. Жрут только мясо и исключительно с кровью. Отожрутся, отоспятся и опять на работу.

– Куда?

– А мне, что, говорят? Откуда я знаю. Куда пошлют. Возвращаются и жрать, жрать. Как мясорубки жрут. Прошу прощения, лахудры они обе. Стервы такие. Твари. По-любому сто пудов. Или не так? – Не дожидаясь ответа, да я бы и не знал, как ответить, Лора оглянулась, приблизила свою голову к моей и прошептала на ухо, я даже почувствовал, как шевелились её теплые губы: – Николай Иванович – такой клеветун. – И отшатнулась, громко сказав: – Ну-с, мы у цели. Вам сюда, – сообщила она и исчезла.

У СТАРЦА

А для меня открылась заскрипевшая дверь в темную келью. Зрелище, как сказала бы нынешняя молодежь, было не слабое. В центре кельи стоял просторный черный гроб, покрытый плотной черной тканью, исписанной золотыми буквами славянской вязи. Стоял около гроба огромный мужичина в рясе, в монашеском куколе, тоже исписанном. Я даже, честно сказать, растерялся: подходить ли под благословение? Перекрестился на передний угол.

– Ушел я из монастыря, – смиренно произнес старец. – Дымно там, смутно, закопчено. Звон есть, а молитва на ветер. Показуха одна для архиереев. Мне подавай келью. Да чтоб гроб из целикового дерева. – Он пристукнул по крышке гроба. – Ложись, примерь. Хватит духу?

– Думаю, у меня свой будет со временем, – также смиренно ответил я.

– Всё взрывается, – закричал старец, – всё горит, всё затапливается, низвергается и извергается, всё падает! Всё трясется! Все видят? Все! Даже слепоглухонемые. И кто понимает? А? От труса, глада, мирского мятежа и нестроения кто спасет?

– Господь Бог, – смиренно отвечал я.

– Кто этому внемлет? – кричал он. – Кто вразумился? Все на физику списывают, на химию, Бога не помнят. А? В гробу сплю. Вознесение мое близко. Ближе, чем это дерево. – Он ткнул пальцем в бревенчатую стену. – Сядь! Или присядь. Что в лоб, что по лбу.

Я сел. На скамью, которая шла к порогу от переднего угла. Старец взмахнул воскрылиями одежд и возгласил:

– Продалась власти церковь, ох продалась! Ох, скорблю. Время скорби к ограде придвинулось, кто внял? Ныне отпущаеши, Господи, а на кого мир оставлю, Россию-матушку, ох, на кого? Ах вы, преосвященные митрополиты, архиепископы, епископы, пастыри и архипастыри. Воздежу к вам руце мои и негодую, и перстом указую: оставили, греховодники, пасомых, попечения о плоти превратили в похоти, ох, невмоготу, нечем дышать! С дьяволятами ватиканскими молитесь, вот вы как экуменистничаете! Прошло время церкви, кончилось. Предсказанное! Ангелом света является антихрист, а вы всё в церковь ходите, ах слепцы! Како чтеши Писание? Семи Церквам писано в Откровении Иоанна, апостола любви, семи! Дожила хоть одна? Вот и не верьте в Апокалипсис!

Старец и причитал, и угрожал, а то и обличал. Можно было понять так, что никто ему не угодил, особенно из священнослужителей. Но зачем он хотел меня видеть? Терять мне, опять же, было нечего, я сказал:

– Простите, батюшка, можно к вам так? Не разумею довольно слов ваших. Не сердитесь, но все ваши речитативы походят на шаманское камлание, а вы на ряженого. Можно спросить: вы давно причащались?

– А сколько раз за сорок лет причащалась Мария Египетская?

– Там пустыня, там ангелы её причащали.

Он подошел. Взгляд его, признаюсь, был пронзителен. Седые усы и борода росли настолько сплошь, что и рта не было видно. Откуда-то, из волосяных зарослей понеслись напористые слова:

– А здесь не пустыня? А? Здесь нет ангелов? Нет? Не видели? А видят те, кому дано. Так вот вам в ответ на Марию Египетскую.

– Ещё раз прошу прощения, – сказал я, невольно делая шаг назад.

– Исходящее от нас сквернит человека, – уже спокойно заметил он. – А что исходит от людей? Испорченный воздух, похмельные выхлопы, вопли эстрады, матерщина и блуд. Если бы от людей исходила молитва, с бесами было бы покончено. Все святое оплевано! Тяжело не то, что тянет плечи, а то, что душу не радует.

– Смиренно внемлю и ничесоже вопреки глаголю, – сказал я. – Но за что же всё-таки вы так нападаете на священнослужителей?

– А это сие яко будет како? – язвительно вопросил старец.

– Грешно осуждать, – не отступал я. – Осуждать грешно, а тем паче обличать. Кто мы, чтоб обличать?

– Не знаю, кто вы, а вот я-то знаю, чья кошка чье мясо съела. В роскоши утопают. Все знаки предреволюционные. Это они видят? За заборами живут, с охраной ездят, обжираются в застольях по пять часов.

– Есть же и старцы, – миролюбиво заметил я.

– Старики есть, где ты старцев видел?

– Надеюсь, он предо мной. Вас именно старцем рекомендовали.

– Это как Бог рассудит, – скромно ответил старец. – Старца кто делает? Народ. Но не эти же, от кого я ушел, не просители. Сидят часами у кельи, ждут. Заходит, на колени: "Спаси!" – "От чего?" – "Помидоры у меня выросли фиолетовые. Я думаю, мне их соседка марганцовкой поливала. Накажите ее". – "А помидоры ела?" – "Да". – "Вкусные?" – "Ну да". – "Ну и иди, и ешь свои помидоры". Разве такие вопросы надо старцу ставить?

– Амвросию Оптинскому тоже простые вопросы задавали. Про индюшек, например.

– Так то Амвросий. Великий старец! Ему можно о всякой ерунде говорить. А я молодой, мне надо ещё возвышаться. Меня надо на больших вопросах выращивать.

– На каких? Например?

– Например? – старец подумал. – Есть ли двенадцать тайных старцев на Афоне и кто к ним на подходе? Или: "Ще Польска не сгинела?" Или: "Ще не вмерла Украина?" – А я отвечаю: "Ще, чи не ще, нам-то хай коромысло гнэця, хай барвинок вьеца". Довели Россию! Одно воровство да похоть. Сплошная тьма тараканья. Поздно уже, нет России.

– Куда же она делась? – вскинулся я. – И возрождаться ей не надо, она жива. Стоит на основании, которое есть Христос. С чего ей погибать? Как наскочат враги, так и отскочат. Ну, сорвут кой-где камня три. Нам только на Бога возвести печаль свою, Он препитает.

– Капитулянтские настроения, – выразился старец.

– Но мы же ни в земной жизни, ни в загробной не сможем выйти из созданного Богом мира. А если Господь выкинет нас из него, то это только справедливо. Мы – гости в его доме. Гости мерзейшие, согласен с вами. Паскудим, заражаем землю, воздух, воруем, пляшем на костях, за что нас ещё привечать? Первой провалится Америка, а потом и весь мировой безпоря-док, как костяшки домино. Россия ещё подержится. Да и то.

– Что "да и то"?

Это меня спросил не старец, а Николай Иванович, оказавшийся вдруг рядом.

– Да и то, если и она провалится, то и это будет справедливо. Залезла свиная харя Запада в русский огород, мы ей за ушами чешем. Малое стадо спасется. Так оно и было всегда. Всегда на шею садились: то иностранцы, то большевики, то коммунисты. Сейчас вот демократы. Да ведь и они не надолго. Скоро заерзают от неудобства и страха. Ну, может, их-то изгнание без крови обойдется.

МЕСТНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ

Старец, сидя на стуле, закрыл глаза и всхрапнул даже. Николай Иванович поманил меня. Мы вышли.

– Ну, и как вам наш старец?

– Надо вам к нему настоящих старцев привезти. Они рассудят.

– А он не настоящий?

– Извините, отделаюсь незнанием. Может быть, он из бывших монахов или священников? Самость, гордыня видны в нем. Они в нём настоящие. А он? Не знаю. Но вы же его зачем-то содержите.

Обратная дорога по коридору оказалась гораздо короче. Мы вернулись в комнату, откуда меня недавно увела к старцу Лора.

– Вы все-таки покинете нас? Или останетесь?

– Ночь же уже. Придется пробыть до утра. Скоро утро, но ещё ночь. Это я пророка Иеремию вспомнил.

– Ну, это вы со своими умниками да со старцем вспоминайте. А я человек простой. Правда, вот насчет времени дня поспорю. Какая же ночь, когда мы способны сотворить день. – Николай Иванович подошел к стене, оказавшейся чёрной портьерой, и рванул её в сторону. Солнце засияло во всё широченное высокое окно. Я даже зажмурился.

– Переодевайтесь и на завтрак. Буду знакомить вас с правительством России. Естественно, будущим. Но, надеюсь вместе с вами, скорым.

– Но все-таки закончим о старце. Он искусственный, так? – спросил я.

– Вы меня восхищаете. – Николай Иванович взял меня под локоток. – Старец, каких много, вам интересен, а сообщение, что на ужине будет правительство России, пропустили мимо ушей.

– Да и оно, думаю, искусственное.

– Нет, оно со старцем не корреспондируется. Так что позвольте вам этого не позволить. Оно настоящее.

– Будущее?

– Ближайшее.

Я поглядел на Николая Ивановича. Он был спокоен. Что бы ещё такого спросить?

– Сейчас в доме моём, где вся эта мыслящая братия, вечер, ночь?

День?

– Сейчас посмотрим. – Николай Иванович потыкал в кнопки компьютера.

На экране проявилось задымленное пространство моей избы и мои собутыльники. Махали руками. Сильнее других Ильич. Агроном Вася и зоотехник Лёва спали. Оборонщик разливал. Ни Аркаши, ни Юли, ни Гената не было. Я вслушался:

– Интеллего дерьмовое, молчать! – крикнул вдруг музыкант Георгий. – Правильно Ленин охарактеризовал интеллигенцию. Уж он-то побольше других ушей Амана сожрал!

– Так он же по себе судил! – закричал наш Ильич. – Он же знал, что говорит, сам же интеллигент.

– А нынешние либералы даже и такого имени не заслуживают. – Это, я разглядел, социолог Ахрипов. – Если они уже педерастам дают зеленую улицу, знаете, как их назовем, запишите.

– Запомним.

– Назовем их либерастами.

– Звук прибавьте, – попросил я Николая Ивановича.

– Сейчас некогда. Не волнуйтесь, все их слова записываются. Если интересно, потом сделаем распечатку. Вообще, крепко выражаются. – Он поглядел на бумаги около экрана. – Это вы их заразили мыслью о создании музея человеческой мысли? Последние два дня как-то они стали оживать, а то всё сплошная пьянка да "Бродяга Байкал переехал".

– Они и сами в состоянии заразить кого угодно.

– Да уж. Выключить?

– Минуточку. – Я поглядел на моих знакомцев. Они по-прежнему жили там, в избе, в этом же реальном (или уже ирреальном?) времени, плавали за стеклом экрана, как рыбы в мутной воде. – То есть все они, и я, и тот, предыдущий, о котором я хотел бы узнать побольше, все были у вас под колпаком?

– А как вы думали? – даже обиженно ответил Николай Иванович. – Не можем же мы за просто так, за здорово живешь такую артель содержать. Правда, сейчас скинули с довольствия: не оправдали надежд. То есть специалисты они, любой и каждый, на все сто, но по выводам исследований разочаровали. Сейчас пустили их на беспривязное содержание, в масштабах, конечно, ограниченных. Кто сопьётся, кто… да что мы о них?

– То есть отсюда они уже не выйдут?

– А зачем? – хладнокровно ответил Николай Иванович. – Им уже некуда возвращаться. Но вообще мы решили ещё их использовать. Для этого и вы здесь. Так! Переодевайтесь, вас проводят.

– Николай Иванович, ещё просьба – показать дом Ивана Ивановича.

– А кто это? – спросил Николай Иванович.

– Так, ерунда, – неожиданно для себя отговорился я. – А вот вопрос: могу я им отсюда что-то сказать? Они же меня начальником считают.

– Вообще не практикуем. Хотя?… Хотя что мы теряем? Как гром небесный ваш голос прозвучит. Это для них будет впервые.

– Честно скажу, я ещё из-за того прошу, – объяснил я, – что мне надо увериться, что я не сплю, что всё происходит у них и здесь в одно и то же время, а не запись, не монтаж.

– Да ради Бога! Только замечу, что это для них будет впервые. Короче, прошу, несколько слов. – Николай Иванович опять ткнул куда-то в клавиатуру. В избе раздался сигнал, который звучит в аэропорту перед объявлениями. Все там прямо вскинулись и замерли.

– Слышно меня? – спросил я в микрофон.

– Так точно! – первым очнулся оборонщик.

– Поняли, кто с вами говорит?

– Д-да! – как выстрелил оборонщик. – Товарищи офицеры! Все вскочили.

– Слушать и выполнять! – скомандовал я. – С этой минуты приказываю встать на просушку! Резко протрезветь! Как поняли?

– Так точно! – отрапортовал оборонщик.

– Конец связи.

Экран погас и стал обычным матовым стеклом.

– Идемте.

Мы пошли по коврам зимнего сада, и Николай Иванович, как бы между прочим, спросил:

– А вчера, ближе к вечеру, вы куда-то прогуливались? Я чуть не сказал про Ивана Ивановича, но что-то остановило меня.

– Проветривался. Там же дышать нечем. У них пьянка пропорциональна интеллекту. Всё по-русски – спиваются мастера, а подлецы никогда.

То есть, подумал я, Иван Иваныч у них не под колпаком. Зачем-то же мелькнула эта мысль?