Текст книги "Журнал Наш Современник 2008 #9"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

ДОЗНАНИЕ

– Все-таки, где вы находились, Федотов, до четырех часов утра? -

спросил меня Щелкин.

– В Левендорфе…

Из разговоров я уже понял, что об отравлении в роте еще ночью было доложено командиру корпуса – старика специально разбудили для этого, и он приказал провести тщательное параллельное расследование и утром доложить ему о результатах, отчего все теперь и крутилось с четвертой, максимальной скоростью. Почему не доложили Астапычу?

Я не считал себя большим психологом, но понимал, что их всех подняли ночью, они не выспались и были злы, раздражены, но устранить это я не мог.

– Откуда у тебя такая фуражка? – спросил Дышельман, инструктор политотдела корпуса по кличке "Соловей", и, так как я молчал, он требовательно сказал: – Щелкин, допроси его, где он взял эту фуражку?

– Нормальная табельная фуражка, – посмотрев на меня, улыбнулся Щелкин. – В мирное время такая положена в пехоте даже взводному. А он – командир роты.

– В корпусе не каждый полковник имеет такую фуражку, а он, желторотый разгильдяй, разложивший роту, – щеголяет! Я ему не то что взвода, отделения бы не доверил!

– Это не имеет отношения к делу, – спокойно заметил Щелкин и, обращаясь ко мне, спросил:

– О чем молчим? Может быть, у вас плохо со слухом?

– Абзац!

– Как это понимать – абзац? Что такое "абзац"? – раздраженно спросил майор Дышельман.

– С красной строки все придется начать, – объясняю я. – И долго-долго отписывать мелким почерком.

– Насчет чего отписываться?

– Видела ли ваша бабушка сны, а если не видела, то почему. И по всем остальным вопросам.

– Тебе, Федотов, не дано права нам указывать. Ты разводы не разводи. Ты имеешь право мыслить, а не высказывать свои мысли вслух, – зло оборвал меня майор. – Вижу тебя, как голого.

За что он меня так не любил? Его неприязнь я ощутил и запомнил с первой встречи более полутора лет назад под Обоянью, когда мы взяли немецкую траншею и в блиндаже, развороченном противотанковой гранатой, при виде двух трупов, превращенных в бесформенные куски мяса, меня рвало, и он, тогда еще старший лейтенант, агитатор полка, прибежал и отчитывал меня при бойцах и ругал за то, что перед атакой во взводе не написали боевой листок, хотя немецкую траншею мы взяли и без листка. Я ведь был уверен, что в сложной обстановке настоящий офицер должен действовать так, как ему подсказывают его честь, совесть и долг перед Отечеством. Тогда, после первого в моей жизни всего лишь часового боя, во взводе из тридцати пяти человек осталось только девять. Меня выворачивало от крови, вида разбросанных по окопу кишок, а он стоял рядом и кричал…

Я был теперь не тот, совсем другой и заранее решил, что поставлю его на место и дам ему понять, что такое достоинство русского офицера, как только он опять заговорит или начнет драть глотку.

– Есть серьезные подозрения, что Федотов сожительствует с немкой в Левендорфе. Политическую оценку своему поведению даешь? – не повышая голоса, но с явной угрозой спросил майор.

Кошмар на ножках! Бредятина! Я был ошарашен, чувствуя, как пот выступает под мышками, у меня перехватило дыхание и сбилось мышление: какая немка?… откуда он это взял?… ну, гад, что он мне пытается клеить? Но внутренний голос мне кричал: "По тормозам!"

Предотвращению связей с немками на прошлой неделе в дивизионной газете была посвящена целая страница, причем наверху крупным жирным шрифтом было напечатано: "Половые связи с немками – это сифилис и триппер, это – измена Родине!"

Так что Дышельман настойчиво пытался накинуть удавку мне на шею, а это тянуло "на всю портянку", то есть на десять лет.

– Сделай… Подготовь характеристики на командира взвода… – Щел-кин заглянул в бумаги, – Шишлина, на Лисенкова, Калиничева, Базовского и Прищепу. Принесешь их не позже чем через час.

– Шишлин в роте всего две недели. Что я могу написать?

– Правду и только правду, – наставительно сказал Щелкин. – Через час принесешь мне пять характеристик. Иди, Федотов! Но из расположения роты никуда не отлучайся. И не вздумай крутить жопой и обрабатывать подчиненных, не вздумай их подговаривать, чтобы изменили показания.

Последнее предупреждение мне, как офицеру, представилось оскорбительным, но я не успел ничего ответить: в этот момент за окном послышался шум подъехавшей машины, и Торопецкий, посмотрев в окно, сообщил:

– Елагин…

Елагин, войдя в комнату и даже не поздоровавшись, обвел взглядом всех присутствующих и с мрачным видом сел на пустой стул.

Прокурор дивизии майор Булаховский сидел по центру стола, ни разу не взглянув ни на появившегося Елагина, ни на меня, и, не поднимая головы, быстро просматривал листы протоколов допросов, переворачивая, откладывал их влево и, пробежав глазами последний, проговорил:

– Ну, ладушки, – он повернулся к капитану Малышеву. – А что думает контрразведка?

– Как вам сказать… – начал Малышев.

– По-русски.

– Тут сплошные грубейшие… я бы даже сказал – безобразные нарушения, которые и привели к отравлению… Виновные – прежде всего начальник ВэТээС капитан Кудельков… Метиловый спирт, как и все трофейные алкогольные жидкости, должен храниться в закрытом помещении, под замком, в опечатанном состоянии, а его, несмотря на неоднократные приказы и запрещения, держали на открытой площадке. Имеющаяся на бочонке надпись на немецком языке "Осторожно – яд!" обязательно должна была быть продублирована крупными буквами по-русски масляной или другой несмываемой краской, но это не было сделано… К трофейным спиртосодержащим жидкостям личный состав караула не должен иметь никакого доступа, однако он, сменившись, прихватывает стокилограммовый бочонок и увозит его в роту… Капитан Кудельков видел это, но не воспрепятствовал хищению и увозу бочонка, даже не поинтересовался его содержимым, хотя без труда можно было установить, что жидкость ядовита. После обеда, когда старшина Махамбетов разбудил Шишлина и доложил о привезенном в роту бочонке и что из него какое-то количество спирта уже успели отлить, Шишлин вместо того, чтобы принять решительные меры и немедленно провести в казарме и во всех других помещениях роты поголовный обыск с целью изъятия метилового спирта, узнав, что старшина Махамбетов расстрелял бочонок, успокоился и продолжал спать… Командир роты старший лейтенант Федотов был откомандирован на отборочный строевой смотр в корпус и, если бы не появился в роте, мог бы вообще остаться как бы в стороне. Однако примерно к двенадцати часам Федотов возвратился в роту, чтобы, как он объясняет, принять участие в праздничном обеде. Ему сразу же доложили, что положенные по случаю юбилея дивизии сто граммов водки на человека роте не выдали, и ничего не сообщили, то есть скрыли от него привоз караулом злополучного бочонка с трофейным спиртом и якобы его последующую ликвидацию. Вместо того чтобы в оставшийся до обеда час добиться получения положенных четырех килограммов водки, Федотов самолично принимает решение выставить на стол десять бутылок сухого мозельского вина.

– Его крепость 11 градусов, меньше двухсот граммов на человека, для бойцов это все равно что слону дробина, – пояснил Елагин.

– Вот эти дробины, товарищ майор, и явились пусковым механизмом всего последующего. Люди до первого марта привыкли получать по сто граммов водки, получали они ее и весь март на плацдарме, чем достигалась определенная степень опьянения. Стаканом сухого вина ее не достигнешь, и у многих возникла потребность добавить. Результаты известны: отравление произошло вследствие переупотребления алкоголя, как установлено, метилового спирта.

– Ловко все придумано, – усмехнулся Елагин. – В корпусе или в дивизии, в нарушение приказа наркома, не выдали в день юбилея к обеду водку, а виноват командир роты.

– Почему своевременно не доложили о "че-пе" в полку? – обратился Щелкин к Елагину.

– Кому по табелю мы обязаны доносить?

– Согласно приказа двести три о массовом отравлении сообщается…

– Какое "массовое" отравление?! – запротестовал Елагин. – Два человека – это что, уже массовое?!

– Два человека умерло, – не повышая голоса, невозмутимо продолжал Щелкин, – а отравилось и было доставлено в госпиталь четверо. Ну, если вас это больше устраивает, назовем отравление не массовым, а групповым… Это, опять же, пункт тринадцатый приказа двести три. По табелю необходимо немедленно доложить: начальнику Главупраформа Красной Армии, Военному Совету, прокуратуре и контрразведке фронта, – загибая на руке пальцы, перечислял он. – Военному Совету, прокуратуре и контрразведке армии, командиру корпуса и начальнику отдела контрразведки. Девять адресов… Это минимум!

– Это упущения идейно-воспитательной работы и, как результат – распущенность. Командир роты в праздничный день части оставляет роту, что-

бы переспать с немкой, как уверяет нас майор Дышельман, его подчиненные, несмотря на бесконечные категорические приказы и запрещения, употребляют в качестве алкогольного напитка трофейную спиртоподобную жидкость, – заявляет капитан Малышев…

– Что вы мне мозги мылите? – возмущается Елагин. – Вы офицер советской контрразведки, а ваше предположение удивительно своей непатриотичностью, – говорит он Малышеву. – Лично я убежден, что если русский офицер переспал с немкой, то он ее завербовал, а не она его.

Малышев молчит, все остальные смеются…

– Допустим, что так, – не теряется Малышев, – но почему он не хочет назвать ее?

– И насчет последнего награждения Лисенкова командир корпуса и начальник политотдела сомневались, но командование дивизии настояло и продавило свое представление, хотя знало, что Лисенков неоднократно судим, – вставляет Дышельман.

– Минутку! – закричал Елагин, с силой ударив ладонью по столу, за которым он сидел, лицо его выразило крайнее негодование. – Майор Ды-шельман! Что значит: "продавило"?! Попрошу вас в моем присутствии больше никогда не допускать неуважительных высказываний в адрес полковника Быченкова! Я этого не потерплю!!! – Он снова с силой ударил по столу, теперь уже кулаком, и, возбужденный, разгневанный, поднялся. – Зарубите себе на носу – я этого не потерплю!

– Что я сказал?… Товарищи… Что я такого сказал? – покраснев и в некоторой растерянности повторял Дышельман, переводя взгляд с Торопец-кого на Щелкина, а затем на Малышева. – Товарищ майор, – обратился он к Елагину, – я должен заявить при свидетелях, что к полковнику Николаю Астаповичу Быченкову, Герою Советского Союза, командиру дивизии, удостоенной пяти боевых орденов, я отношусь с величайшим уважением! Однако представление уголовника, злокачественного рецидивиста Лисенкова к третьему ордену Славы вызвало у командования корпуса и начальника политотдела… сомнения.

– Должен заметить, что знамя дивизии спасли старший лейтенант Федотов и разведчик Лисенков, а не майор Дышельман. И если бы этого не произошло, дивизия была бы расфомирована, а корпус и армия – опозорены, – жестко объявил Елагин.

– Спасение знамени дивизии – это миф, придуманный в вашей дивизии, – продолжал Дышельман. – Зачем Федотов возил знамя в расположение немцев? Хорошо, что всё кончилось благополучно. Все это нелепость, и не надо выдавать ее за подвиг. У командира корпуса относительно этого спасения были большие сомнения, и он не пожелал подписать тогда наградные документы на них.

– Эта нелепость зафиксирована в ЖеБэДэ* как героический подвиг. Вы что, теперь будете историю переписывать? Вы пятый закон Ньютона помните? – спросил Елагин.

– Пятый? Нет, не помню.

– Тогда я вам его напомню. Вы по-еврейски понимаете?

– Я?… Нет… – покраснев, замялся Дышельман. – Плохо…

– Тогда я вам скажу по-татарски: "Нахижо хусвин!… Белясен?"** – четко, громко, выразительно произнес Елагин. – Последние трое суток я выполнял приказ командира дивизии по подъему боевой техники со дна Одера. В двухстах километрах отсюда. И прибыл в расположение дивизии… – Елагин посмотрел на часы, – всего час тому назад. Так что относительно моей личной ответственности, чего вы более всего жаждете, майор Дышель-ман, вы можете поцеловать меня между лопаток, а если не дотянетесь и попадете ниже – никаких претензий у меня к вам не будет, – жестко сказал Елагин.

* ЖБД (ЖеБэДэ) – журнал боевых действий – отчетно-информационный документ, в который ежедневно записываются сведения о подготовке и ходе боевых действий. ** "Тебе понятно?"

– Ну и как, товарищ майор, вытащили орудия?

– Я вас понял! – перебил его Елагин. – Мы-то вытащили, а вот вы здесь что вытаскиваете? – резко спросил он. – Кому яму роете, себе?! И не смейте называть меня товарищем!… Майор Дышельман, я вас вижу насквозь и даже глубже, – заверил он.

– Товарищ майор, – обратился к Булаховскому Дышельман, – я старший инструктор политотдела корпуса и попрошу вас оградить меня от клеветнических, безответственных оскорблений! Майор Елагин пытается выгораживать своих подчиненных! Это беспринципная круговая порука, о чем мною будет доложено начальнику политотдела!

– Ты хам, Елагин, доцент филологии, а хам, – строго сказал майор Булаховский. – Целовать тебя никто не будет, а взыскание получишь.

Вот так, дружба дружбой, а служба службой. Я понимал, что возмущение Елагина напускное, деланное, понимал, что он бутафорит и, как он сам выражался, "давит демагогией", и меня это подбодрило, порадовало. Я утвердился в мысли, что не только Елагин, но и командование дивизии, и сам Астапыч будут меня защищать и в обиду не дадут.

Как все-таки сложна и непредсказуема жизнь! У Елагина нелады с Ды-шельманом, а я отвечай…

Я только успеваю подумать, что если Елагин уйдет, мне будет плохо, как дверь рывком отворилась и вошел испуганный дежурный офицер.

– Товарищ прокурор… Майор Булаховский, вас к телефону!…

…Через несколько минут вернулся Булаховский с довольно озабоченным лицом.

– Пришла беда – отворяй ворота, – сказал он, прикрыв за собою дверь и быстро проходя к столу, где лежала его планшетка и были разложены бумаги. – Звонил Голубев из медсанбата. Там же находятся командир дивизии и начальник штаба полковник Кириллов. Еще одно "че-пе". Комдив приказал мне немедленно приехать. Несчастный случай на охоте. Када-вэр!* – отчетливо произнес он, обращаясь к Щелкину и продолжая стоять. – И незаурядный! И не рядовой! И еще какой!

После того, как его вызвали к телефону и особенно после упоминания им Голубева, командира дивизии и полковника Кириллова, я слушал его с напряженным вниманием, решив в первую минуту, что звонок связан с отравлением в роте, и потому хорошо запомнил трудную нерусскую фамилию "Кадавэр": мне она ничего не говорила, но я сразу подумал, что это еврей или прибалт.

– Полковник, и весьма ответственный, – продолжал Булаховский, – на генеральской должности. Заместитель начальника военного отдела, он же особоуполномоченный Наркомата государственного контроля. Так что шума и славы не оберешься.

– Гудим, – усмехаясь, сказал Щелкин. – Не дай бог такой славы!

– Гудим, – подтвердил Булаховский. – Шума тут будет побольше, чем с отравлением. Гудим до Генштаба, а быть может, и выше. Я сейчас уеду, а вы к десяти часам подготовьте проект приказа командира корпуса, – велел Булаховский, переводя взгляд со Щелкина на Торопецкого. – Я обещал генералу, что к двенадцати приказ будет готов. Ты, Щелкин, будь на месте, я тебе к десяти позвоню, окончательно все согласуем, и сам отпечатаешь его начисто. Возьмите бумагу и записывайте… В констатирующей части приказа – изложение произошедшего, коротко, в одном-двух абзацах, но с обязательным указанием следующих обстоятельств… Грубое нарушение всех основных приказов о правилах хранения спиртоподобных жидкостей, это раз… – медленно диктовал Булаховский. – Отсутствие на бочонке дублированной предупредительной надписи на русском языке, это два… Свободный доступ личного состава караула к ядовитым спиртоподобным жидкостям… три, четвертое – безответственность начальника ВэТээС капитана Куделькова, с ведома и в присутствии которого бочонок был вывезен со склада… Дальше… Преступная халатность командира взвода Шишлина, остав-

* Кадавэр (лат.) – труп.

шегося за старшего офицера в роте, и неисполнение им прямых служебных обязанностей. Для характеристики происшествия, его последствий и оценки следует указать… записывайте… Небоевые безвозвратные потери – четыре человека – в мирное время… Это, Щелкин, надо акцентировать: война окончилась, а люди гибнут…

– Почему четыре, всего два, – возразил Елагин.

– А двое потерявших зрение, они что – останутся в строю? – со злостью спросил Булаховский. – Для армии они потеряны, и для государства – инвалиды. Пожизненно! Должен кто-то за это ответить? Ты, Елагин, на следствие не дави, как командир полка, ты лицо лично заинтересованное в исходе дела, и сейчас при обсуждении проекта приказа тебе здесь делать нечего, формально вообще-то и находиться не положено. Коль пришел и сидишь – не мешай! – еще раз напомнил Булаховский Елагину, в каком качестве тот здесь находится.

Они с Елагиным были друзьями и связывали их не только вечера, проведенные за преферансом, но я никогда не слышал, чтобы он говорил с Елагиным так неприязненно.

– Записывай, Щелкин, дальше… В приказной части укажите принятые меры по наведению порядка на складе и недопущению впредь подобных отравлений алкогольными жидкостями в частях корпуса и, разумеется, наказание виновных. Значит так… Всем сестрам – по серьгам. Командир взвода лейтенант Шишлин – "Валентина" *, другого решения тут быть не может… Начальник ВэТээС капитан Кудельков… заслуживает "Валентины", но, учитывая безупречную службу, ранения и награды – строгое дисциплинарное наказание, быть может, с отстранением от должности и понижением на одну ступень… Это уже на усмотрение командира корпуса… Командир роты Федотов – строгое дисциплинарное взыскание с обязательным отстранением от должности и понижением до командира взвода… Заведующий складом старшина Михеев…

Что он говорил им дальше, я уже не слышал. Я был ошеломлен тем, что меня намереваются отстранить от должности и понизить. Меня! За что?! Первая моя мысль была об Астапыче: только он мог меня теперь защитить и спасти.

Я был совершенно потрясен. Только вчера… даже не вчера, а четыре-пять часов тому назад, сегодня ночью, представляя меня на веранде Нине Алексеевне, он, Булаховский, аттестовал меня ветераном дивизии и отличным парнем, а теперь… отстранить и назначить с понижением. Неужели же все так просто?… Меня, одного из лучших офицеров дивизии…

Черный камень тоски и одиночества сдавил душу. Мне было так неуютно в этом огромном, лишенном справедливости мире, что подсознательно возникло нереальное желание: мамочка, дорогая, роди меня обратно…

Десятки, а может, и сотни раз я слышал и читал о предчувствиях, различных приметах и предвестиях, но у меня в те поистине поворотные в моей жизни сутки ничего подобного не было. К полуночи субботы всесильное колесо истории уже накатило, навалилось на меня всей своей чудовищной тяжестью, однако я ничего не ощущал. Распитие метилового спирта, как установило следствие, началось сразу после моего отъезда из роты, то есть примерно в три часа дня, и первые четверо отравившихся были доставлены в медсанбат дивизии где-то около семи часов вечера, а ближе к одиннадцати, когда Галина Васильевна унижала мое офицерское достоинство, Лисен-кова уже более двух часов не было в живых, а Калиничева еще пытались спасти. Был разыскан и прибыл армейский токсиколог, подполковник мед-службы, до войны будто бы профессор, по фамилии Розенблюм или Блю-менфельд – "блюм" там было, это точно. Калиничева тянули с того света несколько часов, зная при этом, что его уже не вытащить, и еще двое моих солдат находились в тяжелейшем состоянии – позднее они ослепли. О чрезвычайном происшествии во вверенной мне разведроте в этот час, как и по-

* Валентина, Валентина Трифоновна, сокращенно ВТ – жаргонное обозначение Военного трибунала.

ложено, доносили шифром срочными спецсообщениями в шесть адресов, и о случившемся отравлении со смертельным исходом в эти минуты уже знали почти за две тысячи километров – в Москве. Я же, находясь менее чем в часе езды от роты и медсанбата, относительно свалившейся на меня лично и на дивизию беды оставался в неведении. Колесо истории чудовищной тяжестью накатило на меня, переехав, а точнее, поломав мою офицерскую судьбу, но никакого предвестия мне в тот день или вечер не было.

…Если бы я не поехал в Левендорф и остался в роте!

Я вдруг отчетливо осознал, что и я, и Арнаутов, и Елагин оказались песчинками, попавшими в жернова Истории, и что все мы закувыркаемся и полетим вверх тормашками со своих должностей: и я, и Арнаутов, и Елагин, и даже Астапыч…