Текст книги "Журнал Наш Современник 2008 #9"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

СКОРО УТРО, НО ЕЩЕ НОЧЬ

Аркаша храпел на полу. Генат спал сидя, уронив голову на стол и используя тарелку вместо подушки. Людмила, театрально жестикулируя, громко говорила:

– Дочка, того ли я вожделела, того ли алкала душа моя? Деточка, не начинай топтать тропинки моей судьбы. Не пей, прежде всего. Ведь перед тобою не мать, а приспособление для производства себе подобных, устройство такое рождательное. Таких, как я, и таких, как ты, начинают разводить искусственно, сечёшь? Ты захочешь сказать: папа, а где я его тебе возьму? Где?

Людмила увидела меня, но даже и взгляд не остановила. Юля таскала на кухню посуду.

– Ну что, медовый месяц начался? – бодро спросил я. Юля брезгливо дернула плечиком. Когда она проходила мимо, я торопливо, шепотом, произнес:

– Оденься, выйди через минуту. – А вслух заметил: – Людмила, отдыхай. Все тут в вашем распоряжении, сегодня нашествия не будет.

– А со мной выпьешь? – спросила она. – Фигурально говоря? Или отцвела уж давно хризантема, и не только в саду?

– Мам, сказано тебе! Отдыхай! – прикрикнула Юля.

Я вышел и ходил у избы, глядя на звезды и читая Иисусову молитву. Нашел Полярную, безобманную звезду, сориентировался. Если мы на северо-восток от Москвы, значит, двигаться будем на юго-запад.

Юля выскочила в накинутом на плечи мужском полушубке. Бросилась на шею.

– Прямо стихи, – сказал я. – В литобледенение, помню, ходил один дядечка, он писал: "Я помню чудное мгновенье, ко мне ты бросилась на шею и вот висишь уж сорок лет".

– А мне и минуты нельзя повисеть?

– Юля, соедини меня с Викой.

– Зачем с Викой? Я уже знаю, что ты больше Лорке понравился. Да я не ревную, родня будем. Я-то, конечно, сама вообразила. Ты мне улыбнулся, я уже и сестричкам разбакланила, что выполнила приказ тебя охмурить. "Мне стало очень весело", – сестричкам я сэмэсила. Я честно думала, что у нас с тобой всё будет чики-пики.

– Налаживай жизнь с Геной. Отучи от вина.

– Какая жизнь? Ты откуда рухнул? Мы же безчувственные, мы же новая порода женщин, нас вывели искусственно.

– Юля, соедини меня с Викой.

– У-у, какой. Вот чем загружаешь. А не спросил, можно ли.

– Вы сообщаетесь, значит, можно.

Юля достала сотовый и мелконько, крашеным ноготком, в него поклевала. Подождала.

– Это я, – сказала она, – не спишь? Да какая свадьба, постная комедия. Жених хрюкает в салате. Слушай, тут ты нужна. Передаю трубку.

– Вика, – торопливо и напористо сказал я, – соедини меня с Гусени-чем. У него я был. После вас. Меня к нему завезли. Надо договорить. Соедини. – В телефоне молчали, и я спросил Юлю: – Тебе Вика отвечала? Что ж она молчит? – Вдруг в трубке раздался четкий мужской голос:

– Слушаю вас. Чему обязан?

– Если поздно, извините. Могу ли я говорить открытым текстом?

– Да. Такой роскошью в своих телефонах я располагаю.

– Мне надо этих ученых вернуть их семьям.

– Задачка. – Он помолчал, потом даже усмехнулся. – Узнаю рус-

ских – сам погибай, товарища выручай. – Ещё помолчал, ещё хмыкнул. – А если и семей уже нет? Не лучше ли и им вслед за родными?

– Не лучше. Они нужны России.

– Почему они? Россия богата умами. Купим новых.

– Эти не продажны. Ваше упование на деньги тупиково. Это тактика. Стратегически победит душа.

– Не надо метафизики. Я подумаю. Всё скажет Вика. На прощание вопрос: нам придётся говорить: "Ты победил, Галилеянин?"

– Конечно. Христос всегда Тот же. И был, и есть, и будет. Он – Камень, на Котором стоит мироздание. Он вечен и безсмертен. Его ли колебать? Милосерден Господь, но есть же и Божий гнев. Возьмёт да стряхнет… Вы спали, наверное, уже?

– Это вы спите, а мы не спим.

– Я могу и дальше продолжить: "Вы устаете, а мы не устаем, вы мало едите, мы вообще можем не есть, так? Но терпения, но смирения нет у вас."

– Антоний? Помню. Что ж, простимся? Стоп! – резко остановил он прощание. – Значит, есть свобода воли, но есть и безсмертие души?

– Да.

– Но если я со своей свободой воли не хочу безсмертия души? Свобода выбора дана мне Богом, и Он же меня её лишает, это как? Нелогично.

– Но надо же когда-то и отвечать за свои дела на земле. Да и нам ли решать за Бога. И чем плохо – предстать с чистой совестью пред Всевышним?

– Давненько не слышал нравоучений, – сказал он. – Я-то привык, что в основном передо мной отчитываются. Всего доброго.

В телефоне щелкнуло. Я думал, конец связи, нет, тут же зазвучал веселый голос Вики:

– Поговорили?

– Викочка, – растерянно сказал я, – ради чего звонил, то и не сказал ему. Мне же денег надо было попросить.

– Это не проблема, – утешила она. – Деньги его не чешут. Сколько?

– Не знаю. Сейчас примерно посчитаю.

– Не надо считать. Миллиона хватит?

– Думаю, да.

– Ну и ладушки.

– Ладушки, ладушки жили у Бен-ладушки.

– Ну вы опять нормально, – восхитилась Вика. – Гусенич уржется.

– Процитируешь ему?

– А то как же! Надо его вздрючивать, а то он как-то последнее время чего-то не того. "Сядь, говорит, на мобильник на паспорт сниму". Отходняк мне, что ли, готовит? Да я не сдвинусь, пусть не надеется. Хоть я и кукла безчувственная, а без зимнего леса не проживу. – Она помолчала, видимо, ждала, что я что-то скажу. Что я мог сказать? Вика попрощалась и попросила:

– Юльке телефон дайте.

– Да, скажи поклон Лоре, передай: будет молиться Божией Матери – и сама поймет, как поступать.

– Я скажу: вы сказали: скажи Лорочке.

– Конечно. – Я отдал мобильник Юле. – Спасибо, Юлечка. Иди спать, детское время вышло.

Она скорбно понурилась, а я опять пошагал к Иван Иванычу. Вспомнил материнскую пословицу. То есть она была общерусской, но мама ее часто употребляла в паре с другой: "на зло молитвы нет". А пословица эта: "бес силен, да воли нет", очень была мне сейчас нужна, чтобы обрести спокойствие души. Я думал: ведь эти ученые говорили заказчикам правду, что ж не поверили правде? Выходит, такая правда заказчикам не нужна. То есть они паки и паки надеются покорить Россию, надеть ей очередной хомут, загнать в стойло непонятный им и непокорный русский народ? Ничего не выйдет. Ну да, кому-то покажется притягательным возглас демократов: вначале выведите людей на высокий материальный уровень, потом говорите им о духов-

ности, но это именно увод от Бога. Кто-то уже клюнул на удочку замены религии религиозным чувством, но русской душе этого будет мало. Масоны всегда говорили о религии, как о части мировой культуры. И будут говорить, что им остается? Трусят друг перед другом, а Бога, вот дурачьё, не боятся. Навстречу мне шли посланные в дом Аркаши.

НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ

Оборонщик доложил: паспорта найдены, вещи собираются, личный состав прибудет для построения вовремя.

– Ложитесь подремать у меня. Только вначале Аркашу разбудите и отправьте домой. Если хай поднимет – к морде кулак и фразу: "Сгоришь вместе со своей хазой".

– Это сделаем, – довольно сказал оборонщик.

– Спросите, кто ему велел выкрасть паспорта. Хотя уже неважно. Всё! Усевшись в низкое кресло, я немного подремал. Иван Иваныч вздыхал

на диване. Ночной петух, непонятно откуда взявшийся, пропел побудку.

– Что, брат во Христе Иоанн, ждать третьих петухов не будем. – Я отошел к рукомойнику, поплескал на лицо. – Я тебя не спрашиваю, пойдёшь, или нет, с нами – не надо, сиди тут. Главное, чтоб добраться, а то боюсь, это новое правительство снюхалось с тем, что сейчас у власти. Хотя никто властью делиться не любит. Мы вернемся, даст Бог.

– Это бы неплохо, – закряхтел Иван Иваныч. – Беру обязательство похудеть наполовину. Буду ходить по селу с колотушкой по ночам.

– Молись за нас.

– Это можно и не говорить. Алёшка! – крикнул Иван Иваныч.

– Пора уже? – откликнулся откуда-то сверху Алёша. Оказывается, он угрелся на печке. И сейчас легко с нее спрыгнул.

– Лежмя лежал или сиднем сидел? – спросил я. – Богатырь!

Мы троекратно обнялись с Иван Иванычем и вышли под тускнеющие к утру звезды. Одна не сдавалась, горела ярко. Мы переглянулись с Алёшей и оба поняли, что вспомнили евангельскую утреннюю звезду.

– Мне, грешному, такое счастье было в жизни – несколько раз видел схождение Благодатного Огня на Гроб Господень. Ты, Алёша, ещё увидишь.

– Дай Бог. Но вот я прямо в отчаянии, – Алёша перекрестился, – как же весь мир не вразумляется, что Господь яснее ясного показывает, что только вера православная истинна, только православным дарится Огонь, как? Все на что-то надеются. Лишь бы без Бога жить. И ведь живут.

Пришагали к моей избе. Я признался себе, что она стала мне дорога. Чем не келья? А село чем не монастырь? А Алёша чем не настоятель? Но даже и в мелькнувшей мысли всё это было так зыбко, как снежный туман над полями. Сейчас надо бежать. Именно так. Добираться до города, на поезд. Если ещё доберемся до города. Но почему-то я думал, что Гусенич нас пощадит. Другое дело Николай Иванович, тот беспощаден.

Далее как в сказке. Подъехал знакомый снегоход, выскочил водитель, вручил мне пакет, козырнул, вскочил обратно в кабину, и снегоход ускользил.

От избы, прямо по сугробам, в одних туфельках, бежала Юля, протягивала мобильник.

– Это вам насовсем. Он вас к телефону, срочно.

– Да.

– Вы же любите врагов своих, что ж вам не пожалеть Денницу? – Да, это он.

– Он-то враг Бога, так что сам Господь с ним разберется. Слышно было – он вздохнул.

– Понимаю, что вы не хотите того, что движется на Россию. Но тут я не властен. Часы пущены.

– Ничего, не страшно. Они всегда тикают. Но вы им скажите о последствиях. Скажите, что никто никогда Россию не побеждал.

– Кому я скажу? Себе? Но поймите – Россия уходит из истории.

– Значит, и весь мир из нее уходит. У тела есть душа, и у мира есть душа. Это Россия.

– Прощайте, – прервал он. – Вас проводят. Охрану я выслал.

Я выключил мобильник и… узнал его. Это был тот, что я бросал в урну Ярославского вокзала. Вот с каких пор пасли. Сунул мобильник в карман. Он тут же сдвоенно пискнул. Эсэмэска: "Прошу вас покинуть мои сны". Очень вовремя.

– Ну, что, креационисты, иосифляне. Сверим часы. Увидел я и поэта в строю.

– Проснулся? С нами?

– Как же без поэтического обслуживания? Пора, ох пора нам прижать эту антирусскую рать. Еще: У нас со Святослава и Владимира всегда то перестройка, то война. Но Русь, ты посмотри, совсем не вымерла, ещё сильней и радостней она.

Небо начинало светлеть. Восток, как поставленный на плиту, начал разогреваться.

– Нас будут охранять, – сообщил я.

– С автоматами и с лопатами? – спросил Сергей.

– Почему с лопатами?

– Чтоб сразу и закопать. Все наши таланты и нас. Шутка такая: был бы талант, а лопата – его закопать – найдется.

– Брат Алексей, читай молитву.

Мы сняли шапки и перекрестились, глядя на рассветное небо.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!

2004-2008 гг.

СВЕТЛАНА СЫРНЕВА

ЕСЛИ ТЫ ПОНИМАЕШЬ ПО-РУССКИ…

зимний холод

Выхожу я в тёмное пространство зимней ночи, длящейся давно, и её морозное убранство звёздным светом всё озарено.

не было ни осени, ни лета, не бывало юности моей. Падают на землю иглы света, иней упадаёт с тополей.

Так тропа туманная, сырая, знойная, зелёная стезя тихо довела меня до края, за которым жить уже нельзя.

Словно тяжкий упадает молот, грозный наступает приговор. Но люблю я этот зимний холод и морозом скованный простор!

СЫРНЕВА Светлана Анатольевна родилась в деревне Русско-Тимкино Кировской области. Окончила педагогический институт. Работала учительницей в сельской школе, корреспондентом и редактором в районной газете. Автор четырёх поэтических книг. Член Союза писателей России. Живёт в Вятке

Рождена среди студёной пыли, я ещё не ведаю сама, как меня спасали и хранили снег, мороз и русская зима;

чем меня дарили поневоле, в снежное закутав полотно. "Студено'ли, девица, на воле?" "Нет, нисколько мне не студено'".

ИСТОРИК

В тиши глухого кабинета историк чуткий воскресит начало тьмы и гибель света, прочтя письмо надгробных плит.

Сидит он за стаканом чая и смотрит, словно с высоты, тысячелетья прозревая сквозь пожелтевшие листы.

С глубинной тайною связаться, покуда город весь уснул, и роковых цивилизаций крушенье чувствовать и гул!

Следить, как полчища народов бредут с востока на закат, костров и виселиц природу определяя невпопад.

Стыдом, слезами ли облиться? Но то ошибки не твои. Ты крупным планом видишь лица детей и гибнущей семьи.

Придёт к тебе покой, историк, когда погашен лампы свет. Твой сон не тягостен, не горек – он полон радостью побед.

Но если и другое око следит за нами с высоты – оно не мило, не жестоко: лишь объективно, как и ты.

МОЛЧАНИЕ

Голубого тумана завеса, на сто вёрст по утрам тишина. И в молчании ближнего леса бесконечная повесть слышна.

Вот рябина ветвями качает, вот неслышно кружится листва. Тот, кто жил, без труда различает, как молчанье слагает слова.

И бескрайние дали листая, по равнине, слепой от дождя, бродит смыслов безмолвная стая, за предел бытия уходя.

Перелески, овраги да спуски, безысходность заброшенных сёл… Если ты понимаешь по-русски, ты и в этом немало прочёл.

Вовлечённый в поток поневоле, собеседник безмолвный всего, ты всё смотришь в широкое поле и не смеешь сказать ничего.

новогодняя ночь

над городом виснет свеченье мильона весёлых огней, и в пламени меркнет значенье обыденно прожитых дней.

затми его звоном бокала, неистовым выплеском сил, чтоб в небе гремела, сверкала гигантская россыпь светил!

Бурлит, как горячая лава, больших городов торжество. А в поле и слева, и справа – ни зги, не найти никого.

Вморожена в чёрную вечность с холодными блёстками звёзд, лежит пред тобой бесконечность российских немереных вёрст.

Безжизненным льдом мирозданья оцеплены, скованы мы. мы зимние любим гулянья, как пир посредине чумы.

и краткая наша победа над тем, что чернеет вдали, рассыплется, словно комета, взлетевшая к небу с земли.

поле у деревни мошаны

В полдень здесь под куполом небес так беспечно пролетает ветер, словно жизни смысл совсем исчез, незачем и жить на белом свете.

здесь преграда вечности снята, нет опоры страсти и гордыне. гулкая гуляет пустота по бескрайней солнечной равнине.

И тебе не следует, нельзя уповать на помощь или милость, словно правда нашей жизни вся в этом месте исподволь скопилась.

Мой товарищ, лёгкий на подъём! Нам с тобой поклажа не мешает. Мы всё так же за руку идём, словно кто-то всё за нас решает.

Не затем ли в предвечерней мгле нам иные открывались были: словно мы бывали на земле, но ничто с собой не захватили.

ВЛАДИМИР БОГОМОЛОВ

"ЖИЗНЬ моя, иль ты

ПРИСНИЛАСЬ МНЕ?…"

ГЛАВЫ ИЗ РОМАНА

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 27 МАЯ

ОТРАВЛЕНИЕ В РАЗВЕДРОТЕ

Донесение командира 36 отдельного медико-санитарного батальона от 26 мая 1945 года

Весьма срочно!

Начсандиву 425 сд Военному прокурору дивизии Нач. ОКР "Смерш" дивизии

Доношу, что сегодня, 26 мая, в 21.05 в медсанбат доставлены военнослужащие дивизионной разведроты сержанты и рядовые Базовский, Калини-чев, Лисенков и Прищепа по поводу отравления неизвестной жидкостью.

На основании клинической картины следует предполагать острое отравление веществами наркотического действия: метиловый алкоголь, хлороформ, антифриз.

Несмотря на экстренно проведенные меры интенсивной терапии, состояние Калиничева и Лисенкова – агональное, у Прищепы – потеряно зрение, у Базовского – проявления энцефалопатии.

Продолжение. Начало в NN 6-8 за 2008 год

Данные вскрытия и химико-токсикологического исследования трупов Ка-линичева и Лисенкова будут готовы для следствия к 9.00 27 мая с. г.

Считаю необходимым принятие срочных мер по отысканию и немедленному изъятию у личного состава разведроты возможно оставшейся спиртопо-добной жидкости и направлению обнаруженного на исследование в армейскую СЭЛ*.

Звонок Махамбета

По приезде из Левендорфа, полумертвый от усталости и нервного перенапряжения, едва коснувшись щекой подушки, я буквально провалился и заснул как убитый, однако спать мне пришлось совсем недолго. Меня разбудил резкий, настойчивый, несмолкаемый зуммер телефона. Нащупав в темноте и взяв трубку, я тотчас автоматически произнес:

– Сто седьмой слушает.

И сразу в мембране услышал взволнованный голос Махамбета:

– Baca? Где ты был?… Тебя ищет весь ночь! Ча-пэ, Васа, кайшлык! – сбивчиво и негромко говорил он. – Я ничего не мог!… Здесь все приехал: конразведка, политотдел, паракуратура… От нас допроску берут… Кайшлык! Приезжай сразу!…

Он так и сказал: "конразведка", "паракуратура", "допроска", он был крайне возбужден и говорил с большим, чем обычно, акцентом, нещадно искажая и перевирая слова.

– Махамбет, что случилось? – закричал я, сразу садясь на кровати и включая лампу; я запомнил на многие годы: на часах было четыре часа тридцать семь минут.

– Тебя ищет весь ночь… Кайшлык! – в крайнем волнении снова сдавленно повторил он; я знал, что по-казахски это слово означает "беда", и понял по его негромкому разговору, что он звонит от дневального из коридора и не хочет, чтобы его услышали.

– Махамбет, что случилось?! – обеспокоенно закричал я. – Скажи толком!

– Калиничев… Лисенков… уже нет… – с отчаянием в голосе сообщил он; мне показалось, что он сейчас заплачет. – Васа, я ничего не мог! Базовский и Прищепа… тоже… Приезжай!

Спустя каких-нибудь пять минут я гнал на мотоцикле в роту, оглашая перед каждым перекрестком улочки спящего городка пронзительными сигналами.

Было ясно: в роте случилась беда. Я лихорадочно соображал, что там могло произойти?… Как я понял, Калиничев и Лисенков были уже арестованы, их, очевидно, забрала прокуратура или контрразведка… За что?! Я терялся в догадках. А Прищепа и Базовский?… Почему Махамбет сказал о них "тоже"?… Все четверо были настолько разные люди – что их могло объединить, какое "че-пе"?… Двух моих подчиненных арестовали, еще двое – Прищепа и Базовский – тоже, как я понял, оказались причастными, остальных допрашивали. Что бы там ни случилось – даже в мое отсутствие! – как командир роты, я за все отвечал, и в любом случае впереди меня ждали неприятности и позорная огласка произошедшего на всю дивизию.

Только теперь меня наконец осенило – Лисенков! Вот перед кем ночью на обратном пути я испытывал чувство вины, именно он был причиной непонятного, подсознательного беспокойства, мучившего меня всю дорогу, именно перед ним я испытывал чувство вины.

Я вспомнил вчерашний праздничный обед в роте, и мой с ним разговор, и его неожиданное откровение, обнажившее для меня его полное одиночество, и как, чтобы скрыть слезы, он опустил голову и натягивал на глаза свою нелепую темно-зеленую фуражку, и его просьбу остаться, не уезжать, и высказанное им убеждение, что и теперь, с пятью орденами и многими медалями, он для всех в роте по-прежнему останется "обезьяной". Теперь, после

* СЭЛ – санэпидлаборатория.

вчерашнего вечера, я его прекрасно понимал: очевидно, он все время испытывал отчужденность, подобную той, какую я ощутил на дне рождения Аде-лины. Только я испытал это чувство и пережил в течение двух-трех часов, а он постоянно.

На площадке перед входом в здание, где размещалась рота, стояли три трофейных машины "опель-кадет".

Я подрулил к входу, подъехав, выключил мотор. На скамье у клумбы сидели человек восемь из моей роты, трое – лейтенант Торчков, Сторожук и Махамбет – сидели прямо на ступеньках крыльца. При моем появлении все поднялись, хотя команду никто не подавал.

– Торчков! – позвал я.

Он побежал ко мне, и одно это должно было меня насторожить: он был в роте всего две недели, был леноват, медлителен и ко всему равнодушен.

– Что случилось? – нетерпеливо спросил я, когда он приблизился.

– Отравление спиртом, – сказал он, вытягиваясь, в его лице и в голосе я ощутил виноватость. – Лисенков и Калиничев насмерть… Прищепа и Базовский ослепли…

Это было настолько неожиданно и так ошеломило меня, что я потерял дар речи и буквально онемел. По дороге сюда мысленно, в голове я перебрал с десяток вариантов чрезвычайных происшествий: и воровство, и угон автомашины с аварией, наездом или другими последствиями, и ограбление какого-нибудь трофейного продовольственного склада или гражданских немцев, и вооруженное столкновение с комендантским патрулем или военнослужащими опергруппы НКВД, и пьяную драку с тяжелыми повреждениями или даже с убийством, и, наконец, изнасилование, – по пьянке, потеряв рассудок, всякое могли натворить, но мысль об отравлении алкоголем мне ни разу в голову не пришла.

Я даже вообразил себе несчастный случай с трофейной миной или фаустпатроном.

– Федотов! – послышалось за моей спиной, и, оборотясь, я увидел за стеклами большого окна учебного класса стоявшего там под открытой форткой начхима дивизии майора Торопецкого, точнее, его строгое лицо; жестами он подзывал меня:

– Заходи!