Текст книги "Ностальгия"
Автор книги: Мюррей Бейл
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
Борелли нередко затруднялся с подбором слов для описания эмоций, особенно когда путешествовал. Когда же слова наконец срывались с языка, он порою чувствовал себя полным дураком. Слова казались неживыми, безжизненными.
– Мне частенько случается разволноваться – и ляпнуть что-нибудь, не подумав.
– Возможно, это одно из проявлений усталости.
– Я понимаю, о чем ты, – отозвался Борелли. – Я хочу сказать, когда фотографируешь, ощущение такое, словно с проблемой ты справился. Наверное, это одно из внешних преимуществ. Техническая грамотность: для путешествий просто идеально. – Борелли отошел немного от палатки и покачал головой. – Но вот вам отличное испытание. На фотографии, тем более черно-белой, памятник ничем не будет отличаться от настоящей палатки.
Дядя расплылся в ухмылке. В фотографии он толком не разбирался.
– Боюсь, мне надо отлить, – поморщился Борелли.
– Ричард Бертон отличался широтою взглядов.
Дядя с племянником помочились под палатку, каждый – со своей стороны.
– Мы – прямо как псы, – вслух отметил Борелли. – Ну, то есть однажды сюда возвратимся.
Его спутник помотал головой.
– Об этом месте знают очень немногие.
Однако Борелли обратил внимание, что на бетонной поверхности проступили какие-то слова: моча словно послужила катализатором. Слова обрели четкость – и застыли.
А с другой стороны, мелкими буквами, приписка: «АВСТРАЛИЙСКАЯ АРМЕЙСКАЯ ОБУВЬ».
Борелли искоса глянул на дядю.
– Что такое?
– Ничего. Пустяки. Ты в порядке?
За весь долгий зигзагообразный путь до центра Лондона они почти не разговаривали; каждый размышлял о своем; хотя после того, как Борелли упомянул о непостижимости женщин (дядя лишь отмахнулся: все, дескать, глупости!), они немного порассуждали о психологии военной формы. Что до дяди, тот все удивлялся, как это некоторые мусульмане позволяют хоронить себя в богато украшенных, но безымянных могилах; ложатся в землю, так сказать, анонимно. Нейтронные звезды, обнаруженные в открытом космосе, обладают огромной плотностью. Если верить отчетам, одна чайная ложка такого вещества весила бы несколько тысяч тонн. Борелли упомянул и об этом. Очевидно, по ассоциации с Бертоновой палаткой.
Явившись посмотреть старинный особняк, Дуг с женой не смогли пробиться сквозь завесу плюща. Они встали перед тем местом, где ожидаешь обнаружить дверь, и раздвинули листья. Миссис Каткарт отошла на шаг и вздернула бюст, под стать осанистому особняку.
– Эй, там! – крикнула она.
Дуг провел языком по зубам. У таких особняков порою дверь бывает сзади. Они обошли дом кругом (что заняло некоторое время), нарочито не понижая голоса. Миссис Каткарт сохраняла мрачно-почтительный вид. Даже медленно панорамируя немецким биноклем, Дуг так и не смог обнаружить ни входа, ни какой-либо подсказки. А совершив еще несколько обходов, они вовсе запутались, где тут фасад, а где – задняя сторона. «Дом» превратился в безликий курган высотой по меньшей мере в два этажа, по форме – ни дать ни взять каравай, бурлящий жизнью, сочащийся влагой, в буквальном смысле трепещущий листвою под легким ветерком. Острые углы и карнизы, манориальные прямые линии давным-давно «придушены». О присутствии человека свидетельствовали разве что серебристая телеантенна с одной стороны да дым над невидимой трубой. Шесть выпуклостей по верху «кровли» с равным успехом могли оказаться водосточными желобами или мансардными крышами: поди знай! Но справедливости ради стоило отметить, что и победоносные лозы сделались столь же бесформенны и косны, как и здание под ними. В верхней своей части они словно страдали артритом – лохматые, безумные; они изгибались, выкручивались, пожирали сами себя. Дальше-то пути не было: вот вам и пиррова победа.
Из вежливости Дуг пригласил с собой Кэддоков, но помощи от них было немного. Едва особняк открылся взглядам в полную величину, Кэддок тотчас же вколотил треногу в топкую лужайку на переднем плане, а Гвен пришлось направлять его по заросшим сорняками тропам. Он уже успел раз споткнуться о декоративный столбик коновязи. Еще возможно было различить смутные очертания великолепного образчика английского ландшафтного дизайна – как обломки кораблекрушения при отливе.
Кэддоку пришла в голову идея поснимать дом с разных ракурсов: он тараторил как заведенный и то и дело спотыкался о бордюры.
– Интересно, сколько у нее комнат? Это ведь многооконный георгианский особняк, я так понимаю?
Гвен, затенив глаза ладонью, послушно подсчитывала.
Кэддок перезарядил фотокамеру, сдунул пылинку с объектива и принялся разглагольствовать про средневековые налоги на окна и про то, как дворянство изворачивалось, закладывая окна кирпичами.
– Аристократы старой закваски, пожалуй, были отнюдь не так глупы, – возвестил он.
Идея осмотра принадлежала не Дугу. Любые старинные здания, даже самые высоченные, самые что ни на есть почитаемые соборы оставляли его равнодушным: кто видел один, тот видел их все. Он расхаживал по ним с абсолютно каменным лицом. Чего ждать-то? Просто-напросто старые стены. Однако ж против долга не попрешь. Он первый признавал: раз уж ты оказался в Англии, придется посмотреть. Тем более что дома спросят.
Дуг сверился с путеводителем. Да, именно этот особняк рекомендован для посещения: вот, черным по белому.
За домом они набрели на коллекцию барочных купален для птиц и солнечных часов, расставленных тут и там в прихотливом беспорядке, – их тут было до сотни и даже больше, а еще – дикие розы размером с выставочную капусту (Челсийская цветочная выставка, 1927), увитые зеленью беседки и декоративные воротца, застывшие на оксидированных петлях; и планчатые деревянные садовые скамеечки, и каменные сиденья с разводами мха, устланные многослойным ковром гниющих листьев. В общем и целом сад оставлял ощущение утонченности и покоя. Почва – мох и мульча – мягко пружинила под ногами. Дуг то и дело проваливался в кучи сухих листьев. В глубине сада послышались голоса; незваные гости нырнули под прикрытие покосившейся перголы. Миссис Каткарт, наделенная острым зрением, стиснула локоть Дуга. На расстоянии крикетной дорожки, не более, компания нудистов играла в бадминтон и в чехарду. Прочие вальяжно развалились в шезлонгах либо играли в шашки близ изысканно застоявшегося бассейна: декоративный херувимчик в центре извергал из себя зеленую жидкость – можно подумать, беднягу тошнило. Нудисты, по большей части преклонных лет, грузные, раскрасневшиеся, словно бы думать не думали о мировой политике. Дут поднес к глазам бинокль, но был резко, прямо-таки рывком одернут – жена не дремала. И туристы поспешно отступили – ретировались в Лондон, причем миссис Каткарт глядела еще более мрачно и решительно.
И однако ж владело ими странное чувство удовлетворенности. Даже это – своего рода опыт. Будет о чем рассказать людям; а ведь смысл путешествий ровно в этом!
В гостинице выяснилось, что Вайолет с Сашей ушли куда-то и до сих пор не вернулись. Дело было уже к вечеру. С сигаретой во рту, удерживая в ручищах четыре баночки «Бренди энд джин», Гэрри умудрился-таки постучаться в номер XIV. И, не дожидаясь ответа, вошел.
– Как жизнь, Шейлочка? Классно, классно. Слушай, у тебя тут из окна не вид, а все полтора. – Он отошел к столу, вскрыл одну из жестянок. – А где ты очки прячешь?.. Эта новость давеча – словно гром средь ясного неба, э? Как тебе оно? И кто бы мог подумать, что мы… – он схватился за живот и рыгнул, – в родстве? Вот ведь гребаное совпадение!
Беспомощно моргая, то и дело натыкаясь на мебель. Шейла не знала, куда присесть, не говоря уж о том, куда смотреть или что говорить. Гость вальяжно откинулся назад, опершись на локти; шорты предательски взбугрились в паху. Первые четыре пуговицы рубашки расстегнуты: своего рода каньон, цвета пустыни Симпсона. [57]57
Пустыня в центральной части Австралии.
[Закрыть]А Шейла балансировала на самом краешке, в противоположном конце, рядом с подушкой. Номера, они такие тесные! А она – босиком.
Гэрри поднял бокал.
– Ага, шок был – не приведи боже.
– Я весьма удивилась, – сдержанно призналась Шейла. – Занятный казус.
Он стукнул себя кулаком в грудь.
– Да шансы небось тысяча к одному. Будет о чем домой написать.
– О, я уже и написала, – промолвила Шейла.
– Я на предмет открыток как есть лох, – признался Гэрри. Он приподнялся, снова наполнил бокалы. – Господи, Шейла! Да у тебя тут этой хрени тысячи и тысячи! Ты что, собираешься послать их все?
Для вящего эффекта он открыл рот и закатил глаза. Шейла не сдержала улыбки.
– Люди привыкли; этого от меня ждут. Я ж постоянно в разъездах. Если открыток не последует, они начнут волноваться. А ведь есть еще малыши: дети обожают открытки.
– Вечно на ходу? Полно, пора и честь знать.
– Нет, я люблю путешествовать. Вернусь из этого тура – и сразу в следующий. Подумываю о Персии: наверное, туда и направлюсь.
– Да ты шутишь!
– Я дома почти не живу; во всяком случае, теперь. Дядя прозвал меня: Перпетуум-мобиле.
Гэрри хлопнул себя по колену.
– Ха-ха-ха! Классно сказал. Клевый чувак твой дядька.
– Дядя Мильтон – он такой. – Шейла нахмурилась.
Гэрри выпрямился.
– А скажем, сколько раз ты уже бывала здесь?
– В Англии? – Шейла пожала плечами.
Гэрри понемногу встревожился.
– Но послушай, ты так и не ответила почему. Ну то есть почему ты все время в разъездах?
Дни в деревянном доме сумеречны и сухи; крытая жестью крыша и ветряная мельница поскрипывают на жаре в унисон; в воздухе, далеко и близко, плывет вороний грай; а вдалеке – пологие холмы, и пастбища, и мерцающий отсвет.
– Не знаю; должно быть, я так привыкла, мне нравится. Люблю быть в группе, люблю общаться. Есть на что посмотреть; с людьми интересными знакомишься. Приятно быть среди людей.
Бокал ее накренился; Шейла опустила глаза вниз, к лодыжкам. Ноги у нее были прямые, гладкие.
– Да, верно; твоя семья – сплошь фермеры.
Шейла кивнула.
Внезапно Гэрри расхохотался и встряхнул головой.
– Много знавал я забавных шейлочек в свое время.
– О, дядя мой тоже так всегда говорит.
– Ну да, мы ж родня, сразу видно, что так. Да не заморачивайся, Шейла, ты у нас аппетитненькая, что твой кексик с цукатами.
Плечи ее дрогнули.
– Не знаю, зачем я вам обо всем об этом рассказываю…
Гэрри подсел поближе, неспешно наполнил ее бокал.
– Нам есть что отпраздновать. Пей до дна.
Он непринужденно перегнулся через стол, чтобы затушить сигарету, и ненароком задел ее локоть. И – чмокнул в щеку.
– Ну вот, – добродушно произнес он. – Дай-ка рассмотрим тебя как следует. Очки – долой. Поглядим, насколько мы в родстве. Не слабо! Потрясающе, правда. Слушай, я не шучу. А ты не думала когда-нибудь о контактных линзах? Эй, что с тобой?
Шейла дрожала всем телом.
Но Атлас решительно отобрал у нее очки. И оглядел комнату.
– Госссподи, прям как бутылки из-под молока.
Шейла упорно глядела в пол.
– Слушай, мне они точно не подходят, держу пари, что нет. – Он зашарил вокруг и трагически завопил: – Шейла? – (Вот дурында выискался!) – Шейла, не бросай меня, Шейла! Ты где-то прячешься! Где же ты, где?
Он приближался – ни дать ни взять Леон Кэддок, – и Шейла подняла глаза, уже готовая улыбнуться. Она решилась. Он нарочно врезался в кресло – и опрокинулся на постель.
Чистая правда: без этих двух отражающих дисков она выглядит такой свеженькой, такой милой – лакомый кусочек, одним словом.
А до него уже меньше ярда, он щурится, суетится, вытянул руки – словно дирижер, требующий тишины.
– Шейла? Ты спряталась? Где ты?
Ее очки балансировали у него на носу: все ради нее! Скрестив ноги, она откинулась назад – и расхохоталась без удержу.
И тут… он прикоснулся к ней.
– Аххххххххххххх!
Она вскрикнула: его руки шарили по ее плечам, по выгнутой шее; она опрокинулась на спину, принялась уворачиваться, а ладони уже мяли ей грудь, каждую – по очереди, постепенно замедляясь. Хрустнула пуговица.
– Ага-а-а-а! Поймал!..
Гэрри сел, снял очки.
Шейла снова стала самой собою – сконфуженной и нервозной. Заерзала на месте. Оправила юбку.
– Эй, да не надевай ты их. Ты классно выглядишь без очков. Я ж тебе сказал. Во всяком случае, на мой вкус.
– Не знаю, не думаю, – пробормотала Шейла.
Она подошла к зеркалу, сравнила, как оно – с очками и без очков, повертела головой направо-налево, внезапно нахмурилась.
– Может, дело в оправе… – И вдруг резко отвернулась. – Уродина!
Подробно рассмотрев тантрическую миниатюру над кроватью, Гэрри откинулся назад и принялся перебирать Шейлины открытки. По крайней мере, между новообретенными родственниками установилась своего рода близость.
Шейла снова надела очки.
– Что, выпивона больше не осталось? – полюбопытствовал Гэрри, хотя знал ответ заранее. Он глянул на часы. – Черт, мне пора.
Шейла заморгала так часто, что Атлас едва не проглядел улыбку. Впрочем, он явно опережал события.
– Яичница и бекон, джин и тоник – толстый и тонкий. Это мы, Шейл. Ты не согласна, нет? – И, уже выходя, он одарил ее братским шлепком: шмяк!
Маленькие захолустные музеи порою содержат в себе неиссякаемые залежи всякой всячины: разнообразные мелочи, пустяки и безделушки, ради которых стоит и отклониться от пути. Любитель натыкается на какой-нибудь экспонат или целую тему и очень скоро становится маньяком классификаций (тот бледный датчанин с систематическим каталогом этикеток от консервированных сардин; как же его звали-то?). Сараи соединяют с гаражами; к домам пристраиваются флигели; спешно откупают и перестраивают заброшенные склады, одеоны и опустевшие церкви. Вот вам – всеподчиняющее стремление к определенности, желание загнать предмет в угол. Даже если оно и не сбудется, результаты порой оказываются весьма впечатляющими: труд длиною в жизнь, упорядоченное рвение ученого. Проигнорировать такое никак нельзя. А то, что на заре дней казалось сущим барахлом, со временем обретает ценность – и для других в том числе. Почти неизбежно такие собиратели имеют завышенное мнение о своей коллекции – и они тоже в некотором роде слепцы. Всю коллекцию завещают маленькому городишке, или большому городу, или убитой горем вдове – вместе с сопутствующими проблемами размещения, сохранения, освещения, страховки и охраны. Такие дарители неизбежно добавляют условие: «указанные экспонаты в полном составе должны находиться под одной крышей, на благо всех и каждого» (коллекция лопат и заступов Патрика Хилла в Новом Орлеане; или взять опять же Музей усов в Праге). Как правило, где-нибудь на городской окраине торчит скверно намалеванный указатель; а смотрителем оказывается мрачный тип без галстука, которого оторвали от ланча или от заслуженного сна.
В путеводителе название «Музей рифленого железа» казалось разговорным обозначением самого здания – его формы, размера и цвета; и кто бы поручился, что за интересные сюрпризы таятся внутри? Собственно, когда туристы наконец отыскали музей в глубине Восточного Йоркшира, оказалось, что строение поразительно смахивает на знакомую стригальню: длинное, приземистое, традиционно некрашеное, стены и крыша – из оцинкованного железа. Музей возвышался над вересковой пустошью; и то и другое – лишь силуэтное изображение: пустошь – ни дать ни взять серый бархан, уходящий вдаль на полмили, а перед входом (тоже из рифленого железа, как, собственно, и все здание) торчит один-единственный чахлый снежный эвкалипт, Е. pauciflora, – надо думать, посажен там ради тени. ЩЕЛК! Кэддок увековечил картину. Полуторамиллионнодолларовый (долларовый?)музей располагал великолепной коллекцией рифленого железа: тут были в подробностях представлены его история, использование, злоупотребление. Многие экспонаты имели необычную историю, обладали особой значимостью. Вход – платный (за серебряную монету).
– Мистер Сесил Лэнг, – сообщил представитель музея, юноша в рубашке апаш, с зачесанными на прямой пробор волосами. – Мистер Сесил Лэнг провел молодость на золотых приисках, хм, в Западной Австралии. Сколотил немалое состояние; к слову сказать, подружился с Гербертом Гувером – тот работал на прииске инженером.
– Как, с американским президентом? – удивился Хофманн.
Всезнайка Кэддок, разумеется, не подкачал.
– В начале тысяча девятисотых Герберт Гувер побывал в Калгурли.
– Надо же! – обратился Кен Хофманн к жене. – А я и не знал.
Но Луиза, скрестив руки, глядела на Борелли.
– Гувер побывал там дважды, – добавил Кэддок, – и гостил достаточно долго.
Они стояли в конце протяженного зала, столь же функционального – и столь же характерного, – как сарай для стрижки овец. Голые железные стены. На грубых столах в солнечном свете разложены разнообразные предметы – беспорядочно, точно в ожидании систематизатора. На расстоянии они по большей части тоже казались серыми. У крайних столов ошивалось еще несколько посетителей.
Гид взмахнул рукой.
– На Сесила Лэнга, хм, тамошняя целина произвела неизгладимое впечатление. Равнина Нулларбор и все такое. Вы ведь австралийцы? Тогда вы поймете, о чем я. Он всегда говорил – прошу прощения, – вот где жопу-то накачаешь! Ха-ха. Да, так прямо и говорил.
Гид оглянулся на миссис Каткарт – и покраснел. Такие загорают моментально.
– Он был вроде Родса [58]58
Сесил Джон Родс (1853–1902) – британский колониальный деятель и финансист; сколотил состояние во время алмазной лихорадки; в итоге получил контроль над 90 % мирового производства алмазов, а также приобрел значительную часть акций золотодобывающей промышленности в Южной Африке.
[Закрыть]– простой парень, с характером что динамо-машина. Он-то и создал этот траст, своего рода мемориал, хм-хм. И место сам лично выбирал. В стороне от наезженных путей; да, добираться сюда не вполне удобно, но это – часть замысла. Все – как в Австралии. Я, кстати, его внук.
– Как вас зовут?
– Уэйн.
– Продолжайте, Уэйн, – велела миссис Каткарт.
– Так вот, как я уже сказал, тамошние методы – все на скорую руку, грубо, но эффективно – Сесила Лэнга весьма впечатлили. Простая, практичная жизнь произвела на него целительный эффект. Да, он был под впечатлением – под неизгладимым впечатлением. И наш музей – это памятник тамошнему, хм-хм, качеству жизни.
– Правильно! – похвалил Дуг.
Они прошли чуть вперед.
На гипсе «парижского» глобуса были обозначены области наиболее активного использования рифленого железа. Тут и там торчали похожие на жесть фрагменты – миниатюрные города, сосредоточенные почти целиком и полностью в Южном полушарии. Рифленое железо широко использовалось на побережье Китая и по всей Восточной Африке, равно как и в отдельных регионах Южной Америки. Весьма высокие показатели демонстрировала также Новая Зеландия. Но Австралия, Новая Голландия, Земля Ван Димена – этот белый континент совсем посерел от кусочков металла – весь, даже так называемая мертвая точка (вся истыканная рифленым железом, в конечном счете – признаком жизни). Значительные скопления наблюдались также вокруг северных городов и сел и целые россыпи – на западных золотых приисках Лэнга.
У первого столика, на котором лежал кусок оцинкованного железа, гид совершил пируэт – и перешел на оксбриджский речитатив:
– За отдельные редкие экспонаты он платил несусветные деньги: ну конечно, стоило ублюдкам пронюхать, что покупатель – сам Сесил Лэнг, как цены вырастали вчетверо. В наши дни таких превосходных образчиков уже не достанешь. Австралийское правительство, как и правительства многих других стран, не позволяет вывозить национальное достояние за пределы страны. Это-то мы понимаем. Как бы то ни было, у нас уже есть почти все, что нужно. Не хотите ли приобрести наши каталоги – или, может, позже?
Все взгляды обратились к столику. Шейла стояла совсем рядом с Гэрри; тот обнимал за талию Вайолет.
– У нас такая на гараже стоит и на боковом заграждении, – сообщил Дуг. – Надежная штука, не жалуюсь. Хотя потяжелее этой.
– Четырнадцатый номер, – подсказал Кэддок.
– Да что это такое-то? – вопросил Джеральд Уайтхед.
Неровной формы лист, покрашен серебрянкой, мелкобороздчатый, и вдоль трех краев – отверстия под заклепку. Необычный образчик, что и говорить.
Уэйн прыснул.
– Поневоле задумаешься, верно? Должен признаться, что даже здесь мы склонны забывать, что этот материал используется не только в строительстве – на кровлю там и все такое. На самом деле это – фрагмент фюзеляжа первого самолета «Qantas». [59]59
«Quantas» (сокращение от «Queensland and Northern Territory Aerial Services» – «Авиалинии Квинсленда и северной территории») – крупнейшая австралийская государственная авиакомпания.
[Закрыть]
– Avro пятьсот четыре-К, тысяча девятьсот двадцатый, – сообщил Кэддок и тотчас же сделал два снимка (увы, в кадр попали только шея и расчесанная шевелюра гида).
– Чертовски хорошая авиакомпания, – встрял Дуг.
– Вот вам пожалуйста, убедительная иллюстрация того, что так потрясло мистера Лэнга: рифленое железо адаптируется – да, адаптируется – правильное слово! – к целому ряду, хм, разнообразных целей и задач. Оно постоянно самоусовершенствуется. – Гэрри Атлас пожал плечами; молоденький гид откашлялся. – Нашим временам и нашей эпохе его, к превеликому сожалению, остро недостает.
На фотографии цвета сепии изображались девятеро рабочих – в шортах, тельняшках и сапогах: они стояли на железном листе между двумя пивными бочками. Лист самую малость прогибался – дюйма на четыре.
– Еще о пользе рифления, – без особой необходимости указал Уэйн. – Когда ровную поверхность делают гофрированной – взять, например, монококовую конструкцию гоночных автомобилей, и самолетов, и самого обыкновенного яйца, – ее крепость и прочность умножаются едва ли не впятеро. Сколько, по-вашему, весят эти рабочие? Одному Господу ведомо. Разумеется, фактор износостойкости немало поспособствовал популярности рифленого железа.
– Обожаю старые фотографии, – шепнула Луиза Борелли, – а вы?
Кэддок не вполне понял, о чем речь, однако счел своим долгом вмешаться.
– Первые фотографы – они сродни археологам.
– Самолет из рифленого железа… – Борелли все еще прокручивал в голове эту мысль. – Чистой воды мужской шовинизм, верно? – ответил он Луизе. – Воплощение примитивной, грубой силы – вот что такое это рифленое железо. Вам оно вряд ли интересно, так?
Борелли внимательно наблюдал за ней: лицо его напоминало каменную маску. Улыбнувшись медленной улыбкой, Луиза повернула голову, демонстрируя профиль.
– Обратите внимание на картинную раму, – продолжал между тем гид. – Видите спаянные углы? Рама приобретена на аукционе в Брисбене, в тысяча девятьсот пятидесятых годах. И снова перед нами – наглядная иллюстрация практичной деловитости тех, кто привык иметь дело с рифленым железом. Жене скотовода захотелось оправить в раму какую-то картину, может, даже старый календарь. И они воспользовались привычным материалом, который всегда под рукой.
Гэрри Атлас закурил сигарету, со щелчком закрыл «Зиппо», подмигнул Шейле. Остальные тоже заметили: либо она купила новую помаду – либо щедро, не жалея, воспользовалась прежней. И ей это не шло.
Посетители переместились к следующему длинному столу. Вайолет и остальные подняли глаза к потолку и нахмурились.
– Дождь никак пошел? – осведомилась миссис Каткарт (она-то вверх не посмотрела). – Льет и льет, беда прямо. Утро-то было ясное.
Молоденький гид искоса глянул на посетителей, широко усмехнулся и, не сдержавшись, расхохотался в голос, от избытка чувств хлопая себя по бедру. Казалось, на крышу тонкой струйкой высыпается груз гравия – убаюкивая своим перестуком.
– Это магнитофонная запись, – объяснил он. – Отличная работа? Звук просто потрясающий.
«Дождь» усилился; гид повысил голос – теперь ему приходилось едва ли не кричать.
– Должен признаться, сам я под жестяной крышей никогда не спал – к вящему своему стыду, – но сдается мне, ощущения просто незабываемые. Я прав?
Кое-кто согласно покивал, не сводя с него глаз.
– Когда Сесил Лэнг вернулся в Англию, он заменил совершенно исправную соломенную кровлю на рифленое железо, чтобы в свое удовольствие нежиться в постели во время дождя. «Антиподный грохот» – вот как он это называл. Представляю себе, сколько воспоминаний будил в нем этот звук!
– Ммм… – кивнули один-двое, живо нарисовав себе эту картину.
– А где он жил-то? – полюбопытствовал Джеральд.
– О, у него был чудесный коттеджик в Озерном крае. И тут такой скандал поднялся – настоящее светопреставление! Национальный трест [60]60
Национальный трест – организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест в Великобритании.
[Закрыть]потребовал восстановить соломенную кровлю.
– Ублюдки, – откомментировал Гэрри.
– Да во многих лучших наших домах крыша из…
Гид предостерегающе поднял лилейно-белую руку.
– Послушайте, кто-кто, а я с вами стопроцентно согласен. И наш музей – превосходная тому иллюстрация. Кровельный отдел – один из самых богатых.
Ряд листов, поставленных вдоль стеньг вертикально на равном расстоянии друг от друга, демонстрировал могущество ржавчины и/или боевые характеристики оцинкованного железа. Первый – сверкающий аргентин (новехонький образец); далее – он же, но померкший до тускло серого спустя двенадцать месяцев; вот – лист, усеянный оранжевыми «веснушками»; следующий – в разводах цвета пива; и так далее – до целиком и полностью красно-коричневого листа, местами потемневшего; а последний – шелушащийся, коричневый, покрытый нездоровой коростой. Благодаря спрятанной мошной лампе было видно: лист испещрен светящимися точками – крохотными, с булавочную головку, отверстиями.
– Техника. Скука смертная, – отвернулся Джеральд.
– Сельская идиллия, – прошептал Норт, обращаясь к Борелли.
– Индуисты говорят, все живет своей жизнью. Наверняка и рифленое железо тоже.
Один только Хофманн подошел к листам вплотную, ткнул в один из них пальцем.
– Похоже на современную американскую живопись. Луиза, глянь вот на этот – в точности Олицки, [61]61
Жюль Олицки (1922–2007) – американский художник-абстракционист, гравер и скульптор.
[Закрыть]которого мы упустили, ты не находишь?
Гид откашлялся.
– В Оксфордском словаре слово corrosive, «коррозийный», идет непосредственно перед corrugated, «рифленый». Простое совпадение? Нам так не кажется. Ассоциация эта отражает саму правду жизни.
Вот – образцы, взятые в городе и в деревне; на море и под снегом, в тропическом лесу и ниже уровня моря; и – гордость музея! – из насквозь пропесоченного, блеклого буша. На каждом – аккуратные ярлычки с датами.
Саша задала вопрос.
Гид покачал головой.
– Нет, пока еще не был. Разумеется, хм, это – один из моих честолюбивых замыслов: съездить в Австрию и, как ни странно, в Югославию. – И, указав на нужный экспонат другим, улыбнулся: – По-прежнему на кровельную тематику.
На столе, под углом в сорок пять градусов, стоял грубо вырезанный прямоугольник выгоревшего красного цвета. Рядом аккуратными буквами значилось: «ПОЖАЛУЙСТА, ПОТРОГАЙТЕ».
– Бррр! – взвизгнула Саша.
Гид, улыбаясь, оглядел собравшихся.
Гэрри и прочие, отсмеявшись, столпились вокруг.
«ПРИВЕЗЕНО ИЗ КАЛГУРЛИ, ЛЕТО 1932 ГОДА, – пояснял ярлычок. – ТИПИЧНАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ КРЫША. ПОСТОЯННАЯ ТЕМПЕРАТУРА ПОДДЕРЖИВАЕТСЯ С МОМЕНТА ПЕРЕМЕЩЕНИЯ И ПО СЕЙ ДЕНЬ (ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА В СУТКИ) ПОСРЕДСТВОМ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА И ТЕРМОСТАТА. ЭКСПОНАТ ДАЕТ НЕКОТОРОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОБ УСЛОВИЯХ, В КОТОРЫХ ЖИВУТ ДРУГИЕ ЛЮДИ».
– Дотроньтесь, ну дотроньтесь же! – восклицала Саша, посасывая мизинец. – Точно раскаленное железо! – Обиженно глянув на Филипа Норта, который улыбался краем губ, она ухватила его за руку.
– Сесил Лэнг в таких условиях работал, – откомментировал гид. – Сущий ад, что и говорить.
– Да ладно заливать-то!
– Чистая правда.
– Когда я родила Гленис, жара стояла под сто семь градусов. [62]62
107 градусов по Фаренгейту соответствует примерно 41,6 градуса по Цельсию.
[Закрыть]Помнишь, Дуг?
– Это не железо, – внезапно поправил Кэддок: он снова слегка недопонял. – Если быть совсем точными, это – малоуглеродистая сталь.
– Думаю, вы правы, – обернулся к нему гид. – Уже само название заключает в себе очаровательный элемент абсурда.
– Сразу видно: у парня котелок варит, – откомментировал Гэрри. – Да вы на него только гляньте.
– Шш, – одернула его Вайолет.
Здесь висели крупноформатные фотографии знакомых зданий. Гид деликатно отступил в сторону. При всей широте спектра архитектурных стилей, каждое строение венчала крыша из рифленого железа. Здесь было все – фабрики и сараи, склады, украшенные цитатами Общества архитекторов («Нечасто материал используется столь…»), трамвайные депо, тракторный гараж, трибуна провинциального ипподрома, скотобойни (в прошлом – арены массовых убийств). И снова – ключевая мысль заключалась в том, чтобы подчеркнуть исключительную приспособляемость металла: «шоб дело делалось». Господи, а вот и собор – с великолепной звонницей, и башенками, и множеством стрельчатых витражных окон – и тоже крыт рифленым железом. Бракосочетание старого мира с прагматичным новым; и однако ж ржавеющее железо отчего-то неважно сочеталось с идеей божественности. Аборигенские хижины, разлетевшиеся по окраинам городов под воздействием некоей центробежной силы, использовали его же – в сочетании с расплющенными банками из-под керосина. («Бедняжки!» – вздохнула Саша.) Несколько видов правительственных зданий штатов: сперва – величавый гранитный фасад, а рядом – снимок с высоты птичьего полета: железная крыша! Университетские библиотеки и консерватории – таковы же. Туристы молча разглядывали фотографии.
Другое дело – дома, приветные, старинные, просторные усадьбы: здесь железо было на своем месте. Убывающие прямые линии рифления как бы заостряли перспективу крыши, порою даже искажали: сглаживали ее, выравнивали, придавали четкости; выгибаясь, они образовывали протяженные веранды – а в каменных стенах французские окна открывались навстречу западному ветру. Что за веранды: сплошные охи и ахи.
– Я вам что скажу: в сравнении с ними английские особняки, что мы повидали, – воистину жалкое зрелище!
Джеральд фыркнул.
– Я лучше помолчу, – шепнул он Норту.
– О! – небрежно обронила Шейла. – Да тут и наш дом есть.
Все разом остановились.
Шейла указала на нужную фотографию: просторный, приземистый особняк – каменный, затененный, величественный. Роскошнее всех прочих, вместе взятых.
– Ка-а-ак кла-а-асно! – присвистнул Гэрри.
– Шейла, право, что за чудесная усадьба!
Все разом обернулись к гиду; все наперебой хотели показать ему фотографию. Пусть своими глазами посмотрит! Но он уже подошел и сам – словно инстинктивно что-то почувствовал.
– Как вам оно? – осведомился Гэрри, выдвигая челюсть.
Юнец внимательно изучил фотографию – и кивнул.
– Значит, вы – дочь скотовода? Миленькое местечко. Вы их вроде бы дворами называете, если не ошибаюсь? Прекрасный образчик кровельного материала!
– Госсссподи! – простонал Гэрри.
– Это ведь фамильное достояние? – полюбопытствовал Уэйн.
– У меня есть управляющий. И еще я с дядей договорилась; он теперь там живет.
– Как мило, – вздохнула Саша.
Гэрри обернулся к собеседникам, демонстрируя изрядную осведомленность.
– Вообще-то она там почитай что не бывает. Правда, Шейла?
Не следовало ему так говорить. Шейла замялась.
– Я очень люблю старый дом, но там так тихо.
– Могу забрать, – хищно заявила Вайолет.
Все засмеялись. Шейла, как это для нее свойственно, испуганно заозиралась по сторонам.
– Пройдемте же дальше.
Посетители стронулись с места, но что-то неуловимо изменилось. Они расслабились, заговорили промеж себя. Приятно было думать, что Шейла – из их группы. Гэрри держался с развязной фамильярностью доброго старого друга семьи. Прочим тоже хотелось задать ей вопрос-другой. Гиду несколько раз приходилось умолкнуть на полуслове, чтобы привлечь их внимание.
